Глава седьмая
НЕВСТРЕЧА
Как помним, в 1956 году, отказав сэру Исайе Берлину во встрече, Ахматова незамедлительно уехала под Коломну, в местечко Старки, где часто гостила у своих друзей Шервин—ских. Ей было спокойно и уютно в этой патриархальной семье. Она была давно знакома с сыном хозяина дачи, известным переводчиком Сергеем Васильевичем Шервинским, почитавшим в Ахматовой великого поэта и вдову Гумилёва. В их доме она была окружена вниманием и ненавязчивой заботой.
Хозяину дома, профессору Василию Дмитриевичу Шер—винскому, директору Института эндокринологии, в 1934 году было возвращено родовое поместье, «дача». Это был большой дом с двумя террасами – каменной, «парадной», с балюстрадой, огороженной невысокой, литой чугунной решеткой в стиле ампир, и боковой – деревянной. Здесь обедали и пили чай. Во главе стола обычно сидел 86–летний хозяин – Василий Дмитриевич, с неизменно повязанной белоснежной салфеткой. Возле него молодая невестка Елена Владимировна и коллега Василия Дмитриевича, дама—врач Валентина Ивановна Обакевич. По другую сторону стола – Сергей Васильевич с Анной Андреевной. К столу приходила тетушка молодой хозяйки Александра Дмитриевна Позднякова. Прибегали внучки – Анюта и Катя. Ахматова с ее нарушенной функцией щитовидной железы попала в надежные руки профессионалов – самого В. Д. Шервинско—го и его ассистентки.
К Шервинским в Старки часто приезжал литератор и замечательный фотограф Л. В. Горнунг, сделавший несколько удачных фотографий Ахматовой. Одна из них стала знаменитой – в простом черном платье с любимым ею овальным вырезом Ахматова сидит на тахте, покрытой полосатым тиком, поджав ноги в прюнелевых туфлях—лодочках, «чтобы не было видно, что они старые».
Дом Шервинских стоял на берегу Москвы—реки, близ впадения ее в Оку. С каменной террасы открывался удивительный вид на воду, отражающую звезды, и на бездонное небо. В заброшенном парке сохранились липы и одуряюще пах шиповник позднего цветения. В августовские дни 1956 года родились строки – «Шиповник так благоухал, / Что тут же превратился в слово…».
Анна Андреевна любила старый русский город Коломну, с белокаменными строениями, храмом, где служили молебен перед походом Дмитрия Донского, и Пятницкими воротами, из которых князь Дмитрий Иванович выехал со своим войском, отправляясь на Куликово поле, с «Маринкиной башней», где по преданию сидела Марина Мнишек. Невдалеке от старой розовой церкви, построенной Баженовым, в маленьком домике летом жили поэт—переводчик Александр Кочетков с обожаемой женой Инной, как—то не отпустившей его на поезд, в котором он должен был уезжать. Железнодорожный состав потерпел катастрофу, и большинство пассажиров погибли. Чудом уцелевший Кочетков, не без оснований считал себя спасенным любовью. Тогда им было написано стихотворение «С любимыми не расставайтесь». Положенное на музыку, оно лейтмотивом проходит через лирическую канву современной лирической комедии «Ирония судьбы, или С легким паром». Ахматова с удовольствием общалась с Кочетковыми. Со своей верой в пророчества и предчувствия она с уважением относилась к этой широко известной истории о спасительной силе любви.
Была у нее и своя «память сердца». В 1919 или 1920 году на Старом Посаде одно время жил Борис Пильняк, описавший в повести «Колымен—град» Посад и Заречье. Горнунг вспоминает, что Ахматова попросила его и Сергея Шервин—ского пройти с ней в те места старой Коломны. С Пильняком ее связывали близкие отношения, он восхищенно ее любил, часто наезжал в Ленинград и писал из Москвы маленькой Ирине Пуниной: «Скоро я приеду, и мы каждый день будем праздновать день рождения Акумы», как называли в доме Пуниных Ахматову. В памяти Анны Андреевны сохранился драматический эпизод, чудом не обернувшийся неприятностями. Страстный автомобилист, Пильняк привез из Америки машину и пригласил «Акуму» совершить с ним прогулку до Ленинграда. Он и ослепительно красивая Ахматова в большой белой шляпе и светлом платье ехали в открытом автомобиле, который вдруг заглох. Пока Пильняк чинил машину, сбежались окрестные крестьяне и не по—доброму стали кричать, что это непременно дворяне. Когда
Пильняк еще был обласкан властью, он помог высвободить из—под ареста тогдашнего мужа Ахматовой Николая Пунина и сына Льва.
