Пунина Ирина: На Сицилии

Звезда. - 1989. - № 6. - С. 115-118.

На Сицилии

Был декабрь 1964 года, двенадцатое число. Незадолго до полудня Ахматовой подали машину, и мы поехали в столицу Сицилии - Катанью. От Таормины шоссейная дорога идет серпантином вдоль побережья Ионического моря. Со стороны гор во многих местах дорога укреплена гигантскими квадрами вулканической породы - это циклопическая кладка. Шофер-сицилиец все время старался обратить наше внимание на эти глыбы. Со свойственной южанам темпераментностью он много раз произносил слово "киклоп". Не надеясь, что мы поняли, он оставлял руль и одной рукой показывал направо на кладку, а другой тыкал себя в середину лба, чтобы напомнить нам об одноглазых циклопах.

Автомобиль ехал при этом со скоростью сто километров, и постоянно на пути были повороты почти под прямым углом, там, где выступали скалы. Слева был то крутой обрыв над морем, то дорога приближалась к самой кромке воды. Когда Акума увидела все это, она безумно испугалась и возмутилась, что нас бросили на попечение этого ужасного сицилийца, который ничего не хотел слушать и не понимал наших предупреждений о рискованности такой езды. Акума хотела объяснить ему по-французски, что так нельзя ездить, но он по-прежнему шумно рассказывал нам свое. Когда я стала ему втолковывать, что на нашем языке "киклоп" известен и мы поняли его, шофер невероятно обрадовался, но руки его не легли на руль; лишь слегка прикасаясь к рулю, он уверенно направлял машину,

Позже Акума создала целую новеллу о том, как Вигорелли нас бросил, шофер вез над пропастью и все время разговаривал руками, жестами, не управляя машиной, а машина мчалась с бешеной скоростью. Она очень ярко об этом рассказывала всем навещавшим ее после возвращения из Италии.

Машина продолжала мчаться вдоль берега моря, а шофер, обрадованный, что ему удалось привлечь наше внимание к следам гигантской работы циклопов, стал рассказывать о других легендах этого сказочного края. Он был весел и спокоен, временами ладонью подправлял баранку, нам оставалось только довериться его профессиональной опытности. За всю дорогу мы не испытали ни одного резкого торможения, ни одного неприятного ощущения. Акумин испуг и напряжение постепенно отпали, и она слушала, как шофер с новым жаром рассказывал синьоре о путешествии Одиссея, показывая обеими руками на море, на скалы, подымавшиеся среди волн.

Светило яркое солнце, ласково плескалось лазурное море, при поворотах виднелась Этна, которая, казалось, неотступно следила за нашим движением у ее подножия. В ложбинках вдоль дороги лежали опавшие лимоны. На плоских местах были виноградники, пышно и ярко цвели кустарники. Уже зацветала мимоза. По сицилийским понятиям - это преддверие весны, ее символ. Весь южный берег Сицилии в декабре ярко-зеленый, цветут ромашки высотой с человеческий рост, цветут кактусы - выше двухэтажных домиков, на цитрусовых висят оранжевые и желтые зрелые плоды и набухают новые почки.

Мы прибыли в Катанью после часа дня. Акума сильно устала от испуга, от дороги, от вчерашнего вечера. Впереди еще были главные торжества. Нас подвезли к гостинице "Эксельсиор" - небоскребу, столь не похожему на радушный отель святого Доменика в Таормине. Вдоль подхода к гостинице с двух сторон толпились репортеры, фотографы, просто любопытные и большое количество американских моряков. Решительным гневным жестом Акума остановила фотографирование и вопросы. Мы шли медленно, она опиралась на мою руку, опустив лицо, тяжело дыша. Только в самых дверях гостиницы нас встретили, кого-то послали за нашими вещами, я получила ключ от номера, и мы поехали на восьмой этаж. Горничная открыла номер - это была маленькая комната с одной кроватью посередине. Накапливавшаяся в Акуме усталость и раздражение передались и мне, я сказала, что не потерплю такого издевательства, спущусь вниз выяснить недоразумение. Акума, не желая меня отпустить, перешла на крик:

- Не смей! Откуда ты знаешь, может быть, у них принято спать на одной кровати!

