Мешков Валерий Алексеевич,
кандидат наук, Евпатория
(По докладу на XII Крымских Международных
Ахматовских научных чтениях.
Крым, Саки-Евпатория. 17-19 сентября 2010г).
Опубликовано: "Вестник Крымских литературных чтений: Сборник статей и материалов. Выпуск 7." Симферополь, "Крымский архив", 2011. Стр.15-32.
I
Впервые свои силы и возможности в жанре литературоведения и литературной критики Анна Ахматова испытала в печати в конце 1913 года. Ее статья «О стихах Н. Львовой» была опубликована в журнале «Русская мысль» [1, с. 89].
В последние годы появились публикации, где это авторство Ахматовой подвергается сомнению, и высказывается версия, что настоящим автором является Н. Гумилев, в то время бывший ее мужем. Так, в статье [2]ставится вопрос, «по какой причине Гумилев мог напечатать в "Русской мысли" написанную им рецензию под псевдонимом своей жены?», и выдвигается ряд предположений и аргументов в доказательство такой версии.
Позже было высказано более осторожное предположение, что «инициатором написания статьи был Гумилёв, что его участие было наиболее существенным, но что в тексте статьи нашли отражение мнения и Ахматовой, и Недоброво» [3].
обе публикации имеют серьезный методический недостаток. Когда кто-то выдвигает новую версию давно установившегося мнения, факта, явления и т. п., то недостаточно рассматривать аргументы и приводить доказательства в пользу только «новой» версии. Объективный научный подход требует рассмотрения и сравнения достоверности или правдоподобия двух альтернативных версий – «старой» и «новой».
В данном случае это значит, что наряду с версией, изложенной в указанных статьях, необходимо рассмотреть доказательства в пользу «старой» версии ― Ахматова является основным автором статьи, подписанной ее именем. После этого можно будет сравнить, какая версия является более правдоподобной. Поскольку аргументы в пользу «авторства» Гумилева уже изложены, то ниже рассмотрим аргументы в пользу Ахматовой.
Для начала зададимся вопросом, обладала ли Ахматова в то время достаточной литературной подготовкой, чтобы написать такую статью для одного из ведущих литературных журналов? Косвенный ответ на этот вопрос уже содержится в [2]: «…авторство рецензии "О стихах Н. Львовой" до сих пор никем не ставилось под сомнение» (т. е. современники Ахматовой не сомневались в ее способности написать подобную статью).
В этом также не сомневался один из авторитетных современных исследователей критического наследия русского постсимволизма, в том числе акмеизма. Отмечая особую роль и влияние Н. Гумилева, как вождя акмеизма, О. Лекманов констатирует: «Критические статьи и рецензии, отмеченные воздействием стиля и системы оценок Гумилева, писали Владимир Нарбут, Михаил Зенкевич, Мария Моравская и даже Анна Ахматова, в молодые годы не проявлявшая особого желания выступать в роли литературного критика» [4, с. 7].
Однако задатки литературного критика можно найти у Ахматовой уже в ее гимназические годы. В письмах к С. Штейну, мужу ее старшей сестры, поэту и литератору, имеются, например, такие оценки: «Стихи Федорова за немногим исключением действительно слабы. У него неяркий и довольно сомнительный талант. Он не поэт, а мы, Сережа, ― поэты» [5, с. 182]. Знание современной поэзии уже в то время у нее сочеталось с критическим сравнительным анализом: «…II-й сборник стихов Блока. Очень многие вещи поразительно напоминают В. Брюсова. Напр<имер>, стих<отворение> «Незнакомка», стр<аница> 21, но оно великолепно, это сплетение пошлой обыденности с дивным ярким видением. Под моим влиянием кузина выписывает «Весы», в этом году они очень интересны, судя по объявлению» [5, с. 183].
«Посылаю Вам одно из моих последних стихотворений. Оно растянуто и написано без искры чувств. Не судите меня как художественный критик, а то мне заранее страшно» [5, с. 184]. Но уже в следующем письме по поводу другого своего стихотворения «страх критики» она старалась преодолеть: «… напишите мне о нем Ваше откровенное мнение и покажите еще кому-нибудь из поэтов. Профаны хвалят его ― это дурной признак1. Не стесняйтесь, критикуя мое стихотворение или передавая отзывы других, ― ведь я больше не пишу. Мне все равно!» [5, с. 185].
