Тайны ремесла. Ахматовские чтения.
Вып. 2. М., 1992. С. 93-112.
"Могла ли Биче словно Дант творить..."
Проблема женского образа в творчестве Ахматовой
Могла ли Биче словно Дант творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить...
Но, Боже, как их замолчать заставить!1
Это четверостишье под № 7 входит в цикл "Тайны ремесла" "Седьмой книги" Анны Андреевны Ахматовой. В рукописи оно имеет дату: 1958 год, впервые опубликовано при жизни Ахматовой в "Литературной газете" 1960 года 29 октября. Цикл "Тайны ремесла" был составлен из стихотворений разных лет в начале 1960-х годов и в одном из вариантов его композиции открывался стихотворением "Муза":
Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой я руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно нзгянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы "Ада"?*1 - Отвечает: "Я".
(I, 173-174)
"Я всю жизнь читаю Данте!" - сказала Ахматова Л. К. Чуковской. "Всю жизнь" - возможно, с гимназических, лет, и уж точно - с 1906 года, когда был написан Гумилевым посвященный ей цикл стихов "Беатриче", определенно - со времени дружбы в Париже с Модильяни, о котором уверенно писал И. Г. Эренбург: "Редко я беседовал с Модильяни без того, чтобы он не прочитал мне несколько терцин из "Божественной комедии": Данте был его любимым поэтом". И далее: "Он читал на память и Данте, и Вийона, и Леопарди, и Бодлера, и Рембо"2. Сама Анна Ахматова, впрочем, оговаривается, что ей он Данте наизусть не читал - "Быть может, потому, что я тогда не знала еще итальянского языка" (II, 230). Анна Андреевна специально выучит итальянский язык, чтобы читать Данте. Стихотворение "Муза" написано в 1924 году. В 1936 году Анна Ахматова пишет стихотворение "Данте":
В старую Флоренцию свою.
Этот, уходя, не оглянулся.
Этому я эту песнь пою.
Факел, ночь, последнее объятье.
За порогом дикий вопль судьбы.
Он из ада ей послал проклятье
И в раю не мог ее забыть, -
Но босой, в рубахе покаянной,
Со свечой заженной не прошел
По своей Флоренции желанной.
Вероломной, низкой, долгожданной...
(I, 180-181)
Это - форма фрагмента и продолжение разговора (типа: "И вовсе я не пророчица"). Этот - в отличие от тех, кто оглядывался: Орфей - на Эвридику - и потерял ее, жена Лота - на родной Содом. Оглянувшиеся - или теряли близких, или гибли. Они знали, что им грозит, и выбирали сознательно. Оглянулась и осталась в России Ахматова, не оглянулись и уехали Б. Анреп, А. Лурье, ее брат Виктор.
В 1940 году Ахматова пишет зашифрованное по своему посвящению стихотворение о Гумилеве, - и снова ей оказывается нужным имя Данте:
Так отлетают темные души...
- Я буду бредить, а ты не слушай.
Зашел ты нечаянно, ненароком -
Ты никаким ведь не связан сроком,
Побудь же со мною теперь подольше.
Первое утро в Варшаве... Кто ты?
Ты уж другой иль третий? - "Сотый!"
А голос совсем такой, как прежде.
Знаешь, я годы жила в надежде,
Что ты вернешься, и вот - не рада.
Мне ничего на земле не надо,
Ни громов Гомера, ни Дантова дива.
Скоро я выйду на берег счастливый:
И Троя не пала, и жив Эабани,
И все потонуло в душистом тумане.
(I, 184)
Имя Данте возникает в поэтическом тексте Ахматовой как часть ее знаковой системы, это - великий поэт, это гонимый поэт, это поэт, изобразивший в гениальной поэзии и переживший сам в своей земной жизни "АД" и "РАЙ" человеческой жизни, это гонимый, но не сдавшийся и не пошедший просить прощения у несправедливой родины "в рубахе покаянной", это - теряющий близких, но не идущий на поклон ради них и т. д. Данте, а не Беатриче, как правило, занимает внимание поэта Анны Ахматовой. И с Данте, а не с Беатриче ее сравнивают коллеги-поэты. Повод сравнения - родство в величии и гениальности этих двух поэтов, родство трагических судеб - хотя Ахматова не была изгнанницей, но родина сделала ее нищей и бездомной, она пережила "Ад" на земле, равный по трагизму дантевскому, а если еще не пережила, то поэты ощущали в ней грядущий путь страдалицы - путь, "где Данте шел и воздух пуст", - как определил его Николай Клюев в стихотворении, посвященном Ахматовой, строки из которого она позже ввела в текст второй части "Поэмы без героя". При этом часто внешним поводом и внешним выражением родства является для поэтов, сравнивающих Ахматову с Данте, ахматовский профиль, в котором улавливали сходство с орлиным профилем Данте. "Дантевский профиль" Ахматовой воспет многократно, в самых разнообразных вариантах. Несколько примеров:
Михаил Зенкевич. "У камина с Анной Ахматовой". Воспоминания о встрече 1921-начала 22 гг. в комнате Ахматовой при библиотеке Агрономического института, где Ахматова работает библиотекаршей. Она читает Зенкевичу стихотворение на смерть Блока - "Лурье написал к нему музыку, и оно скоро будет исполняться на вечере памяти Блока". - И опять, как когда-то на собраниях Цеха - "Звенящий голос, горький хмель души расковывает недра" - и четко вырезается на белой стене строгий дантевский женский профиль, с неизменной челкой на лбу"3.
