Мешков Валерий Алексеевич,
кандидат наук, Евпатория
Евпаторийское культурно-просветительское общество им. Анны Ахматовой.
Доклад на XIII Крымских Международных Ахматовских научных чтениях «Творчество А.А. Ахматовой и современный литературный процесс».
X (Юбилейный) Международный научный симпозиум «Русский вектор в мировой литературе: крымский контекст». Крым, Саки, 15-19 сентября 2011.
Иннокентий Федорович Анненский (1855-1909) как поэт является уникальной фигурой в истории Серебряного века русской поэзии. С другой стороны и в житейском смысле он также представляет собой уникальное явление: «Похороны его в Царском Селе, собравшие 4 декабря огромную толпу, показали, насколько он был любим и популярен как человек и учитель. О нем как о поэте знали тогда немногие» [1, с.8].
Его нелегкий жизненный путь – трудные детство и юность, университет, семейные тяготы и 30-летняя карьера педагога и чиновника Министерства просвещения, – прервался 30 ноября на ступенях Царскосельского вокзала в Петербурге от паралича сердца. Анненский так и не стал профессиональным литератором, лишь незадолго до смерти он подал в отставку и ожидал оформления пенсии. 10 лет, с 1896 по 1906 год он был директором Царскосельской Николаевской мужской гимназии, и именно в эти годы заслужил уважение и признательность своих учеников и жителей городка.
С педагогической деятельностью во многом была связана и деятельность И. Анненского как ученого и литератора – филолога, переводчика, драматурга, публициста. Только в последние месяцы своей жизни он решается на активное участие в литературно-художественном журнале «Аполлон», сближается с группой литераторов-модернистов. К этому времени на его счету был единственный прижизненный сборник стихов и переводов – «Тихие песни» (1904), изданный под псевдонимом Ник. Т-о.
Понятно, что в силу этих обстоятельств Анненский не был популярен у любителей поэзии, не говоря уже о просто публике, и не был авторитетом в кругах современников – известных поэтов и литераторов. Например, Алексей Толстой в своих воспоминаниях оставил о нем такой иронический отзыв: «…Иннокентий Анненский, высокий, в красном жилете, прямой старик с головой Дон Кихота с трудными и необыкновенными стихами и всевозможными чудачествами» [2, с.11].
Несправедливость к Анненскому современников много позже отмечалась редактором и издателем С. Маковским: «Когда появилась в «Аполлоне» статья Анненского о нескольких избранных им русских поэтах, под заглавием «Они», не только набросились на него газетные борзописцы, упрекая меня, как редактора, за то, что я дал место в журнале «жалким упражнениям гимназиста старшего возраста» (это он-то, пятидесятитрехлетний маститый ученый, переводчик Эврипида и автор лирических трагедий, мудрец «Книг отражений» и «Тихих песен»!), – забрюзжал кое-кто и из разобранных им поэтов, обидясь на парадоксальный блеск его характеристик» [3, с.223-224].
Небезупречен в отношении Анненского, по мнению Ахматовой, оказался и сам Маковский. Анна Андреевна в 1960-е годы неоднократно обвиняла Маковского в неискренности и неправде как по отношению к ней самой, так и к Анненскому и Гумилеву. В ее записных книжках обращает внимание высказывание: «А вот стихи Анненского, чтобы напечатать ее (Черубину де Габриак –В.А.), Мак<овский> действительно выбросил из перв<ого> номера, что и ускорило смерть Ин<нокентия> Феод<оровича>» [4, с.268]. Случилось так, что сотрудничество Анненского с кругом литераторов журнала «Аполлон» оказалось связанным и с другими скандальными событиями – мистификацией Волошина и Дмитриевой (Черубина де Габриак), ее разоблачением, ссорой и дуэлью Гумилева и Волошина.
Ахматова не была непосредственной свидетельницей, ни тем более, участницей этих событий, но в течение всей жизни имела по их поводу свое конкретное мнение, которое, судя по всему, выразила в статье «Последняя трагедия Иннокентия Анненского».
Возможно, что каким-то толчком к работе над статьей послужили события 1923-1925 гг., когда происходило обострение литературной борьбы с вмешательством партийных органов. На этом фоне О.Э. Мандельштам вдруг выступает со статьей «Буря и натиск» (журнал «Русское искусство» №1, 1923), где допускает резкие выпады против Ахматовой, фактически представляя ее как лжеученицу и лженаследницу творческих поисков Анненского: «Анненский до сих пор не дошел до русского читателя и известен лишь по вульгаризации его методов Ахматовой. <…> В ее стихах отнюдь не психологическая изломанность, а типический параллелизм народной песни с его яркой асимметрией двух смежных тезисов, по схеме: "в огороде бузина, а в Киеве дядька"» [5, с.287-289]. В следующей статье (журнал «Русское искусство» №2-3, 1923), Мандельштам обвиняет Ахматову в «паркетном столпничестве» [6, с.284].
Но ссориться с Мандельштамом из-за этого и других его «грубых выпадов» (по определению жены поэта Н.Я. Мандельштам) в статьях 1923 года, Ахматова не стала. Она сумела подняться выше несправедливых обвинений, вызванных раздражением Мандельштама из-за их размолвки личного порядка, возобновила дружбу с ним и подружилась с его женой. В этот же период, как следует из «Летописи» [7, с.186] ей предложили написать воспоминания об Анненском для альманаха «Кифара». А это означает, что у Ахматовой для этого должны были быть личные впечатления от встреч и взаимного общения с Иннокентием Федоровичем.
В настоящее время по этому поводу среди ахматоведов существуют противоположные мнения. В [8] делается попытка обосновать существование этой «предыстории», их человеческого и поэтического общения вживую, до знакомства Ахматовой с посмертным сборником Анненского «Кипарисовый ларец». Предполагается, что Ахматова в 1904 году познакомилась с «Тихими песнями» Анненского, и они оказали влияние на ее раннюю поэзию, к сожалению, до нас почти не дошедшую.
С другой стороны Анненский должен был иметь основания судить о женских и душевных качествах юной Ани Горенко, если ему действительно принадлежит фраза, сказанная по поводу женитьбы С. Штейна на ее старшей сестре: «Я бы женился на младшей». Прибавим сюда воспоминание Н. А. Оцупа (ссылавшегося на рассказы близкой Анненскому семьи Хмара-Барщевских): «Анненский любил стихи почти никому не известной гимназистки Горенко (Анны Ахматовой) больше, чем стихи Гумилева…» [9, с.175]. Исходя из этого, вполне естественно поверить, что в своей статье «О современном лиризме» Анненский предвещал появление «сильной» женщины-поэта [10, с.29], имея в виду именно Ахматову.
Против подобных построений категорически выступает литературовед Р.Д. Тименчик с соавтором [11], обвиняя оппонента в «ненаучности». Но основным своим «научным» аргументом он избрал воспоминание об Ахматовой советской поэтессы Маргариты Алигер: «Я поинтересовалась, знала ли она Иннокентия Анненского – он, как известно, долгие годы проживал в Царскосельской гимназии. Нет, им не пришлось познакомиться, но она, разумеется, знала его в лицо, часто встречала на улице. И он её, оказывается, тоже заметил – узнав, что один его дальний родственник* женится на её старшей сестре, он сказал: "Я предпочёл бы младшую"» [12, с.156-157].
* С. Штейн на момент женитьбы на Инне Горенко не был родственником Анненского.
О таких ли встречах упоминает другой мемуарист: «Меня всегда удивляли её точные, с множеством характерных подробностей воспоминания о её молодых годах в Царском Селе, о встречах с И. Ф. Анненским – директором Царскосельской гимназии, известным поэтом, которого она позже назвала своим учителем …» [13, с.232] (курсив В.М.).
Существуют также записи Лукницкого бесед с Анной Ахматовой, из которых следует, что дома у Анненских она все же бывала: «В 1904-1905 годы собирались по четвергам у Инны Андреевны и Сергея Владимировича <фон Штейна>, называлось это «журфиксы». <…> Читали стихи, пили чай с пряниками, болтали. А в январе 1905 Кривич женился на Наташе Штейн. <…> У них собирались по понедельникам. <…> Папа меня не пускал ни туда, ни сюда, так что мама меня по секрету отпускала до 12 часов к Инне и к Анненским, когда папы не было дома» [14, с.34].
Кривич – это сын Иннокентия Федоровича, Валентин Иннокентьевич Анненский-Кривич (1889- 1936), поэт, автор сборника «Цветотравы», о котором его отец написал несколько строк в статье «О современном лиризме». Через брата и сестру Штейн семьи Анненского и Горенко, таким образом, тоже вступили в родственные отношения. «Журфиксы» привлекали интерес Ани Горенко потому, что они имели литературный и поэтический характер, привлекали студенческую и гимназическую молодежь, начинающих поэтов и критиков. Имеются свидетельства, что подобные вечера проводились и на других квартирах (Гумилева, Коковцева), и на них иногда присутствовали отец и сын Анненские. (К сожалению, документа, свидетельствующего о присутствии в те моменты и Анны Горенко, чтобы убедить Тименчика, они оставить не догадались! – В.М.)
Анненский литературные интересы молодежи во многом разделял, многих знал, многие были его учениками-гимназистами, поэтому он вполне мог общаться с молодежью на подобных вечерах. Так мы и приходим к пониманию, что у Ани Горенко и Анненского были более благоприятные возможности для общения, нежели встречи на улице. Период этот в 1904-1905 гг. был краткий, потому что весной 1905 года начались неприятные события в жизни Гумилева и семьи Горенко.
Происходит ссора Анны с Гумилевым, его попытка самоубийства. Серьезно заболела Инна Горенко, и ее отправляют лечиться в Евпаторию. Распадается семья Горенко, к другой женщине уходит отец, подав в отставку. Дети с матерью переезжают в Евпаторию.
Если судить по сведениям «Летописи», то возможность общения Анненского с Анной Горенко могла еще быть в краткий период ее приезда в Петербург в августе 1908 года [6, с.186]. Следующий приезд Ахматовой в Царское Село, судя по тем же сведениям, происходил после ее с Гумилевым свадьбы, уже после смерти Анненского.
Следует также учесть, что если даже непосредственное общение Анненского и Анны было эпизодическим, то у них имелся общий круг близких и знакомых людей. Это Гумилев, С. Штейн, гимназисты и студенты Царского Села – увлеченные поэзией и литературой. После отъезда из Царского Села Анна переписывалась с Гумилевым и Штейном, своей подругой В. Срезневской (в замужестве – Тюльпановой). Ее брат Андрей Горенко переписывался со своим другом Николаем Гумилевым, приезжал в Царское Село.
В письмах к Штейну мы находим свидетельства, что, находясь в Киеве, Анна Горенко в 1907 году не раз посылала ему свои стихи и просила: «Не стесняйтесь, критикуя мое стихотворение или передавая отзывы других …» [15, с.185] (курсив В.М.). К этому времени в журнале «Сириус» Гумилевым уже опубликовано ее стихотворение «На руке его много блестящих колец», и ею послано в журнал еще одно из созданных в Евпатории (видимо, утрачено).
Можно также вспомнить, что еще в 1904 году Анна Горенко летом общалась в Одессе с поэтом и литератором Федоровым, и, судя по всему, посвящала ему стихи. Так что в отношении того, мог ли Анненский быть знаком со стихами Ахматовой, полагаем, что следует поддержать предположение Кралина: вероятность этого весьма велика.
В 1906-1909 годы круг общения Анненского включал близких к Ахматовой людей – Гумилева, Штейна и др. Он не мог не интересоваться Анной, хотя бы как девушкой, которую безуспешно пытается завоевать его ученик Гумилев. О том, что эта девушка – «декадентская поэтесса», как ее с детства назвал отец, было известно всему Царскому Селу, и как мы видели, свои стихи Анна не скрывала, а искала возможности познакомить с ними многих, особенно знающих людей, и узнать их мнение. С учетом того, что как сам Анненский, так и Гумилев, у обывателей городка считались «декадентами», они не могли не сочувствовать Анне, не заинтересоваться ее стихами.
