Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество:
Крымский Ахматовский научный сборник. -
Вып. 3. - Симферополь: Крымский Архив,
2005. - C. 3-22.
Мифоборчество и мифотворчество Анны Ахматовой
Тема, сформулированная в названии доклада, очень обширна и сложна, даже если ее существенно ограничить.
Я не буду говорить об использовании и преломлении в поэтическом творчестве Анны Ахматовой традиционных мифологических сюжетов и образов; не коснусь и "Поэмы без героя" - грандиозного мифа о "Серебряном веке", созданного Ахматовой и досконально проанализированного в блестяще защищенной, но пока еще не изданной кандидатской диссертации Н. И. Крайневой. Это отдельные, большие, можно даже сказать, неисчерпаемые темы.
Не буду подробно говорить и о самом чудовищном из мифов об Ахматовой, мифе, который был создан в 1946 году а Агитпропе ЦК ВКП(б) по прямому указанию Сталина [1] и навалился невыносимой тяжестью не только на саму Ахматову, но и на духовную жизнь всей страны. Это была клевета - злобная и агрессивная разновидность мифа, к тому же клевета официальная, насаждавшаяся принудительно в школах, вузах и в печати, верить в которую было обязано все население страны.
Против этой злобной и абсурдной клеветы и травли Ахматова была беззащитна. Ее тяготили не только издевательства и лишения, которым она была подвергнута, но и абсурдность положения, в которое она была поставлена. Она стремилась найти смысл, установить глубинные связи между собственной судьбой и роковыми событиями, происходившими в мире в эти первые послевоенные годы.
Выход из абсурда она нашла в создании собственного мифа или антимифа, в котором визит к ней поздней осенью 1945 года английского историка и философа Исайи Берлина послужил не только причиной гонений на нее, но и одной из причин "холодной войны" между ее несчастной родиной и западным миром [2].
Чтобы противостоять абсурдной действительности и претворить ее в исполненную глубокого смысла поэзию новых, написанных в эти годы строф "Поэмы без героя" и трагедии "Сон во сне", понадобился посредник - сотворенный миф, в который уверовала сама Ахматова и в который она безуспешно пыталась заставить поверить второго героя этого мифа - сэра Исайю Берлина при их встрече в Лондоне в 1965 году.
Не коснусь я и той атмосферы загадочности, игры, домашнего мифотворчества, которой Ахматова любила окружать себя в повседневном общении, в беседах с иностранцами и с молодыми поэтами, посещавшими ее в последние годы. Об этом, пожалуй, лучше, проникновеннее всех сумел рассказать в своих недавно опубликованных воспоминаниях покойный Виктор Борисович Кривулин [3].
Речь в докладе пойдет преимущественно о тех мифах и легендах, которые в изобилии возникли и продолжают возникать в литературе и в читательском восприятии вокруг личности Анны Ахматовой, ее творчества, ее биографии.
Таковы легенды о начале ее литературной деятельности в 1910-е годы, об ее взаимоотношениях с Н. С. Гумилевым и другими современниками. Эти легенды творились преимущественно авторами мемуаров, изданных при жизни Ахматовой, главным образом в русском Зарубежье, а затем переходили и в первые исследовательские труды об ее жизни и творчестве, написанные зарубежными литературоведами. С этими легендами Анна Ахматова, как известно, настойчиво боролась. С отечественными авторами ей тогда полемизировать не приходилось по той причине, что в советской печати ее биографию и творчество по-прежнему окружал заговор молчания. Хотя стихи ее с начала 1960-х годов широко публиковались, и осенью 1965 года вышел в свет сборник "Бег времени", но первые после 40-летнего перерыва очерки ее творчества, написанные Ефимом Семеновичем Добиным [4] и Алексеем Ильичей Павловским [5], были изданы только в год ее смерти - в 1966 году.
Наибольший интерес представляют, конечно, автобиографические и мемуарные легенды, которые создавала сама Ахматова, нередко в противовес чужим легендам или мифам, и которые теперь биографам Ахматовой часто бывает трудно разграничить с реальными фактами ее биографии.
И, наконец, это - бесчисленные легенды, домыслы и вымыслы, захлестнувшие современную литературу об Ахматовой, бороться с которыми приходится уже нам - хранителям духовного наследия Анны Ахматовой, исследователям ее творчества и жизненного пути.
Трудности освещения этих вопросов видятся мне прежде всего в том, что занимаясь проблемами мифоборчества и мифотворчества, приходится касаться не только текстов сотворенных мифов и легенд, но и личности творцов и героев этих мифов, побудительных причин и целей их создания и ниспровержения. А это требует не только безусловного такта, но и глубокого понимания психологии, чего нам - филологам и историкам, не получившим фундаментального психологического образования, но дерзающим тем не менее вникать в биографию своих героев, часто мучительно недостает.
