Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество.
Крымский Ахматовский научный сборник. -
Вып. 5. - Симферополь: Крымский архив,
2007. – С. 140–150.
Анна Андреевна и Анна Андриановна:
ахматовские мотивы в повести Л. Петрушевской «Время ночь»
Повесть "Время ночь" - одно из наиболее известных произведений Л. С. Петрушевской - уже более десятилетия привлекает внимание русских и зарубежных критиков и литературоведов. В центре внимания довольно часто оказывается образ главной героини - Анны Андриановны. Женщина, от лица которой ведётся повествование (иногда перебиваемое фрагментами дневниковых записей её дочери Алёны), замучена многими неурядицами. Взрослые сын и дочь с неблагополучными судьбами, внуки, появляющиеся в самое неподходящее время, отсутствие постоянной работы и достойной зарплаты, взаимное непонимание самых, казалось бы, близких людей… Всё это страшно своей узнаваемостью, обыденностью, приземлённостью - тем, что советская и постсоветская критика называла "чернухой". Эти сюжеты, эти герои обычно трактуются как проявления безобразного, низменного - чего-то находящегося на самой границе эстетического восприятия или даже за нею.
Однако главная героиня в своё время закончила факультет журналистики, живёт литературными заработками (чаще - литературными подработками) и называет себя поэтом. Более того, имя Анны Андреевны Ахматовой и её стихи присутствуют в повести как значимое явление, героиня называет её своей мистической тёзкой, вспоминает и цитирует её стихи, иногда переиначивая с заметной самоиронией. Она нередко и порою неожиданно проводит параллели между собой и Ахматовой. Напомним, что время появления повести Петрушевской - 1992 год, сразу же после окончания эпохи перестройки. Одним из результатов этой эпохи стала широкая популяризация поэзии Ахматовой. Ее имя тогда утвердилось в сознании множества людей как знак высокой судьбы и высокой поэзии.
Анна Андриановна упоминает Ахматову с некоторой фамильярностью, что может показаться кощунством или юродством: "Я поэт. Некоторые любят слово "поэтесса", но смотрите, что нам говорит Марина или та же Анна" [2, с. 353] Окружающие как будто не замечают этого (дочь во время ссоры называет мать графоманшей).
Критики и исследователи творчества Петрушевской не уделяют этой странной параллели особого внимания. Однако настойчивость, с которой эти параллели проводятся через всю повесть, требует не ограничиваться ссылкой на постмодернистскую игру цитатами и аллюзиями, а взглянуть на них более пристально.
Какова же авторская оценка героини? Может быть, перед нами современный вариант гоголевского Поприщина, титулярного советника, задавленного жизнью и в безумии вообразившего себя "королем испанским"? У Гоголя, при всем гуманистическом сострадании к маленькому человеку, контраст убогого, безобразного, низменного с высоким и прекрасным создает трагикомический эффект. Героиня Петрушевской, на первый взгляд, так же отличается от Ахматовой, как Поприщин от короля испанского. Когда она применительно к себе перефразирует строки из "Реквиема" ("мать в маразме, сын в тюрьме", вместо "муж в могиле, сын в тюрьме"), читателю повести бросается в глаза "дистанция огромного размера". Ахматова пишет о жертвах репрессий. У Петрушевской речь о бытовых несчастьях. Маразм матери у героини Петрушевской - источник и результат бесконечных взаимных попреков и скандалов. Сын сидит в тюрьме за драку.
"Реквием" был написан во времена сталинского террора и оплакивает его жертвы. В повести Петрушевской Анна Андриановна живет в сравнительно спокойные застойные времена. Ахматова находилась в изоляции как "чуждый элемент" для бюрократов от идеологии, а Анну Андриановну увольняют с работы за попытку увести из семьи отца троих детей. Лирическую героиню ахматовской поэзии совершенно невозможно представить в вульгарных сценах, в которых Анна Андриановна участвует на каждом шагу. Несколько написанных героиней стихотворных строчек в тексте повести не позволяют судить о масштабах её дарования.