Хотя нет возможности подтвердить эти косвенные доводы прямым документом, все же сделаем выводы «со стороны Анненского»:
1) Анненский и Анна Горенко имели возможность эпизодического общения в обстановке «домашних вечеров» молодежи в 1904-1905 гг.
2) Анненский имел возможность знакомиться с ранним творчеством Анны Горенко как от нее самой, так и от ее близких и знакомых людей в 1904-1909 гг.
3) Воспоминание М. Алигер (якобы со слов Ахматовой) о том, что знакомство Анненского и Анны Горенко ограничилось бессловесными встречами на улице, не является достоверным. Анна бывала в доме семьи Анненского.
Столь же недостоверным является «воспоминание» Георгия Адамовича «Вечер у Анненского», хотя выглядит гораздо правдоподобнее. Действие происходит в Царском Селе, «когда падал и таял снег», поздно вечером в кабинете Анненского. У него были Гумилев, Ахматова и другие лица, о которых сказано, что «все уже были в сборе», когда приехал Адамович с другими безымянными гостями, знакомыми Гумилева [16, с.142-144].
Курьез данного издания заключается в том, что в комментариях к «воспоминанию» сказано, что «этот вечер у Анненского мог иметь место только в октябре или ноябре 1909 г.» [16, с. 273]. Но сведения о том, что Ахматова могла быть в это время в Петербурге и Царском Селе в «Летописи» [6] отсутствуют. Однако курьез даже не в этом, а в том, что далее публикуются отрывки из других воспоминаний Г. Адамовича «Мои встречи с Анной Ахматовой»: «Не могу вспомнить, когда я впервые увидел Анну Ахматову. Вероятно, было это года за два до первой мировой войны…» [16, с. 165]. Такие «воспоминания» достойны гоголевской унтер-офицерской вдовы, которая «сама себя высекла». Подобные ляпсусы и «фантазии» литераторов-эмигрантов и зарубежных литературоведов жестко высмеивала Ахматова.
Взаимоотношения с Анненским она должна была отразить в своей статье «Последняя трагедия Анненского». Возникает вопрос, почему эта статья, судя по всему, была уничтожена Ахматовой, и так и не была восстановлена в 1960-е годы? Что могло быть крамольного для советского общества и советской литературы в статье о человеке, умершем за восемь лет до Октябрьского переворота?
Известно, что Ахматова в трудные моменты жизни могла уничтожить часть своей переписки, архива, свои произведения. По некоторым сведениям, были сожжены статьи «Пушкин и Мицкевич» (1930-е годы), «Пушкин и Достоевский» (1949), а также «Последняя трагедия Анненского» (начата в середине 1920-х годов).
начинаются репрессии против близких Ахматовой людей – Н. Пунин и Лев Гумилев были арестованы. К тому же в те годы происходит «идейный пересмотр» официозной истории русской поэзии и Анненского начинают считать «декадентом». В 1946 году в ждановском постановлении ярлык «декадентки» приклеивают и к самой Ахматовой.
Здесь явно имеется связь с тем, что после войны Ахматовой удается опубликовать стихотворение «Учитель» (Памяти И.Ф. Анненского) (журнал «Звезда», №1, 1946)*.
* Можно надеяться, что еще не забыто, кого в то время следовало во всех случаях считать Учителем.
Конечно, дело было не только в одном этом стихотворении, и события 1946 года хорошо известны, чтобы их снова пересказывать, но стоит обратить внимание на доклад А. Фадеева в Праге на собрании Общества культурной связи с СССР, когда он пытался зарубежным «друзьям» пояснить суть гонений: «…Ахматова это поэт, можно сказать, старой России, последнее наследство декадентства, оставшееся у нас. Стихи ее полны пессимизма, упадка» (цитируется по [7, с. 425]).
Понятно, что в этот период Ахматовой, снова ставшей «декадентской поэтессой», становится ясно, что опубликовать статью о своем учителе, на кого советским литературоведением тоже навешен ярлык «декадента», в такой обстановке не удастся.
