Федотов О. И.: Сонеты Анны Ахматовой как цикл

Вестник Московского Университета. Сер. 9. Филология. 1998. № 4

Сонеты Анны Ахматовой как цикл

В рецензии на стихи Надежды Львовой Анна Ахматова писала: "Мне кажется, что Н. Львова ломала свое нежное дарование, заставляя себя писать рондо, газеллы, сонеты. Конечно, и женщинам доступно высокое мастерство формы, пример - Каролина Павлова, но их сила не в этом, а в умении полно выразить самое интимное и чудесно-простое в себе и окружающем мире. А все, что связывает свободное развитие лирического чувства, Всё, что заставляет предугадывать дальнейшее там, где должна быть одна неожиданность, - очень опасно для молодого поэта. Оно или пригнетает его мысль или искушает возможностью обойтись совсем без мысли"1. Эти строки написаны в 1913 г. Критику было 24 года, на два больше, чем критикуемому и в том же году ушедшему из жизни "молодому поэту". Знаменательно, что именно в это же время Ахматова сама обратилась к одной из наиболее влиятельных поэтических форм серебряного века - к сонету - форме, к которой она особого пристрастия не питала по причинам, изложенным выше.

Первый свой сонет Ахматова написала в ответ на присланное в письме стихотворение Бориса Садовского "Анне Ахматовой" ("К воспоминаньям пригвожденный..."), опубликованное в ноябре того же года в "Нижегородском листке". Ответ Ахматовой, видимо, не предназначался для печати, скорее всего это был экспромт на дарственном экземпляре "Четок". Причины обращения к сонетной форме могут подсказать, с одной стороны, традицию сонетов-посланий, имевшую широкое хождение среди символистов и акмеистов, и, с другой стороны, своеобразную строфику стихотворения-корреспондента; три шестистишия, живо напоминающие терцетную часть сонета (Абб ААб), причем во всех трех рифмующиеся созвучия идентичны. Отсюда, - можно предположить, я образ "шести свечей", зажигаемых "при луне новорожденной". Не случайно Ахматова вынесла эти строки в эпиграф и обыграла их именно в терцетной части своего сонета:

Как хорошо, что есть
В мире луна и шесть
Вами зажженных свеч!
Думайте обо мне,
Я живу в западне
И боюсь неожиданных встреч... 2

Как предполагает Р. Д. Тименчик, недоумение, которое явственно слышится в начале первого сонета Ахматовой, можно объяснить критическим выступлением В. Садовского против участников Цеха поэтов. Незадолго до описываемого эпизода он опубликовал в газете "Русская молва" статью "Аполлон-сапожник", подписанную псевдонимом "Мимоза". Удивление могло вызвать также и само содержание стихотворного послания, написанного ночью, во время бессонницы, и посвященного не слишком знакомой, к тому же замужней женщине3.

Так или иначе, но на исходе 1913 г. Ахматова написала свой первый сонет, мало озаботившись, однако, его строгими правилами: рифмы в катренах разные и вместо обязательного по традиции 6- или 5-стопного ямба 3-иктный дольник. Таким образом, изначально Ахматова пренебрегает сонетным каноном, который "заставляет предугадывать дальнейшее там, где должна быть одна неожиданность". Она смело подключается к линии развития свободного русского сонета, заданной тремя сонетами Пушкина 1830 г. "Суровый Дант не презирал сонета...", "Поэту" и "Мадонна". Об осознанном равнодушии поэта к каноническим строфам прозорливо писал в 1914 г. Н. В. Недоброво, статью которого сама Ахматова считала "лучшим из всего, что о ней было когда-либо написано": "Наблюдения над формою ее стихов внушают уверенность в глубоком освоении ею и всех формальных завоеваний новейшей поэзии и всей, в связи с этими завоеваниями возникшей чуткости к бесценному наследству действенных поэтических усилий прошлого. Но она не пишет, например, в канонических строфах"4.

Своеобразным продолжением сонетной инициации Ахматовой стало стихотворение "Уединение", написанное в 1914 г. в Слепневе. Классические очертания сонета угадываются в нем столь же смутно, несмотря на отказ от нетрадиционной метрики: 5-стопный ямб не в силах скомпенсировать отсутствие привычной графики, т. е. по сути дела сегментации на катрены и терцеты; катрены, кроме того, рифмуются автономно, на четыре рифмы, а терцетная часть подозрительно напоминает три срифмованных попарно двустишия.