Все это могло бы показаться весьма сомнительной пародией, но Петрушевская буквально с первой страницы дает нам понять, что это не так. Повести предпослано короткое авторское введение, интонационно перекликающееся с открывающим "Реквием" прозаическим отрывком "Вместо предисловия". Их связывает тема сохранения памяти. Подзаголовок рукописи героини Петрушевской "Записки на краю стола" вызывает прямые ассоциации с фигурой Ахматовой, с ее известным упоминанием о том, что многие стихотворения ей приходилось записывать на краешке кухонного стола. Дочь говорит об умершей матери: "Она была поэт". И эта характеристика тоже ассоциируется с Ахматовой.
Тема поэтического сознания связывает две разные эпохи и ведет нас от персонажа Петрушевской к ней самой, к автору. "У меня есть такие читатели <…> Им, допустим, кажется, что это поэзия, все эти мои страшные случаи. Об этом иногда даже пишут в газетах статьи. И этим людям я благодарна" [3, c. 14]. О своих ранних рассказах Петрушевская говорит, что, возможно, это были прастихи [3, c. 191]. Даже описание творческого процесса у Петрушевской кажется цитатой из Ахматовой: "Так всё и шло, я писала свои присланные мне готовыми рассказы (многие авторы говорили о том, что есть впечатление, что им диктуют)". [3, с. 192] ("И просто продиктованные строчки ложатся в белоснежную тетрадь") [1, т. 1, с. 277].
Итак, Анну Андриановну и ее создательницу сближает любовь к ахматовскому творчеству и ориентация на него. Но какова всё же в целом степень близости автора и персонажа? Книги "Девятый том" и "Девочка из Метрополя" усиливают наши представления об их родстве. Некоторые детали жизни Анны Андриановны явно взяты из биографии Петрушевской: неустроенность, долгое отсутствие признания, материальная необеспеченность, мучительные размышления о том, чем накормить ребенка.
Однако именно это сходство позволяет увидеть и различие. И дело даже не в том, что жизнь Петрушевской некоторые называют историей Золушки, что к ней, в отличие от Анны Андриановны, пришли успех и слава - так же, как в конце жизни вернулись они и к Ахматовой. Сама Петрушевская в "Девятом томе" рассказывает, как после выхода повести "Время ночь" о ней снимали фильм представители западного телевидения. Они при этом явно стремились отождествить её с героиней повести и были удивлены и разочарованы, обнаружив не нищету и запустение, а рояль, розы и прочие признаки не только духовной, но и материальной культуры.
Дело в другом. Известно, что всякий персонаж может нести черты субъективного опыта автора и его личности и в то же время быть совершенно самостоятельным. Знаменитая фраза Флобера: "Мадам Бовари - это я", - не сделала его ни женщиной, ни самоубийцей. Отдельные черты сходства между персонажем, автором и великой поэтессой побуждают нас поставить вопрос о том главном, что их сближает.
Из всех троих только Анна Андриановна является литературным персонажем, и только ее жизнь записана на бумаге как нечто завершенное (хотя своеобразие соединения отдельных фрагментов напоминает некоторые портреты работы Пикассо). Ахматова присутствует в повести Петрушевской как образ лирической героини ее стихов и как некий знак, смысл которого нам предстоит прояснить.
Уже в самом начале повести мы узнаём, что героиня Петрушевской умерла. Но что это означает? В прозе такой зачин может задавать тему оценки прожитой жизни, осмысления судьбы.
Само название повести "Время ночь" определяет мрачный колорит повествования. Только ночью героиня может ненадолго отрешиться от забот и остаться одна для свидания "со звездами и с Богом" и оглянуться на самоё себя. Приверженность Анны Андриановны к поэзии предполагает определенный уровень личности, живущей не только "хлебом единым". Краешек кухонного стола и устремленность к вечности - это полюсы, напряжение между которыми и создает драматизм повествования. Житейские обстоятельства Анны Андриановны неуклонно ухудшаются, и чувство бессилия перед ними нарастает. Внутреннее поражение - главный итог всех ее жизненных битв.
Ощущение невыносимой боли по-настоящему сближает героиню Петрушевской и лирическую героиню Ахматовой без малейших оттенков иронии или пародийности. Именно мотив безумия становится выражением этой безмерности страдания.
