Эпилог
СССР, Ленинград, 1938 г.
Качается ветхая память
В пространстве речных фонарей,
Лежит у железных дверей.
Л. Гумилев
Самый большой лекционный зал университетского филфака был заполнен до отказа. Студенты-историки, доучившиеся до четвертого курса, успели хорошо узнать, что профессор Лев Пумпянский не знает к прогульщикам ни жалости, ни снисхождения и всегда припоминает пропуски на зачетах и экзаменах. Поэтому на его лекцию о поэзии начала ХХ века подтянулись даже самые злостные разгильдяи, и в аудитории собралось почти двести человек — весь четвертый курс, за исключением нескольких заболевших.
Правда, слушали его студенты не слишком внимательно. В верхних рядах огромного амфитеатра не смолкал тихий, но назойливый гул. Студенты болтали, обсуждали последние новости, сидящих в отдалении сокурсников и других преподавателей, выпрашивали друг у друга конспекты пропущенных лекций, спорили, шутили… Чуть ниже тоже было шумно: занявшие эти места четверокурсники пытались утихомирить сидевших над ними болтунов и злобным шипящим шепотом требовали, чтобы те замолчали. Еще ниже будущие историки старательно изображали внимательных слушателей, но на столах перед ними лежали не только конспекты, но и газеты, учебники по другим предметам и книги, не имеющие никакого отношения к литературе недавнего прошлого. И только несколько самых первых рядов, которые были хорошо видны лектору, заняли добросовестные слушатели. По большей части, впрочем, добросовестные поневоле, так как заняться каким-нибудь посторонним делом на глазах профессора Пумпянского им было слишком трудно. Приходилось прислушиваться к его словам, время от времени записывать одну-две фразы в тетрадь и сдерживаться, чтобы не зевнуть во весь рот и не выдать таким образом свое истинное отношение к учебе. Правда, тех, кому лекция была интересна и кто торопливыми каракулями записывал каждое слово профессора, тоже было достаточно на всех «этажах» амфитеатра. Некоторые даже поглядывали на часы не с нетерпением, а с сожалением, что выступление Пумпянского постепенно подходило к концу.
— Так, у нас осталось еще двадцать минут? — Профессор тоже поднял глаза на круглые настенные часы и заговорил чуть громче, чтобы вернуть внимание уставшей аудитории.
Студенты, услышавшие последнюю фразу, напряглись и оторвались от своих дел в надежде, что преподаватель решит отпустить их пораньше на перерыв. Однако их ожидания оказались напрасными.
— Я как раз успею рассказать вам еще об одном поэте… — объявил лектор, и мечтающие отдохнуть четверокурсники снова сникли. Еще один мало кому известный стихотворец, наверняка такой же скучный, как все предыдущие! Еще двадцать минут сидения в душной аудитории! Теперь даже самые прилежные студенты, занявшие первый ряд, принялись, не особо скрываясь, зевать и громко вздыхать.
— О Николае Степановиче Гумилеве, — продолжил тем временем Пумпянский.
И тут же не без удивления заметил, что в аудитории как будто стало потише. Он привык, что шум на занятиях постепенно возрастает и под конец болтуны разговаривают громче всего, какие замечания им ни делай. А тут вдруг за четверть часа до окончания лекции его, наоборот, стали слушать более внимательно! А один молодой человек, сидевший во втором ряду, и вовсе уставился на Пумпянского внимательным выжидающим взглядом. Это было что-то новенькое!
— Итак, Николай Гумилев, — начал рассказывать профессор, с интересом поглядывая на притихших студентов. — Он родился в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году. Темы его стихов мало отличаются от поэзии его современников, о которых вы только что услышали. Точно такой же чуждый нам декаданс, упадничество, пессимизм. Единственная нетипичная для его единомышленников тема — путешествия, экзотические страны. Другие поэты о них не писали, а у Гумилева такие сюжеты были одними из любимых. Хотя в стихах о дальних странах тоже полностью проявляется фальшивость той поэзии…
В аудитории было тише, чем на самых трудных госэкзаменах. Пумпянский недоумевал все сильнее. Неужели студентов так заинтересовал этот никому не нужный и известный только литературоведам поэт, чьи стихи остались в прошлом? Даже странно, о других-то стихоплетах они слушали вполуха… Или их внимание привлекли слова о путешествиях?
