Алексеева Татьяна: Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь...
Глава XXIII. Россия, Петроград, 1921 г.

Глава XXIII

Россия, Петроград, 1921 г.

Очарован соблазнами жизни,
Не хочу я растаять во мгле,

К усыпляющей мертвой земле.

Н. Гумилев

Петроградские улицы уже давно не были свидетелями ночных прогулок веселых компаний молодых людей и девушек. Обычно по ночам город словно бы вымирал, да и днем большинство прохожих спешили по своим делам с хмурыми и озабоченными лицами, редко улыбались и почти никогда не смеялись. Но теперь к Дому искусств подходила совершенно беззаботная компания, смех и шутки которой эхом разносились по пустынной улице. Причем компания была вовсе не пьяной — просто счастливые люди, которым весело и интересно друг с другом.

В центре этой маленькой компании шел невысокий коротко подстриженный мужчина, чем-то неуловимо выделявшийся на фоне своих спутников. Он тоже был весел и легкомысленно смеялся над шутками остальных, но выглядел немного старше их. Если же кто-нибудь посторонний присмотрелся бы к его глазам, то ему бы показалось, что этот человек еще старше, что ему все тридцать, а может, и больше лет.

впрочем, веселящаяся компания даже не посмотрела. Молодые люди и девушки продолжали смеяться, рассказывать смешные истории и декламировать не слишком складные, но очень патетичные стихи. Если кто-нибудь из них и обратил внимание на машину, то не придал ее появлению никакого значения. Шел 1921 год, автомобилей на улицах было уже немало, и петроградцы постепенно переставали воспринимать их как странную диковину.

— Ну что, может, ко мне поднимемся, чайку попьем? — перекрикивая галдящих друзей, спросил самый старший из гуляющих. Но те, по-прежнему радостно улыбаясь, один за другим стали вежливо отказываться:

— Спасибо, но поздно уже!

— В другой раз…

— У меня вроде новая строфа сочинилась, мне домой надо, записать ее!

«Предводитель» компании развел руками:

— Ладно, тогда — до следующей встречи! Жду от вас новых стихов. И чтоб они были лучше прежних!

— Постараемся! — заверили его друзья и, развернувшись, двинулись обратно, время от времени оборачиваясь, чтобы помахать своему «предводителю» руками. Он тоже махнул им и шагнул к двери своего подъезда, но вдруг остановился и снова огляделся по сторонам. Идти домой и ложиться спать ему не хотелось. Слишком хороша была теплая летняя ночь, пахнущая свежей от прошедшего еще днем дождя листвой и слабо освещенная мерцающими в небе звездами, слишком приятным был дующий со стороны залива легкий ветерок. Хотелось, несмотря на усталость, еще немного пройтись или просто посидеть где-нибудь на скамейке. Но скамеек поблизости не было, бродить вокруг дома молодому человеку показалось совсем уж глупым занятием, поэтому он просто остановился у подъезда, глядя куда-то вдаль.

На его лице расплылась счастливая улыбка. Очень уж удачно прошел сегодняшний день. Он и выспался, и не опоздал на занятия в «Звучащей раковине», своей новой творческой студии, и большинство учеников сегодня порадовали его новыми успехами в поэзии, и погода была прекрасной, и прогулялись они после занятий очень весело… Не было ничего, что вызвало бы у руководителя студии недовольство или огорчение. Разве что одна невеселая мысль, которую он сумел отогнать и на время забыть утром, снова вернулась, заставив его улыбку исчезнуть, а взгляд помрачнеть. Вечно отравляющая жизнь мысль о том, что он одинок и что так будет всегда, потому что нет рядом его любимой женщины. Нет Анны и никогда уже не будет. И сколько бы ни убеждал себя, что счастлив в своей теперешней жизни, счастлив без нее, в глубине души он всегда будет знать, что это обман. Без нее ему всегда будет плохо.

Воспоминание об Ахматовой, так неожиданно ворвавшееся в этот прекрасный теплый вечер, заставило молодого человека вздрогнуть, а потом бессильно опустить голову. Но он не желал мириться с тем, что такой замечательный день может под конец испортиться, и снова начал уговаривать себя не унывать и не считать свою жизнь неудавшейся. Ведь ему было чем гордиться, действительно было! И таких вещей немало. Сколько стран он повидал, сколько научных исследований провел, сколько важных вещей сделал для своей страны! А скольких поэтов вырастил, можно сказать, собственными руками, сколько у него было кружков, студий и сообществ, куда приходили едва умеющие зарифмовать две строчки молодые люди и откуда выходили известные в литературном мире, публикующиеся в журналах и издающие собственные сборники настоящие поэты!

… Он хотел напомнить себе о своих теперешних учениках и о тех, кто недавно выпустился из его студии, но память тут же обратилась к давнему прошлому, к той единственной пишущей стихи женщине, в которой он не хотел признавать талантливого поэта. Потом, правда, признал, но сделал это слишком поздно. И она ушла из его жизни, исчезла навсегда, хотя ее талант превосходил все остальные таланты, которые ему удалось разглядеть и развить в своих учениках.

«Нет, так дело не пойдет!» — потряс головой мужчина и медленно сделал несколько шагов вдоль дома. В его жизни была не только та женщина! В ней было еще много таких событий, которыми он мог с полным правом гордиться! Сколько у него было поэтических кружков, которые он создал, сколько было учеников и сколько их сейчас? Те шесть человек, провожавших его в этот вечер домой, — это лишь самые близкие, кроме них, есть другие, и все они пишут хорошие стихи. Не всегда гениальные, не всегда даже очень талантливые — но обязательно как минимум хорошие, грамотные и с «изюминкой». Меньшего он своим ученикам не позволяет.

Хотя главное все же не ученики, а то, что он успел сделать для своей страны до революции. Если было в его жизни хоть что-то, чем он имеет право гордиться, то это его дела в Абиссинии. Жаль только, что теперь все, чего ему удалось там достичь, оказалось бесполезным. Но это от него уже не зависело. Сам он выполнил задание наилучшим образом, сделал все, что было в его силах. И заработал возможность гордиться собой и с радостью вспоминать тот давний успех. Хотя у этой радости все равно оставался привкус горечи и досады…

Молодой человек с раздражением махнул рукой, словно пытаясь таким образом отогнать печальные мысли. Надо все-таки подумать о чем-то приятном, надо срочно вспомнить хоть что-нибудь хорошее, иначе весь этот замечательный вечер непременно будет испорчен! А ему так не хотелось этого допускать! Очень уж он был счастлив на заседании своего литературного кружка и после него…

Мысли Николая вернулись к кружку и ученикам, и настроение у него снова поднялось. Да, в «Звучащей раковине», как и во всех остальных его кружках, занимались по-настоящему достойные поэты! Талантливые и всегда стремящиеся к чему-то большему. А еще — молодые, веселые, искренне радующиеся жизни. И сам он, общаясь и гуляя с ними, становился таким же юным и жизнерадостным, как они. Ему уже тридцать пять лет, но рядом с этими парнями и девушками он чувствовал себя их ровесником. Да и не только рядом, это ощущение юности сохранялось, даже когда он оставался один. «Вот, мы однолетки с вами, а поглядите — я, право, на десять лет моложе!» — вспомнился ему вдруг недавний разговор с заходившим к нему в гости Владиславом Ходасевичем. Тот посмеивался над жизнерадостным Гумилевым, ворчал, что руководителю поэтической студии следует быть более солидным, а Николай в ответ только смеялся и дразнил его рассказами об игре в жмурки с членами этой самой студии. Ходасевич вежливо улыбался, однако Гумилев видел, что собрат по перу все-таки не одобряет такое поведение. Но его это совершенно не беспокоило.

«девяносто», и он несколько раз повторил, что непременно доживет до такого преклонного возраста и, оставаясь юным в душе, будет с интересом общаться с двадцатилетними. И это были не пустые слова! В тот день он действительно был уверен, что так все и будет. Ему исполнится сорок, потом пятьдесят, потом семьдесят и в конце концов девяносто, но он не перестанет чувствовать себя молодым, любящим жизнь, полным сил и новых идей, полным творческих замыслов… И молодым поэтам будет интересно обсуждать с ним самые животрепещущие вопросы.