К этому же периоду относятся воспоминания М. Алигер об «уличном знакомстве» Анны Горенко с Анненским. Но кто такая Маргарита Алигер? Это правоверная советская поэтесса, лауреат сталинских премий, и, наконец – человек, близкий* к тому же Фадееву!
* Настолько близкий, что у них был внебрачный ребенок.
Могла ли Ахматова «открыть душу» и рассказать ей о том, что является продолжательницей идей Анненского, о том, что много лет работает над статьей о нем, и никак не находит подходящего момента и возможности ее опубликовать?
Кстати, Алигер отмечена как распространительница еще одной «утки» об Ахматовой и причинах ее разрыва с В. Гаршиным в 1944 году [7, с. 381]. Все это заставляет, в отличие от уважаемого Р.Д. Тименчика, к сведениям «от Алигер» отнестись с недоверием.
Имеются свидетельства, что в сентябре 1946 года Ахматова сжигала свои рукописи и бумаги [7, с. 423]. Если судить по «Летописи» далее, то публичные упоминания Ахматовой имени Анненского исчезают почти на 20 лет. Лишь в марте 1965 года в журнале «Вопросы литературы» №4 опубликовано интервью с Ахматовой, где она сказала: «Истоки поэзии Николая Гумилева не в стихах французских парнасцев, как принято считать, а в Анненском. Я веду свое "начало" от стихов Анненского» [7, с. 676]. Можно с уверенностью полагать, что это мысли из ее сожженной статьи о поэте.
Действительно, если мы обратимся к записным книжкам Ахматовой, то обнаружим, что мысли об Анненском появляются практически с первых записей, которые она начала вести в 1958 году. Так, среди автобиографических набросков (план воспоминаний?), датированных 16-17 июня (Комарово) уже появляется пункт: «13) Анненский об Инне и обо мне» [4, с.14]. Содержание его уже ясно из вышеизложенного.
В конце 1959 года появляется знаменательная запись: «Стихи я писала с 11 лет совершенно независимо от Н<иколая> С<тепановича>, пока они были плохи, он, со свойственной ему неподкупностью и прямотой, говорил мне это. Затем случилось следующее: я прочла <…> корректуру «Кипарисового ларца» (когда приезжала в Петербург <…> в начале 1910 г.) и что-то поняла в поэзии» [4, с.82]. Чуть позднее в том же 1959 году: «Вячеслав Иванов, когда я в первый раз прочла стихи в Ак<адемии> стиха, сказал, что я говорю недосказанное Анненским, возвращаю те драгоценно<сти>, кот<орые> он унес с собой. (Это не дословно)» [4, с.93].
В записях 1961 года, в набросках о Царском Селе, «Царскосельские древности», находим краткую запись: «Книжная лавка Митрофанова. Никто – Тихие песни (Анненский)» [4, с.134]. Ахматова планировала книгу воспоминаний «Мои полвека», состоящую из трех частей, и первая часть охватывала ее период жизни до октября 1917 г.
Но только в записи под новый, 1963 год, появляется список статей (как видно, уничтоженных) и там: « 1) Последняя трагедия Анненского. (Письма С.К. Маковского)» [4, с.237]. План книги воспоминаний Ахматова не раз корректирует, дополняет, иногда записывает отрывки. Потом в записях появляются заметки для Аманды Хейт, книгу которой, как и свою, Ахматова предполагала использовать для разоблачения заграничных «клеветников» и «вспоминателей» – Струве, Маковского, Г. Иванова и др.
Название статьи об Анненском (в следующей строке запись «Судьба акмеизма») появляется и в конце 1964 года [4, с.574], и в 1965 году в списке «Проза» [4, с. 619; с. 735]. Судя по всему, это книга и статьи, над которыми работала в то время Ахматова. Но смерть прервала эти планы, ни книги воспоминаний, ни статьи об Анненском в архиве Ахматовой не было найдено. Возможно ли по оставшимся фрагментам судить о содержании статьи?