Осип Мандельштам сравнивал Ахматову с Федрой - сценической, в исполнении Рашели ("Вполоборота, о печаль...") и опять таки с Данте - наблюдая через стекло телефонной будки ее лицо во время телефонного разговора, видимо, достаточно горького:
Черти лица искажены
Какой-то старческой улыбкой.
Ужели и гитане гибкой
Все муки Данта суждены.
В. Я. Виленкин заканчивает описание этого эпизода следующими словами: "Никаким провидением эти строки тогда для них обоих не звучали, а как будто, как я понял, скорее даже юмором"4.
в "Разговоре о Данте": "Для нашего сознания... только через метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть сравнение". Судьба, бытие Данта, становятся основой сравнения - судьба гения-изгнанника, находящегося в сложных отношениях притяжения-отталкивания с несправедливой и жестокой к нему родиной. Это было общей чертой восприятия Данте у круга бывших акмеистов. Вот два примера возникновения имени Данте в поздних стихах Мандельштама: "Слышу, слышу ранний лед..." - 1937 год:
... С черствых лестниц, с площадей
С угловатыми дворцами
Круг Флоренции своей
Алигьери пел мощней
Утомленными губами.
Так гранит зернистый тот
Тень моя грызет очами.
Видит ночью ряд колод,
Днем казавшихся домами,
Или тень баклуши бьет
И позевывает с вами.
Иль шумит среди людей.
Греясь их вином и небом,
И несладким кормит хлебом
Неотвязных лебедей... 5
Данте - так. Так и я... В изгнании родину поют мощней и память о ней неотвязней. Неотвязные лебеди - это деталь облика Царского села, общая у всех поэтов, писавших об этой "малой родине" петербургской поэзии - Анненского, Гумилева, Ахматовой, Рождественского, а до них - у Ломоносова, Батюшкова, Пушкина, Вяземского, Тютчева. А черствые лестницы, с которых видит память изгнанника красоту оставленной родины - также общая черта образа Данте у Мандельштама и Ахматовой. Из нищеты и изгнанья свою Флоренцию Данте "пел мощней утомленными губами". Судьба русских поэтов - либо подобна дантевской, либо еще горше, - об этом в двух стихотворениях Мандельштама 19 марта 1937 г.:
Заблудился я в небе - что делать?
Тот, кому оно близко, ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Не разнять меня с жизнью, - ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.
Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски!
И когда я умру, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Чтоб раздался и шире и выше
Отклик неба во всю мою грудь!6
Флорентийская тоска - это тоска по Флоренции и тоска оставившего Флоренцию, флорентийца. Так мандельштамовская дантевская тема сродняется с темой эмиграции в творчестве Ахматовой, с образом Данте, "не оглянувшегося", уходя от несправедливо изгоняющей его родины, в чем он, Данте, противопоставлен в поэзии Ахматовой и ее героине - жене Лота, оглянувшейся на любимых, оставляемых ею - и погибшей; и самой Ахматовой, оглянувшейся на любимых и любимое - и оставшейся со своим народом "там, где мой народ, к несчастью, был", в стране, где "все расхищено, предано, продано".
Симпатии Ахматовой в 1936 году уже на стороне не оглянувшегося Данта, в 1924 году - еще на стороне оглянувшейся Лотовой жены: "Лишь сердце мое никогда не забудет / Отдавшую жизнь за единственный взгляд". Женщина на пути мужчины, уходящего прочь от родины - наименьшая из всех утрат. "Кто женщину эту оплакивать будет?" Уходящий - не будет. Это было психологическим подтекстом ахматовского цикла, посвященного Б. Анрепу. Но женщина - иное начало мира: она превращается в соляной столп ради того, чтобы еще раз взглянуть
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома.
Где милому мужу детей родила.
