"Прощались на минуту, чтоб никогда не встретиться..."
"... 27 февраля 1917 года я была на генеральной репетиции "Маскарада" в Александринском театре. Когда мы вышли из театра, по Невскому шли лавой войска, и перейти было нельзя" 59, - пишет об этом вечере Ахматова.
Эти события совпали с началом великого поста, тех семи недель, которые предшествуют Пасхе. Ахматова написала в те дни:
Я в этой церкви слушала Канон
Андрея Критского в день строгий и печальный,
И с той поры великопостный звон
Все семь недель до полночи пасхальной
Сливался с беспорядочной стрельбой.
Прощались все друг с другом на минуту,
Чтоб никогда не встретиться...
Центр политической жизни тогда был в Таврическом дворце. А на улицах творились бесчинства. 27 февраля, до позднего вечера, солдаты и рабочие громили полицейские участки, жгли их, ворвались в тюрьму в Казачьем переулке, за Мариинским театром сожгли Литовский замок. Сожжен был и окружной суд на литейном проспекте. Ахматова была в толпе, наблюдавшей этот пожар. Ее влекло на улицу.
Город захватила стихия разрушения. В котельной Политехнического собора сожгли выкопанный в Царском Селе труп Распутина. На улицах ловили полицейских и убивали на месте. В августе 1917 года Ахматова пишет из Слепнева в Петроград М. Лозинскому: "... единственное место, где я дышала вольно, был Петербург. Но с тех пор, как там завелся обычай ежемесячно поливать мостовую кровью граждан, и он потерял некоторую часть прелести в моих глазах" 60.
23 марта были организованы похороны 180 неизвестных - невостребованных в моргах. Это была общегородская траурная демонcтрация, в которой приняло участие более полумиллиона человек. Хоронили на Марсовом поле 16*. Когда в 1918 году в условиях полной разрухи возводился памятник на Марсовом поле из гранитных плит разобранной ограды небольшого сада около зимнего дворца со стороны Адмиралтейства, Н. П. Анциферов, известный историк Петербурга, записал: "Петрополь превращается в Некрополь".
В газете "Воля народа" 5 ноября 1917 года в очерке "Красный гроб" М. М. Пришвин писал: "... Я спрашивал, почему хоронят в красных гробах и откуда это взялось и для чего это нужно? Мне отвечали, что во время Французской революции хоронили убитых, завертывая их в красную материю, и, значит, нам непременно нужно хоронить человека в красном гробу. Хоронили и пели дурной перевод Марсельезы: "Вставай, поднимайся, рабочий народ!"
Смутно в душе я это предчувствовал всегда: разве так просто небо голубое, а земля покрыта зеленым ковром и молодые одеваются в светлое, а старые в темное, на свадьбу приходят в цветном, на похороны - в трауре. Я предчувствовал, что красное так не пройдет, рано или поздно взовьются красные горы и, увидев их, сойдут с ума и актеры и публика... В марте был радостный день, когда уже замолкли выстрелы и все вышли в этот веселый солнечный день на улицу, смотрели, как сжигали на кострах деревянные гербы и короны. Еще не было газет, все тосковали по слову. Тогда показалась на Невском тележка, доверху нагруженная книжками в зеленой обложке. Все бросились ее покупать и разошлись по домам. Говорили: "Самая теперь интересная книжка". Книжка эта была "История Французской революции". Книжку прочли, рассказали ее своими словами в миллионах собраний. Актеры разобрали себе роли, и началось представление на русской сцене пьесы о человеке, созданном Французской революцией" 61.
В революционные дни февраля 1917 года пришел к Ахматовой на Выборгскую сторону А. В. Анреп. Позже он описал эту встречу: "... Улицы Петрограда полны народа. Кое-где слышны редкие выстрелы. Железнодорожное сообщение остановлено. Я перешел Неву по льду, чтоб избежать баррикад около мостов. Помню, посреди реки мальчишка лет 18-ти, бежавший из тюрьмы, в панике просил меня указать дорогу к Варшавскому вокзалу..." Ахматова удивилась его приходу: "Как, Вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах!" Она волновалась, пишет Анреп, и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни. "Будет то же самое, что было во Франции, во время великой революции, будет, может быть, хуже" 62. Аналогии с событиями 1789 года во Франции возникали у многих. Но Ахматова предвидела, что может быть и хуже, еще кровопролитнее. Она не ошиблась.
12 апреля 1918 года газета "Воля народа" напечатала стихотворение Ахматовой, которое особенно любил Блок:
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
От русской Церкви отлетал,
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид".
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
В этих стихах впервые появилась тема выбора. Это был отклик на ее личную судьбу, которая еще не раз искушала ее, и каждый раз у нее был один и тот же ответ. А многие дорогие ей люди уехали за границу.
Первый из окружения Ахматовой покинул Россию Б. Анреп. Сказав примечательную фразу: "Я люблю покойную английскую цивилизацию разума, а не религиозный и политический бред" 63, - он уехал в Англию. Там он прожил долгую жизнь и был художником-мозаичистом 17*.
Ты - отступник: за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну...
Да, не страшны ни море, ни битвы
Тем, кто сам потерял благодать.
Попросил ты тебя поминать.
Очень долго она считала, что покинувший Россию теряет благодать. Разлука с Б. В. Анрепом была тяжелым переживанием Ахматовой.
Ее лирические стихи, передающие внутреннее состояние героини, неразрывно связаны с дорогим ей городским пейзажем.
Как ты можешь смотреть на Неву,
Как ты смеешь всходить на мосты?..
Я недаром печальной слыву
С той поры, как привиделся ты.
Скоро будет последний суд.