Героиня "Реквиема" видит в безумии соблазн ухода от страданий: "Уже безумие крылом / Души накрыло половину, / И поит огненным вином, / И манит в черную долину" [1, т. 1, с. 200]. Но безумие или смерть означают утрату памяти, а память напрямую связана с любовью и с долгом не только перед близкими людьми, но и перед народом, перед эпохой, что, как известно, составляет пафос "Реквиема" и придает его трагизму возвышенный характер.
Мотив безумия в повести Петрушевской, на первый взгляд, выглядит гораздо более приземленным. В "кривой семье" никто не может похвастаться замечательным душевным здоровьем, начиная от бабы Симы и кончая маленьким Тимошей: "Я оцепенело стояла на кухне, а потом вошла к Алене и сказала, что баба сошла с ума, на что она мне ответила, что это я сошла с ума. Я ей возразила, что это ничего страшного, это бывает, кстати, так тётка кончила, но жила долго. Наследственность" [2, c. 399] Нагнетание этого мотива выглядит даже несколько нарочитым. В ходе повествования выясняется, что мать зятя тоже психически нездорова:
"Отец, тот знаменитый Тимофей, погиб в море, так и не нашли, мать ездила, искала, мать всю жизнь потом, оказалось, по больницам, инвалид второй группы. Спросила, а чем больна мать, померещилось, не туберкулезом ли, ещё этого нам не занесли, но ответ был: шизофрения, Спасибо" [2, c. 379]. Хотя Анна Андриановна сама растит внука, в плохом состоянии его нервной системы она обвиняет свою отсутствующую дочь: "У малыша энцефалопатия, мать его, как видно, роняла со стола, вот у него нервы и расшатались, как у истеричной бабы" [2, c. 416].
Однако дело не только и, может быть, не столько в наследственной патологии. В каждой из этих ситуаций присутствует потрясение, какое-то общее неблагополучие, дающее толчок к болезни, провоцирующее её.
Старческие фобии бабы Симы, её ужас перед "скорой помощью" и милиционером обостряются именно тогда, когда нависает угроза тюрьмы над внуком - а для людей её поколения ощущение слежки и ожидание ареста были слишком привычными. Мать зятя Анны Андриановны сошла с ума после гибели мужа. Маленький Тимоша растет в нищете без отца и почти без матери, с заботливой, любящей, но издёрганной, истеричной бабушкой, с младенчества становится свидетелем скандалов и переживает страшные потрясения, буквально шатается от горя, когда ссорятся его "две богини".
"Деза Абрамовна, зав отделением психбольницы, … в одной из бесед сказала правильную фразу, … что там, за пределами больницы, гораздо больше сумасшедших, чем тут, что тут нормальные в основном люди, которым чего-то не хватает, и не сказала чего" [2, c. 397]. Таким образом, в повести Петрушевской причины патологии психики отдельного человека так или иначе соотносятся с патологией общества. Эпоха, в которую живет героиня Петрушевской, эпоха безвременья, безликости зла и непонятности жертв, неоправданности страданий, потери смысла жизни - тоже трагична, хотя и по-иному, чем эпоха, в которую создавался "Реквием". В сборнике рассказов Петрушевской "Дом девушек" более ста страниц занимает цикл рассказов, объединённых названием "Реквиемы".
Страх безумия и потери памяти у Анны Андриановны связан, как и у героини "Реквиема" Ахматовой, с долгом, ответственностью за жизнь любимых людей: "Голова болела, я согрела чай и подумала, что вполне может быть, что я сейчас забуду выключить газ и сожгу дом, что это может со мной произойти в любую минуту, я и так последнее время еще удивлялась своим способностям находить дорогу, не терять деньги и ключи и так ловко отвечать на письма, что никто ничего не подозревает! Никто ничего! Но если это случится прежде, чем я уйду навеки, кто спасет Тимошу? Кто его спасёт?" [2, c. 428].
Эта тревога вызвана главной чертой личности Анны Андриановны: она не может жить без любви. Постоянное ее стремление - спасать и защищать близких, постоянный ужас - невозможность это осуществить. Это тема "маленького человека", может быть, и Евгения из "Медного всадника", с ним, как известно, Ахматова себя иногда сравнивала.