Употребление понятий миф и легенда применительно к автобиографической и мемуарной литературе нового времени требует определенных оговорок. Ясно, что эти понятия фигурируют здесь не в их основном, а в переносном смысле. Не буду вдаваться в возможные споры о различии понятий миф и легенда. Буду условно употреблять их как синонимы [6].
В отличие от художественного вымысла, без которого вообще невозможна литература и который в принципе может не иметь никакого отношения к действительности, миф, создаваемый поэтом, биографом, мемуаристом, находится в сложных взаимоотношениях с творчеством и биографией автора и с окружающей его действительностью.
Мифы и легенды проще, убедительнее и часто правдоподобнее действительности, прекраснее или, напротив, ужаснее ее. Они всегда несут четкий, определенный смысл, противостоя в этом отношении хаотической, случайной и лишенной глубокого смысла эмпирической реальности.
Именно поэтому мифические представления быстро и широко распространяются в читательской среде, а исследования, основанные на фактах, чаще всего остаются уделом узкого круга специалистов. Чтобы объяснить, как все было в действительности, надо истратить очень много слов. Мифическое представление можно сформулировать в одной броской фразе. Реальность часто тонет в подробностях и случайностях. Миф решительно отбрасывает их.
В качестве примера можно привести получившую широкое распространение легенду о причинах разрыва Анны Ахматовой с Владимиром Георгиевичем Гаршиным летом 1944 года. Для возникновения этого ложного и примитивного, но в своей простоте "правдоподобного" мифа о том, что В. Г. Гаршин, не дождавшись возвращения Ахматовой из Ташкента, женился на "молоденькой медицинской сестре", оказалось достаточно нескольких слов, вскользь брошенных плохо осведомленной в этой истории Маргаритой Алигер [7]. А для того, чтобы развеять этот миф, понадобилась длительная, настойчивая работа сотрудницы Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме Татьяны Сергеевны Поздняковой по собиранию и интерпретации всех источников, относящихся к этой истории. Только после выхода в 2002 году книги "Петербург Ахматовой: Владимир Георгиевич Гаршин" можно сказать, что мы знаем теперь, как развивались сложные и полные глубокого смысла отношения между Анной Ахматовой и В. Г. Гаршиным.
В начале 1960-х годов до Ахматовой стали доходить в изобилии появлявшиеся тогда в русской зарубежной печати воспоминания современников о годах ее молодости. Среди них были как мемуары профессиональных литераторов - Сергея Маковского [8], Георгия Иванова [9], так и воспоминания лиц, далеких от литературы - вдовы старшего брата Гумилева Дмитрия - Анны Андреевны Гумилевой (урожд. Фрейганг) и соседки Гумилевых по тверскому имению Слепнево Веры Алексеевны Неведомской.
Эти мемуары значительно отличались друг от друга по степени участия и осведомленности авторов в литературной жизни Серебряного века, по авторской позиции и даже по жанру. С. К. Маковский занимал в литературной и художественной жизни начала века одно из ключевых мест (он был основателем и редактором журнала "Аполлон", авторитетным художественным критиком, а впоследствии одним из главных творцов мифа о "Серебряном веке" русского искусства и поэзии). В своих мемуарных очерках, объединенных в книге "На Парнасе Серебряного века", С. Маковский дал широкую и в целом правдивую картину петербургской культурной жизни 1910-х годов.
Георгий Иванов, бывший в 1910-е годы начинающим поэтом, в написанных легким пером беглых зарисовках, вошедших в его книгу "Петербургские зимы", напротив, сознательно мешал правду с вымыслом. Он сам охотно признавался, что в его очерках 25% процентов правды и 75% вымысла. Его воспоминания принадлежали к тому жанру модернистской литературы, в котором правда и вымысел причудливо перемешивались, мифологизация применялась как осознанный прием, призванный придать описываемым людям и событиям особую яркость и выразительность за счет подчеркивания одних черт и отсеивания других, не нужных для реализации художественного замысла автора.
Воспоминания Анны Гумилевой-Фрейганг [10] и Веры Неведомской [11] вообще не претендовали на какие-либо литературные достоинства. Их авторы просто писали обо всем, что сохранилось в их памяти - факты вперемешку со слухами и сплетнями....
Теперь для нас все эти мемуары в их совокупности, при всей несопоставимости их литературных достоинств и личности их авторов, - важные свидетельства интеллектуальной атмосферы и быта предреволюционных лет. Но совсем по-другому отнеслась к ним Анна Ахматова.