Последние строки говорят о том, что уже в юности Ахматова училась трудному искусству «держать удары», и не только критики, но и «удары» жизненных обстоятельств.
Что касается С. Штейна, Н. Гумилева и других знакомых Ахматовой периода жизни в Царском Селе, то их вхождение в литературу начиналось с кружков студенческой и гимназической молодежи, домашних журфиксов, с чтения и обсуждения стихов и прозы в кругу друзей и т. п. Лишенная в Киеве этой среды общения, Ахматова, тем не менее, развивала и совершенствовала в эпистолярном общении со Штейном свои критические способности и стиль их выражений. Ее суждения уже тогда далеки от простой шкалы «хорошее – плохое», «нравится – не нравится».
Например, в одном из последних писем к Штейну она весьма изящно дает понять о своем несогласии с суждениями других критиков: «Напишите, какого у вас в кружке мнения о Давиде Айзмане? Его сравнивают с Шекспиром, и это меня смущает. Неужели мы будем современниками гения?» [5, с. 184].
К сожалению, переписка Ахматовой периода 1905-1913 гг., в частности с Н. Гумилевым, В. Срезневской, за малым исключением, по-видимому, утрачена навсегда, и мы не можем документально проследить, как развивался ее литературно-критический талант в те годы. Именно в этот период Ахматова становится не только женой, но и соратницей Гумилева в литературной борьбе, добивается успехов, признания и всероссийской славы на избранном ею пути поэта. Но содружество это было недолгим, как заметила сама Ахматова: «Я не претендую ни на что после «Ямбов» (1913)» 2 и это означает, что после публикации стихов акмеистов в журнале «Аполлон» №3 (1913) начался отход Ахматовой от акмеизма и «Цеха поэтов» Гумилева [1, с. 81], а также начался распад их семейных отношений3.
«В зиму 1913-1914 мы стали тяготиться Цехом и даже дали Городецкому и Гумилеву составленное Осипом и мною прошение о закрытии Цеха» [1, с. 92].
«Цех поэтов», первое собрание которого состоялось 20 октября 1911 года, стал для Ахматовой и других молодых поэтов, своего рода литературной высшей школой. Как отмечает О. Лекманов: «Члены «Цеха», в недрах которого в начале 1912 года сформировался акмеизм, должны были не только в совершенстве освоить стихотворное мастерство, но и уметь аргументировано судить о достоинствах и недостатках произведений друг друга, то есть овладеть навыками профессиональных литературных критиков». Лидером акмеистов и наставником молодых поэтов Цеха по праву становится Гумилев, взявший на себя роль «судьи» над русской поэзией 1910-х годов. Его литературно-критическое наследство, в частности «Письма о русской поэзии» занимают, по определению Лекманова, «особое место в истории отечественной модернистской критики» [4, с. 6-7].
Будучи рядом с Гумилевым, участвуя в работе и изданиях «Цеха», могла ли Ахматова остаться ученицей, неспособной самостоятельно написать рецензию или небольшую статью для журнала? Ведь такое предположение неявно вытекает из версии Черных-Темненко. Думается, для такого талантливого человека, как Ахматова, такая работа не составляла большого труда. Следует заключить, что Ахматова имела способности и литературную подготовку, вполне достаточные для написания статьи «О стихах Н. Львовой».
II
Конечно, и филологи не полностью ошибаются, обнаруживая в этой статье «нечто» от Гумилева4. Это значит, что как начинающий литературный критик, Ахматова находилась под сильным влиянием его «школы», как и многие другие акмеисты. Подобное влияние обнаруживается даже «через годы и расстоянья», даже у противников акмеизма: в русском зарубежье, например, Г. Адамович «почти дословно «цитировал» Гумилева в одной из своих рецензий» [4, с. 7].