Пожалуй, да! В записные книжки Ахматова вносила наиболее важные мысли и эти фрагменты теперь опубликованы и изучены. Сопоставление их с другими источниками дает нам новую информацию. Например, Ахматова рассказывает [4, с. 82; с.617], как повлиял на ее творчество посмертный сборник Анненского «Кипарисовый ларец». Вначале, благодаря нему, она «что-то поняла в поэзии». Если вспомнить другой фрагмент: «Я с самого начала все знала про стихи…» [4, с.442], то нетрудно уловить суть.
Ахматова имела врожденный талант стихосложения, сама овладела стихотворной техникой, но этого было недостаточно, чтобы стихотворные строчки становились поэзией. Как это происходит, Ахматовой открылось вдруг благодаря книге Анненского: «Осенью 1910 года <…>
Эти записи Ахматова делала не только для себя, для статьи об Анненском или книги воспоминаний, но и для Аманды Хейт. Книга «Поэтическое странствие» во многом создавалась из общения с Ахматовой, на ее материалах и рассказах. Поэтому можно не сомневаться, что Хейт кратко изложила рассказ Ахматовой об Анненском в ее жизни:
«Уже весной в Петербурге случилось одно существенное для юной поэтессы событие. Они с Гумилевым пошли в Русский музей. У Гумилева с собой была корректура сборника стихов поэта-царскосела старшего поколения, директора гимназии, где он учился. Речь идет об Иннокентии Анненском, начавшем печататься очень поздно и скупо. Ахматова вспоминала, как была она потрясена его книгой "Кипарисовый ларец", как, забыв обо всем на свете, тут же, не сходя с места, прочла ее от корки до корки. Впоследствии она всегда называла Анненского своим учителем, и, несомненно, эта первая встреча с его творчеством немало способствовала превращению пишущей стихи барышни в серьезного поэта» [17, гл.1].
Мы можем сделать следующие выводы «со стороны Ахматовой»:
1) Ахматова до 1910 года не была знакома с творчеством Анненского, не знала, что он автор «Тихих стихов», которые она вряд ли читала в то время.
2) Она вряд ли общалась с Анненским как с поэтом и литературным критиком, а их эпизодические встречи происходили в домашнем или семейном кругу поэта, или на поэтических вечерах молодежи.
3) Своим учителем Ахматова назвала Анненского только «впоследствии», через много лет. Первенство «первого ученика» Анненского она всегда отдавала Гумилеву: «Любовь и преклонение к Учителю в стихах и прозе Гумилева» [4, с.442].
В начале своего творческого пути Ахматова не избежала влияния «кумиров» того времени – Бальмонта, Брюсова, Блока, Кузмина, но именно с Анненским связана «переоценка ценностей». Об этом она должна была рассказать в статье, и об этом осталась ее запись в последние годы жизни (1963):
«Меж тем, как Бальмонт и Брюсов сами завершили ими же начатое (хотя еще долго смущали провинциальных графоманов), дело Анненского ожило с страшной силой в следующем поколении. И, если бы он так рано не умер, мог бы видеть свои ливни, хлещущие на страницах книг Б. Пастернака, свое полузаумное «Деду Лиду ладили…» у Хлебникова, своего раешника (шарики) у Маяковского и т.д.
Я не хочу сказать этим, что все подражали ему. Но он шел одновременно по стольким дорогам! Он нес в себе столько нового, что все новаторы оказывались ему сродни. Те же два были фейерверками местного значения. Прошу не путать с Блоком, у которого тоже не было продолжателя и от которого ничто не пошло…» [4, с.282].
Возможно, одной из причин, почему статья об Анненском не была написана, было то, что неизбежно выходило, прямо или косвенно, что сама Ахматова была его главной продолжательницей и «первой ученицей». Сведения Оцупа, что Анненский отдавал предпочтение стихам Анны Горенко, есть основания тоже считать достоверными.