В ее глазах все эти разнородные мемуарные источники объединяла прежде всего одна общая черта: в них уделялось чрезмерное внимание ее личным отношениям с Николаем Гумилевым, судить о которых, по убеждению Ахматовой, авторы не имели морального права. Ахматова была глубоко возмущена неэтичным и попросту бесстыдным вторжением мемуаристов в их личную жизнь.
Попытки мемуаристов связно описать сложные взаимоотношения Гумилева и Ахматовой, исходя из отрывочных и неполных сведений, которыми они располагали, и сугубо внешних личных впечатлений, неминуемо приводили к искажению и мифологизации этих отношений, с чем Ахматова мириться не желала.
То, что для С. Маковского или Г. Иванова было лишь частностью, одним из эпизодов в их повествованиях, для Анны Ахматовой было самым главным, определившим и ее общую оценку этих мемуаров, и даже общую оценку личности мемуаристов. Мемуары Георгия Иванова она называет "смрадными", а его самого "неграмотным и бездельным хулиганом", оболгавшим весь "Серебряный век"; писания Маковского характеризует как "маразматический бред", а Анну Гумилеву, Веру Неведомскую и Ирину Одоевцеву именует просто "дементными старухами".
Справедливости ради надо отметить, что в распоряжении Ахматовой оказалась не книга воспоминаний Маковского "На Парнасе Серебряного века", в которой дана в общем взвешенная, хотя и не лишенная ошибок, характеристика отношений Гумилева и Ахматовой, а написанный им перед самой смертью очерк "Николай Гумилев по личным воспоминаниям", опубликованный в 1962 году по-французски в переводе Жоржа Нива в парижском журнале "Cahiers du monde russe et sovietique".
Этот вариант воспоминаний Маковского оказался настолько апокрифичным, что при повторном издании этого очерка уже в русском оригинале в нью-йоркском "Новом журнале" в 1964 году из него были изъяты некоторые наиболее одиозные места. В их числе и особенно возмутившее Ахматову утверждение, будто бы она в 1913 году поселила у себя в Царском Селе возлюбленную Гумилева (имелась в виду Татьяна Викторовна Адамович) и даже уступила ей свою комнату.
Однако Ахматова крайне резко возражала и против других, куда более безобидных утверждений. Иногда, даже соглашаясь по существу с тем или иным высказыванием мемуариста, она продолжала гневно клеймить автора этого высказывания. Так, например, процитировав рассказ Веры Неведомской о том, что Гумилев в 1911 году в Слепневе "ездить верхом, собственно говоря, не умел, но у него было полное отсутствие страха", Ахматова соглашается, что да, мол, в Слепневе не умел, но позднее на фронте научился [12]. И тут же называет это совершенно беззлобное замечание Неведомской "наглым улюлюканьем" [13]. Подобные примеры убедительно свидетельствуют о том, что Ахматова не просто оспаривала те или иные свидетельства мемуаристов, но отрицала само их моральное право высказываться о ней и Гумилеве.
Несомненно, одной из главных причин негодования Ахматовой было то, что авторы публиковавшихся за границей мемуаров и статей имели полную свободу писать все, что считали нужным, но вспоминали преимущественно то, что Ахматовой представлялось пустяками, мелкими житейскими подробностями или даже анекдотами, а сама Ахматова, знавшая правду о своем раннем творчестве, о творчестве Гумилева и Мандельштама, об их взаимоотношениях больше и глубже, чем кто бы то ни было, жила в условиях несвободы и не могла вступить в открытую полемику с зарубежными авторами.
Но наряду с этими главными и совершенно ясными причинами, были и причины сугубо личные, не всегда нам теперь понятные. Были какие-то болевые точки, прикосновение к которым вызывало у Анны Андреевны особенно бурную реакцию. Так, например, она охотно повествовала о мучительной ревности, которую испытывали к ней Николай Гумилев или Владимир Шилейко. Но малейший намек мемуариста на то, что и она в свою очередь могла испытывать это в общем-то вполне естественное чувство, вызывал у нее неукротимый гнев, расценивался ею как злобная клевета.
Глубокое возмущение у Ахматовой вызвало чересчур доверчивое, некритическое использование сведений из названных мемуаров в предисловии Глеба Струве к первому тому Собрания сочинений Гумилева, изданного в 1962 году в США [14]. Это было фактически первое в мире относительно полное собрание его сочинений, сам факт издания которого, казалось бы, должен был обрадовать Ахматову, как и всех почитателей творчества Гумилева. Однако Ахматова отнеслась и к этому изданию резко отрицательно. Она внимательнейшим образом проштудировала предисловие и примечания к изданию, обратила внимание на многочисленные фактические ошибки и неточности, отметила недостаточную осведомленность автора в биографии Гумилева. Но суть ахматовской критики заключалась не в этих частных замечаниях. Ахматова решительно отвергла традиционную концепцию творчества Гумилева, берущую начало от рецензий Брюсова и Вячеслава Иванова на его первые сборники и отразившуюся в предисловии Струве, и постаралась дезавуировать все использованные им источники сведений, в частности все упоминавшиеся выше мемуары. У Ахматовой была своя концепция эволюции поэтического творчества Гумилева, неразрывно связанная с собственной концепцией развития их личных отношений. Эта двуединая концепция сводилась к следующим основным положениям:
1. Неверно считать Гумилева учеником Брюсова и подражателем французских "проклятых поэтов"; главное в его ранней поэзии - не подражательность, не книжность, не экзотика, а живое чувство.
2. Основное содержание его лирики вплоть до 1913 года - "ожесточенная борьба с тем, что было ужасом его юности - с его любовью"; героиня их не вымышленный персонаж, а вполне конкретная женщина - именно она - Анна Андреевна Горенко-Гумилева-Ахматова.
Решительность и страстность, с которыми Ахматова отстаивала эту концепцию, отбрасывая все тексты и факты, которые в нее не укладывались, также сближали ее концепцию скорее с мифологическим построением, чем с историко-литературной полемикой. При непредвзятом подходе можно было бы отметить, что ахматовская трактовка лирики Гумилева существенно смещала акценты и дополняла традиционную концепцию важными фактами, которые никому, кроме Ахматовой, не могли быть известны, но отнюдь не опровергала воспринятые Г. Струве традиционные представления об эволюции поэтического творчества Н. Гумилева.
Лишенная возможности выступить со своими опровержениями в печати, Ахматова стремилась использовать все доступные ей способы, чтобы дезавуировать отвергаемые ею труды зарубежных мемуаристов и исследователей. Она не только заносила свои чрезвычайно резкие возражения на страницы записных книжек, но и старалась ознакомить с ними как можно более широкий круг друзей и посещавших ее зарубежных литературоведов.
ложь и клевету там, где в действительности имели место лишь добросовестное заблуждение, легкомыслие или неосведомленность.
Ярость - другое слово здесь трудно подобрать, - с которой Анна Ахматова отвергала, что называется "с порога" все, что Сергей Маковский и Георгий Иванов, Вера Неведомская, Ирина Одоевцева или Анна Гумилева-Фрейганг писали о ней, о Гумилеве и Мандельштаме, не всегда легко понять и объяснить.
Вместе с тем мне кажется важным подчеркнуть, что всю эту полемику Анна Ахматова вела исключительно в "нижнем слое" своего литературного творчества - на страницах записных книжек и в частных беседах. Ни малейшего отголоска этих споров она не допустила в святая святых - в свою поэзию.
Настойчиво и яростно полемизируя с мемуаристами, посмевшими коснуться болевых точек ее поэтической и личной биографии, Ахматова пыталась и теоретически обосновать свою непримиримую позицию. Упрекая авторов мемуаров в некомпетентности, бестактности, неточностях и ошибках, она вместе с тем предъявляла порой к мемуарной литературе такие требования, которые уместно предъявлять не к литературному жанру, а лишь к научному исследованию.
Совершенно справедливое требование критического отношения к источникам соседствовало на страницах Записных книжек Ахматовой с категорическим запретом пользоваться всеми упомянутыми выше воспоминаниями как источниками. "В них нет ни одного слова правды", - настойчиво повторяла она.
Объективных мемуаров, как известно, не бывает. Субъективность, индивидуальный взгляд на описываемых людей и события - органическое свойство мемуарного жанра. Именно этим они и ценны. Вместе с тем в мемуарах неизбежны неточности и пробелы, вызываемые несовершенством человеческой памяти. Употребление в воспоминаниях прямой речи персонажей, против чего так решительно возражала Ахматова, также является общепринятым, вполне допустимым литературным приемом. Вряд ли можно найти мемуары, в которых не приводилась бы прямая речь. Цитировала в своих воспоминаниях прямую речь Гумилева, Мандельштама, Модильяни и сама Ахматова.
Полемика с зарубежными авторами послужила для Ахматовой стимулом самой взяться за мемуары.
Яростное мифоборчество Ахматовой было неразрывно связано с ее настойчивым мифотворчеством.
Казалось бы, что Ахматова, так нетерпимо относившаяся к неточностям и ошибкам мемуаристов, к мифологизации ими ее облика и биографии, сама в своих автобиографических и мемуарных очерках должна была бы сообщать исключительно достоверные и точные сведения. На поверку оказывается, что это не так. Многие ее воспоминания насквозь мифологизированы.
Не совсем понятно, например, почему или с какой целью Ахматова мифологизировала в автобиографических записках историю своей семьи. Мы вообще очень мало знаем о ее детстве, юности, семейном окружении. По всей вероятности, реальная родословная представлялась ей слишком прозаической, и она романтизировала ее.
Многие генеалогические сведения, которые А. Ахматова сообщила в автобиографических записках или поведала собеседникам, в частности Л. К. Чуковской и Аманде Хейт, на поверку оказываются легендарными. Не было у Анны Андреевны ни "бабушки-татарки", ни предков - морских разбойников; предки ее по материнской линии - симбирские дворяне Ахматовы не были потомками хана Ахмата и княжеского титула никогда не носили; мать Ахматовой не училась на Бестужевских курсах, а ее крестный отец Герасим Романенко не убивал военного прокурора Стрельникова. Стрельникова, как известно, застрелил в 1882 году в Одессе по приговору "Народной воли" Николай Желваков, который, кстати, был близко знаком с сестрой отца Ахматовой - Евгенией Антоновной Горенко (по мужу - Арнольд). А Романенко, хотя и привлекался к дознанию как член "Народной воли", но никакого отношения к этому террористическому акту не имел [15].
Нам теперь не так уж важно, действительно ли мать Ахматовой была знакома в Одессе с Верой Фигнер и даже принимала какое-то участие в подготовке покушения на царя (что вполне возможно, но документально не подтверждено). Гораздо важнее, что народовольцы сохраняли в представлении Ахматовой свой романтический ореол. Она без тени осуждения, но, напротив, с гордостью говорила об участии матери в народовольческом движении. От этих представлений, характерных для значительной части российской интеллигенции, Ахматова не отказалась и в поздние годы, когда писала автобиографические заметки.
Трудно с уверенностью сказать, какие из семейных преданий Анна Андреевна получила по наследству от родителей, а какие создала cама. Важно подчеркнуть, что ее автобиографические легенды не являются разрозненными и случайными, а выстраиваются в определенную систему и, главное, в отличие от ее мифоборческих выступлений, тесно переплетаются с ее поэтическим творчеством.
Очень точными и проницательными представляются мне слова Аманды Хейт, возможно, подсказанные ей самою Ахматовой, о том, что "если бы она потеряла способность превращать сырье своей жизни в поэтическую биографию, то оказалась бы сломленной хаотичностью и трагедийностью происходившего с ней" [16]. И это касается не только поэтического творчества, но и автобиографической прозы поэта. Да и странно было бы ожидать, чтобы поэт в стихах творил свою поэтическую легенду, создавал облик своего лирического героя и одновременно в прозе их разрушал. Поэтому и в автобиографической прозе Ахматовой многое порою оказывается "как в поэзии", а не "как в жизни".
Поэзия, таким образом, влияет на автобиографию поэта. Не менее значительны примеры, когда события личной жизни ведут к переработке текста поэтических произведений. Напомню лишь, как вследствие разрыва с Владимиром Георгиевичем Гаршиным Ахматова подвергла решительной переработке текст "Поэмы без героя". "Светлый слушатель темных бредней" превратился в "Темного слушателя светлых бредней" [17].
Не свободны воспоминания Ахматовой от фактических ошибок и в таких вопросах, которым сама она придавала первостепенное значение. Приведу лишь один пример. В своих заметках "К истории акмеизма" Ахматова писала: "Чтобы говорить об акмеизме, следует твердо усвоить, когда он появился на свет". И далее подробно описывала то заседание "Цеха поэтов", на котором был провозглашен акмеизм: "Я отчетливо помню то собрание Цеха (осень 1911, у нас в Царском), когда было решено отмежеваться от символистов. С верхней полки достали греческий словарь <...> и там отыскали - цветение, вершину. Меня, всегда отличавшуюся хорошей памятью, просили запомнить этот день" [18]. По всей вероятности, Ахматова точно запомнила и описала обстоятельства провозглашения акмеизма, но в дате она, безусловно, ошиблась. До ноября 1912 года ни в столичной периодической печати, широко и заинтересованно обсуждавшей события литературной жизни, ни в дневниках и письмах современников - участников или свидетелей этих событий - не встречается никаких упоминаний об акмеизме. Единственное исключение - недатированное письмо Гумилева к Ахматовой, которое по содержанию можно уверенно датировать июнем 1912 года. "Кажется, земные наши роли переменятся, - писал Гумилев, - ты будешь акмеисткой, я мрачным символистом". Из этого можно сделать вывод, что с начала лета до поздней осени 1912 года понятие "акмеизм" существовало лишь в домашнем, семейном обиходе Гумилева и Ахматовой. А провозглашен он был, должно быть, осенью 1912 года на одном из заседаний "Цеха поэтов", когда эти заседания возобновились после летнего перерыва. И, будучи провозглашен, акмеизм сразу же сделался притчей во языцех. Отклики на его провозглашение немедленно появились и в печати, и в дневниках и переписке современников.
Однако ошибочная дата, освященная авторитетным свидетельством Ахматовой, оказалась некритически усвоена позднейшими авторами, писавшими об акмеизме, превратилась в устойчивый литературоведческий миф [19].
Мифологические построения, созданные Анной Ахматовой, невозможно объяснить лишь ошибками памяти. Мифологизация нередко была результатом ее сознательной авторской установки. Она стремилась создать в своих воспоминаниях светлые образы поэтов, трагически погибших и замалчиваемых советским литературоведением, прежде всего - Николая Гумилева и Осипа Мандельштама.
Думаю, что права была Э. Г. Герштейн, когда она, анализируя воспоминания Ахматовой о Мандельштаме ("Листки из дневника"), подчеркивала, что "они были изначально задуманы как тенденциозная вещь" [20], что Ахматова сознательно связала себя нравственным обязательством идеализировать образ Осипа Мандельштама. Вплоть до того, что назвала "безупречными" его показания на следствии при первом аресте, хотя знала, что Осип Эмильевич сообщил следователям имена всех, кому он читал свою сатиру на Сталина, за которую и был арестован, в том числе имена самой Ахматовой и Льва Гумилева.
Можно отметить и случаи, когда Ахматова сознательно мифологизировала свою автобиографию не только в мемуарной прозе, но и в официальных документах. Таким примером могут служить автобиография и личная карточка члена Союза писателей, собственноручно заполненные Ахматовой 15 июня 1952 г., в один из самых мрачных периодов ее жизни. В этих документах указано: "Фамилия, имя, отчество - Ахматова Анна Андреевна; литературный псевдоним - нет; дата рождения - 1893 год; место рождения - Ленинград" [21]. Пользуясь любимым выражением Ахматовой, во всех этих сведениях "нет ни одного слова правды". Зачем понадобилось Ахматовой сообщать о себе такие ложные данные? Думается, потому, что далее в автобиографии она была вынуждена написать: "Исторические постановления ЦК ВКП(б) о литературе и искусстве дали мне возможность критически пересмотреть мою литературную позицию и открыли мне путь к патриотической лирике". Написать эти вздорные слова от своего собственного имени Ахматова просто не могла себя заставить. И она пишет их как бы от лица совсем другой женщины, которая родилась в другое время, в другом месте, фамилию Ахматова носит с рождения, а псевдонима не имеет.
Отступя немного в сторону, приведу еще один пример, когда источником биографической легенды может явиться некритически, слишком доверчиво воспринятый официальный документ. Несколько лет назад живущий в Швейцарии краевед - генеалог Иван Иванович Грезин обнаружил в метрической книге Женевской православной Крестовоздвиженской церкви запись о рождении старшей сестры Анны Андреевны - Инны. В этой записи сказано: "рождена 1884 года декабря 5-го Инна Андреевна Горенко. Родители ее: лейтенант Андрей Антонович Горенко и законная жена его Мария Григорьевна Горенко, рожденная Васильева" [22].
получила при крещении редчайшее в то время имя его будущей жены? Концы не сходятся с концами!
развода с первой женой и брака со второй, с паспортом, в котором в качестве его законной супруги была вписана первая жена - Мария Григорьевна. Инна Эразмовна, таким образом, путешествовала под чужим именем. Это имя оказалось вписано и в метрическую запись о рождении Инны Андреевны.
Напомню, что и полтора года спустя в послужном списке, составленном 24 июня 1886 г., было указано, что лейтенант А. А. Горенко "женат первым браком на дочери умершего капитана Васильева девице Марии Григорьевне", и Андрей Антонович собственноручно заверил этот список: "читал и верно" [23].
В этих случаях расхождение между живой жизнью и фиксирующими эту жизнь официальными документами объяснялось сложной жизненной ситуацией, из которой впоследствии Андрей Антонович Горенко сумел каким-то образом найти выход.
Характерной особенностью автобиографической и мемуарной прозы Ахматовой является четкое, лишенное нюансов разделение большинства ее персонажей на положительных и отрицательных. Такое разделение (идеализация или демонизация) свойственно именно мифу, а отнюдь не традиционной психологической прозе или мемуаристике.
чувств и переживаний. Впрочем, ведь и в поздней лирике Ахматовой тонкая психологическая нюансировка нередко уступает место четкости и однозначности раскрытия экзистенциональных состояний лирической героини перед лицом смерти, одиночества, забвения, преследований, клеветы. Недаром она писала в "Северных элегиях": "Меня, как реку, суровая эпоха повернула..."
Своим друзьям Ахматова охотно прощала то, за что сурово осуждала тех, кого считала своими врагами. Так, она писала о Мандельштаме, имея в виду, в частности, его мемуарную книгу "Шум времени": "Он вспоминать не умел, вернее, это был у него какой-то иной процесс, <...> который несомненно близок к творчеству" [24]. Но разве не за то же самое она жестоко обличала Георгия Иванова?
Пожалуй, характеристики только двух главных героев мемуарной прозы Ахматовой - Блока и Пастернака - сохраняют амбивалентность.
Анна Ахматова всегда считала Бориса Пастернака величайшим лириком современности и высоко ценила его дружбу. Это ее отношение оставалось неизменным и независимым от каких бы то ни было жизненных и житейских обстоятельств. Но при этом она крайне отрицательно отнеслась к его роману "Доктор Живаго", который Пастернак считал главным делом своей жизни, и горько упрекала его за недостаточное, как ей казалось, внимание к творчеству поэтов-современников. Это неоднозначное отношение к творчеству и к личности Пастернака нашло предельно сгущенное и откровенное выражение в наброске "Путь Пастернака", опубликованном в 1998 году [25].
Особое место в поэтическом творчестве Анны Ахматовой и в ее биографическом мифе занимает "Блоковская легенда". Сама Ахматова в поздние годы употребляла термин "легенда" применительно к истории своих отношений с Блоком в узком и сугубо отрицательном смысле, как синоним "сплетни", "нелепого вымысла", "чудовищных слухов" об ее "романе" с Блоком, существование которого она решительно отрицала. Опровержению этой "легенды" в значительной степени посвящены ее известные "Воспоминания об Александре Блоке", озаглавленные в одном из вариантов "Как у меня не было романа с Блоком". "Из чего была состряпана легенда, - писала она, - просто ума не приложу, но что она нравилась, и ее хотели, это несомненно" [26].
"короткое, звонкое имя", "мой знаменитый современник" (к тому же живущий не где-нибудь, а "на левом берегу Невы") воспринимались тогдашними (и более поздними) читателями как почти не завуалированные указания на Блока. Печатая эти стихи в сборнике "Четки", она не могла не учитывать неизбежности такого читательского восприятия. По-видимому, тогда оно не противоречило творческим намерениям автора, авторской установке. Строфы "Поэмы без героя", содержащие мифологизированный, демонизированный образ Блока (как бы в ответ на демонизацию Блоком образа Ахматовой в известном мадригале 1913 года) только поддерживали в глазах читателей эту трактовку.
Но в конце жизни Ахматову стало глубоко возмущать примитивное стремление нового поколения читателей и даже литературоведов сводить истоки ее лирической поэзии к сугубо личным переживаниям. И она стала предпринимать усилия, чтобы укрыть обстоятельства своей личной жизни от слишком пристального внимания.
Крайне прискорбным и, к сожалению, все расширяющимся явлением стала в последние годы нещадная и безбрежная мифологизация облика и творчества Анны Ахматовой в средствах массовой информации. Сплошь и рядом эта мифологизация находится на грани, а то и за гранью пошлости и клеветы. Речь идет не об отдельных ошибках, а о сознательной тенденции "сбросить кумиров с пьедестала" на поругание толпе. Я уже приводил подобные примеры в статье "О некоторых тенденциях в современном ахматоведении", напечатанной в прошлом году во 2-м выпуске Крымского Ахматовского научного сборника "Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество". Не буду повторяться.
Ясно, что этим тенденциям надо противостоять. Удачным и заслуживающим подражания примером такого противостояния является, на мой взгляд, опубликованная в том же выпуске Ахматовского сборника отповедь Г. М. Темненко на пошлую статью В. Недошивина, опубликованную "Литературной газетой" к 115-летию со дня рождения Анны Ахматовой.
В разграничении фактов и легенд вижу я основную задачу "Летописи жизни и творчества Анны Ахматовой" [27], над которой я работаю с 1994 года и которая, наконец-то, кажется, близится к завершению.
