Филологические науки. - 1993. - № 1. - С. 19-31.
"... Одна великолепная цитата"
(О некоторых параллелях в творчестве О. Мандельштама и А. Ахматовой)
Полноценная история творческого диалога между двумя выдающимися художниками XX в. - Мандельштамом и Ахматовой, которая учитывала бы все его глубинные пласты и тончайшие нюансы - цитирование поэтами друг друга, генетически или типологически эксплицируемые параллели, обилие сходных поэтических мотивов, образов, узуальных мифологем, стилистических фигур, тропов, "лирических формул" и т. п., восходящих к единым духовно-интеллектуальным корням, по существу к одной литературной и философско-эстетической школе, наконец, к общему социально-историческому топосу и "артистическому" быту "серебряного века",- словом, к многоликой, но одновременно и гомогенной культуре,- еще не написана, хотя сама эта проблема давно поставлена и небезуспешно рассмотрена в ряде основательных и этапных работ1. В настоящей статье, написанной в форме некоего "фактологического обзора", предпринята попытка установить некоторые новые точки соприкосновения художественных систем Мандельштама и Ахматовой и тем самым расширить представление о творческом взаимодействии этих поэтов.
Самый острый вопрос - о семантичности проводимых параллелей: насколько интенциональный момент преобладает в них над случайными совпадениями. Как зачастую бывает в подобных случаях, проблема эта не решается здесь однозначно и требует ссылки на немалое количество прямых и косвенных аргументов. Поскольку ни жанр, ни объем статьи на это не рассчитаны, прибегнем к общепринятой для подобного рода исследовательских ситуаций формуле - "к постановке проблемы"2. При этом самым надежным обоснованием искомой "объективности" следует считать ориентацию акмеистов на "мировой поэтический текст"3, превращающую цитацию, под которой понимается в принципе любой плотный интертекстуальный контакт, в семантически емкое художественное средство. Такой подход должен объяснить, почему для интерпретационного анализа поэзии Мандельштама и Ахматовой столь актуальным является определение их "цитатного контекста", в том числе, естественно, и тех "общих мест", которые, пусть и бессознательно, не могли не возникнуть у поэтов, так тесно между собой связанных. Примечательно, к примеру, что даже знаменитое определение поэзии, данное Ахматовой (1956) - "Не повторяй - душа твоя богата - // Того, что было сказано когда-то, // Но, может быть, поэзия сама - // Одна великолепная цитата" (1, 357)4, - само цитатно, относится к категории текстов, обладающих "автокодом", который, по выражению Пастернака, "рассказывает о своем рождении".
О. Ронен обратил внимание на совершенно отчетливую и, без сомнения, сознательную перекличку этого четверостишия со стихотворением Баратынского "Не подражай: своеобразен гений..."5. Одновременно не исключена его связь с "культурогенным" и образным лейтмотивом 'кавычек и цитат' как непременным атрибутом филологии и поэзии в статье Мандельштама "О природе слова" (1921 - 1922): "Жизнь Розанова - смерть филологии, увядание, усыхание словесности и ожесточенная борьба за жизнь, которая теплится в словечках и разговорчиках, в кавычках и цитатах, но в филологии, и только в филологии" (2, 178)6, "Филология - это семья, потому что всякая семья держится на интонации и " (2, 178), "И для Анненского поэзия была домашним делом и Еврипид был домашний писатель, сплошная цитата и кавычки" (2, 181). Убеждение в том, что гуманитарное знание и сознание существуют лишь только в просвещенной, культуроосвоенной среде, ставшей единым мировым бытом, хозяйством, духовной семьей, делало цитату в представлении акмеистов не чем-то заумно-книжным, уныло-академичным, а живым существом, о чем Мандельштам писал в "Разговоре о Данте": "Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает. Эрудиция не тождественна упоминательной клавиатуре, которая и составляет самую сущность образования" (2, 218).
"Упоминательная клавиатура" Мандельштама и Ахматовой, имея в виду и интересующий нас аспект их взаимной переклички, необычайно поливалентна. По всем данным, она не может быть сведена к прямому цитатному корреспондированию поэтов, так как охватывает более обширную область их творческого диалога, формализуясь и в опосредованном соприкосновении текстовых структур.
Следует вообще иметь в виду, что непосредственность, линейность, континуальность в акте творческой коммуникации между большими художниками - вещи достаточно редкие, поскольку чаще всего пространство их взаимодействия обильно заполняется текстами-медиаторами, "рассеивающими" представление об отчетливом генезисе поэтических референций и создающими поле с плотной "цитатной" гравитацией. Трудность изучения при этом как раз и связана не столько даже с определением творца-первенца "цитатного" слова, сколько в значительной мере с тем, на какой из возможных претекстов ориентировался поэт. Приведем для иллюстрации этого соображения частный, но, как кажется, довольно выразительный пример.