Я пошла к администратору, все довольно быстро уладилось, нам дали другой номер: с двумя огромными кроватями, с маленькой приемной, с ванной комнатой, в которой был телефон, и небольшой прихожей. Номер был на том же восьмом этаже, но по другую сторону холла и не угловой, а чуть в глубине.

Насколько в Таормине Ахматова была окружена вниманием и почетом, настолько здесь мы были предоставлены сами себе. В четыре часа Сурков и Брейбурт обещали прийти за Анной Андреевной. Акума прилегла, я дала ей бутерброды, привезенные с собой, и кофе из термоса. Она скоро поднялась, я ее одела, причесала. Ей не понравилась прическа, я пыталась что-то менять, Акуме опять не понравилось, она хотела что-то поправить сама. Наконец я сделала новую прическу, очень удачную, классическую и скромную. Ее неудовольствие продолжалось, но как-то внезапно она смирилась.

Посмотрели на часы, был уже пятый час. Никто не пришел за нами. Я позвонила Суркову - никто не ответил. Я хотела спуститься вниз - Акума не отпустила. Нельзя было ее оставлять. Наконец я вышла на балкон. Напротив было огромное административное здание со статуей, напоминающей американскую статую Свободы. Таормина казалась чудесным сном. В Катанье все представлялось чужим. На площади понемногу собирались роскошные автобусы. Присмотревшись, я увидела знакомые фигуры из нашей делегации. Я пыталась позвать кого-нибудь из них, но с высоты восьмого этажа ничто не доходило до шумной площади. Я ходила от балкона до порога, придумывала какие-то мелочи, чтобы отвлечь Акуму. Надо было что-нибудь узнать, но оставить ее одну в таком состоянии было невозможно. Я вышла в коридор пригласить горничную.

В номер по ту сторону холла, который мы должны были занимать, кулаками стучали Брейбурт и Симонов. Появился и Сурков с "сине-зеленым от страха лицом", как потом рассказывала Акума,- они больше получаса стучались в пустой номер. Из этого Акума сделала еще одну новеллу, рассказывая знакомым о том, как Брейбурт и Сурков, не застав нас в номере, решили, что мы сбежали. "Бедный Сурков",- иногда заканчивала она этот рассказ.

Но в тот день, наспех выяснив произошедшее, все спустились вниз, на площадь, сели в давно нас ожидавшие автомобили и поехали в здание парламента - палаццо Урсино - средневековый замок с глухими стенами и круглыми угловыми башнями. Машина въехала через низкие каменные ворота внутрь прямоугольного замкнутого двора и остановилась около крутой высокой каменной лестницы. Когда я узнала, что никакого другого входа нет, я замерла. Акума меня одернула и, впившись в мою руку, начала подыматься с решительностью, которую проявляют люди, готовые к любому рискованному шагу.

В большой старинной зале было многолюдно. Анну Ахматову провели на сцену. Сначала я присела около нее, потом мне дали место во втором ряду. В первом сидели господа и дамы в мехах и драгоценностях.

Людей становилось все больше, скоро уже стояли. В проходах бегали фотографы и репортеры, телевизионщики устанавливали юпитеры и перекидывали провэда. Прошло порядочно времени, но торжества не начинались. Наконец посередине сцены появился элегантный человек и произнес извинения, что все вынуждены ждать министра, а он задерживается в самолете. И, глядя в потолок, сделал движение рукой, как бы показывая, что самолет опускаетcя.

Ожидание было томительным, слепили прожекторы, в зале было тесно, говорили на многих языках... Акума сидела на сцене, время от времени призывая меня. Русские спрашивали, как чувствует себя Анна Андреевна. Она интересовалась, кто и что спросил. Она успокоилась и наперекор всему стала бодрой и терпеливой.