Перекличка с "Реквиемом" здесь осуществляется уже на ином уровне. На первый взгляд неожиданно, но вполне закономерно героиня Петрушевской находит для выражения своего состояния слова из того же смыслового ряда, что и Ахматова. ("" [1, т. 1, с. 198]. "Утро стрелецкой казни, утро начала зловещих перемен, утро расплаты" [2, c. 426], "Настало белое, мутное утро казни" [2, c. 428]. В этой ассоциации присутствует исторический исток беззащитности и бесправия. Женщины, воющие от ужаса перед гибелью любимых - образ, который с максимальной ёмкостью выражает повторяемость трагедии. А в жизни это конкретизируется по-разному. И кто скажет, что страшнее - царский топор или деловитая жестокость санитара из "психоперевозки"?
Сближает героинь и мотив "разорённого дома", разлуки с сыном. Однако тема материнских страданий позволяет более наглядно увидеть различие между ними. "Я давно предчувствовала этот / Светлый день и опустелый дом", - говорится в "Реквиеме" [1, т. 1, с. 200]. У Ахматовой "светлый день" знаменует высоту и величие горя, разделяемого с тысячами других матерей.
"опустелого", "разоренного дома" у Петрушевской развивается в ином стиле, в иной плоскости. В исследованиях уже отмечалось, что в её произведениях топос Дома предстает и как макромир, Космос, связанный с традиционными древнейшими представлениями о вместилище всего благого, но и как микромир, где идет непримиримая борьба за выживание. Дом разрушается не только под внешними ударами судьбы, но и изнутри, потому что расшатаны его устои. Столь же амбивалентен и образ самой героини, которая предстает одновременно и как спасительница, и как губительница собственных детей. Материнское самопожертвование у неё неотделимо от деспотизма, безобразных истерик, высокое и низкое перемешано в "коллоидном растворе бытия". Гротеск, иногда шокирующий, находим у Петрушевской там, где Ахматова использовала поэтический оксюморон. План изображения требует рельефности и не может обойтись без подробностей.
"И я, голодая перед приездом из колонии моего единственного любимого сына, экономя на всем, кипятила себе воду в кастрюле, пустую, чистую воду, и ела чай с хлебом на ужин, завтрак и обед, тюремную еду. Раз он там так, я здесь тоже так" [2, c. 373]. Все это делается искренне и одновременно демонстративно в пику дочери и ненавистному зятю с откровенным желанием не позволить им создать свой Дом, свою семью.
Анна Андриановна рассказывает незнакомым людям, что "сын-диссидент в тюрьме по ложному обвинению", восклицает, что он "страдалец, заслонивший грудью восемь друзей" [2, c. 374] и в то же время с горечью осознает: "Андрею понравилось доить меня, тлю". Здесь всё спутано, сплетено. Групповая драка окончилась увечьем избиваемого, за групповое избиение полагается более серьёзное наказание, родители других участников драки более богаты и влиятельны, сына её уговорили взять всю вину на себя, чтобы хуже не было. Благородство или слабость заставили его согласиться? Закон не предусмотрел иных решений, но это сломало его, лишило воли и веры в себя и людей. Вернувшись, он опускается, деградирует, медленно гибнет. Здесь нет палача и нет сталинской "тройки", но итог не менее страшен. Не упомянута строка Ахматовой "Ты сын и ужас мой" [1, т. 1, с. 199], - но напрашивается. И это опять позволяет увидеть общие истоки.
Запутанные переходы героини Петрушевской от тревог и покаяний к позёрству - результат внутреннего конфликта, неразрешимого противоречия между неосуществленным человеческим достоинством, может быть, величием - и человеческим же правом не только защищать, но и быть защищённым, не только понимать, но и быть понимаемым и прощаемым. Это "достоевщина" с непосредственными отсылками-ассоциациями. Такова прерывистая речь, обращенная к медсестре в психиатрической лечебнице, откуда героиня пытается забрать свою мать: "Сонечка, солнечное имечко, какое удивительное в наше время, имя героини Достоевского, будьте так любезны.
выходит книга стихов со стихами, у, заживем, я ведь, знаете, поэт, а поэты нищий народ и не от мира сего, кончают жизнь в забвении…" [2, c. 439].
