"Я всем прощение дарую..."
Ахматовский сборник. -
2006. - С. 551-566.
Несколько наивных вопросов к составителям
ахматовского шеститомника1
Я начала заниматься творчеством Анны Ахматовой еще в университетские годы, начав с подробного анализа "маленькой поэмы" "Путем всея земли", которая тогда еще публиковалась с купюрами, в неполном варианте, как текст, относящийся к Отечественной войне и т. д. (эту работу я продолжила, и теперь она опубликована2). Много лет спустя я снова обратилась к проблемам жизни и творчества Ахматовой в рамках подготовки юбилейной выставки Ахматовой в Гос. Литературном музее (Москва), а затем несколько лет провела над подготовкой Полного академического собрания сочинений Ахматовой в Институте мировой литературы им. Горького.
И хотя сейчас я не состою официально в штате какого бы то ни было академического института, от этого я не перестаю быть тем, кто я есть, т. е. филологом-русистом. В настоящее время я - "свободный художник", однако отлучить меня от Ахматовой не удалось, и я по-прежнему работаю над проблемами ее творчества, пишу и печатаю статьи, в неустанных спорах с издательством исправила и заново подготовила к печати свой однотомник Ахматовой, уже прошедший новое переиздание; несколько лет назад у меня вышла книга об истории книг Ахматовой (Фаты либелей Анны Ахматовой. М.; СПб.: РГБ - "Летний сад", 2000).
И вот в последние годы начало выходить собрание сочинений Ахматовой, таинственным образом занявшее место так и не состоявшегося академического собрания, в подготовке которого в ИМЛИ им. Горького я принимала участие. Конечно, это издание вызвало к себе самое пристальное внимание - во-первых, оно первое в ахматоведении перешагнуло за рамки двух-трех томов. Во-вторых, его тома действительно стали появляться на полках книжных магазинов - в отличие от канувшего академического. Как я представляю, оно призвано определить картину ахматовского творчества в период ожидания собственно академического издания с его серьезным научным аппаратом.
Говоря честно, поскольку история моего превращения в "свободного художника" в значительной степени связана именно с этим замещением одного издания другим, то и отношение мое к нему с момента выхода первого тома было достаточно пристрастным. К тому же, как человек, постоянно работающий с ахматовскими текстами и комментариями к ним, я обратилась к томам "шеститомника" при подготовке к печати первого издания своего однотомника в надежде найти в них необходимое подспорье в работе; подобное издание представлялось просто незаменимым.
незавершенные редакции, черновые тексты, подчас более яркие и эмоциональные, чем сухие и пушкински-ясные "официальные" тексты Ахматовой, блестящие пассажи в ее дневниковых записях, которые наряду с законченной ею прозой должны составить вклад Ахматовой в русскую литературу ХХ века, представляют собой огромный соблазн для исследователя. Так и хочется пуститься во все тяжкие, исследуя так долго недоступный, такими горячими искрами рассыпающийся перед изумленным взором вдруг открывшийся клад.
Но все же мне кажется, что на любом исследователе лежит определенная ответственность за его разыскания и трактовки. Ведь книги читают не только литературоведы, но и неискушенные читатели, и они могут получить несколько странную картину ахматовского творчества в случае неумеренного увлечения исследователя.
Недоумение мое росло с каждым новым томом и теперь требует выхода. Могу ли я, что называется, на вскидку, задать составителям этого собрания сочинений несколько, возможно, наивных вопросов, ответов на которые я не нашла в ходе постоянной работы с их изданием?..
1. Вопрос, возникший сразу и являющийся лично у меня просто криком души: в этом издании стихи Ахматовой напечатаны по хронологическому принципу - отлично; но где в нем разделение текстов по годам? Где алфавитный указатель стихотворений с обозначением томов и страниц, на которых они помещены в книгах? Как можно работать с изданием, в котором известные всем стихи, закрепленные в книгах Ахматовой в более или менее определенных и уже привычных местах, чуть ли не впервые размещаются по хронологии, которая под текстами стихов ничем, кроме сменяющейся внезапно даты (нередко уточненной в результате разысканий составителя), не обозначена, и потому стихи мгновенно теряются из виду? (Т. 1-2).