Следует отметить, что и загадка «участия» в статье Ахматовой критика Недоброво, в том числе до буквального совпадения одной из фраз [2], также имеет свое логическое объяснение. В 1913 году Ахматова не только участвует в заседаниях «Цеха», но по свидетельству поэта В. Пяста, «всегда бывала» на заседаниях «Общества поэтов», где одним из основателей был Н. В. Недоброво (1882-1919). Первое заседание состоялось 4 апреля 1913 года [1, с. 82].
холодно. Если еще вспомнить, что 13 октября у Гумилева родился сын от другой женщины, то вряд ли уместно полагать после этого их совместную с Ахматовой работу над общей статьей.
Именно в этот период Ахматова знакомится с Недоброво, оказавшим большое влияние на ее литературные взгляды. Их близкие и дружеские отношения сохранялись до самой смерти Недоброво. Ахматова высоко ставила его как критика, оценившего ее творчество и во многом предсказавшего ее путь поэта.
Эти обстоятельства проясняют психологическую ситуацию к концу 1913 года, после смерти Надежды Львовой 24 ноября. Статья о ней, надо полагать, была написана Ахматовой в декабре 1913 года, т. к. опубликована в январе 1914 года. Понятно, что критико-литературные взгляды Ахматовой на этот момент и сформировались в основном под влиянием Гумилева и Недоброво. Неудивительно, что это отразилось в ее статье, и не осталось незамеченным современными исследователями. Но, учитывая состояние личных отношений между Гумилевым и Ахматовой, естественно предположить, что участие в этой статье мог принимать только Недоброво.
Косвенно это подтверждается вышеупомянутым загадочным обстоятельством. В статье Ахматовой имеется фраза: «…Но странно: такие сильные в жизни, такие чуткие ко всем любовным очарованиям женщины, когда начинают писать, знают только одну любовь, мучительную, болезненно прозорливую и безнадежную» (курсив наш). Как указано в [2], Р. Тименчик обнаружил, что фрагмент, выделенный курсивом, использован позже Недоброво в статье «Анна Ахматова», опубликованной также журнале «Русская мысль», но в июле 1915 года и без ссылки на статью Ахматовой.
Вполне очевидное предположение Тименчика об участии Недоброво в работе Ахматовой над статьей о Львовой, вызвало сомнения у В. Черных, хотя можно согласиться, что здесь требуется дополнительная аргументация.
Находясь в плену своей версии об «авторстве Гумилева», недаром В. Черных резюмирует: «Отмеченное буквальное совпадение, конечно, не может быть случайным, но дать ему разумное объяснение довольно трудно» [2].
Оказывается, наша версия «авторства Ахматовой при участии и помощи Недоброво», как наставника и редактора в новом для нее деле, легко решает эту загадку. Для начала следует учесть, что статьи Ахматовой о Львовой и Недоброво об Ахматовой в одном и том же литературном журнале не являлись научными публикациями, с их строгими правилами цитирования.
Теперь, следуя В. Черных, спросим, почему Недоброво «в собственной статье об Ахматовой, напечатанной в том же журнале, буквально повторил ее без каких-либо ссылок и объяснений, ставя тем самым и себя и Ахматову в неловкое положение перед внимательными читателями "Русской мысли"?» [2].
«причастность Гумилева», легко понять: Недоброво использовал фразу из статьи Ахматовой сознательно, демонстративно. Никакой случайности здесь быть не могло. Хронология событий показывает, что «публикация статьи Ахматовой» и «начало работы Недоброво над статьей об Ахматовой» стоят рядом и датируются январем 1914 года. А 10 марта статья Недоброво была окончена и в апреле 1914-го уже была сдана в журнал [1, с. 89].
В чем же смысл этой демонстрации? Это был символический жест, а общая фраза, общая мысль – это символическое связующее звено, обозначающее идейную и духовную общность авторов – Недоброво и Ахматовой.
В подтверждение можно привести строки об Ахматовой из письма Недоброво своему другу Б. Анрепу: «Я всегда говорил ей, что у нее чрезвычайно много общего, в самой сути ее творческих приемов, с Тобой и со мной, и мы нередко забавляемся тем, что обсуждаем мои старые, лет 10 тому назад писаные стихи, <…> под Ахматову или нет они сочинены» (Апреля 27 1914 года) [1, с. 93] .
Статья Недоброво написана с вдохновением человека влюбленного, и не только в поэзию Ахматовой. Так пишут об очень близком человеке, хорошо зная его душу. И благодарят судьбу, что такой человек оказался рядом: «Ее слушаешь, как благовест; глаза загораются надеждою, и полнишься тем романтическим чувством к настоящему, в котором так привольно расти не пригнетенному человеконенавистничеством духу» [6].
А вот в рецензии Гумилева (май 1914) [1, с. 94] ни любви, ни вдохновения не ощущается. Сухо-деловое перечисление достоинств и недостатков. Чего только стоит довольно казенная оценка: «По сравнению с «Вечером», изданным два года назад, «Четки» представляют большой шаг вперед» [7, с. 157]. Если прочитать последовательно статью Ахматовой о Львовой, статьи об Ахматовой Недоброво и Гумилева, то легко обнаруживается духовное и идейное расхождение Ахматовой и Гумилева, который даже не причисляет ее к лагерю акмеистов. Более того, его менторские замечания выглядят неприязненными, ведь они высказываются публично по отношению к близкому человеку «как к чужому». Ахматову он по-прежнему видит всего лишь своей ученицей: «Поэтессе следует выработать строфу, если она хочет овладеть композицией. Один непосредственный порыв не может служить основанием композиции» [7, с. 156].
«Четки», то «внимательные читатели» тоже могли бы прочитать, вспомнить и сопоставить три этих статьи. Они подтверждают слова Ахматовой, что брак с Гумилевым был недолгим, его соратницей по акмеизму она тоже была недолго, уже в 1913 году их семейные отношения стали чисто формальными, а взгляды на поэзию и поэтические дороги разошлись.
Вполне возможно, что появись статья Недоброво в майском или июньском номере «Русской мысли» за 1914 год, судьбы Ахматовой и Недоброво сложились бы по-иному, возможно они бы их объединили. Известно, что в июне 1914 года Гумилев сам предложил Ахматовой развод, и она согласилась [1, с. 95]. Препятствием было и то, что Недоброво тоже был женат, и к тому же у него и у Ахматовой были нелады со здоровьем.
«Через неделю нам предстоит трехмесячная, по меньшей мере, разлука. Очень мне это грустно» [1, с. 94]. Ахматова на лето тоже уезжала из Петербурга: «За границу я не поеду, что там делать! А дней через 10 буду опять в Слепневе5 и уже до конца там останусь. Если даст Бог, помру, если нет – вернусь в Петербург осенью глубокой» (письмо из Киева в Петербург М. Л. Лозинскому) [1, с. 95].
Но по разным причинам публикация статьи Недоброво все откладывалась, возможно потому, что готовилось печатание в №7 «Русской мысли» обзора В. Я. Брюсова «Год русской поэзии», где его критика Ахматовой перекликалась с критикой ее Гумилевым: «…поэтический горизонт «Четок» почти тот же, что и «Вечера», и теперь можно опасаться, что он так и останется довольно ограниченным» [1, с. 98].
А вскоре началась Первая Мировая война, и на первых порах все были охвачены патриотическими чувствами. Гумилев поступил в кавалерийский полк, Ахматова писала патриотические стихи, навещала мужа в Новгороде. Жизнь пошла по-другому, о разводе уже не вспоминали. Статья Недоброво «Анна Ахматова», опубликованная через год, в июле 1915 года, прошла незамеченной и откликов, судя по всему, не вызвала. Ахматова в это время была отправлена в Крым, у нее обнаружили туберкулезный процесс [1, с. 108].
судя по всему, происходили в Крыму в 1916 году. После революции Недоброво оставался в Крыму и на Кавказе на стороне Белой армии, и умер 3 декабря 1919 года в Ялте [1, с. 132].