Зато в содержательном плане это один из самых "репрезентативных" сонетов Ахматовой5. В свернутом виде он содержит в себе практически все лейтмотивы ее последующего сонетного творчества. Здесь и образная доминанта дома-западни, фигурирующая в 9 сонетах из 16, и ассоциативно связанный с ней мотив птицы, конкретно - голубя, клюющего с руки пшеницу, и всегда благосклонные к лирической героине "ветры северных морей" (ср. "Ива", "Мужество", "Приморский сонет" и особенно "Запад клеветал и сам не верил..."), и, наконец, божественное расположение Музы, смуглой рукой дописывающей недописанную страницу. Нельзя не отметить, что прямой номинацией, значимым отсутствием лейтмотива либо отрицательной номинацией в антонимических парах или, наконец, амбивалентной номинацией представлений, характеризующих пространственно-временные координаты и доминирующие стихи-символы поэтического мира А. Ахматовой, в данном стихотворении охвачено 10 единиц, всего на одну меньше максимального их количества в 6-м стихотворении цикла "Черный сон", написанном семь лет спустя.

"этимологически оправданную анаграмму слова АКМЭ"6, а сам Мандельштам примерно в это же время воскликнул: "Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания⁷.

Так много камней брошено в меня,
Что ни один из них уже не страшен.
И стройной башней стала западня,
Высокою среди высоких башен.

"Взгляни, как злобно смотрит камень...", 1907), у Ахматовой осложнен и переосмыслен по ассоциации с мифом о женщине, осужденной на побивание камнями за прелюбодеяние, и по линии развития метафоры: камни, брошенные в лирическую героиню, обернулись материалом для строительства "стройной башни", в которую чудесным образом превратилась "западня" (вспомним, в первом сонете:

"Я живу в западне..."

отсюда - парадоксальная благодарность "строителям", содеявшим зло во благо, сопоставимая в типологическом плане с лермонтовской "Благодарностью".

Два следующих сонета, появившиеся в 1921 г., развивают заявленную в "Уединении" тему трагической любви, имевшую поистине всепоглощающее значение в лирике ранней (да, пожалуй, и зрелой) Ахматовой. Поэтому они легко вступают в циклические отношения с лирическими пьесами, ничего общего с сонетами не имеющими. Так, сонет "Тебе покорной? Ты сошел с ума!.." входит в цикл "Черный сон", где кроме него еще пять стихотворений одного с ним тематического ряда. Стихи, вошедшие в цикл, создавались в промежутке между 1913 и 1921 гг.; связующим их стержнем явились в основном перипетии брака А. Ахматовой с Вольдемаром Шилейко, который распался весной 1921 г. Таким образом, замыкающий цикл сонетов можно сравнить с финальным аккордом исчерпавшей себя любви и одновременно с мостом, перекинутым через паузу между первой и второй сериями в ахматовской сонетиане. С другой стороны, именно в этом сонете, как уже отмечалось, максимальное количество ключевых лейтмотивов - 11. Довольно строго выдержан он и 9 формальн ом отношении, особенно в катренной части, хотя в терцетах графика маскирует фактически английский (шекспировский) вариант (не 3 + 3, 4 + 2).

Оба сонета 1921 г. отличаются стилистической раскованностью, мало согласующейся с обычной для сонета торжественностью, величавостью тона. Начальная строка каждого их них моделирует ситуацию интимного бытового диалога; "Тебе покорной? Ты сошел ума!..", "А, ты думал - я тоже такая..." - это как бы реплики в ответ на оставшуюся "за кадром" фразу. Впрочем, полный сценарий эллиптически запечатленного любовного поединка читается без труда, чему в немалой степени способствует общий контекст ахматовской лирики "Вечера", "Четок" и "Белой стаи". С другой стороны, трудно не согласиться с Г. Гуковским, что строки:

Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенным чадом... -

это клятвы Демона... 8 Налицо резкий стилистический контраст.

