Глава 5
"Клинописи жесткие страницы"
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, -
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Этому времени, кажется, уже давно дана беспощадная и самая обстоятельная оценка. А мы все обращаемся и обращаемся к нему, пытаясь дальше проникнуть в глубины, чтобы самым достойным образом воздать народу-страстотерпцу, еще и еще раз заклеймить явление, которое так просто названо двумя словами: "культ личности". "Мор и хлад" коснулись не только каких-то избранных пластов. Железный каток сталинизма прокатился по всей стране и не просто унес миллионы жизней, но и подорвал веру в светлые идеи у народа. И тем не менее народ выдюжил; теряя лучших сынов и дочерей, продолжал дело, на которое был вдохновлен великим Лениным.
Нелегко вспоминать, рассказывать о том времени. Ведь каждый из нас, осмысливая факты, делая выводы, обязательно обращается к собственной биографии, жизни отцов и дедов, к книгам писателей, которые сумели запечатлеть для истории великую трагедию не потому, что были бесстрастными летописцами, а чтобы дать пищу уму, разбудить активность, выполнить свой долг перед теми, кто сгорел в страшном пламени.
Одну из таких книг оставила нам Анна Ахматова. Неважно, что книга эта насчитывает всего несколько страниц. Она, как говаривал Александр Твардовский, когда речь шла о том, что написано сердцем, тяжелее иных томов.
"Реквиеме" - произведении, удивительном во многих отношениях. В нем как бы спрессованы время и людские горе, любовь и ненависть, впечатляющие картины происходившего и единственно возможные выводы, которые должен сделать читатель.
Никогда не забыть мне того вечера в столичной гостинице "Москва", где жили делегаты писательского съезда, и как Ахматова читала нам с Берггольц "Реквием". Голос ее, как всегда, звучал глуховато, будто из соседней комнаты. Он казался бесстрастным, но на первых же строках у меня сжалось сердце, а Ольга Федоровна, не стесняясь, зарыдала. Ахматова не обратила на нее внимания и продолжала чтение. Конечно, она понимала, что из нас двоих Берггольц сумеет глубже оценить стихи. Ведь Ольге Федоровне самой пришлось пройти то, о чем читала Ахматова: в тюрьме она испытала не только ни с чем не сравнимые унижения, но там, в камере, где томились такие же, как она, безвинные жертвы произвола, потеряла ребенка, который преждевременно появился на свет.
Когда Ахматова кончила читать, мне вдруг показалось, что в гостиничный номер ворвались все машины, летевшие по Охотному ряду, - их гудки, смешавшись в один рев, заложили нам уши, на миг лишили нас представления, где мы - на том или на этом свете. Потом Ольга Федоровна вскочила на ноги, бросилась к Анне Андреевне и стала целовать ее, хотя хорошо знала, как Ахматова не любит так выражаемых восторгов. Берггольц не в первый раз слушала "Реквием". Кажется, она была в числе тех доверенных людей, которых Анна Андреевна просила своей рукой записать или запомнить ее стихи. У себя никаких следов "Реквиема" не оставляла. И не только "Реквиема". Были у Ахматовой такие стихи, которые, случись в ее доме обыск, могли бы стать драгоценной добычей следователей, основанием для ее немедленного заточения. Одного не знала она. Сталин не моргнув глазом нашел бы любой повод для того, чтобы арестовать Ахматову. Но такова была природа властелина: он хотел и слушать отчеты о расстрелах, и знать количество поездов, до отказа заполненных теми, кому предстояла каторга, и получать сведения о том, как мучаются оставшиеся на свободе. Ахматова принадлежала к числу последних: в тюрьму был заточен ее ни в чем не повинный сын - Лев Николаевич Гумилев.
Если понимать "Реквием" в узком смысле, то это - плач матери по сыну, насильственно отторгнутому от нее. Но Лев Николаевич был один из многих тысяч, и то, что, казалось, должно было быть рассказано о нем, стало трагической повестью о жизни народа.