Безусловно, такое хронологически выдержанное издание должно существовать, дабы мы могли представить себе развитие творчества Ахматовой в реальном времени (и хорошо было бы, если бы этот принцип нашел себе применение именно в академическом издании). Однако известно, что сама Ахматова выступала против хронологического принципа ("Прошу мои стихи никогда не печатать в порядке хронологии" - ОР РНБ, ф. 1073, ед. хр. 100, л. 12 об.). Раз уж издатели пошли на явное нарушение воли поэта, почему бы не дать несчастным читателям и исследователям хоть какие-то ориентиры для быстрой работы? Пока что для того, чтобы найти стихотворение, нужно или долго процеживать оглавление, или просто листать стихи на известный год в надежде рано или поздно наткнуться на искомое (особенно это относится, конечно, к малоизвестным четверостишиям или меньшим фрагментам).
"Все, - кого и не звали, - в Италии…" Текст представляет собой позднюю редакцию 1963 года; ранняя редакция, 1957 года, приводится в комментариях (с. 587)*.
Здесь возникает сразу два вопроса: во-первых, почему поздняя окончательная редакция помещена среди стихов 1957 г., а не 1963-го?
Во-вторых, почему при этом дается даже не двойная, а тройная дата: "26 сентября 1957. 7 февраля 1958. 16 апреля 1963 (окончено)"? Кажется, что давать редакции следовало бы в подобающем им месте и под своими датами, каждую из которых следует обговорить в комментариях, чтобы читатель мог проследить жизнь ахматовского стихотворения в его "процессе роста". Приводить же поздний текст в контексте начала существования стихотворения представляется мне по меньшей степени странным.
3. Почему в 3-ем томе в разделе поэм в ряду канонических завершенных текстов поэм "У самого моря", "Реквием", "Путем всея земли", "Поэма без героя" печатаются и незавершенные или незаконченные тексты, в том числе фрагменты "Из прапоэмы", "Царскосельская поэма "Русский Трианон", "Поэма о начале века"?
4. Почему название "Листки из дневника" в томе 5 (с. 7-146) относится ко всей прозе Ахматовой, а не конкретно к очерку о Мандельштаме? Насколько я знаю, это ставилось в вину первому хранителю ахматовского фонда в ОР РНБ Л. А. Мандрыкиной, также отнесшей понятие "листков" ко всему прозаическому наследию поэта, но Людмила Алексеевна была первопроходцем ахматовского фонда; стоит ли через тридцать лет повторять чужие ошибки?
"К Листкам. Блок - знакомство…" ("Записные книжки Анны Ахматовой". М.; Torino, 1996. С. 566). Однако там же на с. 554 читаем: "Проза для Милана. Первое и самое желанное, т<ак> н<азываемые> "Листки из дневника", то есть мои расширенные воспоминания о Мандельштаме. (Можно прибавить Блока, Клюева, Город…" (курсив мой. - Н. Г.), т. е. речь идет все же о "Листках" применительно именно к Мандельштаму; к этим воспоминаниям Ахматова готова присовокупить очерки о Блоке, Клюеве и т. д., но это не значит, что вся ее мемуарная проза автоматически получает это название.
5. Прекрасно, что в раздел прозы вводится поздняя редакция воспоминаний о "дорогом незабвенном друге" М. Л. Лозинском (т. 5, с. 60-70), однако куда, собственно, подевалось "Слово о Лозинском"? Ахматова считала его текст утраченным - что, разве оно так и не нашлось?.. Что же мы читали в более ранних изданиях?
"мирно умирающих на печке в родной избе" и посетителях - Толе Якобсоне и Нике Глен (т. 5, с. 69)?
6. Вообще мне не совсем понятно, как соединяются в одном ряду законченные "канонические" тексты и черновые редакции воспоминаний о Модильяни, Лозинском, Блоке, Гумилеве (записи к последним, кстати, при жизни Ахматовой так и не были ею соединены в единое целое, даже в черновом виде). В своем однотомнике я провела похожий принцип, везде дополняя напечатанный при жизни или произнесенный Ахматовой с эстрады или по радио (телевидению) текст его второй, позднейшей, часто незавершенной редакцией или разрозненными, как в случае с воспоминаниями о Модильяни, фрагментами. Однако в 5-ом томе настоящего издания почти все "официальные", "классические" тексты о Блоке, Данте, Лозинском словно отменены - кем? И, главное, - зачем?