Самый строгий по форме сонет Ахматовой "Художнику" ("Мне все твоя мерещится работа...") в составе книги "Тростник" появился в 1924 г., в период творческой депрессии, навязанной поэту политической ситуацией. Его составляют два катрена перекрестной рифмовки, как положено, на две рифмы и два терцета на три рифмы французской конфигурации; размер - канонический - 5-стопный ямб. Видимо, этот сонет, завершающий процесс канонизации данной жанрово-строфической формы, в общем контексте ахматовской сонетианы представляет своеобразный центр системы, характеризующийся эталонными параметрами как с формальной, так и с содержательной точек зрения. В его тексте среднее число лейтмотивных номинаций - 7, но в их наборе самые частотные: дом "свод преображенный"), путь ("в беспамятстве ищу твои следы"), сон ("тончайшая дремота"), амбивалентно жар / прохлада ("Чтоб оступился мой постылый жар"), разлука глаза ("И раскаленные смежая веки, / Там снова обрету я слезный дар"). Сонет опосредованно подключается к идейно-тематическому комплексу и общей эстетической атмосфере самого правильного из пушкинских сонетов "Поэту". Однако Ахматова привносит в традиционную тему творчества свою ноту, оживляя ее пафосное звучание детальной проработкой пейзажа и поэтизацией любовного томления. Это был последний сонет ранней Ахматовой.

Далее последовала пауза з 15 лет, прежде чем в 1939-1942 гг. форма сонета вновь дала о себе знать новой серией из шести произведений, внутреннее единство которых естественно и органично спаяно модальностью памяти о "прохладной детской молодого века", о томящемся в застенках сыне, о "питерских сиротах", погибших под бомбежками блокадного Ленинграда. В полном соответствии с осознанно избранной миссией:

А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена,

"хищная память" поэта находит кратчайший путь к цели через сонет, ажурные конструкции которого рифмуются с графически четкими решетками петербургских парков, с "лопухами и крапивой" Царского Села, с "прозрачным профилем... за стеклами карет" "красавицы тринадцатого года" и не в последнюю очередь с содержанием собственных сонетов, созданных в "те баснословные года".

Первоначальное название и жанровое обозначение "Реквиема" выразились формулой "Цикл тридцатых годов"9. Много позднее появилось и новое название, и осознание того, что цикл стихов сплавился в единое целое - поэму.

В беседе с критиком Д. Хренковым в ноябре 1965 г. А. А. поделилась любопытными соображениями о специфике развития современной поэмы: "В представлении многих поэма как жанр очень канонизирована. А с поэмой происходят вещи поразительные. Вспомним первую русскую поэму "Евгений Онегин". Пусть нас не смущает, что автор назвал ее романом. Пушкин нашел для нее особую 14-строчную строфу, особую интонацию. Казалось бы, и строфа, и интонация, так счастливо найденные, должны укрепиться в русской поэзии. А вышел "Евгений Онегин" и вслед за собой опустил шлагбаум. Кто ни пытался воспользоваться пушкинской "разработкой", терпел неудачу. Даже Лермонтов, не говоря уже о Баратынском. Даже позднее Блок - в "Возмездии". И только Некрасов понял, что нужно искать новые пути. Тогда появился "Мороз Красный Нос". Понял это и Блок, услыхав на улицах Петрограда новые ритмы, новые слова. Мы сразу увидели это в его поэме "Двенадцать". Это же следует сказать о поэмах Маяковского... Я убеждена, что хорошую поэму нельзя написать, следуя закону жанра. Скорее вопреки ему..." 10.

Сама Ахматова также действовала вопреки "закону жанра", незаметно стирая грань между лирическим циклом и эпической поэмой. Здесь, как выяснилось, и пролегал магистральный путь обновления. "Реквием" объединил в своем составе стихотворения-главки, написанные в разное время в течение пяти лет (1935-1940); к ним позднее были присоединены эпиграф из стихотворения 1961 г. "Так не зря мы вместе бедовали..." и прозаическая преамбула "Вместо предисловия", датированная 1 апреля. Всего в полиметрической (полиструктурной) композиции "Реквиема" 17 блоков, из которых 5-стопным хореем написано 4 блока, причем в двух содержится по одному стиху 4-стопного хорея; 4-стопным хореем, 5-стопным ямбом и 3-стопным анапестом - по два блока; зольным дольником, 3-иктным дольником, 4-3-стопным ямбом, 4-стопным дактилем и прозой - по одному. В качестве доминирующих каденций выделяются двусложники (6 блоков хореических и 5 - ямбических), но рассредоточенные по главкам и неоднородные по стопности, они играют лишь роль интегрирующего фактора.