Эти лихорадочные интонации вызывают в памяти монологи Катерины Ивановны из "Преступления и наказания". Сходство с нею обнаруживается и в проявлениях жестокости к близким, и в приступах нелепой гордыни в ответ на очередные унижения. При полном отсутствии у Ахматовой изображения чего-либо подобного (но для поэзии план выражения всегда важнее, чем план изображения) мы легко обнаруживаем у неё упоминания имени Достоевского как человека, который "всё понял и на всём поставил крест". В "Поэме без героя" фамилия писателя превращается в прилагательное, в эпитет, определяющий сущность города-судьбы: "…" [1, т. 1, с. 332]. Опять мысль о казни - она у Ахматовой здесь не связана с каким-нибудь конкретным историческим обстоятельством. Скорее - обозначает некое главное ощущение сути российской действительности, её бессмысленной жестокости.
Чувство безысходности, богооставленности проявилось уже в ранней лирике Ахматовой ("…", "Низко, низко небо пустое…", "И звенит, звенит мой голос ломкий, / Звонкий голос не узнавших счастья. / Ах, пусты дорожные котомки, / А назавтра - голод и ненастье" и т. д.). Имя "Музы плача", данное ей Цветаевой, Ахматова не отвергла. Но в ранней же лирике проявилась и другая её черта - внутренняя сила и стойкость: "И муза в дырявом платке / Протяжно поёт и уныло. / В жестокой и юной тоске / Её чудотворная сила".
Гордость и своеволие - качества, не одобряемые христианской моралью, - тоже были присущи лирической героине Ахматовой, и удивительным образом уживались у неё со смирением и способностью прощать. "Но если встретимся глазами - тебе клянусь я небесами, в огне расплавится гранит" - "Помолись о нищей, о потерянной, о моей живой душе…" Её лирическая героиня "и плакала, и каялась" - и не могла измениться в главном, забыть себя: "Тебе покорной - ты сошёл с ума! Покорна я одной господней воле!"
мира. Однако эти грехи - продолжение тех свойств, без которых человеку в этом мире трудно выжить и остаться самим собою. А право на выбор пути, каким бы тяжким он ни был, предполагает и ответственность за решения и действия, и способность быть своим собственным судьёй. Поэзия Ахматовой стала воплощением совести для тысяч людей не только потому, что она осмелилась не согласиться со злом, заставлявшим цепенеть и молчать, но и потому, что изначально была правдива и беспощадна к себе самой. Состоятельность нравственных идеалов - стержень личности её лирической героини ("…знаем, что в оценке поздней / Оправдан будет каждый час…"). Для Анны Андриановны стихи и имя Ахматовой - это то, что позволяет не потерять ориентиры в мире, не забыть о смысле жизни. И в своих стихах Анне Андриановне дано подняться до осознания самого главного: "Страшная темная сила, слепая безумная страсть - в ноги любимого сына вроде блудного сына упасть" [2, c. 394].
Разумеется, эти строки невозможно сопоставлять не только с "Реквиемом", но и ни с одним из стихотворений Ахматовой - ведь это даже не стихотворение, всего лишь строчки. Да Анна Андриановна бьётся не ради сравнения. У неё своя жизнь, своя смерть. Автор даёт нам понять, что уходит она из жизни сама, на этот раз немногословно ("мне самой-то пора уйти") подводя черту: раз нет сил спасти мать, то нельзя хотя бы дальше мешать жить дочери и её детям - и невозможно жить ни с ними, ни без них. Последние строки повести: "Алёна, Тима, Катя, Николай, Андрей, Серафима, Анна, простите слёзы" [2, c. 447] - обрываются без точки, последнее имя после Серафимы (матери) - Анна.
И если оставить пока в стороне требующую отдельного исследования проблему взаимодействия эпического и лирического начал, то в заключение можно остановиться на проблеме трагического.
начала, при этом не только создает возможность многомерного понимания образа главной героини, но и служит созданию трагического гуманистического пафоса произведения.
Литература
1. Ахматова А. Сочинения в 2 томах. - М.: Правда, 1990.
3. Петрушевская Л. С. Маленькая девочка из "Метрополя" - СПб: Амфора, 2006.