Наконец появился министр. (Позже в очередной новелле Акума рассказывала: "Я думала, все солидно - европейское сообщество писателей, министр искусств, культуры, просвещения, а оказалось - министр... спорта".) Когда мы вернулись в Рим, нам сказали, что это был министр туризма - самого богатого министерства в Италии. Но Акума продолжала, смеясь, рассказывать: "Вы представляете: во главе всего министр спорта!"

Министр извинился за опоздание самолета и выступил с приветственной речью к конгрессу писателей и его гостям. Зятем было вручение премий.

слышать Ахматову. Акума вызвала меня на сцену.

"Мужество".

- Не помню. Есть ли у кого-нибудь книжка?

- Нет.

Твардовский взял мой пригласительный билет и сказал, что слова напишет. В это время Акума спрашивает:

- "Ты ль Данту диктовала..." - это хочешь?

- Да, да!

- Помнишь?

- Конечно, но все-таки напиши. Я взяла у Твардовского билет и начала писать. Акума сама докончила.

"Что почести, что юность, что свобода..." Казалось, он слышал эти стихи впервые, возможно, так оно и было. Он произносил строки с благоговением, лицо его стало просветленным. Я не помню такой глубины восприятия даже среди Акуминых поклонников.

Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

На обратном пути из палаццо Урсино в отель нас пригласили в свой автомобиль французы. Уже стемнело. В декабре во всей Италии и на Сицилии готовятся к рождественским праздникам. В витринах магазинов, на балконах домов устраиваются евангельские сцены: пастухи, идущие за Вифлеемской звездой, скачущие по склонам гор волхвы, младенец Иисус в яслях и склонившаяся над ним Мария. Все это искусно освещено гирляндами или свечками. В тот субботний вечер город казался особенно нарядным.

Машина притормозила на перекрестке. Акума обернулась ко мне:

Звон разносился со всех сторон из многочисленных церквей, где заканчивалась вечерняя служба. Автомобиль поехал тише, всем казалось, что Катанья приветствует Анну Ахматову колокольным звоном.

В тот вечер многие пришли поздравить Анну Андреевну. Быстро заполнилось все пространство небольшого номера гостиницы. Дверь в коридор не закрывалась. Люди все приходили, и Анна Андреевна благосклонно принимала поздравления, сохраняя спокойную величественность.

Я достала водку и закуски, в большом количестве данные нам в дорогу; но самое большое оживление и всеобщий восторг вызвал черный хлеб, который я зачем-то купила в Бресте. В тот вечер кусочки этого хлеба вызвали самые оживленные и веселые шутки. Непринужденное, почти озорное веселье особенно чувствовалось после официально-торжественного чествования в парадном зале Сицилийского парламента, где за каждым движением Ахматовой следил мраморный римский тогатус, бюст которого стоял в глубине президиума. Когда Анне Андреевне прислали фотографии торжеств, она, показывая их, говорила:

- Посмотрите, он отвернулся от меня, надменно презирает. А здесь он внимательно следит за этой чужестранкой.

"Этна-Таормина", все собравшиеся чувствовали себя свободно, стоя пили водку, гордясь Ахматовой, радуясь непринужденному общению и заново оценивая великую силу поэзии.

Сначала собралось человек двадцать - двадцать пять. После первых поздравлений и тостов в честь Анны Ахматовой итальянцы скоро ушли. У оставшихся разговор постепенно оживлялся. Обратились к стихам, переводам, изданиям. Постепенно все устроились вокруг стола. Беседа всех увлекла и продолжалась допоздна.

пригласить нескольких итальянцев. Он условился, что наш номер соединят с соседним. Таким образом появилась столовая, и Анна Андреевна принимала поздравления писателей, не поехавших в Сиракузы.

Вспоминая впоследствии Катанью, Анна Андреевна чаще всего рассказывала о римлянине, который следил за ней своими мраморными глазами во время торжеств, и о колокольном звоне, которым был наполнен весь город, когда она ехала из палаццо Урсино в свой номер.

Раздел сайта: