Недавно вышедшей переписке Владимира Казимировича Шилейко с Анной Андреевной Ахматовой и Верой Константиновной Андреевой1 предпослано предисловие Вяч. Вс. Иванова «Три судьбы». Предисловие начинается так: «Согласившись написать несколько вступительных слов к этой книге, я испытываю некоторую неловкость. Здесь собраны документы, относящиеся к жизни трех людей, связанных друг с другом сложным узлом эмоциональных, поэтических, научных и житейских отношений. Это – великий русский поэт Анна Ахматова, замечательный востоковед Владимир Шилейко (второй муж Ахматовой, к тому времени с ней расставшийся или, скорее, расстававшийся) и последняя жена Шилейко — специалист по истории западноевропейского искусства Вера Андреева. В конце развертывающейся в книге трагедии Шилейко совсем молодым — тридцати девяти лет от роду — умирает от чахотки, после чего его ненапечатанные рукописи постепенно пропадают…» (Шилейко 2003, 5).
К тому времени с ней расставшийся или, скорее, расстававшийся… — и прочитывается продолжение …но так и не расставшийся. Продолжение задается контекстной неоднозначностью чередования видов причастия: несовершенный вид расстававшийся может быть истолкован в плоскости и реального (континуальность процесса расставания–развода) и виртуального (результативность)2. К последнему значению парадоксальным образом приводят как раз реалии: 8 июня 1926 года состоялось решение Народного Суда Хамовнического района Москвы о расторжении брака между Ахматовой и Шилейко, так что формально окончательное расставание состоялось. Следуя заданному предисловием Вячеславом Всеволодовичем самоограничению, мы не будем вторгаться в область личного, однако оставляем за собой право обращаться к стихам, которые, как известно, рассказывают лучше. Стихи принадлежат Ахматовой, и привели к ним некоторые наблюдения над письмами Шилейко Вере Андреевой в Москву3, касающиеся, в частности отражения в них петербургского пейзажа, точнее, локуса, к которому эти пейзажи привязаны (в кругу известной темы петербургского текста).
Локус этот в описаниях Шилейко столь же характерен для обозначения Петербурга (литературно узнаваем), сколь и ограничен. Точка отсчета и центр — дом Шилейко — плоское обширное пространство между водой («главной рекой», Невой) и условной terra ferma. Пейзаж фронтален, т. е. описан по оппозиции перед (домом)/за (домом). Ориентиры по отношению к дому — Марсово поле спереди и Нева сзади. Оппозиция слева/справа никак не представлена. Между тем пейзаж левой стороны (если смотреть от Мраморного дворца на Марсово поле) особенно значим: это площадь перед Троицким мостом, где стоит памятник Суворову, а далее влево, через Лебяжью канавку, — Летний сад, ограниченный параллельно Фонтанкой. Из записей Ахматовой (список адресов, составленный ею самою) известно, что квартира Шилейко была угловая, и одно окно выходило «на Суворова» (соответственно «через него» на Летний сад): «Мраморный дворец (одно окно — на Суворова, другое — на М<арсово> Поле. 20-е годы. (Кварт<ира> Шилейко — он в Москве). Туберкулез» (Ахматова 1996, 663)4. Фонтанка и Фонтанный Дом — локус для Шилейко особо отмеченный. Там он жил, когда был преподавателем у детей графа П. С. Шереметева, и там жила Ахматова: «Петербург. Фонтанка, 34. Фонтанный Дом Шер<еметевых>…(не считая короткие отъезды, прожила 35 л<ет>» (Ахматова 1996, 662). Мраморный дворец — Фонтанный Дом были для обоих частым маршрутом. Возможно, этим подсознательно объясняется пропуск «левого фланга» в письмах Шилейко в Москву.
В полном виде этот пейзаж «складывается» в двух стихотворениях Ахматовой. Первое — «Летний сад», датированное 9 июля 1959 г. 5
Я к розам хочу — в тот единственный Сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
Мне мачт корабельных мерещится скрип.
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
Любуясь красой своего двойника.
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.
А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.
И все перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
Редкое для поздней Ахматовой «просветленное», в том числе колористически, стихотворение. Примечательно, что ощущение светлого и даже яркого, включающего и цвет, и свет, несомненно, но оно нигде не дано прямо, как это ожидалось бы, т. е. через соответствующие эпитеты. Единственное цветовое прилагательное употреблено в том контексте, где цв?та оно в строгом смысле как раз и не обозначает, а обозначает время года, точнее, летние месяцы с максимальной длиной светового дня: белые ночи. Цветовая гамма поддерживается даже не относительными прилагательными, а существительными6. Это прежде всего свет, перламутр, яшма перламутровый и яшмовый)7. Далее розы и лебедь; вообще говоря, они могут быть и темными (лебедь — черным), но внутренняя форма слова и устойчивое семантическое клише подсказывает розовый и белый (здесь уже цвет). Белый цвет угадывается и в (беломраморных) статуях. Другое косвенное указание на цвет — временн?е: лето, светлое и теплое время года, Оно содержится и в самом названии сада и, соответственно, стихотворения, — Летний, и в душистой тиши лип — время цветения лип (конец июня — июль; время подтверждается и датой написания стихотворения); здесь же и укрыты и зеленый с желтым (листва и цветы лип).