«Венок мертвым» стихотворение «Памяти Пильняка» (1938), свидетельствующее о глубине ее чувства и приоткрывающее тайну их отношений:
Все это разгадаешь ты один…
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландышевый клин
Врывается во тьму декабрьской ночи.
И ты смеешься беззаботным смехом.
Но хвойный лес и камыши в пруду
Ответствуют каким—то странным эхом…
О, если этим мертвого бужу,
Я о тебе, как о своем, тужу
И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага…
Глаза мои не освежила влага.
Строки эти топографически связаны отнюдь не с Коломной, но с подмосковным писательским городком Переделкино, где жил Пильняк и куда к нему приезжала Ахматова. Овраг, наполненный окровавленными телами, безусловно, возвращает ее памятью и к казни Гумилёва.
Лирико—философский цикл «Шиповник цветет» вместил в свое пространство глубокие контексты ахматовского художественного мышления, сложную вязь характерных для нее литературных реминисценций и культурно—исторических ассоциаций. И хотя в его структуру вошли стихи из «Пятери—цы», непосредственного отклика на встречу с Берлином 1945 года, цикл выводит в стихию мировой истории и культуры с вплетенными в нее судьбами современников Ахматовой, доказывая непрерывность духовного развития и целостность мира творческой личности.
Цикл шире истории ее отношений с Исайей Берлином, перед нами развертывается неизбежная, извечная трагедия любви, оставленная поэтом в потоке неумолимого времени. Завершает цикл катрен, написанный в Риме в декабре 1964 года:
Как времена Веспасиана,
А было это – только рана
И муки облачко над ней.
Бесспорно другое: в сложных ассоциативных рядах поэтического мышления слились история и современность, память о прежних утратах и трагическое ощущение нынешнего горя, ощущаемого, однако, как преодоление. К Исайе Берлину, от которого она бежала из Москвы, обращены строки:
Последней невстречи с тобой —
Холодное, чистое, легкое пламя
Победы моей над судьбой.
(«Пусть кто—то еще отдыхает на юге…», 1956)
«победа над судьбой» – это не только отказ от желанной встречи, но утверждение победы поэта над своим страдающим, рвущимся к счастью и не получающим его «я».
Ценой отказа стал щемящий поэтический образ «невстречи», вошедший в систему поздней лирики Анны Ахматовой:
Таинственной невстречи
Пустынны торжества,
Несказанные речи,
Нескрещенные взгляды
Не знают, где им лечь.
И только слезы рады,
Что можно долго течь.
Мотив невстречи – главный в диахронии ее лирической трагедии «Пролог, или Сон во сне». Там персонажи существуют в разных временных измерениях, без надежды на встречу. Но одно – заблудиться во времени и пространстве виртуального мира, а другое – сделать сознательный выбор под прессингом тоталитарной системы. «Невстреча» получает как бы статус недостижимости и несказанности, как образ на скрещении поэтики символизма и реальной повседневности, крушения возможного и превращения его в невозможное.
В цикле «Шиповник цветет», составленном из произведений 1946–1962 годов, развернуто сопоставление событий десятилетней давности. «Эней», которого десять лет ждала «Царица», не придумал лучшего, чем приехать с молодой женой и позвонить женщине, которой клялся хранить верность. И тем не менее получает прощение:
Был недолго ты моим Энеем,
Я тогда отделалась костром.
И забыл ты мой проклятый дом.
Ты забыл те, в ужасе и в муке,
Сквозь огонь протянутые руки
И надежды окаянной весть.
…
Создан Рим, – плывут стада флотилий,
И победу славославит лесть.
(Сонет—эпилог, 1960–1962)
Это стихотворение, как и другое – «Ты стихи мои требуешь прямо…» написаны еще через многие годы после строк «Несостоявшаяся встреча / Еще рыдает за углом…» (1956). Их датировка – 1962, 1963 годы – имеет под собой реальный смысл. Судя по маргиналиям в записных книжках Ахматовой, она располагала сведениями о возможных приездах Исайи Берлина в эти годы. Но он больше никогда не приезжал в Россию, хотя благодаря во многом его усилиям летом 1965 года Ахматова была приглашена в Оксфорд для вручения ей докторской мантии и почетного диплома доктора филологии. Так, спустя почти двадцать лет, они встретились.
Университета славянских литератур, изучавшая поэзию Серебряного века; с ней Ахматова подружилась в Москве в последние годы своей жизни. В то время Анна Андреевна вела жестокую полемику с зарубежными исследователями, искажавшими, как она считала, ее биографию и творческий путь, диктовала Аманде целые страницы достоверных сведений, благодаря чему вышла ее первая биография «Поэтическое странствие Анны Ахматовой».