В пятой "Северной элегии" Ахматовой есть такой образ: "Но иногда весенний шалый ветер, // Иль сочетанье слов в случайной книге, // Или улыбка чья-то вдруг потянут // Меня в несостоявшуюся жизнь" (1, 263). "Сочетанье слов", без сомнения, восходит к широко известному и больше того - бывшему в ахматовской среде у всех на слуху "Поэту" Брюсова: "Быть может, все в жизни лишь средство // Для ярко-певучих стихов, // И ты с беспечального детства // Ищи сочетания слов"7, ср. с его же более ранним стихотворением "Я": "Как верный ученик, я был ласкаем всеми, // Но сам любил лишь сочетанья слов"8.
Однако прозрачная чистота этой очевидной параллели замутняется тем обстоятельством, что брюсовское стихотворение послужило в свое время, как видно, сильным творческим импульсом к созданию Мандельштамом "Как облаком сердце одето..." (1910), в котором у мэтра заимствованы не только такие ключевые позиции стиха, как тематика и метрический рисунок, но даже семантика некоторых образов, в частности, заинтересовавшее нас "сочетание слов": "И дышит таинственность брака // В простом сочетании слов" (1, 278); к слову сказать, тот же ритмический строй, что сделано, по всей видимости, сознательно, имеют ахматовские стихотворения "Поэт" (1955) и "Читатель" (1959) из цикла "Тайны ремесла", ср. последнее со статьей Мандельштама "О собеседнике": и там и там звучит мотив 'читателя в потомстве', навеянный "Мой дар убог, и голос мой не громок..." Баратынского, усиливающийся за счет текстуального совпадения: "неизвестный друг" у Мандельштама (2, 150), "неведомый друг" у Ахматовой (1, 198)9.
Со временем разбираемый поэтический образ облекается Мандельштамом в понятийные одежды - в теорию "знакомства слов", как называет ее Ахматова в "Листках из дневника" (2, 213), а в их черновой рукописи приводит его выражение: "Надо знакомить слова", комментируя это как - "... сталкивать те слова, которые никогда раньше не стояли рядом" (2, 449). Сходные идеи в сходной образной форме высказывались Маяковским (статья "Два Чехова", 1914): "Памятник поставили не тому Пушкину, который был веселым хозяином на великом празднике бракосочетания слов..."10"О современной поэзии", 1919): "Не трудно заметить, что время словесного звучания есть брачное время языка, месяц женихающихся слов, а время налитых разумом слов, когда снуют пчелы читателя, время осеннего изобилия, время семьи и детей"11"Стиль Пушкина" (1941), которую поэтесса хорошо знала: "..."строй сознания" ярче всего отражается и выражается в способе сближения и сочетания слов"12.
Ряд приводимых примеров может быть короче или длиннее, более полон или менее,- это уже вопрос эрудиции исследователя,- важен сам факт существования когерентного контекста, с которым реферирует и в который входит изучаемый текст. Причем речь идет, разумеется, о концептуальной парадигме, а не об относительно случайных словесных совпадениях. Вот почему говоря о "цитатном" художественном мышлении Мандельштама и Ахматовой и о том, как реализуются его потенции в их творческом диалоге, одинаково важно актуализировать оба аспекта: а) собственно параллельные места ("прямые цитаты") и б) те интертекстуальные связи, что осуществляются опосредованно, возможно даже, латентно, внутри массивных контекстов. Мы постарались кратко остановиться на обоих аспектах, вычленив в исследуемом материале наиболее репрезентативные узлы, полагая как нечто само собой разумеющееся, что панорамная картина идентификации проводимых сопоставлений обязательно требует их развернутого аналитического описания13.
Все текстовые фрагменты, приводимые далее для компаративного анализа, маркированы для наглядности годом написания, исключение сделано лишь для "Поэмы без героя" - ПБГ; имя и фамилия Мандельштама и Ахматовой даются в сокращении - О. М. и А. А.
"первой прозы" О. М. - "Шум времени" (1923); ср. в его статье "(Скрябин и христианство)" (1915): "...время мчится обратно и свистом, как прегражденный поток..." (2, 158) или в "1 января 1924": "... Он слышит вечно шум - когда взревели реки // Времен обманных и глухих" (1, 152); у А. А. в черновых набросках балетного либретто по "Поэме без героя" (1962): "" (2, 263). Цветаева, прочитавшая и, как известно, не принявшая автобиографическую прозу О. М., прежде всего из-за необъективного, как ей показалось, изображения Крыма периода гражданской войны, однако узнавшая об аресте поэта, использует в стихотворении "О поэте не подумал..." (1934), без сомнения, с умыслом, тот же образ: "Бог с ним, с громом, Бог с ним, с шумом // Времени не моего!"14.
Возможный литературный исток этого лапидарного оборота - роман А. Белого "Серебряный голубь" (1910): "... август плывет себе и шелесте времени: слышишь - времени шум"15, ср. также в его письме Блоку от 20 октября 1911 г.: "... я, прислушиваясь к шуму времени, глух решительно ко всему"16. Сборник стихов А. А. назван "" (1965), тот же образ в ее четверостишии 1961 г.: "Что войны, что чума? - конец им виден скорый, // Им приговор почти произнесен. // Но кто нас защитит от ужаса, который // Был бегом времени когда-то наречен?" (1, 217), - вероятные дериваты от мандельштамовского: "Уж до чего шероховато время, // <...> Ведь собственном оно не виновато..." (1, 177) (1931).
На первом издании "Камня" (Спб., 1913), подаренном А. А., О. М. сделал такую надпись: "Анне Ахматовой - вспышки сознанiя в беспамятстве дней. Почтительно - Автор"; А. А. вспоминает об этой дедикации в "Листках из дневника" (2, 199). Ср. в ее стихотворении "Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли..." (1957): "Я в забывала теченье годов..." (1, 243).
О. М.: "Душный сумрак кроет ложе" (1, 73) (1910) (ср. с аналогичным ритмическим образом у В. Зоргенфрея: "Летний сумрак славит Бога..."17); А. А.: "И в памяти черной пошарив, найдешь // До самого локтя перчатки, // И ночь Петербурга. И в сумраке лож // Тот запах и душный " (1, 247) (1960).
О. М.: "И, если в ледяных алмазах // Струится вечности мороз, // Здесь - трепетание стрекоз // Быстроживущих, синеглазых" (1, 70) (1910) (ср. у А. Белого: "Пусть за стеною, в дымке блеклой, // Сухой, сухой, сухой мороз, - // Слетит веселый рой на стекла // Алмазных, блещущих стрекоз"18); А. А.: "Новогодний праздник длится пышно, // Влажны стебли новогодних роз, // А в груди моей уже не слышно // " (1, 51) (1914).
О. М. об Анненском в статье "О природе слова" (1921-1922): "И в это время директор Царскосельской гимназии долгие ночи боролся с Еврипидом, впитывал в себя змеиный яд настой таких горьких, полынно-крепких стихов, каких никто ни до, ни после него не писал" (2, 81); А. А. в стихотворении "Учитель" (1945), посвященном Анненскому: "Весь , всю эту одурь выпил..." (1, 249).
О. М.: "мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма..." (1, 175) (1931),- возможно, обращено к А. А.19; А. А.: "И мы сохраним тебя, русская речь" (1, 205) (1942). Несколько косвенных подтверждений тому, что перед нами цитата-отклик: а) в "Рабочем экземпляре" воспоминаний об О. М. А. А. пишет: "Но он же был автором таинственных коротких и совершенно ни на что не похожих стихотворений, которые все наше поколение проносило в сердце всю жизнь... сквозь все..." (2, 440-441), ср. в том же ее "Мужестве" о русской речи, русском слове: "Свободным и чистым тебя пронесем..."; б) написанное в форме клятвы "Мужество" соотносимо с "клятвенными" интонациями в "Сохрани мою речь...": "обещаю" (в автографе еще более сильный с этой точки зрения вариант: "обязуюсь"), "прохожу", "найду"; в) 'материнско-детская', 'семейная' тема, вообще весьма характерная для военной лирики А. А., звучит в "Мужестве" одним из своих мотивов - 'внуков', что корреспондирует с типологическими образами родства в "Сохрани мою речь...": "отец", "друг" и апофатически - с "непризнанным братом, отщепенцем в народной семье" (на оси этих корреляций 'ненризнанность в поколенье' снимается 'сохранением голоса поэта в потомстве'); г) см. "привкус дыма" в посвящении к циклу А. А. "Шиповник цветет". Ср. также с "Победившее смерть слово" из ПБГ (1, 295).
"На тризне милой тени // В последний раз нам музыка звучит!" (1, 139) (1921) - обращено к Гумилеву; А. А.: "Лишь голос мой, // И на твоей безмолвной тризне" (1, 250) (1940) из поэтического реквиема памяти М. Булгакова; ср. у нее же: "Справлена чистая тризна" (1, 254-255) (1944).
А. А.: "Наше священное ремесло // Существует тысячи лет... // С ним и без света миру светло" (1, 201) (1944) - первый стих, по всей вероятности, цитата из К. Павловой: "Одно, чего и святотатство // Коснуться в храме не могло; // Моя напасть! мое богатство! // Мое святое ремесло!"20 (у Кузмина в "Раздумьях и недоуменьях Петра Отшельника", 1914: "Веселое, божественное, не думающее о цели ремесло - есть искусство"21). В то же время в нем слышится и мандельштамовский отголосок отношения к поэзии как таинству, но замешанному на знании и мастерстве: "Он учит: красота - не прихоть полубога, // А хищный глазомер простого столяра" (1, 88) (1913), ср. также с финалом его статьи "О природе слова"; ср. у Пастернака, призывающего О. М. к социальному трезвомыслию и терпимости и его же цитирующего: "Искусство - дерзость глазомера, // Влеченье, сила и захват"22 "Он жаждал воли и покоя, // А годы шли примерно так, // Как облака над мастерскою, // Где горбился его верстак"23, кроме того, его "Ремесло" (1928) и мотив 'ремесла' в "Вассермановой реакции" (1914); сюда же следует отнести цикл Цветаевой "Стол" (1933-1935), гимн лону труда и творчества, где "поэтические" коннотации соединены со "столярными", и рассуждения Б. М. Эйхенбаума о 'мастерстве-ремесле' в его речи об О. М. 14 марта 1933 г. в Политехническом музее.
Еще более разительна параллель "С ним и без света миру светло" со "Стихами о "неизвестном солдате" (1937) О. М. г "Весть летит светопыльной обновою: // - Я не Лейпциг, я не Ватерлоо, // Я не Битва Народов, я новое, // От меня будет свету светло" (1, 242). Н. Струве предполагает скрытое присутствие здесь евангельской цитаты: "Я свет миру" (Иоан. 8:1224), ср. у Пастернака: "Я - свет. Я тем и знаменит, // Что сам бросаю тень"25 "И шаг, и светлейший из светлых // Взгляд, коим поныне светла..."26"световых" образах романса на слова Анненского "Среди миров, в мерцании светил...": "Не потому, что от Нее светло, // А потому, что с Ней не надо света"27.
"Шли товарищи последнего призыва..." (1, 219) (1935-1936); А. А.: "А вы, мои друзья последнего призыва]" (1, 207) (1942).
"Бензина запах и сирени..." (1,50) (1913); О. М.: "И сирень бензином пахнет" (1, 90) (1913); не исключено, что в "Я пью за военные астры..." (1931) "", помимо прочего, о чем убедительно пишет А. К. Жолковский28, ассоциируется у О. М. с "Прогулкой" А. А., откуда взята приведенная строчка и в котором маркером "парижской" темы выступает Булонский лес.
А. А.: "прошуршали..." (1, 33) (1910), "Влажно пахнут тополя" (1, 35) (1911), ср. с возможной контаминацией в стихотворении О. М. "О, этот воздух, смутой пьяный..." (1916): "Тревожно пахнут тополя" (1, 301); отметим, кстати, рифмопару 'ладонь' - 'огонь' в заключительной строфе у О. М., в обратной последовательности она повторяет аналогичную из "Синий вечер. Ветры кротко стихли..." А. А.
А. А.: "Как на древнем выцветшем холсте, // Стынет небо тускло-голубое" (1, 74) (1912), ср. у нее же: "Потускнел на небе синий лак..." (1, 80) (1912); ср. с поэтическими резентациями О. М.: "Я вижу месяц бездыханный // И небо мертвенней холста" (1, 71) (1910), "Небо тусклое с отсветом странным..." (1, 74) (1911).
Поговорочное речение "садиться в сани" (готовиться к смерти), восходящее к "Поучению Владимира Мономаха": "Сидя в санях, помыслил я в душе своей (и т. д.)", использовано А. А. как контаминационный компонент в эпиграфе к поэме "Путем всея земли" (1940), см. у нее же в "Воронеже" (1936), посвященном О. М.: "Узорных санок так " (1, 179)29 [возможно, с переосмыслением раннего: "И санок маленьких такой " (1, 61) (1912)] и в той же "Путем всея земли": "И в легкие сани // Спокойно сажусь" (1, 279); О. М.: "Под неба нависанье, // Под свод его бровей // В сиреневые сани // Усядусь поскорей" (1, 229) (1937)30.