Почему нет никакого разделения на беловой и черновой тексты, законченный и незавершенный? Почему не прослежено соотношение между ними? Почему, раз уж публикуется черновая редакция воспоминаний, не делается никакой попытки хоть как-то определить возможные пределы этого текста в целом?
"Из книги "Как у меня не было романа с Блоком" тексты "Из главы "Трагическая осень" (Записные книжки. С. 621) и - практически без заглавия - фрагмент "(О Блоке)", который в записных книжках, собственно, и называется "Из книги "Как у меня не было романа с Блоком" (Записные книжки. С. 669-670)? Разве установлено, что это единый текст? Разве они соединяются в единый текст?..
8. Почему в этом же контексте приводится целый ряд рабочих записей, помет и схем текста воспоминаний о Блоке (т. 5, 80-83), являющихся рабочим аппаратом поэта, но никак не основным текстом, например "Еще о Блоке", "Точные даты из зап<исных книж<ек> Блока" и др.? Почему первый из них, т. е. "Еще о Блоке" (Записные книжки. С. 222-223) печатается с пропуском в пункте 13? Почему при этом не приводится непосредственно примыкающий к этому фрагменту вариант его окончания с датой? Почему вообще такая выборочность - ведь подобных помет и записей гораздо больше?..
9. Откуда берутся названия, например "Н. С. Гумилев - самый непрочитанный поэт ХХ века" (т. 5, с. 85)? У Ахматовой такое название действительно есть, но в ее разрозненных записях оно относится к одному фрагменту, а вовсе не к законченному тексту, которого, кстати сказать, и нет вовсе в природе. Почему, если составительница сама расширила смысл названия и отнесла ко всему предполагаемому ею тексту очерка о Гумилеве, оно идет не в кавычках, угловых скобках, почему это не оговорено в комментариях? Ведь таким образом неискушенный читатель легко может быть введен в заблуждение, что-де Ахматова написала - ну, может, не окончила почему-то - воспоминания о Гумилеве и назвала их именно так…
10. В преамбуле к "гумилевским" заметкам мельком говорится: "Отметим, однако, что Ахматова была излишне строга в своем неприятии воспоминаний людей, отнюдь не ставивших целью опорочить или исказить факты ее биографии и отношений с Гумилевым…" (т. 5, стр. 565, речь идет, в частности, о мемуарах Г. Иванова).
У составительницы тома С. А. Коваленко, демонстрирующей явно не ахматовскую снисходительность к источникам, в комментариях к очерку "Мандельштам" там же на стр. 450 читаем о Н. В. Недоброво: "Н. В. Н. - не переступал порога "Тучки". Это еще Ахматова; авторский текст звучит так: "Описание five o'clock на ""Тучке"" (Георгий Иванов - Поэты) выдумано от первого до последнего слова. НВН не переступал порога "Тучки". Нам предлагается комментарий: "…В очерке "Поэты" Г. Иванов, мемуары и критические статьи которого неизменно вызывали возмущение Ахматовой, писал: "Редкий (курсив мой. - Н. Г.) гость на ""Тучке"" Н. В. Н…."; и далее - все по ненавистному для Ахматовой "мелкому жулику" Г. Иванову, по ее определению3.
"жуликом", но мне кажется, что это материалы уже для другой работы, не связанной с Ахматовой - или этика не играет роли в литературоведческих исследованиях? Не лучше ли все же прислушаться к ее голосу, например: "…мне кажется, настало время до конца разоблачить эти смрадные "мемуары" Г. Иванова"… (Записные книжки. С. 146) или: "Разбор статьи Г. Иванова: Поэты. Разгром его системы. Никогда и нигде он не сказал ни слова правды…" (Записные книжки. С. 263). Может, следует хотя бы оговорить эти отзывы?..
Комментарий к пассажу об НВН на "Тучке", на мой взгляд, режет глаз и заставляет (меня, во всяком случае) вспомнить ахматовское: "Как всегда бывало в моей жизни, случилось то, чего я больше всего боялась. Бульварные, подтасованные, продажные и просто глупые мемуары попали в научные труды…" И далее яростное: "А я, наконец, не согласна! Я не хочу, чтобы мне подсовывали какую-то чужую и мне отвратительную жизнь и старались уверить меня, что я ее прожила…" (Записные книжки. С. 624, 626).