— Все стихи Гумилева, посвященные другим странам, — выдумка, — решил Пумпянский осветить эту тему более подробно. — Поэт писал про Абиссинию, а сам не был дальше Алжира. Такой вот пример нашего, отечественного Тартарена!
Теперь тишина стала и вовсе гробовой. Лектор еще раз оглядел слушателей и с еще более сильным изумлением обнаружил, что почти все смотрят вовсе не на него, а на парня во втором ряду, который не сводил с него глаз. Лицо этого студента показалось Пумпянскому смутно знакомым — кажется, он уже видел его на своих лекциях, хотя и не знал, как его зовут. И вроде бы раньше этот юноша его с таким вниманием не слушал — уж это-то профессор запомнил бы обязательно!
«Ну, что ж, пусть слушает, видимо, чем-то ему этот забытый поэт интересен…» — успел подумать Пумпянский, когда странный молодой человек неожиданно встал.
— Николай Гумилев был не в Алжире, а в Абиссинии! — гулко прозвучал в тишине аудитории его голос.
— Что? — растерявшись, переспросил лектор. Студенты давно уже не позволяли себе спорить с ним и уж тем более выкрикивать что-нибудь с места во время его лекций, и эта дерзость стала для него полной неожиданностью.
— Николай Степанович Гумилев был в Абиссинии, — еще громче возвысив голос, повторил студент. — Он описывал в своих стихах только то, что видел.
И снова в аудитории повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь случайными шорохами. В верхних рядах кто-то не то шумно вздохнул, не то восхищенно ахнул. Однако Лев Пумпянский уже взял себя в руки, и его лицо приняло свое обычное снисходительное выражение, с каким он всегда смотрел на студентов.
— Молодой человек, — произнес он, слегка улыбаясь, — ну, кому, по-вашему, лучше знать, где он был, — вам или мне?
— Мне, конечно, — сказал он ровным голосом и пожал плечами, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.
Ответить на это Пумпянский не успел. Аудитория вдруг грохнула таким звонким смехом, словно перед ней была не лекторская кафедра, а арена цирка, на которой выступали самые талантливые клоуны. Этот смех эхом разнесся по всему помещению, отразился от высокого потолка и едва не оглушил вновь растерявшегося от неожиданности преподавателя. Он смотрел на студентов, которые только что тихо слушали его лекцию — пусть неохотно, пусть без особого интереса, пусть даже занимаясь при этом какими-то своими делами, но ведь слушали! Они все-таки относились к нему с уважением — может быть, не все, но большинство из них. А теперь они смеялись. И не просто смеялись, а хохотали, раскачиваясь на скамейках и запрокидывая головы, словно он, профессор Лев Васильевич Пумпянский, известный в Ленинграде специалист по истории русской литературы, сказал что-то невероятно остроумное. Больше всего веселились, конечно, сидящие в верхних рядах. Отличники, занявшие места поближе к кафедре, стеснялись смеяться громко, однако было заметно, что им тоже весело и они с трудом сдерживают хохот. Все они, и разгильдяи с верхних рядов, и прилежные учащиеся с нижних, смотрели на этого дерзкого выскочку. А он продолжал стоять, глядя на Пумпянского каким-то странным взглядом. Сначала профессору показалось, что в этом взгляде была злость или даже ненависть, но затем он понял, что ошибся. Этот невысокий светловолосый студент не ненавидел его. Он просто был полностью уверен в своей правоте и в том, что Пумпянскому совсем ничего не известно о поэте Николае Гумилеве. И Лев Васильевич вдруг почувствовал, что не может выдержать этот прямой уверенный взгляд странного студента, и если сейчас же не отведет глаза в сторону, то начнет оправдываться перед ним и перед всеми остальными слушателями, признается, что действительно не удосужился прочитать биографию Гумилева и рассказывал о нем лишь то, что было одобрено руководством университета…
А студенты все смеялись. Уже не так громко, как в первый момент, но им все еще было очень весело. И они по-прежнему смотрели на перебившего Пумпянского юношу — кто с уважением, а кто и с настоящим восторгом. Один из сидящих неподалеку от него студентов показывал ему поднятый вверх большой палец, другой, пихая в бок своего соседа, что-то кричал ему в ухо, кивая на виновника всеобщего веселья.