На этом фоне совершенно не замечается некоторый сбой во времени и в идилличности пейзажа: статуи под невской водой, скрип корабельных мачт между липами отсылают к наводнениям, т. е. к событиям, во-первых, драматическим, а, во-вторых, приуроченным к осени и, следовательно, к темному времени года, ср. знаменитые наводнения, от которых пострадал Летний сад: 10 сентября 1777 года, 7 ноября 1824 и 23 сентября 1924 года; свидетельницей последнего была Ахматова8.
Это замечание можно было бы считать чересчур буквалистским (Ахматова говорит о Летнем саде вообще, а не о Летнем саде летом), если бы липы в не отсылали к другому стихотворению. Оно звучит с «Летним садом» в унисон и одновременно «в контраст», и оба они дополняют друг друга, составляя единый пейзаж. Это стихотворение «Опять подошли "незабвенные даты"…» с Мраморным дворцом и Марсовым полем.
В «Беге времени» оно дано в «усеченном» варианте, топографические приметы города минимизированы (вода, мосты) и вынесены в паратекст (указание места написания):
Опять подошли «незабвенные даты»,
И нет среди них ни одной не проклятой.
Но самой проклятой восходит заря…
Я знаю: колотится сердце не зря —
От звонкой минуты пред бурей морскою
Оно наливается мутной тоскою.
На прошлом я черный поставила крест,
Чего же ты хочешь, товарищ зюйд-вест9,
Что ломятся в комнату липы и клены,
Гудит и бесчинствует табор зеленый
И к брюху мостов подкатила вода? —
И все как тогда, и все как тогда.
16 июня 1945
Ленинград. Фонтанный дом
Унисонное звучание стихотворений определено прежде всего размером: (четырехстопный амфибрахий) с краткими, двустрочными строфами (в «Летнем саде» с мужскими рифмами, в «Датах» нечетные строфы с женской рифмой, четные с мужской). Говорить о семантическом ореоле ахматовского амфибрахия, как и о его структуре, на материале только этих двух стихотворений, конечно, было бы неосторожно. Однако две составляющих несомненны: (прошлое)10 и движение, подчеркнутое ритмической «стремительностью». В зачине «Летнего сада» Я к розам хочу глагол хотеть подразумевает не столько нейтральное желание прийти, сколько настойчивое желание (стремление) оказаться сейчас же, чудесным образом перенестись в «единственное место», столь же реальное и постоянное, где лучшая в мире стоит из оград, сколь и призрачное, наполненное движением бродящих по нему теней. В этом смысле в хотеть появляется значение движения. В «Датах» угрожающая стремительность движения подчеркнута глаголами колотится, ломятся, подступила, угадывается в гудит и бесчинствует «Летнего сада» и липы и клены «Дат» противопоставлены по признаку покой/движение (тишь/бесчинствующий табор зеленый)12.
Контрастное звучание создается разными цветовыми и световыми гаммами. В «Датах» это ощущение темных (несмотря на зарю), мрачных тонов, именно ощущение, поскольку, как в «Летнем саде» белый, так и здесь определяющий эпитет черный употреблен метафорически: На прошлом я черный поставила крест. Мрачный колорит домысливается из бури, ветра, наводнения; предрассветное время также может означать темноту. В этом контексте зеленый воспринимается в гамме темного, а чистоте и яркости красок «Летнего сада» противопоставлена мутность колорита «Дат» (мутная тоска).
Ахматова дала косвенное указание на связь обоих стихотворений своим намерением включить их в цикл «Белые ночи». Как нередко бывает, ахматовские указания заставляют задуматься. Что, кроме точной даты написания (в «Беге времени» указан только год, при этом 1944), может связать «Даты» с белыми ночами? Возникает и вопрос об июньском наводнении (морской буре): почему оно, как и в «Летнем саде», приурочено к белым ночам? Возможно, существуют свидетельства об этом необычном для июня явлении — не более или менее обычный подъем воды, а именно наводнение, — но нам, по крайней мере, они неизвестны.
Зато известны бродившие вокруг строфы. В. Я. Виленкин собрал их в своей книге по всем имевшимся в его распоряжении автографам как «самый яркий пример благодатного, но, по-видимому, нелегко давшегося поэту отсечения (с одновременным совершенствованием сохраняемого текста)» (Виленкин 1987, 132–134). Зная ахматовскую технику, можно с основанием предполагать, что речь идет не только о работе над стихом, но и о шифровке. Как всегда, маскируются слишком прямые указания на адресата и одновременно создается возможность переадресовки, обобщений и т. п. 13 Для нас особенно существенны строки с топографическими указаниями:
Все ясно — кончается злая неволя,
Сейчас я пройду через Марсово поле,
Там пью я с тобой ледяное вино.
Мы заняты странным с тобой разговором,
Уже без проклятий, уже без укоров…
Там я попрощаюсь с тобою навек,
Мудрец и безумец — дурной человек.
(ГПБ, № 112)
Эти топографические указания не могут не привести к теме Шилейко14. Особо отмеченным месяцем «незабвенных дат» для Ахматовой был, как известно август (правда, жизнь ее была такова, что месяцеслов мог быть и значительно шире). Можно высказать предположения, что июнь был отмечен разводом с Шилейко15 (18 июня он обвенчался с В. К. Андреевой). По свидетельству Лукницкого, 8 июня А. А. отозвалась на это событие так: «Сегодня развод. <…> Приятное чувство… Мне приятно разводиться…». В последующую же неделю она постоянно возвращается к этой теме и «старается разговорами о посторонних вещах, об искусстве и т. д., чтением — отвлечься от тягостных дум о Шилейко. Однако они пересиливают…» (цит. по: Шилейко 2003, 71–74).
Наша цель ни в коем случае не биографический комментарий или такого рода «установление истины», которое сейчас, к сожалению, вошло в моду. Повторим, что мы следуем линии предисловия Вяч. Вс. Иванова (не касаться личного) и остаемся в пределах анализа текста. Напомним, что мы стремимся восстановить полный пейзаж, видимый из угловой квартиры (служебного флигеля) Мраморного дворца, включающий Летний сад и Марсово поле, и тем самым, (условно) соединить оба разбираемых стихотворения в одно. Некоторые основания для этого есть.
В ахматовской записной книжке № 3 на обороте 5-го листа переписано стихотворение «Летний сад», с пометой «9 июля 1959. Ленинград». Порядок записей свидетельствует о том, что это было сделано в конце ноября 1959 года. Сразу после стихотворения в скобках идет следующий текст:
(Было: А в Мраморном крайнее пусто окно,
Там пью я с тобой ледяное вино,
И там попрощаюсь с тобою навек,
Мудрец и безумец — дурной человек.)
(Записные книжки 1996, 43)
Что может значить помета было (кроме, конечно, указания на вариант)? Стихотворения разделены почти пятнадцатью годами, и «Летний сад», в котором явственно звучит тема примирения с прошлым и с врагами, которые, как и друзья, уже за Флегетоном«Дат». Морская буря и гудящие, бесчинствующие липы и клены, которые ломятся печальным обломком) и душистая тишь царственных лип, которой аккомпанирует скрип корабельных мачт. Диссонанс этой картины с прощанием с (кем бы он ни был) и злой неволей очевиден. Время разъединило эти стихотворения. В «Беге времени» Ахматова поместила более поздний «Летний сад» первым и на дистанции от «Дат», из которых изъяла все топографические реалии, которые могли бы служить биографическим путеводителем; обиды, справедливые или несправедливые, страстность или пристрастность — все это было и ушло16.
* Статья написана при поддержке гранта РГНФ 03-03-00220.
1. Она опубликована сыном Шилейко Алексеем Владимировичем в книге "Владимир Шилейко. Последняя любовь. Переписка с Анной Ахматовой и Верой Андреевой и другие материалы" (М., 2003), далее (Шилейко 2003).
2. Ср. подобную, также связанную с причастием и уже давно отмеченную, смысловую неоднозначность/неопределенность в стихотворении Ахматовой "Я всем прощение дарую…"; она построена на чередовании единственного и множественного числа: Меня предавших в лоб целую, / А не предавшего в уста
3. Этому посвящена наша статья "Последние годы В. К. Шилейко: между Москвой и Петербургом (Ленинградом)". (In: Pietroburgo capitale della cultura russa. Петербург столица русской культуры. Salerno: Universit? degli studi di Salerno, 2004, 177-192.). Тема настоящей заметки в указанной статье заявлена, а здесь раскрыта, хотя и далеко не исчерпывающим образом.
4. Едва ли не единственный случай "указания на угол" прочитывается в следующем, характерном для Шилейко "погодном пейзаже": "Сегодня морозный солнечный день, но Нева стоит почти вровень с берегами. На Марсовом поле, перед моим окном, возводят деревянную башню. За другим окном 7 ноября должно гореть искусственное солнце, но оно еще не взошло" (2 ноября 1927) (Шилейко 2003, 188).