Данте - "уходя не оглянулся". Беатриче - наверное, оглянулась бы. И приняла бы на свои плечи тяжесть девяти кругов ада. Но она не умела рассказать об этом. "Могла ли Биче словно Дант творить"? А если бы могла? Тогда это была бы Анна Ахматова. Таково было мнение поэтов круга Ахматовой. Во "Второй книге" Н. Я. Мандельштам рассказывает о несохранившейся пьесе Ахматовой "Пролог", героиня которой - поэтесса, живая, женственная, беспомощная, подвергнута "литературному суду". Пьеса написана была в Ташкенте и, по словам Н. Я. Мандельштам, "чудесным образом предвещала всю кутерьму, вызванную ждановским постановлением". Реплики судей героини - "донельзя сгущенные формулы официальной литературы и идеологии". Героиня - воплощенная женственность и беспомощность, что символизировано даже ее костюмом - на лестнице и на судилище она в ночной рубашке, так как ей не дали времени одеться, а взяли прямо из постели. "Героиня в ночной рубашке иногда лепечет полубезумные стихи. Ей даже не страшно. Это уже не страх, а глубокое сознание, что человек попал в мир нежити и нелюди. Беспомощная героиня сильна тем, что она человек среди нелюди. Из всех чувств ей доступно одно - удивление - нежить не может лишить ее жизни. ... эта пьеса могла быть написана только Ахматовой периода своей беспощадной зрелости с точной оценкой своей собственной судьбы. А все разговоры героев - самые обычные, "моча в норме" как говорила А. А., точно такие, как зафиксированные в различных судилищах и отречениях, чьи протоколы велись хотя и безграмотными, но внимательными секретаршами нечеловеческой красоты. "Лирическая героиня - это та женщина, у которой не было ничего, кроме пепельницы и плевательницы. А нас таких было сколько угодно, но мало кто из нас nucaл стихи. Это дано не каждому"7.
"точно Дант творить". А Ахматова - умеет.
Л. К. Чуковская в "Записках об Анне Ахматовой" отметила, что Анна Ахматова "примеряет судьбу поэтов, родных и не родных, Данта и Пушкина, на свою собственную"8. Она примеряла "на свою судьбу" и судьбу Беатриче и Лауры, Офелии и Дездемоны, Кассандры, Федры и Дидоны. Строки о явлении Беатриче в XXX песни "Чистилища" она знала наизусть и неоднократно декламировала по-итальянски.
Анна Ахматова, "Листки из дневника":
"В 1933 году Мандельштамы приехали в Ленинград.... Он только что выучил итальянский и бредил Дантом, читая наизусть страницами. Мы стали говорить о "Чистилище", и я прочла кусок из XXX песни (явление Беатриче):
"Sopra candido vel cinta d'uliva...
... Men', che dramma
Di sangue m'e rimaso non tremi:
Conosco i segni dell'antica fiamma".*2
Осип заплакал. Я испугалась: "Что такое?" - "Нет, ничего, только эти слова и вашим голосом". Потом мы часто вместе читали Данта"9.
Эти же строки Ахматова прочитала на своем последнем публичном выступлении - в 1965 году 19 октября, в Большом театре в Москве, на праздновании 700-летия со дня рождения Данте. Ахматовой оставалось жить немногим более четырех месяцев; она начала выступление с итальянских стихов о явлении Беатриче:
"Sopra candido vel clnta d'uliva
Donna m'apparve, sotto verde manto
Vestita di color di Fiamma viva".*3
В венке олив, под белым покрывалом,
Предстала женщина, облачена
В зеленый плащ и в платье огне-алом.
Белый, зеленый и алый - цвета веры, надежды, любви, позже цвета Италии!
И вслед за итальянскими стихами она сказала именно о Беатриче: "Гвельфы и гибеллины давно стали достоянием истории, белые и черные - тоже, а явление Беатриче в XXX песне "Чистилища" - это явление навеки, и до сих пор перед всем миром она стоит под белым покрывалом, подпоясанная оливковой ветвью, в платье цвета живого огня и в зеленом плаще.
Я счастлива, что в сегодняшний торжественный день могу засвидетельствовать, что вся моя сознательная жизнь прошла в сиянии этого великого имени, что оно было начертано вместе с именем другого гения человечества - Шекспира на знамени, под которым началась моя дорога. И вопрос, который я осмелилась задать Музе, тоже содержит это великое имя - Данте...
Ты ль Данте диктовала
"Ада"? Отвечает: "Я".
Для моих друзей и современников величайшим недосягаемым учителем всегда был суровый Алигьери. И между двух флорентийских костров Гумилев видит, как
Изгнанник бедный Алигьери
Стопой неспешной сходит в ад10.
А Осип Мандельштам положил годы жизни на изучение творчества Данте и написал о нем целый трактат "Разговор о Данте" и часто упоминает великого флорентийца в стихах:
С черствых лестниц, с площадей
С угловатыми дворцами
Круг Флоренции своей
Алигьери пел мощней
Утомленными губами.
Подвиг перевода бессмертных терцин "Божественной комедии" на русский язык победоносно завершил Михаил Леонидович Лозинский. Эта работа была в моей стране высоко оценена критикой и читателями.
Все мои мысли об искусстве я соединила в стихах, освещенных тем же великим именем:
Он и после смерти не вернулся
В старую Флоренцию свою..."
(II, 193-194)
Ахматова читает стихотворение "Данте" с одним изменением в последней строке по сравнению с печатным текстом:
Со свечой заженной не прошел
По своей Флоренции желанной,
Вероломной, нежной, долгожданной...
В печатном тексте - низкой. Можно предположить, что замена произошла под влиянием тона всей речи, заданного образом Беатриче в ее начале, - эмоциональный ряд выстроился как тоска по ЖЕНЩИНЕ - желанной, вероломной, нежной, долгожданной.
ее лирическая героиня, и тогда Ахматова является нам Беатриче в ее исповедальности ("Я научила женщин говорить"). К этому идеалу - вечной женственности - Ахматова-поэт обращается в многочисленных стихах-портретах (часто - портретах красавиц-избранниц своих друзей-поэтов, конфиденткой которых она не раз оказывалась), и тогда Ахматова - уже как бы Данте, изображающий различные типы российских Беатриче. И на этот раз она - не Данте-изгнанник, с которым часто ассоциирует себя Ахматова (сравним, например, с описанием несостоявшегося покаянного пути Данте - "Но босой, в рубахе покаянной, со свечой заженной не прошел..." описание собственного пути Ахматовой и вообще поэта XX века в СССР в стихотворении 1935 года "Зачем вы отравили воду...":
Пусть так. Без палача и плахи
Поэту на земле не быть.
Нам покаянные рубахи,
Нам со свечой идти и выть.
(I, 329)
На этот раз Ахматова - это как бы Данте, влюбленный и воспевающий вечную женственность. Такую параллель и такое внутреннее содержание творчества Ахматовой не только допускали, но настойчиво разъясняли непосвященным ближайшие к ней друзья-поэты. Вот стихотворение 1914 года Н. С. Гумилева, написанное им на полях боев Первой мировой войны:
Священные плывут и тают ночи.
Проносятся эпические дни,
И смерти я заглядываю в очи,
В зеленые, болотные огни.
Она везде - и в зареве пожара,
И в темноте, нежданна и близка,
То на коне венгерского гусара,
А то с ружьем тирольского стрелка.
Но прелесть ясная живет в сознанье,
Что хрупки так основы бытии.
Как будто женственно все мирозданье,
И управляю им всецело я.
Когда промчится вихрь, заплещут воды,
То слышится в гармонии природы
Мне музыка Ирины Энери.
Весь день томясь от непонятной жажды
И облаков следя крылатый рой,
Я думаю: "Карсавина однажды
Как облако, плясала предо мной".
А ночью в небе, древнем и высоком,
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне. далеком,
Звенит Ахматовой сиренный стих.
Так не умею думать я о смерти,
И все мне грезятся, как бы во сне,
Те женщины, которые бессмертье
Моей души доказывают мне11.
Бессмертье души доказывает женственность мирозданья, воплощенная в три ипостаси: женственность-музыка, женственность-танец, женственность-поэзия, и не вообще поэзия, но "Ахматовой сиренный стих". О вечноженственном, воплощенном и поэзии именно Ахматовой - значительная часть статьи о ее творчестве Недоброво, написанной в 1915 г., после выхода только двух сборников Ахматовой "Вечер" и "Четки", статьи, о которой Ахматова отзывалась черезвычайно высоко и даже в 1960-е годы считала ее самым глубоким постижением сущности своего поэтического дара.
Недоброво пишет в этой статье о том, что многочисленные и детально столь разнообразные изображения любви в стихах Ахматовой есть "творческий прием проникновения в человека и изображения неутолимой к нему жажды": "Такой прием может быть обязателен для поэтесс, жеищин-поэтов: такие сильные в жизни, такие чуткие ко всем любовным очарованиям женщины, когда начинают писать, знают только одну любовь, мучительную, болезненно-прозорливую и безнадежную. Чтобы понять причину этого, надо в понятии поэтессы, женщины-поэта, сделать сначала ударение на первом слове и вдуматься в то, как много за всю нашу мужскую культуру любовь говорила о себе в поэзии от лица мужчины и как мало от лица женщины. Вследствие этого искусством до чрезвычайности разработана поэтика мужского стремления и женских очарований и, напротив, поэтика женских волнений и мужских обаяний почти не налажена. Мужчины-поэты, создавая мужские образы, сосредоточивались на общечеловеческом в них, оставляя любовное в тени, потому что и влеклись к нему мало, да и не могли располагать необходимой полярной чуткостью к нему. Оттого типы мужественности едва намечены и очень далеки от кристаллизованности, полученной типами женственности, приведенными к законосообразной цельности. Довольно ведь назвать цвет волос и определить излюбленную складку губ, чтобы возник целостный образ женщины, сразу определимый в некотором соотношении к религиозному идеалу вечноженственности. А не через эту ли вечноженственность мужчина причащается горних сфер?
И если иной раз в различных изломах нашей мужской культуры берется под сомнение самая допустимость женщины в горние сферы, то не потому ли это, что для нее нет туда двери, соответствующей нашей вечной женственности!
В разработке поэтики мужественности, которая помогла бы затем создать идеал вечномужественности и дать способ определять в отношении к этому идеалу каждый мужской образ, - путь женщины к религиозной ее равноценности с мужчиной, путь женщины в Храм.
Вот жажда этого пути, пока не обретенного, - потому и несчастна любовь, - есть та любовь, которою на огромной глубине дышит каждое стихотворение Ахматовой, с виду посвященное совсем личным страданиям"12.
"слишком мало, чтобы любимый любил" - "И не темная ли догадка о скудости просто любви заставляет мужчину как-то глупо бежать от женщины-поэта, оставляя ее в отчаянии непонимания". "Аполлоново томление по напечатлению на недрах личности сливается с женственным томлением по вечно-мужественному - и в лучах великой любви является человек в поэзии Ахматовой. Мукой живой души платит она за его возвеличение"13.
Недоброво говорит о религиозной нравственной высоте любовной лирики Ахматовой, о ее даре гуманистического, благожелательного, восхищенного и геройского изображения человека. И это тоже - высшая, идеальная женственность, обладающая даром писать стихи.
"Способ очертания и оценки других людей полон в стихах Анны Ахматовой такой благожелательности к людям и такого ими восхищения, от которых мы не за года только, но, пожалуй, за всю вторую половину XIX века отвыкли. У Ахматовой есть дар геройского освещения человека. Разве нам самим не хотелось бы встретить таких людей, как тот, к которому обращены хотя бы такие, уже раз приведенные, строки:
Помолись о нищей, о потерянной
О моей живой душе,
Ты, в своих путях всегда уверенный,
Свет узревший в шалаше.
Или такого:
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки.
Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?
Или такого:
Прекрасных рук счастливый пленник,
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник.
Случилось, как хотели вы"14.
Недоброво не случайно подбирает стихотворные примеры любовной лирики, обращенной поэтом к ПОЭТУ, - заговорившая стихами вечная женственность открывает новую эпоху в поэзии и новые бесконечные возможности постижения гармонии прекрасного. Поэтический дар женщины дает ей силу необычайную: "... эта сила в том, до какой степени верно каждому волнению, хотя бы и от слабости возникшему, находится слово, гибкое и полнодышащее, и, как слово закона, крепкое и стойкое. Впечатление стойкости и крепости слов так велико, что мнится, целая человеческая жизнь может удержаться на них; кажется, не будь на той усталой женщине, которая говорит этими словами, охватывающего ее и сдерживающего крепкого панцыря слов, состав личности тотчас разрушится, и живая душа распадется в смерть.... Жестокий целитель Аполлон именно так блюдет Ахматову. "И умерла бы, когда бы не писала стихов", - говорит она каждою страдальческою песней, которая оттого, чего бы ни касалась, является еще и славословием творчеству"15. Вспомним о второй ипостаси Беатриче - усталой и измученной горем женщины, которую не узнал поэт...
и библейская Мария, и Мелхола, и Рахиль, и Лия, и "распятая" и т. д. Была у темы вечной женственности и еще одна сторона - материнство, любовь к ребенку, боязнь и боль за его судьбу, которая тоже воплощалась не в образе Беатриче. Это уже восходило не к дантевскому идеалу, хотя не отменяло его - см. финал "Рая". А дантевский столь разнообразный образ Беатриче прочно связывался с образом Ахматовой несколькими психологическими мотивами и нитями сюжетов: отношение юной девы к любви поэта; мотив ранней смерти; торжествующая женственность; юная и чистая возлюбленная идет об руку с любимым над безднами. Такой Беатриче в "Комедии" не было, это Беатриче "Новой жизни". Так могла бы мечтать юная и чистая Беатриче. Об этом одно из самых ранних известных нам стихотворений Ахматовой 1904 года:
Над черною бездной с тобою я шла.
Мерцая, зарницы сверкали.
В тот вечер я клад неоценный нашла
В загадочно-трепетной дали.
И песня любви нашей чистой была,
Прозрачнее лунного света,
А черная бездна, проснувшись, ждала
В молчании страсти обета.
Ты нежно-тревожно меня целовал,
Сверкающей грезою полный,
Над бездною ветер, шумя, завывал...
И крест над могилой забытой стоял,
Белея, как призрак безмолвный.
(I, 310-311)
Здесь явны и несамостоятельность, и символическая условность образа, и романтические "псевдо-дантевские аксессуары" черной бездны, загадочно-трепетной дали, шумя, завывающего ветра, противопоставления чистой любви - и обетов страсти и одинокого креста над могилой. Последующие шаги Ахматовой по пути развития и углубления образа лирической героини и многократного разветвления линии "песни чистой любви" были стремительны. Появляется лукавая соблазнительница -
Я умею любить.
Умею покорной и нежною быть.
Умею заглядывать в очи с улыбкой
Манящей, призывной и зыбкой.
И нежит кудрей аромат.
О, тот, кто со мной, тот душой неспокоен
И негой объят...
1906. (I, 311)
И остается нежная непорочная Беатриче:
О, молчи! от волнующих странных речей
Я в огне и дрожу,
И испуганно нежных очей
Я с тебя не свожу...
1904-1905. (I, 311)
Появляется тема Ада - евангельского, с тяжелыми дверьми, куда рвется человек, мучимый одиночеством:
Стояла долго я у врат тяжелых ада,
Но было тихо и темно в аду...
О, даже Дьяволу меня не надо.
Куда же я пойду?
1910 г. Царское Село. (I, 314)
Позже ад преобразится в дантевский, состоящий из кругов, по отношению к которым можно быть по эту и по ту сторону: цикл "Полночные стихи" Комарово, 1963 год:
Как вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг о друге
А может это и не мы.
(I, 238)
И из 2 части "Поэмы без героя":
Посинелые стиснув губы,
Обезумевшие Гекубы
И Кассандры из Чухломы,
Загремим мы безмолвным хором
Мы, увенчанные позором:
"По ту сторону АДА мы..."
(I, 301)
В гражданской теме АДА современной жизни нежной и благодатной Беатриче нет места. А Данту - есть, Данту - борцу на стороне побежденной партии, оказавшейся в меньшинстве, гордому Гибеллину, побежденному, но не уступившему. Ахматовой безразлично, кто более прав, гвельфы или гибеллины, но ее Данте гоним победителями, стоящими у власти. Во второй части "Поэмы без героя" нет прямых цитат, но Данте как бы стоит за текстом в противопоставлении "верного и вечного" - и бездомья, нищеты и унижений, причиненных поэту государством:
Смерть повсюду - город в огне,
И Ташкент в цвету подвенечном.
Скоро там о ВЕРНОМ и ВЕЧНОМ
Ветр азийский расскажет мне.
Торжествами гражданской смерти
Я по горло сыта. Поверьте,
Вижу их, что ни ночь, во сне.
Отлучить от стола и ложа -
То терпеть, что досталось мне. (I, 300)
Вспомним, что Анна Андреевна однажды, в своем бездомьи, сказала: "Кажется, я всю жизнь сплю на матрасе, поставленном на кирпичи..."
Ты спроси у моих современниц,
Каторжанок, "стопятниц", пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы.
(I, 301)
В зрелых стихах Ахматовой появляется как бы пейзаж дантевской "Божественной комедии", луг Прозерпины (Вторая северная элегия), -
Себе самой я с самого начала
То чьим-то сном казалась или бредом.
Иль отраженьем в зеркале чужом,
Без имени, без плоти, без причины.
(I, 260)
Героиня, "лунатически ступая", "вступила в жизнь и испугалась жизни". Явление героини, хотя это отнюдь не Беатриче, напоминает явление Беатриче из отрывка, столь любимого Ахматовой:
Передо мной, безродной, неумелой,
Открылись неожиданные двери,
И выходили люди и кричали:
"Она пришла, она пришла сама!"...
И чем сильней они меня хвалили,
Чем мной сильнее люди восхищались,
Тем мне страшнее было в мире жить.
(I, 261)
Так могла бы написать Беатриче, страдавшая, рано умершая и, вероятно, не умевшая приспособиться к миру в своей короткой жизни. Не реальная итальянка, не дантевская героиня, а Вечная женственность в российском варианте XX века. Мотив Беатриче можно уловить в стихотворении Ахматовой 1913 года, открывающем цикл "Эпические мотивы", - если предположить, что Ахматова знала об отдаленном совпадении значения своего имени Анна и имени Беатриче: Анна - благодать, Беатриче - дающая благо, блаженство. В стихотворении "В то время я гостила на земле; / Мне дали имя при крещеньи - Анна - / Сладчайшее для губ людских и слуха..." сюжет стихотворения - встреча у моря с некой ИНОСТРАНКОЙ, которая учила ее плавать и неспешно с нею говорила, -
И мне казалось, что вершины леса
Слегка шумят, или хрустит песок,
Иль голосом серебряным волынка
Вдали поет о вечере разлук.