Для нас достаточно этих биографических сведений, ясно показывающих, что статья Ахматовой о Львовой была написана в период наиболее тесных и близких отношений с Недоброво. Он, как и Ахматова, числился ценным сотрудником «Русской мысли», а Гумилев, видимо, не без влияния Брюсова, в этом журнале рецензии не печатал. Учитывая еще характер Гумилева, человека весьма щепетильного в вопросах чести, полагать, что он мог «контрабандным» способом, под именем жены, пробиваться на страницы именно «Русской мысли», нет никаких оснований. А вот что Недоброво мог подвигнуть Ахматову к написанию статьи, помогать в работе над ней, прийти вместе с ней к общим мыслям и идеям, представляется теперь совершенно правдоподобным.
III
Выше отмечалось, что при некоторой стилевой и фразеологической общности с критическими работами Гумилева, статья Ахматовой не имеет с ними идейной общности, но во многом полемизирует. В то же время именно идейную общность с работой Недоброво «Анна Ахматова» характеризует не только одна общая фраза. Эта статья также содержит полемику, и не только с взглядами Гумилева, но и Брюсова. Скорее всего, это и явилось причиной задержки публикации статьи Недоброво.
Сравним некоторые высказывания из статей [6-8].
Недоброво«Пока не было «Четок», вразброд печатавшиеся после «Вечера» стихи ложились в тень первого сборника, и рост Ахматовой не осознавался вполне. Теперь он очевиден: перед глазами очень сильная книга властных стихов, вызывающих большое доверие.
Оно прежде всего достигается свободою ахматовской речи».
Ахматова: «Ее стихи, такие неумелые и трогательные, не достигают той степени просветленной ясности, когда они могли бы быть близки каждому, но им просто веришь, как человеку, который плачет».
Гумилев«…людям, обладающим кошачьей памятью, привязывающейся ко всем пройденным этапам духа, книга Ахматовой покажется волнующей и дорогой».
Ахматова: «…все, что связывает свободное развитие лирического чувства, все, что заставляет предугадывать дальнейшее там, где должна быть одна неожиданность, — очень опасно для молодого поэта».
Недоброво: «…ее призвание не в расточении вширь, но в рассечении пластов, ибо ее орудия — не орудия землемера, обмеряющего землю и составляющего опись ее богатым угодьям, но орудия рудокопа, врезающегося в глубь земли к жилам драгоценных руд».
: «…перехожу к самому значительному в поэзии Ахматовой, к ее стилистике: она никогда не объясняет, она рассказывает. Достигается это и выбором образов, очень продуманным и своеобразным, но главное – их подробной разработкой».
Ахматова«Слова еще не были покорны Н. Львовой, но, так как она была покорна словам, глубоко веря в значительность каждого из них, дух музыки реет над ее стихами».
Недоброво«…эта сила в том, до какой степени верно каждому волнению, хотя бы и от слабости возникшему, находится слово, гибкое и полно дышащее, и, как слово закона, крепкое, стойкое. Впечатление стойкости и крепости слов так велико, что, мнится, целая человеческая жизнь может удержаться на них; кажется, не будь на той усталой женщине, которая говорит этими словами, охватывающего ее и сдерживающего крепкого панциря слов, состав личности тотчас разрушится, и живая душа распадется в смерть».
Гумилев: «Эпитеты, определяющие ценность предмета (как-то: красивый, безобразный, счастливый, несчастный и т. д.), встречаются редко. Эта ценность внушается описанием образа и взаимоотношением образа».
Но остановимся на этом. Обнаруживается, что почти каждой идее или мысли в статье Ахматовой [8] можно найти идейное и духовное соответствие в статье Недоброво [6]. И явное несоответствие с рецензией Гумилева [7, с. 156-157]. Более того, Недоброво позволяет себе ненароком с иронией высказать явный упрек Гумилеву в недопонимании поэзии Ахматовой: «И что-то, хоть и очень мелко человеческое, но все-таки понимал тот, кто, как сообщается в одном стихотворении, в день последнего свидания
... говорил о лете и о том,
— нелепость».
В статье Ахматовой можно найти мысли, выражающие несогласие с другими оценками Гумилева. В рецензии на книгу А. Белого «Урна» (1909) он отмечал: «…написать правильное стихотворение, с четкими и выпуклыми образами и без шумихи ненужных слов он <А. Белый> не может. В этом он уступает даже третьестепенным поэтам прошлого, вроде Бенедиктова, Мея или К. Павловой» [7, с. 32].