И малиновые костры,
Словно розы, в снегу цветут.
Возможно, "последний суд" или просто "суд" - образ, навеянный Фемидой, богиней правосудия, скульптурой, украшающей арку, связавшую Сенат и Синод, по обеим сторонам которой стоят бронзовые ангелы. Их крылья, если смотреть от Невы, своими острыми черными углами врезаются в небо.
"Белая стая". Это третий сборник стихов Ахматовой. Он появился на книжных прилавках Петрограда в сентябре 1917 года "... сборник появился при еще более грозных обстоятельствах (чем "Четки" - И. В.). Транспорт замирал - книгу нельзя было послать даже в Москву, она вся разошлась в Петрограде. журналы закрывались, газеты тоже... Голод и разруха росли с каждым днем" 64, - пишет Ахматова. И все же издательство "Гиперборей" работало. Тираж 2000 экземпляров вскоре разошелся, и это было показателем того, что несмотря на растущую разруху и надвигающийся голод, культурная жизнь города не замирала и Ахматова играла в ней заметную роль. Уже тогда она не представляла для себя возможным оторваться от родины, родного города, родного языка.
История не знает сослагательного наклонения или, как сказал Иосиф Бродский: "Жизнь - это улица с односторонним движением". Трудно представить, кем была бы для нас Ахматова, как бы она состоялась, сделай она другой выбор.
С первых дней войны в городе проходили многочисленные благотворительные мероприятия. Благотворительная деятельность соответствовала общественной морали. Известно, и это не раз вспоминала Ахматова, что Блок ходил по семьям мобилизованных, чтобы оказать им помощь. Это были вечера, лотереи, аукционы в пользу раненых, семей, лишившихся кормильцев, сирот. Ахматова однажды проезжала по Невскому, когда у Гостиного двора разыгрывался такой аукцион. Она остановила извозчика, сняла с пальца золотое с бриллиантом кольцо, отдала и поехала дальше. Она часто выступала с чтением своих стихов на благотворительных вечерах. Они бывали в Тенишевском училище (Мохова ул., дом 35), в зале Городской думы на Невском, в Академии художеств. На одном из таких, видимо предреволюционных, вечеров "в пышном доме графа Зубова" ее присутствие запечатлел в стихах Георгий Иванов:
За окном, шумя полозьями,
Гаснул, как в туманном озере,
Петербург незабываемый.
... Абажур зажегся матово
Предсказала мне Ахматова:
"Этот вечер вы запомните" 65.
В том же 1917 году Мандельштам заезжал за Ахматовой на Выборгскую сторону, и они ехали на извозчике "по невероятным ухабам революционной зимы, среди знаменитых костров, которые горели чуть ли не до мая, слушая неизвестно откуда несущуюся ружейную трескотню. Так мы ездили на выступления в Академию художеств в пользу раненых" 66, - пишет Ахматова в своих "Листках из дневника".
оппозиционных партий, нещадно раскачивавших хрупкую лодку новой государственности и действовавших откровенно по принципу: чем хуже, тем лучше, никакой стабильности появиться не могло.
Левыми силами делалось все возможное для дискредитации нового режима. Власть со стоящими перед ней задачами явно не справлялась. В своем дневнике 1 сентября Н. Пунин записывает: "Вот он, революционный город в годину бедствий, - голодный, развратный, испуганный, выползший, могучий и нелепый... Когда идешь, толкаясь между всеми этими буржуа, распоясанными солдатами, бесчисленными торговцами, уставившими лотки на самых панелях, проститутками и маклерами, мимо хвостов у табачных лавок, мясных, хлебных - невидимо везде ползет сплетня. нет класса и нет звания, которое мешало бы спекуляции" 67.
Положение в Петербурге было тяжелее, чем в других городах, чем в Москве. Лев Шестов пишет из Москвы А. Ремизову: "Как-то вы там устраиваетесь в этом ужасном положении? И в Москве трудно, но не так все-таки, как у вас. А еще предстоящая эвакуация... Правда, мне не верится, что немцы придут к вам. Они не меньше нас замучались. Но все-таки страшно" 68. Слух об эвакуации не оправдался, а письмо отправлено 25 октября 1917 года, в день, когда левым силам удалось сломать не сумевший утвердиться новый режим.
В России произошли хорошо нам известные события, свергнувшие страну с общеевропейского исторического пути и приведшие впоследствии к тоталитаризму в его худшей форме.
16* Долгие годы Марсово поле называли Площадью жертв революции, пока в послевоенные годы, наконец, не поняли, что жертвами были представители свергнутого класса, и площади вернули ее историческое название. Когда была демонтирована ограда садика у Зимнего дворца, ее чугунную часть перевезли за Нарвскую заставу, а цокольную - плиты розового гранита - доставили на Марсово поле. Памятник был сооружен по проекту архитектора Руднева. Тогда же на торцовых камнях высекли слова А. В. Луначарского. В 1957 году в центре памятника был зажжен Вечный огонь.
17* Через много лет в большой композиции, посвященной ХХ веку, он увековечил образ Ахматовой в одной из мозаичных фигур, выложенных в Лондонской национальной галерее, назвав ее "Сострадание".
59. Ахматова А. Соч. Т. 2. С. 428-429.
60. Цит. по: Найман А. Славный конец бесславных поколений. М., 1999. С. 478.
62. Анреп Б. О черном кольце // Литературное обозрение. 1989. № 5. С. 61.
63. Там же.
64. Ахматова А. Соч. Т. 2. С. 238.
65. Иванов Г. Собр. соч.: В 3-х т. Т. 1. М., 1993. С. 362.
67. Наше наследие. 1998. № 47. С. 82.