В Оксфорде, после официальных торжеств, сэр Исайя пригласил Ахматову, Анну Каминскую, Аманду Хейт, профессора Дмитрия Оболенского на ужин в свой загородный дом. Он встречал гостей у входа в особняк и, предложив Ахматовой руку, повел во внутренние апартаменты, стены которых были украшены картинами современных и старых мастеров.
Я спросила: «Как вы нашли Ахматову после стольких лет разлуки?» – «Она была великолепна, – ответил сэр Исайя и прибавил фразу, от частого употребления получившую привкус банальности, но тем не менее передающую что—то очень значимое в прекрасном и величественном облике: – Екатерина Великая».
Вечер в доме Айлин и Исайи длился долго, однако был лишен той чарующей атмосферы, которая когда—то бросила двоих друг к другу, о чем Ахматова вспоминала в его второй приезд, ознаменованный «невстречей», давшей мощный заряд творческой энергии. Тогда Ахматова связала роковую встречу 1945 года и «невстречу» 1956–го, то есть целое десятилетие, в стихотворении «В разбитом зеркале» (1956), придавая ему какое—то особенное значение. Одно время она хотела включить его в третье посвящение к «Поэме без героя»:
Непоправимые слова
И закружилась голова,
Как над пылающею бездной.
И гибель выла у дверей,
И ухал черный сад, как филин,
Был Трои в этот час древней.
Тот час был нестерпимо ярок
И, кажется, звенел до слез.
Ты отдал мне не тот подарок,
Казался он пустой забавой
В тот вечер огненный тебе.
И стал он медленной отравой
В моей загадочной судьбе.
—
Не будем вспоминать о нем…
Несостоявшаяся встреча
Еще рыдает за углом.
Теперь, без малого через десять лет, встреча состоялась. Рассказывая об ужине и вечере, проведенном Анной Андреевной в его и леди Айлин загородной резиденции в окрестностях Оксфорда, сэр Исайя говорил, что Ахматова была царственна, леди Айлин внимания не уделяла, что хозяйку обидело. С обезоруживающей улыбкой он завершил свой рассказ: «Признаюсь, что после ухода гостей это была не лучшая из проведенных мною ночей».
—видимому, и для Анны Андреевны вечер, проведенный в их доме, был не из самых приятных. Никаких записей о нем не сохранилось, однако появился катрен, глубоко обидевший сэра Исайю:
И. Б<ерлину>
Не в таинственную беседку
Поведет этот пламенный мост:
Одного в золоченую клетку,
(5 августа 1965)
Он еще приезжал в Президент—отель на Рассел—сквер, где остановились Анна Ахматова и Аня Каминская, подарил ей прелестную записную книжку в кожаном переплете, «для стихов», и маленькую, адресную. В дальнейшем сэр Исайя Берлин принимал участие в выдвижении Ахматовой на Нобелевскую премию, о чем Анна Андреевна говорила с добродушной иронией: «И чего этот господин так старается». Для нее их встреча летом 1965 года была концом этой романтической любви. Сам же сэр Исайя до конца дней хранил благодарную память об Ахматовой. После его кончины, последовавшей в 1997 году, Айлин Берлин все материалы и документы, имеющие отношение к Анне Ахматовой или ее окружению, передала в Музей Ахматовой в Фонтанном Доме.
Бездомность была характерной приметой быта и бытия Анны Ахматовой. С тех пор как она в 1916 году ушла из дома Гумилёва, у нее никогда не было своего дома, даже когда Союз писателей дал ей квартиру, а затем и знаменитую «будку», как она называла свою дачу в Комарове.
В этих своих «квартирах» она жила с Ириной, дочерью Николая Николаевича Пунина, и Аничкой Каминской. Надо сказать, что они сердечно не считали ее «своею», хотя жили когда—то за счет ее пайков и гонораров. При первом же удобном случае Анна Ахматова с маленьким чемоданчиком, в котором хранился весь ее архив, отправлялась в Москву.
– до тех пор, пока Нина тяжело не заболела. Обычно Анне Андреевне уступал свою восьмиметровую комнатку сын Ольшевской, вскоре ставший известным актером, Алексей Баталов.
Позже она жила у приятельницы Любови Большинцо—вой—Стенич, у редактора—переводчицы Гослита Ники Глен, а также в Доме творчества в подмосковном Голицыне. Ее так и называли: «Странствующая королева», поскольку и в этих условиях она неизменно сохраняла королевский вид.