Для V главы Ахматова избрала "особую 14-строчную строфу" - сонет, правда, довольно существенно отклоняющийся от канона: отсутствием графической сегментации, нетрадиционным размером (4-3-стопный ямб), автономной рифмовкой в катренах. Причины обращения к сонетной форме в данном случае не очевидны. Единственное, за что можно "зацепиться", это уже упомянутая модальность памяти, сопровождающая ахматовский сонет: "близкая" память о сыне ("Ты сын и ужас мой") сопрягается с "дальней" памятью о муже (во второй главке "Муж в могиле, сын в тюрьме") и косвенным образом - о "прохладной детской молодого века" (в автобиографии: "1 октября 1912 года родился мой единственный сын Лев").

"Реквиема" оживляет в памяти идейно-тематические и эмоциональные ореолы раннего сонетного творчества Ахматовой, оборвавшегося 15 лет назад, правда, в преображенном виде. Образная доминанта дома ("Зову тебя домой") резко противополагается антидому - тюрьме, темнице. Тема пути в опосредованной номинации ("... следы / Куда-то в никуда"...) перерастает в символ роковой предопределенности судьбы ("И скорой гибелью грозит..."). В переосмысленном виде предстают мотивы разлуки, света и глаз "И прямо мне в глаза глядит / И скорой гибелью грозит / Огромная звезда").

Полную совместимость с художественной системой "Реквиема" обнаруживает безголовый сонет 1940 г. "С Новым годом! С новым горем!..". Как и в предыдущем случае, в центре стихотворения тема судьбы или, скажем так, все той же памяти, парадоксально обращенной... вперед:

И какой он жребий вынул
Тем, кого застенок минул?
Вышли в поле умирать.

"кого застенок минул", также обречены. Другая существенная особенность этого укороченного сонета - насыщенность лейтмотивными номинациями (8 единиц), причем снова большей частью - самыми частотными в системе ахматовской сонетианы.

Центр подсистемы III серии (сонеты 1939-1942 гг.), несомненно, составляют "Ива", "Тень" и "Надпись на книге "Подорожник""; написанные последовательно друг за другом, они развивают одну общую тему, с поразительной пластикой выраженную вступительной формулой первого из них:

А я росла в узорной тишине,
В прохладной детской молодого века.

Когда готовился сборник "Из шести книг", последняя хронологически, но первая композиционно (книги располагались в хронологической ретроспекции) была озаглавлена "Ива". Открывалась она, понятно, одноименным опрокинутым сонетом. Как видим, структурная аномальность "Ивы" мотивируется метафорой опрокинутого времени, т. е. времени, обращенного вспять.

"Человек меняется во времени. Где-то около пятидесяти лет все начало жизни возвращается к нему. Этим объясняются некоторые мои стихи 1940 ("Ива", "Пятнадцатилетние руки"), которые, как известно, вызвали упрек в том, что я тянусь к прошлому"11. В том же 1940 г. в качестве эпиграфа к "Решке" привлекается стих Т. -С. Элиота "In my begining is my end" ("В моем начале мой конец..."). Позднее в дневнике (1959-1962 гг.) появляется еще одна английская фраза: "My future is my past" ("Мое будущее - это мое прошлое"). Воскрешая свою царскосельскую юность, Ахматова посредством эпиграфа протягивает историческую ретроспективу еще глубже, в юность Пушкина. Из набора вполне условных деталей классицистического пейзажа в его стихотворении "Царское Село" она выхватывает деталь, дерзко предвосхищающую новый реалистический взгляд на мир; "... И дряхлый пук дерев", что соответствовало аналогичному перелому и в ее собственном творческом развитии:

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Почти дословное совпадение находим в "Иве": "Я лопухи любила и крапиву, / Но больше всех серебряную иву..." Ср. также описание дома Шухардиной на углу Широкой улицы и Безымянного переулка в Царском Селе, где проходили детские годы Ахматовой: летом он "пышно зарастал сорняками - репейниками, роскошной крапивой и великолепными лопухами (об этом я сказала в 40 году, вспоминая пушкинский "ветхий пук дерев")" (ГПБ) 12.

Знаком памяти, оживляющей серебряный и золотой века, отмечен сквозной в лирике Ахматовой образ серебряной (плакучей) ивы. Ср.:

Над вашей памятью не стать плакучей ивой...
("А вы, мои друзья последнего призыва...", 1942).


Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ.
Одичалые розы пурпурным шиповником стали,
И лицейские гимны все также заздравно звучат.
(Городу Пушкина, 2, 1957).


Прах легчайший не осенят...
("Словно дальнему голосу внемлю...", 1958)

В том же семантическом гнезде памяти содержится заглавная лексема написанного следом сонета "Тень". Посредством традиционного (из античной мифологии) образа воскрешаются: аура пикового для серебряного века 1913 года, известная петербургская красавица Саломея Николаевна Андроникова-Гальперн, героиня стихотворения О. Мандельштама "Соломинка" (поэт каламбурно обыграл ее имя, используя ласкательное прозвище Саломеи Николаевны в кругу друзей и, возможно, поговорку "утопающий хватается за соломинку...") и, с большой долей вероятности, автор этого стихотворения, в поэтическом словаре которого слово тень в указанном окказиональном значении представлено особенно густо (23 употребления, причем большая часть во втором периоде, т. е. в промежутке между 1916 и 1920 гг. - 11 употреблений; для сравнения в остальные четыре периода - от 3 до 6) 13.

"Надпись на книге "Подорожник"", с одной стороны, продолжает тему царскосельских лопухов и крапивы как символов отшумевшей молодой жизни, с другой стороны, репродуцирует соответствующее жанровое образование. "Надписи" у Ахматовой могут быть и сонетами, как в данном случае, и в "Ответе" (1913), и стихотворениями произвольной строфики, как, например, "Надпись на неоконченном портрете" (1912), "Надпись на книге" (1940), посвященная М. Лозинскому, "Надпись на портрете" (1943), "Надпись на книге" ("Из под каких развалин говорю...", 1959).

Вторичное обращение к сонетной форме в жанре надписи можно рассматривать как косвенную актуализацию прецедента 1913 г. В промежутке остается 1921 г., когда А. А. жила на улице Пестеля (Фонтанка, 18) ("А в глубине четвертого двора...") и готовила к печати книгу "Подорожник". Что касается того "таинственного художника", который фигурирует в отрицательном сравнении головного катрена, существует двоякое толкование этого образа: 1) книга "Подорожник" оформлялась художником М. В. Добужинским (1875-1957), стилистическая манера которого, по мнению комментатора двухтомника 1987 г. В. А. Черных, соответствовала духу "петербургской гофманианы"; 2) в романе Э. Т. А. Гофмана "Эликсир сатаны" главному герою постоянно является во сне и наяву таинственный посетитель-художник. Впрочем, одно толкование не исключает другого.

Прежде чем наступила очередная 16-летняя пауза воздержания от сонета, в 1942 г. был написан заключительный сонет III серии "Постучись кулачком - я открою...". Будучи составной частью цикла "Мужество", он содержит 8 лейтмотивных номинаций, не считая модифицированных деталей: вместо "смиренного подорожника" и "серебряной ивы" -

Принеси же мне ветку клена
травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил,

а вместо относительно редкой, но весьма существенной стихии моря - "горсточка чистой, / Нашей невской студеной воды". Как и все предыдущие сонеты, данный сонет несет на себе отпечаток доминирующей темы памяти. В обоих случаях, когда стихотворение публиковалось с посвящением, в нем фигурировало слово "Памяти мальчика, погибшего во время бомбардировки Ленинграда" // Родной Ленинград. Ташкент, 1942; "Памяти моего соседа, ленинградского мальчика Вали Смирнова" // Антология русской советской поэзии. Т. 1. М., 1957).

Последняя IV серия ахматовских сонетов состоит из пяти стихотворений, написанных между 1958 и 1964 гг. Тематически они весьма разнообразны, хотя и тяготеют к двум доминантам - Мужеству и Бессмертию: "Приморский сонет" (1958), "Родная земля" (1961) и "Запад клеветал и сам не верил..." (1964) с рецидивом к доминанте II серии - Любви: "Отрывок" ("И мне показалось, что это огни...", 1959) и из цикла "Шиповник цветет", 11 ("Не пугайся, - я еще похожей...", 1962).

"Приморский сонет" - единственный, в котором четко обозначена жанровая принадлежность, причем не где-нибудь, а в заголовке (в первом варианте, при публикации в газете "Литература и жизнь" от 5 апреля 1959 г., стихотворение называлось "Летним сонетом", не исключено отталкивание от названия цикла Вяч. Иванова "Зимние сонеты" (1918- 1920); известен еще один вариант названия - "Последний сонет" в автографе "Черной тетради"; примечательно, что во всех случаях сохраняется слово "сонет").

В структурном отношении "Приморский сонет" один из самых строгих: два катрена охватной рифмовки на две рифмы и два терцета на три рифмы французской конфигурации; правда, вместо традиционного 5- или 6-стопного ямба 4-стопный ямб, но это минимальное отклонение от канона. Столь же последовательно выдержаны содержательные приметы ахматовской сонетианы. Совпадают общие параметры хронотопа; Царское Село... Память, обращенная одновременно и в прошлое, и в будущее... Некоторые детали узнаваемы почти текстуально. Ср.:

"Отрывок" (1959) можно трактовать как половинный сонет, на что указывают: 1) графическое членение (4 + 3); 2) подзаголовок в черновом автографе (ЦГАЛИ) "Из Московской тетради (Трилистник закрытый)" 14; 3) разработка сквозных лейтмотивов, окказионально ассоциирующихся у Ахматовой с формой сонета.

"Родная земля". На микроплощади его текста укладывается полиметрическая композиция: два катрена вольного ямба, один катрен, написанный 3-стопным анапестом, и заключительное двустишие - тоже анапестом, но 4-стопным. Отвлекаясь от столь экзотической метрики, это стихотворение, с известной долей условности, можно считать сонетом шекспировского типа.

Эпиграфом из собственных стихов 1922 г. Ахматова обозначает ситуацию метафорической переклички двух далековатых временных планов и тем самым как бы останавливает "бег времени": "В заветных ладанках не носим на груди..." и тогда, когда не без вызова утверждалось: "Не с теми я, кто бросил землю / На растерзание врагам...", и теперь, когда пришла пора навсегда превратиться в нее.

Время в ахматовском мире переживается в полном соответствии с теорией относительности. "Я помню все в одно и то же время", - признается лирическая героиня, способная "в беспамятстве дней" забыть не только "теченье годов", но и столетий:

"Я не была здесь лет семьсот, / Но ничего не изменилось...". Вот почему в сонете "Не пугайся, - я еще похожей...", 11-м по счету стихотворении цикла "Шиповник цветет", любовные переживания молодости описываются спустя много лет в символах античного мифа:

Был недолго ты моим Энеем, -

<...>
Ты забыл те в ужасе и муке,
Сквозь огонь протянутые руки
И надежды окаянной весть.

Создан Рим, плывут стада флотилий,
И победу славословит лесть.

Осуществляя грандиозный "диалог с культурой", Ахматова интенсивно использует систему эпиграфов15. Автографы данного сонета сохранили несколько отвергнутых или неосуществленных вариантов, проясняющих, тем не менее, идейно-эмоциональные ореолы текста. Так, в рукописи 1963 г. вписан второй эпиграф:

"Ромео не было, Эней, конечно, был" А[хматова]", расширяющий диапазон исторических аллюзий, а в рабочей тетради, хранящейся в ЦГАЛИ, фигурируют еще два: "Слова, чтоб тебя оскорбить" и "Anna, sorori". К последнему эпиграфу на полях имеется помета: "Найти эпиг[раф] из Энеиды в подлиннике]". Очевидно, по замыслу, второй латинский эпиграф должен был усилить "похожесть" того, что приключилось с лирической героиней, и того, о чем поведал в "Энеиде" Вергилий. Как известно, у Дидоны была сестра Анна. Ее предсмертный возглас обращен одновременно к кровной сестре и сестре духовной, тезке, через столетия. С другой стороны, можно допустить, что мы имеем здесь дело с эффектом тавтологической рифмы (то и не то), в механизме которого заложено "опровержение тождества"16 между собой и своим "соименником" (О. Мандельштам).