Николай еще раз вдохнул полной грудью ночной воздух и облегченно улыбнулся. Он и сейчас твердо знал, что доживет до девяноста лет и его жизнь будет такой же счастливой, как и в эту теплую летнюю ночь. Тоска по Анне не исчезла, но отступила куда-то далеко, на задний план, и больше не мешала ему наслаждаться жизнью. «Я и Анну еще верну!» — неожиданно пришла Гумилеву в голову еще одна радостная мысль, и он мгновенно поверил в это. Да, он проживет еще больше полувека и снова завоюет свою любимую женщину. Наверное, не сразу, наверное, для этого ему придется запастись терпением и приложить много усилий, но рано или поздно они с Анной и маленьким Львенком снова будут вместе. И все у них будет хорошо.

Он вдруг почувствовал, что ему просто необходимо еще немного пройтись, а лучше — пробежаться. Переполнявшее его счастье вместе с надеждой на еще большее, совсем безграничное счастье не давали спокойно стоять на месте, а о том, чтобы подняться к себе домой и лечь спать, и вовсе не могло быть и речи.

Но бегать по ночной улице он все же не стал, хотя от того, чтобы пройтись быстрым шагом вдоль дома, поглядывая на темные спящие окна, не отказался. Лишь теперь, во время этой короткой прогулки, он заметил, что вокруг как-то необычайно тихо. Не было даже слабого ветра, который шелестел бы листьями на деревьях, молчали птицы и кошки-полуночницы, исчезли припозднившиеся прохожие. Да еще и в окнах ближайших домов не было заметно ни одного, даже самого слабого огонька, хотя обычно, возвращаясь домой среди ночи, Николай видел хотя бы пару светящихся ламп или свечей. Словно не осталось в Петрограде любителей гулять или читать по ночам, словно весь город вымер или был покинут своими жителями… Николай улыбнулся этим слегка тревожным мыслям. Конечно же, никуда петроградцы не делись, завтра город снова заживет своей суетливой жизнью! А ему все-таки пора домой. Лучше лечь спать с этим чувством счастья, пока оно не прошло, не развеялось…

Молодой человек развернулся и зашагал в обратную сторону, к своему подъезду. Он был уже в паре шагов от него, когда слева, за растущими недалеко от дома деревьями, ему померещилось какое-то движение. Или не померещилось? Николай оглянулся и увидел, что от стоявшей возле деревьев черной машины, которую он заметил, еще когда в компании своих юных друзей подходил к дому, отделились две человеческие фигуры. «Как видишь, город не вымер, в городе есть еще такие же сумасшедшие полуночники, как ты!» — насмешливо сказал он себе, вновь отгоняя усилившееся беспокойство. Эти два непонятно откуда взявшихся на ночной улице человека выглядели слишком подозрительно.

и догонят его раньше, чем он скроется за дверью. Можно было, конечно, побежать, и тогда он, пожалуй, успел бы заскочить в подъезд, а возможно, даже добраться до своей квартиры и запереться в ней. Но имело ли это смысл? Его все равно бы поймали, все равно вошли бы в квартиру, выломав дверь, ему в любом случае не удалось бы ускользнуть от этих людей, как бы он ни пытался.

— Николай Степанович Гумилев? — негромко спросил один из мужчин, преграждая ему дорогу.

— Да, — ответил Николай. Отпираться тоже было бессмысленно — теперь, посмотрев в глаза остановившим его людям в аккуратных темных костюмах, он в этом не сомневался. Они и так знали, кто он. Они вообще знали о нем если не все, то очень и очень многое.

Ощущение счастья, в котором Гумилев в буквальном смысле купался минуту назад, гуляя вдоль дома, еще не оставило его. Он еще не осознал, что его жизнь только что изменилась, он по-прежнему был тем восторженным молодым человеком, у которого впереди много радостных и интересных лет, наполненных поэзией, вдохновением, прогулками с друзьями и любовью. Хотя где-то в глубине души уже начало зарождаться понимание: ничего из того, о чем он только что мечтал, не сбудется. Он больше не напишет новых стихов, не научит писать стихи новых поэтов, не создаст новых литературных журналов. Не увидит, как растут и взрослеют его дети. Не помирится с Анной и не начнет с ней все сначала…

— Следуйте за нами, — так же тихо, но твердо и очень уверенно произнес второй мужчина, показывая Николаю на автомобиль. — Вы арестованы.