В ныне опубликованном "Реквиеме" точно обозначены даты, определяющие время описываемых событий, - 1935 - 1940 годы. Но не нужно понимать эти числа как даты написания стихов. Это произведение Ахматова, как мне кажется, писала до конца своей жизни. Недаром под эпиграфом стоит 1961 год, под кратким предисловием - 1 апреля 1957 года, а в 1964 году подруга Ахматовой Любовь Давыдовна Большинцова читала мне один из вариантов "Эпилога", который, как она утверждала, был только что продиктован Анной Андреевной.
"Реквиема", имя ее вошло бы в историю отечественной литературы. Но величие автора возрастает еще больше, ибо этот цикл стихов органично связан со всем творчеством Ахматовой - и до его написания, и после того как великий труд был закончен.
Что же представляет собой "Реквием"?
Прежде всего, что обозначает это слово? Советский энциклопедический словарь определяет им заупокойную мессу, создающуюся не только на библейские, но и на свободные варианты канонического текста. Мы привыкли к тому, что реквием прежде всего музыкальное сочинение. На первый взгляд Ахматова идет в русле традиции: она создала полифоническое произведение скорби, по каноны были чужды ей. Она рассказывает о личной трагедии так, что ее повествование неотделимо от полифонической народной скорби. Конечно, на первый взгляд перед нами - плач матери по сыну, но одновременно этот крик души связан с очищением: слезы смывают кровь.
Стихам предшествует прозаическое предисловие.
"В страшные годы ежовщины, - пишет Ахматова, - я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
И я сказала:
- Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом".
Так просто Ахматова рассказала о том, как добровольно возложила на свои плечи высокую миссию говорить от имени таких же, как она, матерей и жен. Вместе с ними она посылает "прощальный свой привет" всем, кто мучается "в сибирской вьюге" или в любых других отдаленных краях.
"Реквиема" читатель с головой окунается в страшную правду, изложенную с предельной точностью:
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Это - не из слышанного от кого-то. Это - увиденное самой Ахматовой, все прошло через ее сердце. Она была втянута в страшную круговерть, ту, которая многих лишала голоса, отнимала остроту зрения. Ахматова же не прошла мимо ни одной детали и нашла еще в себе силы даже поиронизировать над собой:
Показать бы тебе, насмешнице
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей -
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
Новогодний лед прожигать...
Впрочем, стоит ли пересказывать цикл стихов? Реквиемы сочиняются для того, чтобы запечатлеть самое высокое человеческое чувство. В них важны не подробности фактов, а движения душ. Реквием звучит и как напоминание о потерях, и как клятва памяти. Ахматова как бы извиняется, что не может назвать всех поименно - и тех, кто сидел в тюрьмах, и тех, кто мог послать за ними одну только свою любовь. Ее "Реквием" стал памятником и тем и другим.
То, что было пережито ею за триста часов, проведенных в очереди с передачей сыну, заключенному в тюрьму, заставило ее оглянуться на прожитую жизнь, почувствовать свою ответственность и перед близкими, и перед теми, кто через годы и десятилетия будет читать ее книги. Она убеждена: ее свидетельские показания помогут людям получить наиболее полное представление об эпохе. Но время было начинено горем, страданиями, несчастьями не вообще. Они имели точные адреса. И если в тюремной очереди она лишена была возможности перечислить имена тех, кто страдал рядом с ней, то, вернувшись к письменному столу, она считала своим долгом вспомнить своих друзей.
Одно за другим она пишет стихотворения, посвященные Борису Пильняку, Михаилу Булгакову, Осипу Мандельштаму, Марине Цветаевой, Борису Пастернаку. Гак создается своеобразная галерея близких ей писателей, которых объединила не только дружба, но и трагедия.
о ней.
Мы с тобою сегодня, Марина,
По столице полночной идем,
А за нами таких миллионы,
И безмолвнее шествия нет,
Да московские дикие стоны
Вьюги, наш заметающей след.
Прекрасные строчки посвящены памяти М. Булгакова. Ахматова убеждена, что ее голос, "как флейта, прозвучит" на "безмолвной тризне" автора "Белой гвардии", "Собачьего сердца" и других выдающихся произведений нашей советской классики.
