• Наши партнеры
    Блок питания для Apple MacBook 96W USB C
  • Хренков Дмитрий. Анна Ахматова в Петербурге - Петрограде - Ленинграде
    Глава 6. Мужество

    Глава 6

    Мужество

    Час мужества пробил на наших часах.
    И мужество нас не покинет.

    Над Ленинградом еще вовсю бушевали белые ночи. Нева, обильно политая дождями, как-то по-особенному радостно и щедро несла в своих водах отраженное высокое небо в Балтику. Зацвели первые цветы на газонах, опушились зеленью деревья. Город готовился к лету, но в ритмы его ворвался голос тревожной сирены. Бои грохотали еще где-то на далеких подступах. А в городе уже было и тревожно и напряженно: шли митинги, на заводах затягивались смены. Фронт просил оружия и, конечно, солдатских рук. Началась запись в ополчение. Тысячи ленинградцев, освобожденных от призыва в армию по разным причинам, шли защищать страну добровольно. И вместе с ними ленинградские писатели - никогда не носившие военной формы, не бравшие в руки оружие, сменили перо на винтовку. В Кировской дивизии народного ополчения был сформирован "писательский взвод".

    Жены и дочери заменили в цехах мужей и отцов. Кроме того, значительная часть заботы по сбережению города от огня зажигательных бомб тоже была переложена на их плечи.

    Борис Лихарев, возглавлявший Ленинградскую писательскую организацию, в своей речи на IX пленуме Союза писателей СССР (1944) привел леденящие сердце факты. До войны в Ленинграде работало 345 писателей. В осажденном городе их осталось 93. Из них 43 были в армии и 7 - на флоте. Часть писателей эвакуировалась, а 56 разделили участь тысяч горожан, погибших от вражеского огня и голода.

    Военный Ленинград...

    Немало уже написано на эту тему. Она запечатлена в стихах и романах, в письмах наших сограждан, в документах, определявших жизнь горожан. Все еще идут к читателям новые книги, новые воспоминания, а тема - как неистощимый родник.

    Каждый великий народ обращается в свое прошлое для того, чтобы обрести крылья, чтобы правильно оценить современность и увидеть будущее.

    Я помню Ленинград с первого дня вражеской блокады, с первых же часов ее стал писать о тех, чьи имена сегодня носят улицы нашего города, о делах, которые складывались один к одному, и о том, что так обыденно называется мужеством. Среди них, коренных ленинградцев и воинов, вставших на защиту города, не было сверхчеловеков, сказочных богатырей. Но их коллективный подвиг тем и велик, что был продиктован горячей любовью к Отечеству. Военные журналисты писали о рабочих Кировского завода, изготовлявших для фронта танки, и о женщинах Металлического завода, ставших к станкам, за которыми работали их ушедшие воевать мужья, о подвигах защитников ленинградского неба и о том, как блокада сводила на нет целые семьи горожан. Неудивительно, что именно на Ленинградском фронте раздались первые выстрелы снайперов, породившие очень важное в ту пору движение истребителей фашистских оккупантов. Закономерно, что одни художники помогали музейным работникам надежно укрыть ценности, а другие ушли на фронт, чтобы вести художественную летопись обороны. Мороз ворвался в лаборатории всемирно известных ученых Ленинграда, а они не прекращали своей работы ни на минуту, хотя знали, что многое из того, что изобретено или открыто ими, пригодится народу только в далеком завтрашнем дне, когда будет одержана победа.

    Ольга Берггольц вспоминала Ахматову "около старинных кованых ворот на фоне чугунной ограды Фонтанного дома... С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежурство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища в саду того же Фонтанного дома, под кленом, воспетым ею в "Поэме без героя".

    А потом Берггольц почти повторит это в стихах:

    У Фонтанного дома, у Фонтанного дома,
    у подъездов, глухо запахнутых,
    у резных чугунных ворот
    гражданка Анна Андреевна Ахматова,
    поэт Анна Ахматова
    на дежурство ночью встает.