Ахматова: «Мне кажется, что Н. Львова ломала свое нежное дарование, заставляя себя писать рондо, газеллы, сонеты. Конечно, и женщинам доступно высокое мастерство формы, пример – Каролина Павлова, но их сила не в этом, а в умении выразить самое интимное и чудесно простое в себе и окружающем мире». Понятно, что говорить о «высоком мастерстве формы» применительно к «третьестепенным поэтам» не приходится, и здесь Ахматова полемизирует с Гумилевым6.
Возвращаясь к статье Недоброво [6] находим его мнение о роли «формы» у Ахматовой: «Нет у нее, с другой стороны, ни одного стихотворения, о котором бы можно было сказать, что оно написано исключительно, или главным образом, или хоть сколько-нибудь для того, чтобы сделать опыт применения того или этого новшества, как использовать в крайнем напряжении то или иное средство поэтического выражения. Средства, новые ли, старые ли, берутся ею те, которые непосредственнее трогают в душе нужную по развитию стихотворения струну».
«форма» и «средства» в поэзии второстепенны, тогда как Гумилев верил в существование «правильных стихов».
Интересная характеристика Гумилева-критика дана в [4, с. 5]. Отмечается, что мышление его было строго иерархичным. Авторы делились на поэтов и не-поэтов7.
Далее поэты делились на «способных, одаренных и талантливых». Рецензии на «способных» поэтов обычно содержали перечень достоинств и недостатков, и часто в них ставились задачи или указывались цели, к решению или достижению которых поэту надо было стремиться.
С этой точки зрения нетрудно видеть, что в своей рецензии на книгу «Четки» Гумилев все еще числил Ахматову по разряду «способных». Возможно, это он делал в «воспитательных» целях, чтобы быстро пришедшая слава не кружила ей голову.
В противоположность этому Недоброво уже в начале своей статьи отмечает: «В молодой поэзии обнаружились признаки возникновения ». Тем самым сразу подчеркивается ― Ахматова не вписывается в иерархическую систему мышления Гумилева, Брюсова и др., в которой поэты выстраиваются в соответствии с некоторой «табелью о рангах».
Даже в некрологах Гумилев стремился определить этот поэтический ранг. Например: «Умер К. М. Фофанов. В его лице русская поэзия потеряла видного представителя того направления, которое характеризуется именами Голенищева-Кутузова, Апухтина, Надсона <…> [7, с. 89]. Или о застрелившемся поэте: «В. В. Гофман обеспечил себе почетное место среди поэтов второй стадии русского модернизма» [7, с. 90].
Как у Ахматовой, так и у Недоброво никакой приверженности иерархичности, «табелям о рангах» мы не обнаруживаем. Говоря о стихах Львовой, Ахматова находит искренние и сочувственные слова о ней самой, независимо от ее «места» в русской поэзии. Здесь чувствуется полемика с теми критиками, которые невысоко оценивали поэзию Львовой (Садовской, Ходасевич и др.).
Все вышеизложенные доказательства позволяют сделать окончательный вывод: к статье Ахматовой «О стихах Львовой» Гумилев непричастен, она была написана в период ее наиболее близких творческих отношений с Недоброво как идейным и духовным единомышленником.
IV
Не удивительно, что Ахматова в своих мемуарных заметках «О Гумилеве» не признает его своим учителем ни в поэзии (называя их общим учителем И. Анненского), ни в литературоведении и литературной критике. Она называет его «тончайшим ценителем стихов («Письма о русской поэзии»)». О его отношении к ее творчеству Ахматова замечает: «По тогдашним правилам поведения ему совсем не подобало печатно хвалить стихи своей жены. <…> Довольно того, что он сочувственно отозвался о «Четках» (1914, «Ап<оллон>», № <5>)» [9, с. 618].
Летом 1965 года, в Париже, в беседе с Н. А. Струве: «…Н. В. Недоброво знал только первые мои две книжки, а понял меня насквозь, ответил заранее всем моим критикам, до Жданова включительно. Его статья, напечатанная в одной из книжек "Русской мысли" за 1915 год, лучшее, что обо мне было написано...» [10].