Боюсь утверждать, что Анна Андреевна когда-нибудь говорила с нами, своими молодыми друзьями, о Булгакове. Может быть, раз или другой она только вслух пожалела, что нет сегодня с нами этого прекрасного мастера. Но когда уже в наши дни одно за другим я прочитывал его произведения, многочисленные публикации о нем, то вдруг отчетливо услышал иронические интонации, слышанные когда-то в рассказах Ахматовой. Теперь, прочитав написанное Булгаковым в 1930 году "Письмо правительству", не сомневаюсь, что Ахматова поддразнивала нашего брата заимствованными из него формулировками. Не скажу про других, но лично мне нередко хотелось с чем-то не соглашаться, чему-то дать отпор. Мы привыкли думать однозначно и в течение всей войны высмеивали, клеймили позором, громили врага и его приспешников. Но оказалось, был враг и другого рода, скрытый в нашем воспитании, мышлении. Он занозой сидел в наших умах, и те попытки, которые предпринимала Анна Андреевна, чтобы образумить нас, вызывали скорее недоумение, чем благодарность.
"Дни Турбиных", Анна Андреевна настойчиво рекомендовала мне сходить на спектакль. Я видел мхатовский. Ахматова смотрела оба, и, как мне показалось, ей хотелось проверить на мне, как люди моего поколения относятся к новой интерпретации пьесы Булгакова. Вахтанговцы, по-моему, несколько приглушили тоску героев пьесы по прошлым дням, ушедшим в историю. Временами они, как бы споря с МХАТом, вышучивали себя, вчерашних. Потом, слушая меня, Анна Андреевна ни разу не прервала, лишь иронически улыбалась, когда во мне уж слишком яростно начинал говорить газетчик. Но тогда я понял, что мудрость старшего - не в том, чтобы одернуть младшего, а в том, чтобы помочь оглядеться, увидеть и другие дороги, ведущие к истине.
Ахматова искрение горевала, что Булгаков рано ушел из жизни, ушел, не написав еще тех произведений, которые просились на бумагу. Но трудно переоценить его вклад в нашу литературу.
Еще раньше не стало Бориса Пильняка. Книги этого писателя вызвали горячую полемику в печати. Читатели приняли их всем сердцем, официальная критика обрушилась на них, пытаясь обвинить автора во всех смертных грехах. Именно тогда, когда стало известно о безвременной гибели Пильняка, Ахматова посвятила его памяти стихи (1938). Творчество опороченного писателя продолжало казаться ей "солнечным", "ландышевым клином", который "врывается во тьму декабрьской ночи".
И по тропинке я к тебе иду.
И ты смеешься беззаботным смехом,
Ответствуют каким-то странным эхом...
О, если этим мертвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своем, тужу
Конечно, и это стихотворение увидело свет много лет спустя после того, как было написано. Но оно тоже ходило по рукам в списках, и, читая его, люди не могли не услышать голос автора, не устрашившегося в то время сказать доброе слово о товарище по перу, которого безжалостно хотели вычеркнуть из литературы, как и из жизни.
"неповторимые голоса" всегда были с нею, служили для нее тем камертоном, по которому она могла проверить звучание собственных строк.
И это - тоже одна из особенностей поэта Ахматовой - стремление учиться у других, ценить то, что сделали в поэзии работавшие рядом товарищи.
Иные из них были насильственно удалены из жизни. На них навесили разные, но одинаково незаслуженные ярлыки, книги многих изъяли из обращения. Но это не мешало Ахматовой все время продолжать говорить с ними, не отделять их от себя.
Над Невой, над Невой, над Невой,
Это плещет Нева о ступени,
Это пропуск в бессмертие твой.
"Венок мертвым", были написаны в разное время. Неизменной оставалась верность Ахматовой поэтам, которые, по ее убеждению, прославили великолепными стихами свою Родину. И каждому она хотела воздать должное. Никогда не угасала в ней вера, что и ее собственные стихи, написанные в горькие времена, когда черные тучи застилали небо, останутся лучиком света, который поможет новым читателям, тем, кто придет после того, как окончатся войны и психозы, придет с искренним желанием лучше узнать о том, что было на земле. Этот свет горит в ахматовских стихах не угасая.
Могла ли она знать, что и ей самой он поможет жить и работать в еще более тяжкие времена, которые подстерегали страну и народ? Началась Великая Отечественная война.