    тяжелеет, обвиснув, противогаз,
    а по правую руку, как всегда, налегке,
    в покрывале одном,
    приоткинутом
    над сиянием глаз,
    гостья милая - Муза
    с легкой дудочкою в руке.
    . . . . . . . . . . . .
    О, кого ты, кого, супостат, захотел превозмочь?
    Или Анну Ахматову,
    вставшую у Фонтанного дома,
    от армии невдалеке?
    Или стражу ее, ленинградскую эту
    бессмертную белую ночь?
    Или Музу ее со смертельным оружьем,
    с легкой дудочкой в легкой руке?

    Но для ленинградского писателя во время войны мало было взять в руки оружие и уйти на передний край или нести вахту на крышах и у подъездов своих домов. Все они хотели разговаривать с земляками на самые важные темы. А для этого широко использовали и газеты.

    Листаю подшивку "Ленинградской правды" той поры. Рядом с вестями с фронта, первыми корреспонденциями о героях боев и самоотверженном труде ленинградцев - стихи. Их много, почти в каждом номере, Нет стихов - идут стихотворные лозунги, в которых кратко излагается задача дня.

    До того времени Анна Андреевна, казалось, не умела работать оперативно, для газет. Но вот уже 19 июля 1941 года на третьей полосе "Ленинградской правды" как клятва звучат ее стихи:


    Растает, как дым,
    Правда за нами,
    И мы победим!

    На следующий день в газете опубликовано обращение советских женщин: "Нет большего врага у женщин, чем Гитлер". В числе других его подписали работница ленинградской фабрики "Красное знамя" Н. Матвеева, Герой Советского Союза летчица М. Раскова, народная артистка СССР В. Барсова, трактористка П. Ангелина. Тут же и подпись Анны Ахматовой.

    27 сентября 1941 года в Ленинграде состоялся общегородской женский митинг, принявший обращение ко всем женщинам Ленинграда. К выступлению на нем готовилась Анна Андреевна.

    Берггольц, работавшая тогда на радио, вспоминала:

    "На линованном листе бумаги, вырванном из конторской книги, написанное под диктовку Анны Андреевны Ахматовой, а затем исправленное ее рукой выступление по радио - на город и на эфир - в тяжелейшие дни штурма Ленинграда и наступления на Москву".

    Из-за болезни Ахматова не смогла прийти на митинг, но радио сделало ее участником этого незабываемого собрания. Как сообщается в отчете, опубликованном 28 сентября в "Ленинградской правде", "поэтесса Анна Ахматова в пламенной речи выражает уверенность, что общими силами ленинградцы отстоят город от смерти и позора".

    Текст этой речи, как многие считали, не сохранился. И Берггольц, и Макогоненко в своих воспоминаниях об Ахматовой передали лишь содержание ее. Но в одном из фондов Ленинградского радиокомитета, относящемся к сентябрю 1941 года и хранящемся в Архиве литературы и искусства, найдена машинописная копия того, что тогда говорила у микрофона Ахматова.

    "Вот уже больше месяца, как враг грозит нашему городу пленом, наносит ему тяжелые раны... Вся жизнь моя связана с Ленинградом... Я, как все вы сейчас, живу одной непоколебимой верой в то, что Ленинград никогда не будет фашистским".

    О том, что Ахматова достойно вела себя в эти дни, теперь широко известно. Но мало кто знает, как трудно было лично ей в опустевшей квартире (когда начались первые бомбежки, Пунин, с которым Анна Андреевна была в то время уже в разводе, увел свою семью в бомбоубежище Эрмитажа). Теперь рядом оставались только Смирновы, о которых Анна Андреевна вскоре расскажет в своих стихах.