"Шиповник цветет" сильно напоминает ахматовские поэмы, особенно "Реквием" и "Поэму без героя". Их многое сближает: доминирующая тема памяти, метаморфозы времени и пространства, свободные перемещения действующих лиц и событий, композиционные и структурные параллели и даже некоторые текстуальные совпадения, например:

И тихо идут по Неве корабли.

И

Создан Рим, стада флотилий...

И прямо мне в глаза глядит

Огромная звезда...

И такая звезда глядела*

Последний ахматовский сонет "Запад клеветал и сам не верил...", датированный 1964 г., так же, как и предыдущий, написан в Комарове. В нем отразились обстоятельства не столь уж отдаленного прошлого: в 1952 г. Ахматова покинула, наконец, Фонтанный дом, с которым было связано столько воспоминаний, радостных и - большей частью - трагических:

В душной изнывала я истоме,
Задыхаясь в смраде и крови,
Не могла я больше в этом доме...

В завершающем сонетиану Ахматовой сонете всего 5 лейтмотивных номинаций, преимущественно ключевых: дом, амбивалентно жар I прохлада и Север / Юг вместе с Западом / Востоком, ветер и кровь. Бросаются в глаза и наиболее характерные приметы ахматовского сонета: нетрадиционная метрика (5-стоп-ный хорей, коррелирующий, кстати, с предыдущим сонетом), отсутствие графического членения на катрены и терцеты и самое главное целенаправленная прозаизация интонационного рисунка:

Вот тогда железная Суоми
Молвила: "Ты все узнаешь, кроме
Радости. А ничего, живи!.."

Последовательный анализ шестнадцати сонетов Анны Ахматовой подводят нас к следующим выводам:

1. Сдержанное отношение к популярной в поэзии серебряного века жанрово-строфической форме, которое продемонстрировала Ахматова, объясняется ее сознательной установкой на свободное развитие лирического чувства, на естественность, непредвзятость поэтического выражения, долженствующего быть адекватным предмету и, как сама жизнь, неожиданным.

2. Изредка обращаясь к сонету, Ахматова предпочитала самые свободные, далекие от классического канона его модификации. Здесь сказались творческая независимость поэта, стремление логически ясно и "полно выразить самое интимное и чудесно-простое в себе и окружающем мире" и достаточно определенная ориентация на пушкинскую традицию вольного русского сонета.

3. Сонеты Ахматовой распределяются по ее творческому пути неравномерно. Выделяются четыре своеобразных сонетных серии с довольно значительными паузами между ними: I. 1913-1914 (2 сонета: № 1-2); II. 1921-1924 (3 сонета: № 3-5); III. 1939-1942 (6 сонетов: № 6-11); Г/. 1958-1964 (5 сонетов: № 12-16).

Г/. Бессмертие: № 8, 9. 10, 12. Первые два цикла обнаруживают тяготение к первым двум сериям, вторые два цикла - к III и Г/. Исключение - любовный цикл, представленный сразу в двух сериях, II и IV. 10-й сонет принадлежит сразу двум тематическим циклам, I и IV.

5. Все рассмотренные сонеты коррелируют друг с другом и "поверх барьеров", независимо от тематических рубрик, подчиняясь универсальной интегрирующей функции - соединять настоящее с прошлым и будущим. Сонетная форма в поэзии Ахматовой, таким образом, несет в себе модальность памяти, обращенной а прошлое и будущее.

6. Идейно-эмоциональные и жанрово-тематические ореолы ахматовских сонетов носят ярко выраженный открытый характер; циклизуясь друг с другом, они легко вступают в такие же отношения со стихотворениями иной структурной конфигурации. Поэтому их можно увидеть в составе лирических циклов и мало отличающихся от них поэм.