Но слов ее я помнить не могла
И часто ночью с болью просыпалась.
Мне чудился полуоткрытый рот,
Ее глаза и гладкая прическа.
Как вестника небесного, молила
Я девушку печальную тогда:
"Скажи, скажи, зачем угасла память,
И, так томительно лаская слух,
Ты отняла блаженство повторенья?.."
(I, 152, 153)
"слова чудесные вложила / В сокровищницу памяти моей" - и это были слова любви. Можно ли считать этот образ отзвуком образа Беатриче? А этот:
И неоплаканною тенью
Я буду здесь блуждать в ночи,
Когда зацветшею сиренью
Играют звездные лучи.
20-е годы. (I, 355)
Это обстановка "Божественной комедии" Данте, но видоизмененная применительно к новой разновидности и ада, и судеб современных Беатриче:
Здесь девушки прекраснейшие спорят
За честь достаться в жены палачам.
Здесь праведных пытают по ночам
И голодом неукротимых морят.
1924 (I, 355)
Это ад, но ад для праведных. Искаженный мир. Еще один дантевский мотив:
А я иду, где ничего не надо,
Где самый милый спутник - только тень,
И веет ветер из глухого сада,
А под ногой могильная ступень.
1964 (I, 358)
Здесь вновь трудно разделить, идет ли речь о современности, или о Данте с его милым спутником - тенью Вергилия, которые проходят своим вечным путем постижения истины и Бога. Религиозность Ахматовой, христианская насыщенность образной системы и этики ее поэзии не противоречат, а как бы обогащают в ней дантевские сюжеты.
И, наконец, еще один поворот дантевской темы в поэзии Ахматовой - ее поэтический восторг перед вечной женственностью мироздания (по Гумилеву), перед прекрасными избранницами Поэтов, чужими Беатриче. Несколько примеров переклички стихов, прежде всего Ахматовой - и Всеволода Князева.
полны то нежности, то самоиронии:
Правда, забавно - есть макароны
И быть влюбленным, как Данте?.. 16
Вскоре после известия о самоубийстве Князева Ахматова пишет стихотворение "Голос памяти", обращенное к Глебовой-Судейкиной:
Что ты видишь, тускло на стену смотря,
В час, когда на небе поздняя заря?
Чайку ли на синей скатерти воды
Или флорентийские сады?
(I, 61)
Флорентийские сады могла видеть Беатриче, если бы она пережила своего поклонника-поэта. Восторженное описание Глебовой-Судейкиной в "Поэме без героя" широко известно. Существенно для нашей темы подчеркнуть ахматовские строки: "О подруга поэтов, Я наследница славы твоей".
Столь же восторженно и нежно у Ахматовой описание еще одной русской Беатриче - Саломеи Андрониковой-Гальперн, воспетой некогда О. Мандельштамом: "Всегда нарядней всех, всех розовей и выше..." Вслед за Гумилевым Ахматова воспоет прекрасных танцовщиц, несущих миру красоту - в ее стихах запечатлены и Карсавина, и Вечеслова - "лучшая из всех камей". Вослед Пушкину - деву с кувшином в царскосельском парке. И всегда будет сопереживание восхищения, и иногда будет некоторый оттенок женской ревнивой досады - все-таки это не Данте творит, а научившаяся словно Данте творить Беатриче.
И в заключение темы "женский образ в поэзии Анны Ахматовой" я кратко остановлюсь на трактовке женского образа ее поэзии Н. С. Гумилевым, выполненной "под знаком Беатриче". "Золотоглазой ночью / Мы вместе читали Данте" - из сб. "Колчан" 1916 г. "Над Арно, Данте чтя обычай, Слагал сонеты Беатриче" - это Гумилев о себе в стихотворении на отъезд Городецкого в Италию. В 1910 году он преподносит Анне Ахматовой "Балладу" на день венчания с такой заключительной строфой:
Тебе, подруга, эту песнь отдам.
Я веровал всегда твоим стопам,
Когда вела ты, нежа и карая,
Ты знала все, ты знала, что и нам
Блеснет сиянье розового рая17.
Здесь намек на роль Беатриче совершенно явственен. В 1906 году Гумилевым был создан цикл "Беатриче", посвященный Анне Горенко, будущей Ахматовой18. (Он напечатан в 1909 году в сборнике "Италии", СПБ). "Музы, ... спойте мне песню о Данте / Или сыграйте на флейте", - обращается к Музам поэт. Он сообщает музам, "что недавно / Бросила рай Беатриче", он прогоняет докучных Фавнов и рассказывает о себе, - точнее об избранном им лирическом герое-художнике: "Жил беспокойный художник / В мире лукавых обличий - / Грешник, развратник, безбожник, - / Но он любил Беатриче. / Тайные думы поэта / В сердце его прихотливом / Стали потоками света, / Стали шумящим приливом". Это - введение, всего в цикле четыре стихотворения, которые представляют собой гимн красоте, печали, томлению и любви.