Поэтический труд - "высокое косноязычье" (Гумилев). Одна из коренных задач постсимволизма свелась к модификации системы поэтического языка. "Надо было изменить отношение к поэтическому языку, который превратился в мертвый диалект, лишенный живого развития, живой игры, - писал в 1923 г. Б. М. Эйхенбаум. - Надо было или создать новое косноязычие, новую дикую речь, или освободить традиционный поэтический язык от оков символизма и привести его к новому равновесию"31"...косноязычия, отчаянных потуг вытянуть из нутра необходимое слово и бурного водопада неожиданных сравнений, сложных ассоциаций, откровенностей на явно чужом языке"32, повторенное вскоре Луначарским в предисловии к книге "Стык. Первый сборник стихов Московского Цеха поэтов" (М., 1925), в котором, говоря о "гнетущем косноязычии" Тихонова, он далее пишет: "Казалось бы, что хорошего в той же черте очень талантливого Пастернака, которая граничит с этим косноязычием, то есть в необычайной туманности, иногда даже полной неясности его логики, грамматики, конструкции..."33.
А. А.: "Жрицами божественной бессмыслицы // Назвала нас дивная судьба..." (1, 368) (10-е годы, восстановлено по памяти в 1958 или 1959), ср. у О. М.: "В Петербурге мы сойдемся снова, // Словно солнце мы похоронили в нем, // И блаженное, бессмысленное слово ", "За блаженное, бессмысленное слово // Я в ночи советской помолюсь" (1, 132, 133) (1920), "А я люблю его неистовый досуг - // Язык бессмысленный, язык солено-сладкий..." (1, 194) (1932). О. М.: "Так, размахивая руками, , плетется поэзия, пошатываясь, головокружа, блаженно очумелая и все-таки единственная трезвая, единственная проснувшаяся из всего, что есть в мире" (2, 210) (1923), о Ф. Сологубе: "Сначала, по юношеской своей незрелости, мы видели в Сологубе только утешителя, бормочущего сонные слова..." (2, 305) (1924) (что имеет здесь негативный оттенок, близкий, например, к оппозиции 'ясности' и 'бормотанья' в предисловии Асеева к книге Пастернака "Близнец в тучах": "Довольно глухих бормотаний, ясные слова!"34), "... И вдруг дуговая растяжка // Звучит в бормотаньях моих" (1, 201) (1933-1934); ср. у А. А. о рождении стихов: "Другое, в полночной родясь тишине, // Не знаю откуда крадется ко мне, // Из зеркала смотрит пустого // И что-то сурово" (1, 199), (1959) или "... К бессоннейшим припавши изголовьям, // Бормочет окаянные стихи" (1, 239) (1963) ("Она часто бормотала ",- из воспоминаний В. С. Срезневской об А. А.35); ср. еще: в статье Тынянова "Промежуток" (1924) о "Балладе" ("Сижу, освещаемый сверху...") Ходасевича говорится, что это "почти розановская записка, с бормочущими домашними рифмами.."36; или Цветаева в "Световом ливне" (1922) о первом впечатлении от выступления Пастернака в Политехническом музее: "... какие-то á, точно медведь просыпается..."37. С этим ассоциируется у О. М.: "Я хотел бы ни о чем // Еще раз ..." (1, 143) (1922), "Твои речи темные глотая, // За тебя кривой воды напьюсь" (1, 210) (1934), что, по-видимому, генетически восходит к Лермонтову: "Есть речи - значенье // Темно иль ничтожно, // Но им без волненья // Внимать невозможно"38"Почему светлой речи значенья // Я с таким затрудненьем ищу?"39.
Противостояние пустым небесам как одна из манифестационных установок искусства О. М. и А. А. - преодоление мирового духовного хаоса, несуществуемости, безъязыкости, смерти. Оппозиция 'пустому небу' - 'полноценная "тяжесть" культуры, творчества', ср. с описанием Венеции в "Охранной грамоте" Пастернака: "Пустых мест в пустых дворцах не осталось. Все занято красотой"40. В "Утре акмеизма" О. М. писал: "Строить - значит бороться с пустотой, гипнотизировать пространство. Хорошая стрела готической - злая, потому что весь ее смысл - уколоть небо, проткнуть его тем, что оно пусто" (2, 143) (1912, опубл. 1919), ср. с его "Я знаю, что обман в видении немыслим..." (1911); А. А.: "Кто знает, как пусто небо // На месте упавшей башни" (1, 183) (1940)41, что соотносимо со сквозным поэтическим мотивом О. М.: "Кружевом, камень, будь // И паутиной стань, // Неба пустую грудь // Тонкой иглою рань" (1, 78) (1912), "... Он так же отнесся к бумаге, // Как купол к пустым небесам" (1, 202) (1933-1934), менее облигаторно у А. А.: "Пустых небес прозрачное стекло..." (1, 99) (1914), "Низко, низко небо пустое..." (1, 100) (1914), "И был над ним огнен и пуст" (1, 377) (1960).
О. М.: "Уже бросает исполнитель // Испепеленную тетрадь" (1, 100) (1914), ср. с подзаголовком цикла А. А. "Шиповник цветет" - "Из сожженной тетради" и входящим в него стихотворением "Сожженная тетрадь" (1961), а также с ее "Застольной" из цикла "Песенки" - о стихах: "Эх, бумага белая, // . // Сколько раз глядела я, // Как они горят" (1,243) (1963); не лишена смысла гипотеза, что, помимо "анненского" слоя42, в мотиве 'сожжения' у А. А. важна импликация известной булгаковской сентенции "рукописи не горят", которой придан обратный знак: "" (ПБГ) (1, 297), соответствующая реальному сожжению "Реквиема", о чем в ПБГ имеется упоминание (1, 298), и особенно "Мне, тлеющей на медленном огне" (1, 250) из стихотворения, посвященного памяти Булгакова (1940).
А. А.: "Страх, во тьме перебирая вещи, // Лунный луч наводит на топор..." (1,157) (1921) (с 'лунным лучом' в поэзии А. А. связана мистико-демоническая тема, см., в частности, "Конец Демона"); О. М.: "Звездный луч на топоре" (1, 140) (1921) (оба стихотворения навеяны известием об аресте (А. А.) и казни (О. М.) Гумилева). Ср. в "Трилистнике кошмарном" Анненского: "... И что надо лечь в угарный, // В голубой туман костра, // Если тошен луч фонарный // На скользоте топора"; у него же "сплав" 'небесного луча' и 'стали' в образе "стального луча" в "Andante"43; ср. еще в "После казни в Женеве" Случевского, упоминаемом О. М. в "Шуме времени" (2, 45): "Я видел казнь: багровый эшафот // Давил как будто бы сбежавшийся народ, // И солнце ярко на топор сияло"44.
"Скоро покроется поле могилами" (1, 261) (1906); А. А.: "Скоро // Станет тесно от свежих могил" (1, 100) (1914).
О. М.: "Сухие листья октябряВ свои повапленные гробы..." (1, 304) (1920, 1917 ); А. А. "Семнадцатый октябрь, // Как листья на ветру, сметал людские жизни" (1924)45 - "осеннюю" эсхатологию в том и другом случае реферирует Октябрьский переворот46.
О. М.: "... Я глубоко ушел в немеющее время..." (1, 238) (1937); А. А. в ремарке к "Решке" пишет о "" (1, 298), см. у нее также: "Наградили меня немотою..." (1, 349) (1959).
О. М.: "И, и рыданья, // Влачится траурной каймой // Огромный флаг воспоминанья // За кипарисною кормой" (1,117) (1917), ср. еще: "... вещих ворон крик..." (1, 75) (1911); А. А.: "Птицы смерти в зените стоят" (1, 205) (1941). Прибавим к этому менее отчетливую, но по-своему небезыинтересную параллель, субституирующую метафору 'звезды-птицы' - О. М.: "... И верещанье звезд " (1, 140) (1922), "...Звезды живут, канцелярские птички..." (1, 167) (1930); А. А.: "А над тобою осколки..." (1, 227) (1961).
О. М.: "На бледно-голубой эмали, // Какая мыслима в апреле, // Березы ветви подымали // И незаметно вечерели" (1, 67) (1909); А. А.: "По волнам блуждаю и прячусь в лесу, // Мерещусь на чистой эмали..." (1, 236) (1963). Ср. со стихотворением Анненского "Осенняя эмаль" и сценой "голубой эмали" в "Фамире-кифарэде".
"На острове Севане, который отличается <...> землянками недавно вымерших отшельников, густо заросшими крапивой и чертополохом..." (2, 100) (1931 -1932); А. А.: "Когда погребают эпоху, // Надгробный псалом не звучит, // Крапивой и чертополохом " (1, 201) (1940), см. также в ее посвящении Пастернаку: "За то, что дым сравнил с Лаокооном, // Кладбищенский воспел чертополох..." (1, 178) (1936).
О. М.: "... И потому эта улица // Или, верней, эта яма // Так и зовется по имени // ..." (1, 213) (1935); А. А.: "Ахматовской звать не будут // Ни улицу" (1, 341) (1946). В кругу О. М. и А. А. 'присвоение улице имени' имело иронико-пародийный подтекст, см., к примеру, шуточное стихотворение О. М. из "Антологии античной глупости", адресованное Вс. Рождественскому: "Пушкин имеет проспект, пламенный Лермонтов тоже. // Сколь же ты будешь почтен, если при жизни твоей // Десять Рождественских улиц!.." (1, 345); ср. в поэме Маяковского "Человек": "- Прохожий! // Это улица Жуковского? / <...> "Она - Маяковского тысячи лет: // Он здесь застрелился у двери любимой"47.
А. А.: "Взлетевших рук излом больной, // В глазах улыбка исступленья" (1, 44) (1912); О. М.: "И в исступленьи, как гитана, // Она заламывает руки" (1, 89) (1913).
"Розовые сосны, // До самой верхушки свободные от мохнатой ноши..." (1, 146) (1923); А. А.: "И сосен розовое обнажено" (1,266) (1964), ср. также у О. М.: "И бесстыдно розовеют // Обнаженные " (1, 184) (1931), А. А.: "Липы нищенски обнажены..." (1, 164) (1921).
О. М. о Рембрандте: "Простишь ли ты меня, великолепный брат // И мастер и отец черно-зеленой теми, - // Но око соколиного пера // И жаркие ларцы у полночи в гареме // Смущают не к добру, смущают без добра // Мехами сумрака " (1,238) (1937); А. А. (черновой набросок): "И прекрасней мраков Рембрандта // Просто плесень в черном углу".
"Я научилась просто, мудро жить..." (1,61) (1912); О. М.: "Еще недавно сам Толстой обращался к человечеству с призывом прекратить лживую и ненужную комедию истории и начать "просто" жить" (2, 154) (1914).
О. М.: "Настоящий труд - это брюссельское кружево. В нем главное то, на чем держится узор: воздух, проколы, прогулы" (2, 99) (1930); А. А,.: "Рядом с этой идет "Д ругая" ... которая так мешает чуть не с самого начала <...>, - это просто пропуски<...> пробелы, из которых иногда почти чудом удается выловить что-то и вставить в текст" (2, 259) (мотив стихотворения А. А. "Столько просьб у любимой всегда..." 'пробел в биографии' подхватывает Пастернак в "Быть знаменитым некрасиво...").
О. М.: "Я говорю за всех " (1,181) (1931); А. А.: "И я молюсь не о себе одной, // А обо всех..." (1, 194) (1940), ср. в "Рассвете" (1947) Пастернака: "Мне к людям хочется, в толпу, // В их утреннее оживленье <...> за них за всех..."48.
Нет необходимости объяснять в заключении ту самоочевидную истину, что "коэффициент корреляции" не может быть в приведенных примерах абсолютно одинаков, колебания его естественны и не неожиданны. Вряд ли разумно полагаться на внешнюю эффектность обнаруженных параллелей, следует тщательно соотнести их с эффективностью качественных коррелятов. Пока же, будем откровенны, подобный подход, который обеспечил бы всему представленному материалу максимально выигрышные гарантии, только еще апробируется.
1. Из наиболее ценных см.: Мейлах М. Б., Топоров В. Н. Ахматова и Данте // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics, 1972, XV; Левин Ю. И., Сегал Д. М., Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature, 1974, 7/8; Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме // Russian Literature, 1974. 7/8; его же. Заметки об акмеизме. II // Russian Literature, 1977, V - 3; его же. Заметки об акмеизме. III // Russian Literature, 1981, IX - 2; е г о же. Текст в тексте у акмеистов // Уч. зап. Тартуск. ун-та, вып. 567: Текст в тексте. Труды по знаковым системам, XIV. Тарту, 1981; Топоров В. Н., Цивьян Т. В. О нервалинском подтексте в русском акмеизме (Ахматова и Мандельштам) // Russian Literature, 1984, XV - 1.
2. Более подробно в кн.: Хазан В. Мандельштам и Ахматова: материалы к анализу поэтического диалога. Грозный, 1992.
3. Об этом см.: Левин Ю. И., Сегал Д. М., Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Указ. раб.
4. Здесь и далее все тексты Ахматовой приводятся по следующему изданию: Ахматова А. А. Соч. В 2 т. М., 1990. Курсив наш. - В. Х.
// Литературная газета. 1989. № 24. С. 8.
6. Здесь и далее все тексты Мандельштама приводятся по следующему изданию: Мандельштам О. Э. Соч. В 2 т. М., 1990.
7. Брюсов В. Я. Соч. В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 211.
8. Там же. С. 65.