Вопрос: почему составительница, уважаемая С. А. Коваленко, так легко и непринужденно решает за Ахматову, кому и как вспоминать ее жизнь?.. Конечно, право составителя использовать или не использовать те или иные источники в своей работе; однако не кажется ли в контексте многолетней ахматовской борьбы за истинную картину ее литературной и частной жизни несколько, по меньшей мере, бестактным приводить в комментарии именно те свидетельства, против которых так отчаянно и, как мы видим, так безуспешно протестовала Ахматова? Если апелляция именно к ним призвана была продемонстрировать исследовательскую объективность, то, на мой взгляд, объективности не получилось.
11. А что такое текст "Владимир Маяковский" (т. 5, с. 154)? Я занималась планами неосуществленных книг Ахматовой, в частности, планами ее прозаических книг; так вот, ни в одном из них я не видела ни намека на подобный очерк или хотя бы на желание написать его, тогда как пометы о внутренней необходимости писать, скажем, о Пастернаке или Булгакове в записях Ахматовой встречаются.
История, названная Ахматовой "Нечто из области литературоведения", относится к В. В. Полонской, о которой Ахматова действительно собиралась писать (Фаты либелей. С. 161-162, 259, 290). Речь в ней идет о В. В. Полонской и интриге, с ней связанной, хотя Ахматова и делает помету: "Т<аким> о<бразом> волей-неволей окажется, что я пишу и о (курсив мой. - Н. Г.) Маяковском и (что хуже) о салоне Бриков" (Записные книжки. С. 150).
"и о Маяковском"; он играет здесь вспомогательную роль, а не является центральной фигурой предполагавшегося очерка, в планах несостоявшейся книги "Пестрые заметки" названного автором "Невинная жертва" (опять же имеется в виду не Маяковский, но Полонская; т. 5, с. 162). Думается, что новелла должна была быть посвящена не самому поэту, а окололитературным интригам с политической подоплекой, в которых Ахматова всегда обвиняла не самого Маяковского, но его окружение.
Далее текст "воспоминаний" продолжается отрывком из дневниковых записей Ахматовой, посвященным высказыванию Ш. (С. А. Коваленко считает, что здесь подразумевается В. Б. Шкловский, составители тома записных книжек - что речь идет об И. В. Штоке) о парадоксах восприятия стихов Маяковского и Ахматовой в СССР (т. 5, с. 151). Но ведь речь здесь идет не столько о Маяковском, сколько о судьбе ахматовского поэтического наследия, разве не так? Маяковский упоминается явно постольку поскольку, и к первому фрагменту запись не имеет отношения.
Разве эти два сюжета составляются в единый очерк о Маяковском? Однако, может быть, составителю тома, специалисту по творчеству Маяковского, виднее?.. И, наверно, так соблазнительно соединить эти два имени, как однажды их уже соединил К. И. Чуковский (помнится, ничего особо хорошего из этого тогда не вышло), как все-таки ужасно хочется соединить имена Ахматовой и Блока…
12. Целый хоровод вопросов о странной текстологии очерка "Данте" (т. 6, с. 7). Прежде всего - где знаменитое "Слово о Данте", текст последнего публичного выступления Ахматовой, ее "урок царям", громогласно, на всю страну, ежегодно на протяжении многих лет проклинавшую Ахматову на школьных уроках и в университетских лекциях, произнесенная ею декларация верности "проклятым поэтам"? Это было демонстративное, мужественное завершение многолетнего противостояния Поэта, по слову Мандельштама, "не отрекающегося ни от живых, ни от мертвых", и Власти, стремившейся уничтожить самую память о неугодных именах. Как можно было потерять - его?!.
Почему вместо него дается черновой вариант (как принято, со всеми вычерками и сокращениями)? Понятно, что он должен присутствовать в любом уважающем себя издании Ахматовой, претендующем на широту охвата ее творческого наследия, однако, наверно, все же не в качестве основного текста? Разве ему место не в самых подробных и серьезных комментариях?
"Данте", или "Слово о Данте", написано Ахматовой…". Повторяюсь: лично мне кажется, что написано ею было все же "Слово о Данте", произнесенное в последнем, предсмертном выступлении, а "Данте" - всего лишь его черновик; обычно принято опираться на беловой текст…
13. Следом же за ним в томе - через завитушку - идет текст черновой редакции "Из прощанья с дантовским годом" (название курсивом). Я снова, как и в случае с Блоком, не очень уверена, что эти тексты так уж слепляются в некий единый текст под названием "Данте"4, хотя как две разные редакции очерка, соединенные между собой внутренними скрепами, они, безусловно, имеют право идти в любой публикации одна за другой, но каждая - в рамках своих пределов, не слепляемые механически в один комок… Почему же в 6-ом томе Собрания нет ни разделения, ни анализа соотношения этих текстов?.. Впрочем, как соотносить, если половина "соотносимого" потеряна…
14. А почему то, что составитель тома называет "Данте", идет как бы в отдельном разделе, вне привычного контекста ахматовских "Слов"? Это ведь на самом деле не просто название… Шестой том Собрания открывается разделом с произвольным (произвольность не оговорена) названием "Я всю жизнь читаю Данте…"5, и в нем - "Данте", т. е., на мой взгляд, странное соединение черновой редакции "Слова о Данте" и черновой редакции "Из прощанья с дантовским годом".
Кстати, а почему через звездочки (чем они отличаются от предыдущей завитушки?) следует краткое замечание о том, кому Данте говорит в "Божественной комедии" "вы" - составительница твердо уверена, что это часть "Прощанья"?..
"Все было подвластно ему…"; вместо них - почему? - напечатана его черновая редакция и снова со всеми свойственными черновику огрехами: сокращениями, пропусками, обозначениями типа "цитата" вместо стихов, тем не менее, почему-то приводимых составителем в публикуемом тексте.
публики (или ей надоевшие), то, может быть, стоило бы вспомнить, что приводимый в 6-ом томе черновой текст в рабочей тетради Ахматовой назван все же "Лермонтов" (Записные книжки. С. 559), а "Все было подвластно ему" - это название именно тех, отброшенных по неустановленным причинам ранней и поздней беловых редакций.
Кстати, добавлю сразу, что первая строка приводимого в Собрании очерка ("Когда в 1927 г. <…> я была в Кислов<одске>, все вокруг меня читали Лермонтова") в Записных книжках Ахматовой читается несколько иначе: "Когда [в 1927 г. ……….. я отвечала: Лерм<онтов>] я была в Кислов<одске>, все вокруг меня читали Лермонтова". Конечно, это мелочи, но мелочи авторские...
16. И, чтобы закончить лермонтовскую тему нашего вопросника: почему непосредственно за текстом, озаглавленным "Все было подвластно ему", следует "Заметка на полях" и наброски к ней? (т. 6, с. 282, 286; у Ахматовой - "Заметки на полях" (Записные книжки. С. 592). Обычно этот текст публиковался в разделе, скажем, "Рецензии, выступления, интервью" (Ахматова А. А. Сочинения: В 2-х т. М.: Художественная литература, 1987. С. 213), что лично мне представляется совершенно справедливым, потому что текст относится не столько к самому Лермонтову и отношению к нему Ахматовой, сколько к книге Э. Г. Герштейн о Лермонтове, а это все же разные вещи. Решение, конечно, свежее, но вот оправданное ли?
17. Кроме перечисленных, достаточно беглых и общих вопросов, у меня возникло несколько других, связанных с комментариями к приведенным ахматовским текстам.
а) Почему в комментарии к стихотворению "То, что я делаю, способен делать каждый…" составительница томов лирики Н. В. Королева указывает, что оно "написано… как бы от имени ссыльного (Л. Н. Гумилева)" (т. 1, с. 950-951)? Во-первых, сам автор тут же говорит о том, что трудно отнести к деятельности "ссыльного" - о спасении "какого-то парохода", о ратном подвиге в Финской войне, о тяготах жизни и "добровольных" жертвах советского строителя светлого будущего.
сталинские лагеря и тюрьмы (от Казахстана до Колымы); никто из них не говорил, что то, чем они там занимались, "способен делать каждый" - ох, если бы было так!.. Никто из них не называл эти страшные потерянные годы своей жизни "легким подвигом" - ни первое, ни второе слово не применимо к жизни ни лагерника, ни ссыльного, странно даже об этом говорить.
Не естественнее ли предположить, что в словах "…воззри на легкий подвиг мой…" содержится убийственная ирония, и под "легким подвигом" подразумевается вовсе не такой уж простой подвиг Поэта, не перестающего писать стихи невзирая ни на какие испытания, потому что в этих стихах для него - связь со временем, "с новой жизнью моего народа"? Разве это не краеугольный камень ахматовской поэзии?
б) Вызывает большие вопросы комментарий к стихотворению, посвященному Марине Цветаевой - "Невидимка, двойник, пересмешник…" (т. 1, с. 927). Во-первых, положа руку на сердце, разве могла Ахматова воспринять "как радостное событие" возвращение Цветаевой на родину в 1939 году? Прямо скажем, не самое удачное было выбрано время для этого, и даже сама Цветаева это прекрасно понимала…
В приводимом отрывке автобиографической прозы говорится: "Сейчас, когда она вернулась в свою Москву такой королевой и уже навсегда…" - разве здесь речь идет не о посмертном ("сейчас", т. е. в эпоху Оттепели) возвращении поэта, у которого после долгих мытарств и усилий отсидевшей свое дочери и почитателей полузабытых стихов наконец-то вышла книга, которой все зачитывались? Вот в чем триумфальное возвращение навсегда, а в приезде из Парижа, как мне кажется, вовсе ничего триумфального не было.
в) Далее. В своих комментариях Н. В. Королева приводит, как предполагается, "раннюю" редакцию этого стихотворения со смиренными березками, представляющую разительный контраст с "погребальными звонами" и безмолвным шествием по полночной Москве обездоленных, у которых "разграблен родительский дом"… Вопрос: если "березки" действительно ранняя редакция, то как этот достаточно сглаженный вариант стихотворения мог включаться Ахматовой в рукопись погибшего сборника "Тростник", чей состав и чья структура выверялась ею как музыкальная партитура? Это был бескомпромиссный и трагический сборник, строящийся на поминовении расстрелянных, замученных, эмигрировавших, сошедших с ума друзей, это был сборник-обвинение, о чем говорит и его название (Фаты либелей. С. 78, 242) - при чем здесь "березки"?..
перед самой собой, включая в текст сборника, среди других "крамольных" стихов приглаженную и беззубую редакцию стихотворения, обращенного к поэту, память о страшной судьбе которого Ахматова пронесла через всю свою жизнь? Кстати, в комментарии упоминается, что "со слов Ахматовой" она не отдала Цветаевой эти стихи при их встрече, "объясняя это трагизмом судьбы ее близких" (т. 1, с. 929). Л. К. Чуковская жестче приводит слова Ахматовой: "Ей (Цветаевой. - Н. Г.) я не решилась прочесть… из-за страшной строки о любимых"8, т. е. "поглотила любимых пучина". Но ведь в приведенной в комментариях "ранней" редакции нет этой строки…
Думается мне, что все же прав М. М. Кралин, считающий, что "березки" - результат поздней и неудачной попытки хоть как-то легализовать стихотворение и напечатать его уже в 1960-х гг. А то, что этот текст все же не был напечатан, то, мне кажется, дело в том, что в таком "смиренном" варианте стихотворение настолько проигрывает самому себе, настолько не отвечает своему назначению поминовения, что Ахматова просто отказалась от него, как от неудачного. Может быть, я ошибаюсь? Оставляю за собой право на эту ошибку…9
г) Мелкая неточность, резанувшая глаз в комментариях к стихотворению "Данте" (т. 1, с. 903): почему сказано, что в эпиграфе, взятом из "Божественной комедии", речь идет о "церкви Сан-Джованни (Иоанна Крестителя) во Флоренции" (курсив мой. - Н. Г.)? У Данте имеется в виду флорентийский баптистерий, т. е. специальный храм для крещения, стоящий рядом с флорентийским Duomo и вполне естественно посвященный именно Иоанну Крестителю - кому же еще?! Данте вспоминает его в своих блужданиях по кругам Ада:
…Я увидал неисчислимый ряд
Округлых скважин в камне сероватом.
Как те, в моем прекрасном Сан-Джованни,
Где клирики крестящие стоят (Ад, XIX, 14-18)
д) Не понимаю комментария к строке "у ворот Херсонеса". Причем тут "Ахтиярская древняя гавань"? Конечно, комментатор приводит массу ценных сведений по поводу древних морских ворот города, крещения Руси и т. д., однако мне кажется, что Ахматову, когда она писала поэму, занимала не история древних войн, грабежей и даже крещения Руси, но реальные воспоминания юности, в то время еще почти не кончившейся. И какой-такой монах сидит по ночам у древних морских ворот Херсонеса, т. е., надо думать, у развалин херсонесского мола (достаточно в стороне от самого монастыря), чтобы выговорить "дикой девочке" за ее поздние гуляния по степи? Сам-то он чего шляется по степи ночью вместо того, чтобы молиться? Кстати, интересный вопрос: был ли во время написания поэмы уже раскопан херсонесский мол?..
Все проще, мне кажется: в детстве я тоже, как и Ахматова, не раз проводила каникулы рядом с развалинами Херсонеса, в непосредственном соседстве с той самой дачей Шмидта, где в начале века жила юная Ахматова, куда к ней приезжал Гумилев, откуда хорошо были видны "смуглые главы херсонесского храма". Мы много бродили по раскопкам Херсонеса и степи вокруг него, и я просто могу показать эти ворота в монастырской стене - в 1960-ые годы через их старый пролом проходила довольно широкая дорога, превращающаяся потом в тропу, ведущую через степь и балку по направлению к нашему дому и к бывшей даче Шмидта.
"У самого моря". Мне не совсем понятен комментарий к строке "До самого Фиолента": откуда тут взялась "дева Артемида" - кстати, я ни разу не встречала, чтобы ее величали именно так, хотя она и была в своих поздних ипостасях девственной богиней. Однако ни из текста поэмы, ни из самого комментария ясности по этому поводу не проистекает - по крайней мере, на мой взгляд. Связь имени богини (по-моему, Артемида нигде не спутывается так легко с Афродитой, как это предлагается в разбираемых комментариях) с названием мыса, по-моему, не прослеживается; гораздо в большей степени видно желание комментатора связать мыс Фиолент с самой Ахматовой через шуточный титульный лист к "Белой стае" из архива М. Лозинского.
"сероглазого мальчика" обязательно должен быть двойной прототип? "Двойник драгуна"? - но, мне кажется, это немного о другом… А так получается по формулировке Ахматовой о новейших разысканиях ученых-классиков в отношении "Одиссеи" и "Илиады", которые якобы были написаны "другим стариком, тоже слепым".
з) Достаточно ли объяснение по поводу "Федоровского собора" в примечаниях к "Русскому Трианону"? Мне казалось, что в комментариях следует указывать точное название храма, ведь русская церковь знает как минимум двух Святых Федоров: Св. Федора Тирона и Св. Федора Стратилата; это разные святые с разными житиями.
и) В примечаниях к "Реквиему" мне показался странным комментарий к понятию "черных марусь". Мне кажется, что этот термин скорее относится к тюремному жаргону (как и "черный ворон", "воронок"), чем к английскому, неведомо откуда взявшемуся "Black Maria". А по-испански это звучит тоже, наверно, совсем недурно…
к) По "маленькой поэме" "Путем всея земли" у меня, в силу многолетнего интереса к этой вещи, тоже много вопросов. Во-первых, почему комментатор не сделал даже попытки объяснить жанр "маленьких поэм"? Мне кажется, было бы интересно прочесть нечто на эту тему, однако я не нашла в комментариях никакой точки зрения на этот счет. Мне же представляется, что это вопрос совершенно не изученный, но крайне важный для понимания поэтики Ахматовой10.
"Путем всея земли (Китежанка)" - ведь понятие Китежа и его обитателей крайне важно для ахматовской концепции времени?
м) Я совсем не поняла, почему, по мнению комментатора, в поэзии Клюева "таинственный град Китеж как высшая духовная ценность противостоит миру уходящей России" (т. 3., с. 497). Мне всегда казалось, что Китеж как раз и олицетворяет для Клюева (и для Ахматовой в данном контексте тоже) Россию уходящую…
н) А почему в комментариях сказано, что название поэмы - "Путем всея земли" - восходит к тексту из Книги Иисуса Навина (XXIII, 14), а эпиграф ("В санях сидя, отправляясь путем всея земли…") сконтаминирован из "Поучения Владимира Мономаха детям" и текста из III Книги Царств (II, 2)? А нельзя допустить, что хватило и одной Книги Царств? Конечно, это библейское выражение, конечно, оно могло появиться в Библии и еще где-нибудь, конечно, хорошо, что составители читают Библию, но все же… А что, если было наоборот: эпиграф - из Иисуса Навина, а название - из III Книги Царств?..