— Все, лекция окончена! — крикнул профессор, с трудом перекрывая своим хорошо поставленным голосом царящий в аудитории шум.
— это закончить ее и отпустить студентов домой. Подействовал этот ход и теперь. Несмотря на все бурные эмоции, которые вызвал спор профессора с этим невоспитанным мальчишкой, сообщение о том, что они свободны, заставило учащихся забыть о нем и начать собирать вещи. Лишь некоторые еще продолжали хихикать и поглядывать на все еще стоящего и не спускающего с Пумпянского глаз спорщика. А сам спорщик не отрывал от профессора своего взгляда.
Лев Васильевич выдержал еще несколько секунд, но потом все-таки первым отвел глаза в сторону. Студент удовлетворенно кивнул и тоже принялся складывать в портфель свои вещи. Собрал тетради с тезисами лекции и Пумпянский. Он старательно делал вид, что ничего особенного не произошло, что просто один глупый студент решил с ним поспорить, а он, профессор, заслуженный специалист по истории литературы, не стал связываться с самоуверенным мальчишкой. Но профессору было ясно, что и сам он, и все студенты, слышавшие его диалог о Николае Гумилеве, прекрасно понимают: это не так. Нахальный молодой человек уличил его во лжи, и вся аудитория, весь его курс теперь будет знать, что он, Лев Пумпянский, вовсе не такой эрудированный человек и добросовестный преподаватель, каким его считают в университете.
А наглый студент, с такой легкостью уличивший уважаемого профессора в некомпетентности и лжи, уже шел к выходу из аудитории, размахивая портфелем. К нему подбежали двое однокурсников и почти одновременно хлопнули его по плечам.
— Ну, ты даешь, Левка! — воскликнул один из них и снова расхохотался. — Это ж надо — так отбрить старика!
— «Кому лучше знать — мне или вам?» — очень похоже подражая голосу Пумпянского, передразнил его второй. — «Мне, конечно!» Как сказал, а?
— Молодец, Левушка! — крикнула обогнавшая компанию девушка и кокетливо подмигнула ему. Тот ответил ей торжествующей улыбкой.
Еще через минуту молодой нахал и его приятели вышли из аудитории. Остальные студенты тоже не стали задерживаться — все радовались, что лекция закончилась чуть раньше, и спешили кто домой, кто на прогулку, кто — по каким-то своим делам. И только несколько человек продолжали укладывать в портфели и сумки тетради с конспектами и о чем-то болтали.
Лев Васильевич застегнул собственный портфель и вышел из-за кафедры. Несколько секунд он медлил, раздумывая, что делать дальше, а потом, поджав губы, решительно направился к крайней парте в первом ряду, возле которой все еще складывали свои вещи несколько студенток-копуш. Особенно медленно возилась с конспектами одна из них. Ее однокурсницы уже были готовы идти и нетерпеливо переминались с ноги на ногу рядом с ней.
— Идите, я догоню! — сказала она им, еще ниже наклоняясь над своим портфелем.
Те не заставили просить себя дважды и направились к выходу.
— Кто этот выскочка? — спросил он, кивая на место, где сидел вступивший с ним в спор молодой человек.
Студентка подняла на него глаза, и ее лицо стало таким же сосредоточенным, каким бывало, когда она отвечала на зачетах и экзаменах. Ей очень хотелось ответить как можно лучше, словно за этот ответ она тоже могла получить высшую оценку.
— Это Лев Гумилев, он вечно везде лезет и с преподавателями спорит! — сообщила она Пумпянскому. — Учится он, правда, неплохо, но никого не уважает, ошибки у всех ищет, ему уже много раз замечания делали…
— Лев… Гумилев, говорите? — с каменным лицом переспросил Пумпянский.
— Да, Гумилев… Ой!.. — Студентка, лишь теперь сообразившая, кем был ее нарушивший дисциплину на лекции сокурсник, удивленно захлопала глазами.
— Понятно… — протянул профессор и натянуто усмехнулся. — Что ж, спасибо за информацию.
— Не за что, Лев Васильевич! — несколько раз быстро кивнула студентка.
Пумпянский неспешно направился к выходу из аудитории. Его лицо уже снова приняло обычное спокойное и уверенное в себе выражение. И только его полные губы при этом что-то едва слышно шептали. До идущей следом за ним студентки долетел обрывок фразы:
— …так этого не оставлю!