9. Другая очевидная реминисценция этого стихотворения - "И тесен ..." - восходит к "Балаганчику" Блока: "Отчего за последней порою // Не вступить и нам в назначенный круг" (Блок А. Собр. соч. В 8 т. М., 1961. Т. 4. С. 10), ср. еще в его стихотворении "Вот явилась. Заслонила...": "... И душа моя вступила // В предназначенный ей круг" (там же. Т. 2. С. 254), то же в стихотворении Мандельштама "Меганом": "Но здесь душа моя вступает, // Как Персефона, в легкий круг..." (1, 116) - отмечено О. Роненом (Ronen О. An Approach to Mandel'štam. Jerusalem, 1983. P. VIII).
10. Маяковский В. В. Полн. собр. соч. В 13 т. М., 1955. Т. 1 С. 295.
11. Хлебников В. В. Утес из будущего: Проза, статьи. Элиста, 1988. С. 229.
13. Отчасти этому посвящена наша работа, см. прим. 2.
14. Цветаева М. И. Соч. В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 302.
15. Белый А. Избранная проза. М., 1988. С. 182.
16. Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М., 1940. С. 269; отмечено в ст : Нерлер П. Отголоски шума времени // Вопросы литературы. 1991. № 1. С. 38.
18. Белый А. Стихотворения и поэмы. М. -- Л., 1966. С. 287.
19. Н. Я. Мандельштам пишет в своих воспоминаниях о том, что это стихотворение "... не посвящалось никому. О. М. мне сказал, что только Ахматова могла бы найти последнее не хватавшее ему слово - речь шла об эпитете "совестный" к дегтю труда. Я рассказала об этом Анне Андреевне - "он о вас думал" (это его буквальные слова) потому-то и потому-то... Тогда Анна Андреевна заявила, что, значит, он к ней обращается, и поставила над стихотворением три "А". Вполне вероятно, что так и было!" (Мандельштам Н. Я. Книга третья. Париж, 1987. С. 156).
20. Павлова К. К. Стихотворения. М., 1985. С. 110.
21. Кузмин М. А. Стихи и проза. М., 1989. С. 386.
23. Там же. Т. 1. С. 339.
24. Струве Н. Осип Мандельштам: его жизнь и время. London, 1988. С. 263.
25. Пастернак Б. Л. Избранное. Т. 1. С. 32.
26. Цветаева М. И. Соч. Т. 1. С. 277.
28. См.: Жолковский А. К. Инварианты к структуре текста. Мандельштам: "Я пью за военные астры..." // Slavica Hierosolymitana, 1979. Vol. IV.
29. В написанном примерно в то же время поэтическом посвящении Пастернаку ("Он, сам себя сравнивший с конским глазом...") Ахматова избирает другую "конно-саночную" мифологему смерти: "Звенит вдали смертей бубенец..."(1, 178)
30. По наблюдению Г. Фрейдина, тема 'поездки на санях по морозу' связана у Мандельштама с символикой пушкинских похорон, и данный код актуализируется в таких текстах, как "На розвальнях, уложенных соломой...", "1 января 1924", последняя глава "Шума времени" (Фрейдин Г. Сидя на санях: Осип Мандельштам и харизматическая традиция русского модернизма // Вопросы литературы. 1991. № 1).
31. Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969. С. 81.
33. Луначарский А. В. Собр. соч. В 8 т. М., 1964. Т. 2. С. 288.
34. Пастернак Б. Близнец в тучах. М., 1914. С. 3.
35. Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991. С. 18.
36. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературно. М., 1977. С. 173.
38. Лермонтов М. Ю. Собр. соч. В 4 т. М. -Л.,. 1958. Т. 1. С. 474.
39. Фет А. А. Стихотворения. М., 1981. С. 340.
40. Пастернак Б. Л. Избранное. Т. 2. С. 190.
41. Об импульсе, идущем к этому образу от Нерваля, см.: Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Указ. раб.
43. Анненский И. Ф. Указ. соч. С. 101, 214.
44. Случевский К. К. Стихотворения. М., 1984. С. 216.
45. Ахматова А. Я - голос ваш... М., 1989. С. 291.
46. В приведенном четверостишии Ахматовой, адресом Б. Анрепу, имплиплицируется образ Бирнамского леса из шекспировского "Макбета" (см.: Найман А. Г. Рассказы о Анне Ахматовой: Из книги "Конец первой половины XX века". М., 1989. С. 102). На наш взгляд, и стихотворение Мандельштама "Где ночь бросает якоря…", откуда взят фрагмент для сопоставления, навеяно той же трагедией Шекспира (более подробно: Хазан В. И. Указ. раб., гл. "В декабре семнадцатого года").
48. Пастернак Б. Л. Избранное. Т. 1. С. 413.