В. К. Катиной [28], В. А. Милодана [29], Т. В. Мяздриковой [30], С. М. Шевченко и П. М. Ляшука [31], которые буквально по крупицам, на основе изучения государственных и частных архивов, обследования кладбищ, опроса свидетелей устанавливают точные факты биографии Анны Ахматовой и ее семейного окружения. Очень грустно было узнать о неожиданной кончине Веры Константиновны Катиной, так много сделавшей для изучения обстоятельств жизни Ахматовой в Евпатории в 1905-1907 годах и увековечения ее памяти.
Мифы и легенды, склубившиеся вокруг того или иного поэтического имени, в каком-то смысле не менее интересны и не менее показательны для понимания творчества поэта и читательского восприятия его поэзии, чем точно установленные биографические факты. Однако для понимания личности и творчества поэта необходимо все-таки отделить легенды и вымыслы от действительных фактов.
Закончить свой доклад мне хотелось бы теми же словами, которыми я закончил свой доклад здесь же в Симферополе в 2001 году. Мы еще очень многого не знаем о крымском (а также и киевском) периоде жизни Анны Горенко, когда она формировалась как личность, превращаясь в поэта Анну Ахматову. Недостаточно еще изучены местные архивы, местная периодическая печать, которые могут пролить дополнительный свет на обстоятельства жизни молодой Ахматовой. Не выявлены семейные архивы ее многочисленных родственников - Горенко, Змунчилло, Вакаров, Демьяновских, Тимофиевичей, Арнольдов или хотя бы остатки этих архивов. На эту перспективную область исследований мне и хотелось бы вновь обратить ваше внимание.
Примечания
1. См. Ежелев А. Душное лето 46-го. Как принималось постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград" // Известия. - 1988. - 21 мая. - № 42. - С. 3.
3. Анна Ахматова: Последние годы. - СПб., 2001. - С. 11-34.
4. Добин Е. С. Поэзия Анны Ахматовой (Первое десятилетие) // Русская литература. - 1966. - № 2. - С. 154-174; Он же. "Поэма без героя" Анны Ахматовой // Вопросы литературы. - 1966. - № 9. - С. 63-79.
6. Подробнее см.: Черных В. А. Блоковская легенда в творчестве Ахматовой // Серебряный век в России. - М., 1993. - С. 275-298.
8. Маковский С. К. На Парнасе Серебряного века. - Мюнхен, 1962. - Переиздание: М., 2000.
9. Иванов Г. Петербургские зимы. - Нью-Йорк, 1952. - Переиздание: СПб., 2000.
10. Гумилева А. Николай Степанович Гумилев // Новый журнал. - 1956. № 46. - С. 114-124. - Переиздание: Николай Гумилев в воспоминаниях современников. - М.,1990. -С. 111-130.
11. Неведомская В. Воспоминания о Гумилеве и Ахматовой // Новый журнал. - 1954. - № 38. - С. 182-190. - Переиздание: Николай Гумилев в воспоминаниях современников. - С. 151-159.
13. Там же. - С. 625.
14. Гумилев Н. С. Собр. соч. В 4 т. Т. 1. - Вашингтон, 1962.
15. Подробнее см.: Черных В. А. Родословная Анны Андреевны Ахматовой // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. - 1992. - М., 1993. - С. 71-84. Перепечатано в кн.: Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Симферополь, 2001. - С. 3-28.
16. Хейт А. Поэтическое странствие. Дневники, воспоминания, письма А. Ахматовой. - М., 1991. - С. 21.
18. Записные книжки Анны Ахматовой. - С. 612.
19. Подробнее см.: Серебряный век в России. - С. 288-291.
20. Герштейн Э. Г. Мемуары. - СПб., 1998. С. 416.
21. См.: Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. Часть IV. - М., 2003. - С. 87.
23. См.: Там же. - С. 17.
24. Ахматова А. А. Сочинения. - М., 1990. - Т. 2. - Изд. 2-е. - С. 198.
25. Наше Наследие. - 1998. - № 45. - С. 57-59.
26. См.: Серебряный век в России. - С. 276.
28. Катина В. К. "Живу в Евпатории в доме Пасхалиди" // Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Научный сборник. - Симферополь, 2001. - С. 42-45; Она же. Севастопольские дачи семьи Анны Ахматовой и семьи А. Л. Бертье-Делагарда // Там же. Вып. 2. - Симферополь, 2004. - С. 14-17.
29. Милодан В. В поисках севастопольских адресов // Слава Севастополя. - 1989. - 12 февр.
30. Анна Ахматова на Гераклейском полуострове. - Севастополь, 2003.
31. Шевченко С. М., Ляшук П. М. Род Горенко в Севастополе. Новые данные к родословной Анны Ахматовой // Отечественные архивы. - 2003. - № 4.