о) Я не поняла, почему на полном серьезе приводятся "варианты" строк "Меня, китежанку" ("Меня спозаранку") и "О, salve, Regina!" ("Из аквамарина"), при этом не оговаривается подцензурный характер этой прискорбной "вариативности"? Оговорена только строка "Столицей распятой" - не потому ли, что о ней много писали?..
п) Почему не была замечена и исправлена явная неточность на с. 498: приписка "Было: И карлика Мимэ.." сделана не в рукописи из собрания Ф. Г. Раневской (РГАЛИ, ф. 13, ед. хр. 66), а в авторизованной машинописи (текст неполный) в собрании ОР РНБ, ф. 1073, ед. хр. 188). Как говаривала Ахматова -
…Показать могу - сама читала...
На самом деле это далеко не все вопросы, которые так и рвутся с языка. Я не коснулась "Поэмы без героя", "Прозы о Поэме" и либретто - потому что это слишком большой, совсем отдельный разговор; также не говорю о статьях, сопровождающих каждый том, хотя некоторые соображения имеются и о них. Я не спрашиваю о некоторых, показавшихся мне искусственными, сближениях разных стихов; куда подевались из комментариев вопросы изучения первоисточников и трансформаций текстов; не спрашиваю, где интервью Ахматовой 1936, 1945, 1965 годов; не упоминаю многих других возникших у меня вопросов, задавать которые можно еще долго.
Однако я чувствую, что следует остановиться, наконец. Издания, подобные данному, всегда вызывают множество откликов, и в связи с этим я хочу сказать: свои вопросы я задаю не из праздного любопытства, и даже не из природной любознательности; мною движет вполне практический интерес: я работаю с ахматовскими текстами и потому мне хотелось бы, чтобы не возникало неясностей и трудностей при обращении к тому или иному изданию-предшественнику.
С другой же стороны моя главная движущая сила, мои побудительные мотивы таковы: меня ведет любовь к поэзии и прозе Анны Ахматовой, меня ведет уважение к ее памяти. Мое личное отношение к ней как к человеку и большому трагическому поэту, чувство своей ответственности за то, как мы, оставшиеся после нее на земле, толкуем и изучаем ее жизнь и творчество, и заставили меня задать эти бросившиеся в глаза при первом чтении вопросы.
Август 2002-октябрь 2005
* Ссылки на Собрание сочинений даются в скобках с указанием тома и страницы.
1. Ахматова А. А. Собрание сочинений: В 6-ти т. / Сост., подгот. текста, коммент., статьи Н. В. Королевой, С. А. Коваленко. М., 1998.
2. Гончарова Н. Г. "Путем всея земли" как "новая интонация" в поэзии Анны Ахматовой // Русская словесность". 1998. № 2. С. 27 (сокр. вариант).
3. Это же относится и, скажем, к комментарию к строке "Машу К<узьмину> К<араваеву>, кот<орая > его не любила…", который весь строится на мемуарах А. А. Гумилевой и В. А. Неведомской, первую из которых, если составительница тома помнит, Ахматова назвала "мещанкой и кретинкой", их обеих вместе - "дементными старухами", а их писания - "пустыми и зловредными сплетнями" (Записные книжки. С. 250, 363). Вопрос на засыпку: можно ли после таких отзывов сопровождать тексты Ахматовой отсылками именно к этим именам?..
…
5. Нечто подобное касается и раздела "Лермонтов".
6. Ахматова А. А. Все было подвластно ему / День поэзии 1965. М.:Л., 1965. С. 265.
8. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: в 3-х т. М., 1997. Т. 2. С. 199.
"Надпись на книге "Подорожник" (т. 1. С. 950) предлагаю свой комментарий "Анна Ахматова: еще одна попытка комментария", опубликованный в "Вопросах литературы", 1999, январь-февраль.
10. Об этом я писала: "Путем всея земли" как "новая интонация" в поэзии Анны Ахматовой / Русская словесность. 1998. № 2 (сокр. вар.); Ахматова А. А. Стихотворения. Поэмы. Проза. 2-е изд., испр. М.:, 2002.