5. Так в: (Ахматова 1976, 252) (с указанием места - Ленинград), (Ахматова 1996, 43). В (Ахматова 1965, 412) 1959, без указания дня и месяца. Но см. запись Л. К. Чуковской 3 октября 1953: "Вот упомненные речи: <…> - Ленинград этим летом был прекрасный. Я к нему привыкла, всяким его видела, но таким - никогда. Весь в розах и маках. Летний сад великолепен, Но там за мной идет такая вереница теней…" (Чуковская 1997а, 73).
6. Ср. ту же технику у Кавафиса (об этом см., в частности: Цивьян Т. В.: Из заметок о поэтике Кавафиса. Колористика Кавафиса // Язык. Личность. Текст. Сборник статей к 70-летию Т. М. Николаевой. М.: Языки славянских культур, 2005, 697-707).
гранитная ваза перекликающаяся с яшмой и по материалу, и по цвету, который входит в общую теплую розово-красную гамму. Ваза из розового эльфдальского порфира, стоит у Карпиева пруда, на стороне противоположной Неве и Летнему дворцу Петра I. Ваза и дворец в стихотворении обозначают, среди прочего, два пространственных ориентира Летнего сада, соответствующие входам в него с противоположных сторон (от Пантелеймоновского моста и от Невы) и тем самым определяющие направление движения: шествие теней
8. Некое указание на "время текста", возможно с биографическим подтекстом. Следует уточнить относящийся к этому моменту адрес Ахматовой: "Фонтанка. С О. А. С<удейкиной> - несколько месяцев (наводнение)" (Ахматова 1996, 663).
9. Юго-западный ветер, приносящий наводнения.
10. Но ср. хотя бы посвященное Блоку амфибрахическое (с чередованием 4-х и 3-хстопного амфибрахия) стихотворение, предположительно 1960 г.: "И в памяти черной пошарив, найдешь…". Хотя, конечно, память
11. Способы выражения идеи движения в обоих стихотворениях (лексический, синтаксический, семантический, метрический уровень) - самостоятельная и обещающая быть весьма интересной тема.
12. Точности ради, напомним, что "Даты" имеют помету Фонтанный или Шереметевский Дом: соответственно, - это липы и клены Шереметевского сада и та самая комната, в которую смотрит старый клен в "Поэме без героя".
13. Что касается точного указания на событие - дважды повторенное , - то оно может быть столь же неопределимым, сколь и тающая, как тогда, снежинка в "Первом посвящении" к Поэме. "Ося знает" был уклончивый ответ А. А. на настойчивый вопрос Н. Я. Мандельштам. Пока предположения остаются на уровне интертекста (см. анализ Р. Д. Тименчика). Впрочем, может быть, таково и было намерение Ахматовой.
14. К этому строки из посвященного Шилейко стихотворения Лозинского (1916): (он) … (цит. по: Шилейко 1999, 14). В определенном смысле, ахматовская характеристика Шилейко звучит как отместка за прозвище Акума, данное ей Шилейко, но, как можно думать, разъясненное Пуниным, см. в его письме Ахматовой из Японии: "…когда я немного познакомился с японским языком, мне твое имя "Акума" стало казаться странным; думалось, оно должно иметь значение. Я спросил одного японца <…> он <…> сказал: - это значит злой демон, дьяволица, если принять женский род и наше понимание. Очевидно, Вольдемар знал смысл этого слова…" (цит. по: Чуковская 1997а, 102-103).
15. Ср. в одном из вариантов "Дат" (ГПБ, № 73):
Я все заплатила, до капли, до дна.
…
16. Хотя можно предполагать, что тема Шилейко оставалась болезненной до конца жизни Ахматовой. В январе 1964 г. "внезапно осенила ее идея составить цикл, посвященный Шилейко, "Черный сон"…" (Чуковская1997б, 164). В записной книжке Ахматовой последних месяцев ее жизни ("Пишу в Ботк<инской> больнице в Москве. 30 янв<аря 1966>"), во фрагменте воспоминаний о Лозинском и о триумвирате Лозинский, Гумилев и Шилейко написано: "(О шилейкинском чаромутии не берусь судить). <…>. Оба, Лоз<инский> и Гум<илев>, свято верили в гениальность третьего (Шилея) и, что уже совсем непростительно, - в его святость. Это они (да простит им Господь) внушили мне, что равного ему нет на свете…" (Ахматова 1996, 701, 702, 703).
Ахматова, Анна: 1976, Стихотворения и поэмы, Ленинград.
Ахматова, Анна: 1965, Бег времени, Москва-Ленинград.
Виленкин, В.: 1987, В сто первом зеркал, Москва.
Чуковская, Лидия: 1997, Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962, т. 2. Москва.
Чуковская, Лидия: 1997, Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966, т. 3. Москва.
Шилейко, В.: 1999, Пометки на полях. Стихи. С. -Петербург.