Это ее мнение подтверждается ее записями от 13 и 14сентября 1964 г.: «13-е. Прочла (почти не перечла) статью Н. В. Н<едоброво> в «Русской мысли» 1915. В ней оказалось нечто для меня потрясающее (стр. 61). Ведь это же «Пролог». Статью я, конечно, совершенно забыла. Я думала, что она хорошая, но совсем другая. Еще не знаю, что мне обо всем этом думать. Я – потрясена.
14-е. Он (Н. В. Н<едоброво>) пишет об авторе Requiem’а, Триптиха, «Полночных стихов», а у него на руках только «Четки» и «У самого моря». Вот что называется настоящей критикой.
Синявский поступил наоборот. Имея все эти вещи, он пишет (1964), как будто у него перед глазами только «Четки» (и ждановская пресса)» [9, с. 489].
«У самого моря», опубликованной в журнале «Аполлон» (№3, 1915), что им отмечено в примечаниях при публикации. Отзыв о статье Синявского, появившейся в журнале «Новый мир» (1964, №6) косвенно характеризует отношение Ахматовой к ее советским критикам.
Интересно, что последнее воспоминание о Недоброво относится к ее поездке в Италию в декабре 1964 года и связано с Крымом: «Подъезжаем к Риму. Все розово-ало. Похоже на мой последний незабвенный Крым 1916 года, когда я ехала из Бахчисарая в Севастополь, простившись навсегда с Н. В. Н<едоброво>, а птицы улетали через Черное море» [9, с. 582].
Так что образцом для Ахматовой все эти годы сознательно или бессознательно была критика Недоброво, и все ее работы, заметки и записи в жанре литературоведения и литературной критики в какой-то степени отмечены этим влиянием.
Как в поэзии Ахматова признавала своим учителем И. Анненского, так фактически она признает своим наставником в этой области Н. Недоброво. Кроме того, существуют мнения [10], что и свой интерес к пушкинской теме Недоброво как бы «передал» Ахматовой.
V
В силу ряда обстоятельств многие работы этого цикла Ахматова не могла опубликовать, некоторые вынуждена была уничтожить, многие остались на стадии замысла или разработки8. Но литературно-критическая мысль Ахматовой работала в этом направлении до конца жизни. Здесь мы ограничимся двумя примерами.
Смелость Ахматовой как критика выявляется из фрагмента, который в другое время, в другой обстановке мог бы служить планом для развернутой статьи: «Вообще считается, что у П<ушкина> нет неудач. И все-таки «Дубровский» ― неудача Пушкина. И слава Богу, что он его не закончил. Это было желание заработать много, много денег, чтобы о них больше не думать. Это, в противуположность «Пик<овой> даме», А он не мог без Тайны. Она, одна она, влекла его неудержимо. «Дуб<ровский>», оконч<енный>, по тому времени был бы великолепное «чтиво». <…> …оставляю целые три строки для перечисления того, что там есть соблазнительного для читателя9. Да, там есть все – но нет тайнописи «Пиковой дамы». (14 февр. 1966 г., [9, с. 710]).
Ахматова не только смело спорит с «официальной» пушкинистикой, ее суждения удивительно современны. В самом деле, можно ли создать великое произведение, поставив целью заработать на нем много денег? Или это с неизбежностью будет только «чтиво»? И не потому ли мы наблюдаем ныне засилье «чтива», что его авторами и издателями в первую очередь руководит желание заработать?
Примером исследования пушкинского произведения «с Тайной»«Каменный гость» [5, с. 111]. Судя по всему, над основным текстом статьи Ахматова работала, невзирая на ждановское официальное отлучение от литературы 1946 года, т. к. машинопись датирована «20 апреля 1947 года. Фонтанный Дом». Публикация состоялась только в 1958 году.
Ахматова всесторонне рассматривает не только произведение, а ищет и находит в нем связь с биографией Пушкина: «…внимательный анализ «Каменного гостя» приводит нас к твердому убеждению, что за внешне заимствованными именами и положениями мы, в сущности, имеем не просто новую обработку мировой легенды о Дон Жуане, а глубоко личное, самобытное произведение Пушкина, основная черта которого определяется не сюжетом легенды, а собственно лирическими переживаниями Пушкина, неразрывно связанными с его жизненным опытом» [5, с. 125].
Она находит объяснение, почему «Каменный гость» (1830) так и не был отдан поэтом в печать: «Он вложил в «Каменного гостя» слишком много самого себя…<…>. Пушкин в зрелый свой период был вовсе не склонен обнажать «раны своей совести» перед миром…» [5, с. 122].
Текст 1947 года написан на научном уровне [5, с. 347]. Но в дополнениях 1958-1959 гг. мы вдруг обнаруживаем перекличку с ее первой статьей литературно-критического жанра [8], и тем самым и с Недоброво: «У Пушкина женщина всегда права – слабый всегда прав. Пушкин видит и знает, что делается вокруг, – он не хочет этого. Он не согласен, он протестует – и борется всеми доступными ему средствами со страшной неправдой. Он требует высшей и единственной Правды» [5, с. 125].
Здесь явно выражено кредо и самой Ахматовой на всем ее литературном пути. Так и много лет назад в статье о Львовой она искренне отразила свои мысли, свою Правду. Главным в ее жизни всегда были Поэзия и Литература. В отличие от ее первой ипостаси вторая – литературоведческая и литературно-критическая10, еще мало изучена и систематически не исследована. В первую очередь Ахматова сохраняла для потомков свое поэтическое наследие, остальное, в силу жизненных обстоятельств, часто уничтожалось, остались только обрывки и фрагменты. Возможно, и здесь нас еще ждет много открытий.
«не всегда нужны новые архивные находки, а бывает достаточно посмотреть критическим непредубежденным взглядом на традиционные комментарии» [9, с. 725]. В этой статье мы следуем ее совету.
Сноски
1. Много позже Гумилев писал в одной из рецензий в стиле «ранней Ахматовой»: «Безволие и дряблость стихов А. Скалдина – дурной признак. В книге нет ничего (не считать же подражательную способность?), что заставило бы поверить в него, как в поэта» [7, с. 135].
2. Имеются в виду стихи Н. Гумилева «Пятистопные ямбы».
3. См. запись от 20 сентября 1913 г. в [1, с. 84]. Ахматова впервые узнает об измене мужа.
«Я показал ей мои поправки в ее примечаниях к Некрасову. Примечания, по-моему, никуда не годятся. Оказывается, что Анна Ахматова, как и Гумилев, не умеет писать прозой. Гумилев не умел даже переводить прозой… <…>. Почти каждое ее примечание — сбивчиво и полуграмотно. <…> Я не скрыл от нее своего мнения о ее работе и сказал, что, должно быть, это писала не она, а какой-то мужчина» (14 мая 1923) [11, 246].
5. В Слепневе было написано стихотворение «Целый год ты со мной неразлучен» с посвящением Н. В. Н<едоброво>, датированное июнем 1914 года.
6. Использование «табели о рангах» в духе Гумилева привело Ахматову к неприятному житейскому эпизоду. Беседуя в 1913-14 (?) гг. с посетившим ее литератором Зданевичем, «она совершенно случайно, забыв о дружбе Зданевича со Штейном, перечисляя второстепенных поэтов, назвала и С. Штейна».
Спустя несколько дней «С. Штейн устроил ей по телефону скандал». В итоге Гумилев и Ахматова («считая себя виноватой в том, что обидела его»), ходили к Штейну извиняться.
Эпизод записан П. Лукницким 6. 11. 1927 [13] , но не упомянут в [1].
«Записных книжек» ничего не осталось. Эта тема - за рамками данной статьи.
9. См. П<ушки>н о своем «Пугачеве»: «Его не читают, а что еще хуже – не покупают.» - Прим. А. А.
10. В том, что теперь принято относить к «прозе Ахматовой», несомненно, содержится значительный элемент литературной критики и полемики. Например, в [12] см. «<О Гумилеве>», «<О поэтах-современниках>».