    Анна Андреевна не умела себя обихаживать, и она, наверное, в числе первых могла бы умереть от голода, хотя голод только вползал в город: ей нечего было есть. Но руку помощи протянула ей семья известного литературоведа профессора Б. В. Томашевского. Каждый день дочь его, Зоя Борисовна, носила Анне Андреевне обеды, приготовленные матерью, Ириной Николаевной. Зоя Борисовна видела, как с каждым днем Ахматова все мучительней переживает одиночество и тревогу. Наконец, 31 августа 1941 года, когда уже вовсю шли бомбежки, Анна Андреевна взмолилась во время телефонного разговора с Томашевским: "Возьмите меня к себе!"

    Томашевские жили в "писательской надстройке" на канале Грибоедова, 9. Жили тесно. Но кто же в те дни думал о бытовых неудобствах! Борис Викторович лично отправился за Анной Андреевной. Был уже вечер, и очередная тревога застала их на площади Искусств. Путники заскочили в первую же подворотню, а голоса дежурных указывали путь им: "Дальше, дальше". Спустились в подвал и в промежутках между разрывами бомб и зенитными залпами огляделись: бомбоубежище было оборудовано там, где некогда была "Бродячая собака".

    В квартире Томашевских для Анны Андреевны высвободили диван. Ей были рады, только сама она видела, что стеснила добрых людей, и, когда стало известно, что на улице Желябова убит осколком бомбы дворник "писательского" дома Спишкин, Анна Андреевна упросила спустить ее диван в дворницкую.

    Так стала она жить в подвале, нисколько не смущаясь этим. Она давно притерпелась к невзгодам. А вот что свидетельствует человек, свежим глазом взглянувший на ее жилье. Ольга Берггольц записала в дневнике 24 сентября 1941 года:

    "Зашла к Ахматовой, она живет у дворника... в подвале, в темном-темном уголку прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком. На досках, находящих друг на друга, - матрасишко. На краю, затянутая в платок, с ввалившимися глазами - Анна Ахматова... большой сияющий Поэт. Она почти голодает, больная, испуганная..."

    И все-таки Анна Андреевна легко поменяла Фонтанный дом на писательскую надстройку, на дворницкую.

    Здесь она знала: выше на разных этажах живут люди, которые в любую минуту готовы прийти на помощь. Она боялась бомбежек и радовалась, когда во время налетов к ней спускались Борис Викторович или Зоя Борисовна. Чувствуя рядом дружескую руку, она могла все вынести, все перетерпеть.

    Но целесообразно ли было подвергать опасности таких людей, как Ахматова? Конечно же нет! И руководители города сочли нужным эвакуировать ее в далекий тыл. После 8 сентября, когда фашистам удалось замкнуть кольцо блокады, это можно было сделать только по воздуху.

    Эвакуацию нельзя сравнивать с бегством: страна сберегала свои самые высокие ценности. И Ахматова ответила на эту заботу новыми стихами. Она всегда работала, не зная устали. В Ташкенте, где на нее свалились бесконечные бытовые неурядицы и надолго пришлось слечь в больницу (заболела брюшным тифом), она, можно сказать, не выпускала перо из рук.

    В самом деле, перечитаем ее книги. В июле 1941 года была написана и потом перепечатана чуть ли не всеми армейскими и фронтовыми газетами ее знаменитая "Клятва":

    И та, что сегодня прощается с милым, -
    Пусть боль свою в силу она переплавит.
    Мы детям клянемся, клянемся могилам,
    Что нас покориться никто не заставит!

    Еще более мощные крылья оказались у "Мужества", слетевшего в 1942 году со страниц "Правды", чтобы стать гимном и клятвой буквально миллионов людей:

    Мы знаем, что ныне лежит на весах
    И что совершается ныне.
    Час мужества пробил на наших часах,
    И мужество нас не покинет.
    Не страшно под пулями мертвыми лечь,
    Не горько остаться без крова, -
    И мы сохраним тебя, русская речь,
    Великое русское слово.
    Свободным и чистым тебя пронесем,
    И внукам дадим, и от плена спасем
    Навеки!

    Ташкент - город, полный экзотики, в любое другое время произвел бы на Ахматову ошеломляющее впечатление. Здесь, в центре Азии, старинное легко уживалось. с современным. Как было не удивляться тому, что на одном из перекрестков улиц трамвай останавливался для того, чтобы пропустить караван верблюдов! На улице встречались то и дело древние старики в красочных одеждах, вели между собой такой разговор, что чуткое ухо легко могло услышать в нем продолжение сказок из "Тысячи и одной ночи". И все-таки главное впечатление, которое Ахматова вывезла из Ташкента, было другим. Одно время она жила неподалеку от госпиталя и часто не могла начать работу над стихами, слыша за окном, как стучат костыли раненых солдат, вышедших погреться на солнышке. Этот деревянный стук навсегда остался жить в ее сердце, как одна из мелодий войны.

    "сотни верст", "сотни миль", "сотни километров" отделяют ее от Ленинграда. Всей душой она оставалась с ленинградцами, хотела им помочь. Может быть, ранее она и не подозревала в себе такого умения разом говорить с тысячами, поднимать дух, заражать верой в победу. Недолго прожила она в осаде, но накопленных впечатлений оказалось достаточно для того, чтобы выбрать самые нужные слова. Когда-то, в Слепневе, она с известным чувством вины слушала, как "над ребятами стонут солдатки, вдовий плач по деревне звенит". Теперь из всех чувств для нее было важно осознание себя в ряду других. Стихи снова переполнены реалиями, всегда так характерными для Ахматовой, но сами детали приобрели особую одухотворенность, они полнились лично пережитым, выстраданным, увиденным, принятым сердцем. Еще в Ленинграде было вчерне написано стихотворение "Первый дальнобойный в Ленинграде". В Ташкенте она окончательно отшлифовала его. Читаешь и не перестаешь удивляться, как Ахматова точно выбрала слова, с наибольшей остротой передающие ощущение, возникшее от мгновенно уловленного ухом тяжкого посвиста. Да, он, может быть, был похож на гром. Но этот

    ... был, как пекло, сух,
    И не хотел смятенный слух
    Поверить - по тому,
    Как расширялся он и рос,
    Как равнодушно гибель нес
    Ребенку моему.

    Последние два слова очень важны для изменившегося или, точнее, приобретенного Ахматовой нового отношения к окружающим. Фашистские снаряды несли гибель и детям. Слово "дети" наполнено у нее огромным чувством родства с народом. Они не просто юные земляки, а "питерские сироты, детоньки мои". Так вторично Ахматова обрела чувство материнства.

    Уже говорилось, что в Фонтанном доме она жила в одной квартире с семьей Смирновых, в которой было двое мальчиков - Вова и Валя. Особенно любила она Валю, охотно принимала его в своей комнате, читала ему Вальтера Скотта, делилась сладостями, если таковые оказывались на ее столе. Во время блокады оба брата погибли. О них она напишет пронзительные стихи:

    Постучись кулачком - я открою.
    Я тебе открывала всегда.
    Я теперь за высокой горою,
    За пустыней, за ветром и зноем,
    Но тебя не предам никогда...
    Твоего я не слышала стона.
    Хлеба ты у меня не просил.
    Принеси же мне ветку клена
    Или просто травинок зеленых,
    Как ты прошлой весной приносил.
    Принеси же мне горсточку чистой,

    И с головки твоей золотистой
    Я кровавые смою следы.

    Если в этом стихотворении еще проступают какие-то приметы недавнего ленинградского бытия и личностного отношения, то в других герои обороны Ленинграда показаны как бы обобщенно, но сохранив все признаки родства. Так написано стихотворение "Победителям" - о советской пехоте, которая бесстрашно шла против фашистских пушек.

    Вот о вас и напишут книжки:
    "Жизнь свою за други своя",
    Незатейливые парнишки -
    Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,
    Внуки, братики, сыновья!

    Ахматова с напряженным вниманием вслушивалась в сводки с фронта, хотела как можно ярче представить себе, что происходит на поле боя, особо выделяя земляков:

    И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами -

    Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

    Ее письма в Ленинград полны самых высоких чувств и переживаний.

    Вот несколько отрывков из писем, которые Анна Андреевна писала жене Томашевского Ирине Николаевне.

    27 мая 1942 года:

    "... Как я хочу все знать о Вас. С бесконечной благодарностью вспоминаю, как Вы и Борис Викторович были добры ко мне..."

    21 марта 1943 года:

    "Как Вы, как Борис Викторович? Очень бы хотела продолжить с ним разговор о строфах Пушкина..."

    2 июня 1943 года она сообщает о том, что в Ташкенте вышла книжка ее стихов:

    "Книга моя маленькая, неполная и странно составленная, но все-таки хорошо, что она вышла. Ее читают уже совсем другие люди...

    "Чистилище" Данта.

    У меня новый дом с огромными шумными тополями за решеткой окна, с какой-то природной тихостью и деревянной лесенкой, с которой хорошо смотреть на звезды. Венера в этом году такая, что о ней можно написать поэму..."

    Написать поэму... Этим, собственно, и была, помимо прочих дел, занята в Ташкенте Анна Андреевна. Помню, еще не была снята блокада Ленинграда, а служивший в нашей редакции Всеволод Александрович Рождественский получил присланный ему друзьями один из вариантов "Поэмы без героя". Он дал мне пачку напечатанных на машинке страниц, но понять написанное оказалось не легче, чем решить шахматную задачу. Однако сам Рождественский хорошо знал материал, и в его чтении поэма обрела для нас, непосвященных, свой высокий смысл.

    Эта поэма особняком стоит в нашей поэзии и заслуживает особого разговора. Напомню только, что писала о ней сама Анна Андреевна:

    "Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный Дом в ночь на 27 декабря 1940 года, прислав как вестника еще осенью один небольшой отрывок.

    В ту ночь я написала два куска первой части ("1913") и "Посвящение". В начале января я почти неожиданно для себя написала "Решку", а в Ташкенте (в два приема) - "Эпилог", ставший третьей частью поэмы, и сделала несколько существенных вставок в обе первые части.

    Я посвящаю эту поэму памяти ее первых слушателей - моих друзей и сограждан, погибших в Ленинграде во время осады.

    Их голоса я слышу и вспоминаю их, когда читаю поэму вслух, и этот тайный хор стал для меня навсегда оправданием этой вещи".

    На первый взгляд автор поэмы хочет из сорокового года заглянуть в уже далекий 1913-й, в котором и должны были в основном развертываться главные события повествования. 1913 год, конечно, выбран не случайно. Это был последний предвоенный год, по существу год кануна распада царской России, совпавший по времени с широко праздновавшимся тогда 300-летием династии Романовых. Именно в том году, по мысли Ахматовой, должны были произойти события, которые не могли заслонить "маскарадная болтовня", яркий свет новогодних свечей, музыка, пляска ряженых. На этом фоне трудно различить отдельных людей, ставших героями поэмы. А между тем они есть. Вот выходит из рамы, в которой заключен портрет, "коломбина 10-х годов", артистка Суворинского театра в Петербурге Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина. В поэме она названа Путаницей-Психеей. Старым петербуржцам было ясно почему: Глебова-Судейкина играла в двух пьесах Юрия Беляева главные роли - Психею и Путаницу. На пороге ее квартиры застрелился "драгунский Пьеро" - двадцатилетний офицер, писавший стихи, Всеволод Князев, когда увидел, что отвернувшаяся от него "петербургская кукла, актерка" привела в свой дом другого мужчину. "Сколько гибелей шло к поэту, глупый мальчик: он выбрал эту..." Участники маскарада не расслышали его одинокого выстрела. Зато в поэме незаглушим, "будто эхо горного грома", голос Шаляпина:


    Он сердца наполняет дрожью
    И несется по бездорожью
    Над страной, вскормившей его.