Примечания

1 Ахматова А. Соч.: В 2 т. Мюнхен, 1968. Т. 2. С. 280.

3 Там же. С. 388.

4 Недоброво Н. В. Анна Ахматова // Об Анне Ахматовой: Стихи, эссе, воспоминания, письма. Л., 1990. С. 58.

5 См. таблицу в Приложении.

6 Ronen О. Лексический повтор, подтекст и смысл в поэтике Осипа Мандельштама // Slavic Poetics: Essays in honor of Kiril Taranovsky. The Hague-Paris, 1973. P. 368.

8 См.: Гинзбург Л. Из старых записей // Об Анне Ахматовой... С. 194.

9 План цикла "Реквием" (1935-1940) // Об Анне Ахматовой... С. 106.

10 Ахматова А. Соч. Т. 2. С. 294-295.

11 Виленкин B. В сто первом зеркале. М., 1987. С. 199.

13 См.: Левин Ю. И. О частотном словаре языка поэта (имена существительные у О. Мандельштама) // Russian Literature. 1972. N 2. (Табл. 1, 2).

14 Трилистник - жанровая модификация, изобретенная Иннокентием Анненским, поэзия которого оказала на Ахматову огромное влияние. Большая часть его "Кипарисового ларца" уложена не как попало, а в строгом порядке мини-циклов: "трилистников" и "складней". Трилистники и складни характеризуют поэтическое мышление их изобретателя соответствующим образом: в принципе здесь мы имеем реализацию идеи сочетания разнородных архитектонических масс - четных и нечетных, квадратных и треугольных построений. т. е. именно то. что мы имеем на микроплощади сонета. Ср. кстати, наименование цикла 7-й книги "Нечет". (Подробнее см.: Федотов О. И. Сонет серебряного века // Сонет серебряного века. М., 1990. С. 17.) Очевидно, "Трилистник закрытый" в творческом сознании Ахматовой примыкал к циклу "Трилистник московский" (1961-1963), в котором второе стихотворение "Без названия", если отсечь дополнительный холостой укороченный стих "За подвиг наш", можно интерпретировать как безголовый сонет.

15 См.: Цивьян Т. В. Об эпиграфе у Ахматовой // Анна Ахматова и русская культура начала XX века: Тезисы конференции. М., 1989. С. 39-40.

16 Левинтон Г. А. "Ахматовские уколы" // Там же. С. 44.

Приложение

Условные обозначения:

+ прямая номинация лейтмотива;

- значимое отсутствие лейтмотива или отрицательная номинация в антонимических парах (Бессонница, Прохлада, Тьма, Разлука, Юг, Лето);

(+), (-), (=) косвенная номинация при помощи окказиональной синонимии (например, "Западня" или "Застенок" в функции "Дома": № 1, 2 и 7).

Хронологически сонеты выстраиваются под следующими порядковыми номерами:

1. "Ответ" ("Я получила письмо..."), 1913;

2. "Уединение" ("Так много камней брошено в меня..."), 1914;

"Черный сон" ("Тебе покорной - ты сошел с ума!.."), 1921;

4. "А, ты думал - я тоже такая..." (1921);

5. "Художнику" ("Мне все твоя мерещится работа..."), 1924;

6. V главка поэмы "Реквием" ("Семнадцать месяцев кричу..."), 1924;

7. "С Новым годом! С новым горем!.." (1940);

"Ива" ("А я росла в узорной тишине..."), 1940;

9. "Тень" ("Всегда нарядней всех, всех розовей к выше..."), 1940;

10. Надпись на книге "Подорожник" ("Совсем не тот таинственный художник..."), 1941:

11. Из цикла "Мужество" ("Постучись кулачком - я открою..."), 1942;

12. "Приморский сонет" ("Здесь все меня переживет..."), 1958;

"И мне показалось, что это огни..."), 1959;

14. "Родная земля" ("В заветных ладанках не носим на груди..."), 1961;

15. Из цикла "Шиповник цветет" ("Не пугайся, - я еще похожей..."), 1963;

16. "Запад клеветал и сам не верил..." (1964).