Сам Николай Оцуп (1894-1958) был жителем Царского Села, учился в той же гимназии. Он был учеником Цеха поэтов Гумилева и поклонником его творчества, вместе с ним участвовал в литературном процессе того времени. Он действительно был знаком с сыном Анненского Валентином Кривичем и его семейным кругом. Он близко дружил с Гумилевым в последние три года его жизни. По его сведениям, общение Гумилева с Анненским «как ученика с учителем» продолжалось всего два года, т.е. 1908 и 1909 гг. Но как раз в то время Гумилев издал «Романтические цветы», посвятив их Анне Андреевне Горенко. Интересный пример, как формальная «научность» может подвести ученого, представляет статья Р.Д. Тименчика [18, с.171-178]. В ней он тщательно избегает вопроса об отношении Анненского к Анне Горенко, о ее роли в жизни и поэзии Гумилева. У автора этой статьи получается, что Анненского совсем не интересовала девушка, которой посвящал стихи его ученик. Выше с помощью косвенных свидетельств было показано, что Анненский, глубокий поэт, литератор и человек, несомненно, много знал о ней, о ее стихах, хотя бы от Гумилева и С. Штейна, о чем она могла и не подозревать.
Пока мы не можем привести прямых свидетельств (возможно, они и не сохранились), но приведем новый документ, косвенно подтверждающий, что умозрительные возражения литературоведа Тименчика и др. все же весьма легковесны. Вопрос отношений Анненского и Ахматовой не так прост, и не может быть решен с помощью предпочтения «воспоминаний» М. Алигер свидетельствам о Гумилеве Н. Оцупа.
В 1905 году семья Горенко переехала в Евпаторию. Это было трудное для всех ее членов время, отец оставил семью. Андрей Горенко, брат Анны, друг Николая Гумилева, должен был продолжать учебу в Евпаторийской гимназии.
Для поступления в 8-й класс нужны были документы из предыдущего места учебы, т.е. из Царскосельской гимназии, где директором еще был И.Ф. Анненский. По запросу из Евпатории он выслал необходимые документы, но этим не ограничился. В крымском архиве сохранилось его письмо (машинопись с автографом, на существование которого впервые указала Л.Л. Никифорова). Этот текст, судя по всему, литературоведам не известен. Письмо имеет штамп «Министерство Народного Просвещения. Санкт-Петербургский учебный округ. Императорская Николаевская гимназия в Царском Селе» и дату 16 августа 1905 г. Приведем его полный текст:
«Его Превосходительству Господину Директору Евпаторийской гимназии
Препровождая при сем свидетельство Андрея Горенко за № 907, имею честь сообщить Вашему Превосходительству, что означенный Андрей Горенко обучался в течение 1898-1899 учебного года в первом классе вверенной мне гимназии и имел по поведению 5 (пять), а кроме того при Царскосельской же гимназии подвергался испытаниям за курс 3-го и 5-го классов.
К сему имею честь присовокупить, что как означенный юноша, так и родители его известны мне с самой лучшей стороны.
Директор И. Анненский (подпись)» [19].
ли мы, подобно Тименчику «научно» подходить и к этому документу, и не задаться вопросом, что было известно Анненскому о семейных делах Горенко, знал ли он, почему семья распалась, отец ушел к другой женщине, а остальные оказались в Евпатории? Следует полагать, что в Царском Селе для его обывателей слухи и сплетни на эту тему были неизбежны. Анненский руководствовался своим опытом человека и педагога, и даже из слухов и сплетен сделал свои выводы. А именно, что мать и отец Горенко были достойными людьми и родителями, вырастившими хороших детей с незаурядными способностями. Можно не сомневаться, если бы Анненскому пришлось отзываться об Анне Горенко, то и о ней бы он сказал, что знает ее с «самой лучшей стороны». А для него едва ли не лучшей чертой в человеке была любовь к поэзии и литературе.
Заметим, что в отношении Андрея Горенко Анненский не ошибся. Андрей блестяще учился на новом месте и был единственным выпускником 1906 года, окончившим Евпаторийскую гимназию с золотой медалью. Не ошибся Анненский и в отношении всех остальных членов семьи Горенко. Они по разному, но достойно прошли свой жизненный путь. Все трудности и неудачи, горести и гонения преодолела Анна Горенко на пути к всенародной поэтической славе.
Вольно или невольно, но в своей предсмертной статье Анненский предсказал появление женщины-поэта подобной силы. Прямого свидетельства, что он имел в виду Анну Горенко, по-видимому, не существует. Но имеются два убедительных косвенных свидетельства, Оцупа и Срезневской. Анненский стихи «гимназистки» оценивал выше стихов уже получившего известность поэта, ей же он отдавал предпочтение и в житейской ситуации, как человеку, с кем стоило связать свою судьбу.
да и сегодня, восприняли бы, по меньшей мере, как нескромность, если даже забыть об обвинениях в «декадентстве». Кроме того, такая статья неизбежно была бы острополемической, подобно статье о Гумилеве, направленной на разоблачение «мифов» зарубежных и советских «врагов»-литературоведов. Но подобные статьи при жизни Ахматова не публиковала, либо не видела возможности опубликовать.
К тому же в противовес враждебным мифам, как теперь установлено, Ахматова строила свою собственную «мифологию». Отца называла «инженером-механиком флота», хотя он уходил в отставку как высокопоставленный чиновник, близкий к генеральскому чину действительного статского советника, служивший под началом одного из Великих князей. О любви к ней Гумилева, стихах, ей посвященных, его попытках самоубийства, сообщалось Лукницкому и вносилось в записные книжки, но о своей любви к великовозрастному студенту, о своих попытках самоубийства не упоминалось. В основном такие моменты относятся к биографии Ахматовой до ее замужества, недаром свои заметки на эту тему она сама назвала «мнимой биографией».
о том, что Анненский «с необычайной прозорливостью предвидел, что Гумилев пойдет по пути Брюсова успешнее, чем сам Брюсов. Этого, конечно, никто из ослепленных тогда великолепием брюсовской славы не думал. Меньше всех думал это в те годы, конечно, сам Гумилев, Брюсова боготворивший» [9, с.175]. Ахматова тоже в юности не избежала увлечения Брюсовым.
Но если она настаивает, что «Кипарисовый ларец» Анненского стал исходным пунктом переоценки ценностей в ее творчестве, то у Гумилева мы такого утверждения не найдем. Кто оказался настоящим последователем Анненского и его главным учеником, выяснилось гораздо позднее. Судя по всему, и сама Ахматова в конце жизни понимала, что эту роль судьба предназначила именно ей.
Литература.
1. Федоров А.В. Творчество Иннокентия Анненского в свете наших дней.//Анненский И. Избранные произведения/Сост., вступ. ст., коммент. А. Федорова. – Л.: Худож. лит., 1988.
2. Толстой Алексей Н. Нисхождение и преображение. Берлин, изд-во «Мысль», 1922.
4. Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). РГАЛИ. Москва-Torino, 1996.
5. Мандельштам О.Э. Собрание сочинений в четырех томах. // Том 3. Стихи и проза. 1930—1937. / Сост.: П.Нерлер, А.Никитаев. М.: Артбизнесцентр, 1994.
6. Мандельштам О.Э. Сочинения в двух томах. Т.2/Сост. С.С. Аверинцев и П.М. Нерлер. М.:Художественная литература, 1990.
7. Черных В.А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. М.: Индрик, 2008.
9. Оцуп Н.А. Н.С. Гумилев. //Николай Гумилев в восп. современников (см. [16]).
10. Анненский И.Ф. О современном лиризме. 3. Оне. //Аполлон, №3. СПб., 1909.
11. Лавров А.В., Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях. // Памятники культуры. Новые открытия, 1981. Л., "Наука", 1983, с. 61-68.
12. Тименчик Р.Д. < Рецензия на сборник статей Михаила Кралина.>
13. Алигер М. В последний раз. // Москва, №12, 1974.
14. Мануйлов В.А. Подарок судьбы. //Воспоминания об Анне Ахматовой. /Сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; ком. А.В. Кнут и К.М. Поливанов. М., «Советский писатель», 1991.
15. Лукницкая В. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990.
16. Ахматова А.А. Сочинения в двух томах. Т.2. М., Издательство «Цитадель», 1997.
1990.
18. Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. М., Радуга, 1991.
19. Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский и Николай Гумилев. //Вопросы литературы, №2, 1987.
20. ГААРК, Ф. 546, оп.1, д. 78, л. 134.