    Узнаваем в поэме и Блок:


    И античный локон над ухом -
    Все таинственно в пришельце.
    Это он в переполненном зале
    Слал ту черную розу в бокале...

    А вокруг старый город Питер,
    Что народу бока повытер
    (Как тогда народ говорил), -
    В гривах, в сбруях, в мучных обозах,

    И под тучей вороньих крыл...

    Город написан широко, многообразно. Мы переносимся то на "Исакьевскую площадь", то проходим вдоль улиц и видим, как "ветер рвал со стены афиши", то картины, напоминающие страницы романов Достоевского. За всем этим отчетливо слышится время кануна событий, которые потрясут до основания Россию. И чем больше мы вглядываемся в происходящее, тем отчетливей понимаем, что неспроста в 1913 год Ахматова смотрела из сорокового. 1940 год, как мы помним, тоже стал годом кануна для нашей страны: на пороге уже была великая война, в которой всем нам предстояли величайшие испытания.

    Корней Чуковский, один из первых написавший о "Поэме без героя", назвал Ахматову мастером исторической живописи. Он говорил о редкостном умении Ахматовой видеть ("Из года сорокового, // Как с башни, на все гляжу" или "Как в прошедшем грядущее зреет, // Так в грядущем прошлое тлеет"). Эта способность позволяет Ахматовой говорить не просто о событиях, имевших место в жизни страны, но и разговаривать с самой эпохой, сталкивать былое с будущим.

    Нельзя не согласиться с Корнеем Ивановичем, когда он утверждает, что в поэме есть еще один, "самый настоящий герой, и герой этот - Время". Оно запечатлено в мелких и крупных подробностях с достоверностью ученого-историка, который не может погрешить против истины.

    ритме поэмы. Все, о чем говорится, связано с судьбой автора, не отделимого от времени, которое переживала страна. Ахматова всегда была предельно искренним художником, распахивающим перед читателем "тайны тайн". Но никогда такой открытости, такой веры в то, что читатель поймет все верно, мы еще не видели в ее стихах. Она прикоснулась к запретному, тому, что надолго было лишено гласности:

    И открылась мне та дорога,
    По которой ушло так много,
    По которой сына везли,
    И был долог путь погребальный

    Тишины Сибирской земли...

    Ахматова считала своим писательским долгом сказать то, что должен был знать читатель. Ведь "опустивши глаза сухие // И ломая руки, Россия // Предо мною шла на восток", та Россия, которая в период культа личности была оклеветана, арестована и отправлена в Сибирь.

    Так на просторах России разворачивалась трагедия, о которой мы узнаем в полной мере только тогда, когда наступит период гласности и все будет названо своими именами. Пока в центре поэмы - одна из колонн:

    И себе же самой навстречу

    Как из зеркала наяву, -
    Ураганом - с Урала, с Алтая,
    Долгу верная, молодая,
    Шла Россия спасать Москву.

    "побледнел, помертвел, затих", зато он всегда с нею.

    Разлучение наше мнимо:
    Я с тобою неразлучима,
    Тень моя на стенах твоих,
    Отраженье мое в каналах,

    Но грозная поступь колонн наполняет поэму музыкой, до Ахматовой еще не звучавшей в нашей поэзии с такой силой.

    В архиве Ленинградской писательской организации хранится телеграмма:

    "Ленинград Воинова 18 Лихареву

    Надеюсь быть полезной городу союзу писателей Прошу вызвать Ленинград Анна Ахматова Адресуйте Ташкент Жуковского 54".

    На сотни верст, на сотни миль,
    На сотни километров
    Лежала соль, шумел ковыль,
    Чернели рощи кедров.

    На Родину, глядела.
    Я знала: это все мое -
    Душа моя и тело.

    Мужество, к которому она призывала соотечественников, не покинуло и ее самое. Она возвращалась с чувством исполненного долга. Она не знала, что ждет ее. Но, закаленная в невзгодах, оказалась способной вынести и новые страшные испытания.