В моих садах - цветы, в твоих - печаль.
Приди ко мне, прекрасною печалью
Моих садов мучительную даль.
Ты - лепесток иранских белых роз.
Войти сюда, в сады моих томлений.
Чтоб не было порывистых движений,
Чтоб музыка была пластичных поз.
Чтоб пронеслось с уступа на уступ
Задумчивое имя Беатриче
И чтоб не хор менад, а хор девичий
Пел красоту твоих печальных губ.
В третьем стихотворении - речь о влюбленных, "слишком долго затерянных в безднах", - но теперь - "Если хочешь, мы выйдем для общей молитвы / На хрустящий песок золотых островов". Это и мечта, и возможность осуществления мечты, прикосновения к Богу. И четвертое, заключительное стихотворение - наиболее дантевское, наиболее близкое к проблематике, к сущности образа Беатриче у Данте в его реальном, символическом, метафизическом и мистическом смысле. Здесь - и уводящие руки холодной возлюбленной, и любовь с детских лет, и тождественность смертной дрожи и любовной дрожи сладострастья, и свет совершенного счастья в конце
Я не буду тебя проклинать,
Я печален печалью разлуки.
Но хочу и теперь целовать
Я твои уводящие руки.
Еще мальчиком, странно-влюбленным,
Я увидел блестящий кинжал
В этих милых руках обнаженным.
Ты подаришь мне смертную дрожь,
И меня навсегда уведешь
К островам совершенного счастья.
Можно было бы подробно остановиться на облике Данте в поэзии Гумилева - облике мужественного флорентийца из стихотворения "Флоренция", или на его споре с Христом по поводу евангельской истины "Убогие блаженны" - "Иль Беатриче стала проституткой... И Байрон площадным шутом?.." Можно проследить трансформацию облика Беатриче в облик распятой на кресте страдалицы - "Она говорила, но полный печали / Он думал о тонких руках, но иных: / Они никогда никого не ласкали / И красные язвы застыли на них". Ограничимся единственной, но чрезвычайно важной для завершения мысли статьи чертой: Беатриче-Ахматова для Гумилева - прежде всего поэт и товарищ, дарованный ему в веках от Бога - "за то, что я томился много / По вышине и тишине"19.
Ее душа открыта жадно
Пред жизнью, дольней и отрадной,
Высокомерна и глуха.
Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Но в ней все счастие мое.
Когда я жажду своеволий
И смел и горд - я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
Она светла в часы томлений
И держит молнии и руке,
И четки сны ее как тени
На райском огненном песке20.
А цикл Гумилева 1906 г. "Беатриче", посвященный Ахматовой, и ее речь на вечере Данте в 1965 г. - две дантевские вехи на ее пути, в начале его и в конце.
Примечания
*1. Здесь и далее курсив мой - Н. K.
*2.
И дух мой, - хоть умчались времена,
Когда его ввергала в содроганье
А здесь неполным было созерцанье -
Пред тайной силой, шедшей от нее
Былой любви изведал обаянье...
Перевод М. Лозинского.
"Чистилище", песнь XXX, стихи 31-33.
1. Ахматова А. А. Соч.: В 2 т. М., 1990. T. 1. C. 199. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.
2. Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь. М., 1961. Кн. 1. С. 222 и 226.
3. Зенкевич М. У камина с Анной Ахматовой // Ахматова А. После всего. М., 1989. С. 21.
4. Виленкин В. Я. В сто первом зеркале. М., 1990. С. 55-56.
6. Там же. С. 251-252.
7. Мандельштам Н. Я. Из воспоминаний. // Ахматова A. Requiem. М., 1989, С. 177-179. Ср. Мандельштам Н. Я. Вторая книга. М., 1990. С. 292-293.
8. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. Париж, 1980. Т. 2. С. 260.
9. "Вопросы литературы". 1989. № 2. С. 203. Ср. Ахматова А. А - Соч.: В 2 т. Т. 2. С. 212 и 447-448.
"Флоренции" // "Гиперборей". 1913, № 6. См. Гумилев Н. Стих. и поэмы. Л., 1988. Библиотека поэта. Большая серия. С. 398.
11. Гумилев Н. С. Стих, и поэмы. С. 403-404.
12. Недоброво Н. В. Анна Ахматова // Ахматова А. "Поэма без героя. М., 1989. С. 262-263.
13. Там же. С. 263, 264.
14. Там же. С. 269-270.
16. Князев В. "Правда, забавно - есть макароны..." // Ахматова А. "Поэма без героя". С. 205.
17. Гумилев Н. С. Стих, и поэмы. С. 176.
18. Там же. С. 147-148.
19. Там же. С. 164.