Мифологема воды в творчестве А. Ахматовой
Проблема "архетипы в творчестве Ахматовой" как самостоятельная, насколько нам известно, практически не ставилась - исключение представляют работы В. В. Короны1. Архетип, вслед за большинством современных исследователей, мы будем понимать как обозначение "наиболее общих, фундаментальных и общечеловеческих мифологических мотивов, изначальных схем представлений, лежащих в основе любых художественных, и в том числе мифологических, структур (например, древо мировое) уже без обязательной связи с юнгианством как таковым"2, а мифологему - как реализацию архетипа в художественном тексте. Хотя в целом ряде работ рассматривается ориентированность поэтики Ахматовой на мировую культурную традицию, "литературность", цитатность ее поэзии, насыщенной многочисленными аллюзиями, намеками, "литературными, артистическими, театральными … ассоциациями и реминисценциями"3, замечания о собственно мифологемах носят спорадический характер и сделаны вскользь, поскольку мифологема рассматривается или как разновидность цитаты, или как понятие одного с ней ряда. Так, говорится о "цитировании поэтами (Ахматовой и Мандельштамом. - Е. К.) … поэтических мотивов и образов, узуальных мифологем, стилистических фигур, тропов, лирических формул и т. п."4. Здесь мифологема - вариант цитаты. Другой исследователь, рассматривая "вечные образы" культуры в лирике Ахматовой, выделяет как их разновидность "вечные образы мифа", тут же оговаривая, что имеет в виду образы "прежде всего вечного Текста - Слова с большой буквы - Логоса - Библии"5. Таким образом, между цитатой (в данном случае библейской) и мифологемой снова ставится знак равенства6. Даже тогда, когда речь идет о наличии в творчестве Ахматовой "наиболее важных образных универсалий, проходящих через весь ее художественный мир, - небо, звезды, земля, дом, дорога"7, эти наблюдения не соотносятся с проблемой архетипов, хотя имеют непосредственное к ней отношение.
Итак, мифологемы в творчестве Ахматовой редко становились предметом специального анализа. Между тем, подобный подход подготовлен всем ходом исследований. Во-первых, это касается анализа конкретных текстов. Архетипы нередко лежат в основе образной структуры произведения, изначально участвуя в ее формировании8, и в ряде случаев играют важную смыслообразующую роль. Поэтому анализ функции мифологем в том или ином тексте позволяет существенно уточнить и дополнить понимание данного текста. Важным фактором оказывается не столько сознательность обращения к архетипу (он и исходит из области бессознательного), сколько та объективно содержательная роль, которую его непосредственная реализация - мифологема - может выполнять в произведении. Во-вторых, исследование функции мифологем в лирике Ахматовой позволит описать ее художественный мир, опираясь на фундаментальные, значимые именно для Ахматовой первоэлементы и первосхемы сознания, отобранные из "общего фонда". Как первобытная мифология была призвана объяснить мир, так и литературная, "индивидуально-авторская мифология" (Р. Якобсон) в ее специфическом единстве элементов и отношений между ними могла бы помочь выявить и объяснить своеобразие авторского художественного мира - ахматовской концепции бытия.
Для анализа нами был выбран один из первичных архетипов - "вода". Он нейтрален, т. е. не ограничен рамками конкретного мифологического сюжета, и связан с универсальными категориями человеческого мышления. Суммировав тот материал, который предлагают "Мифологический словарь", "Словарь символов" Х. Э. Керлота9 и энциклопедия "Мифы народов мира", можно сформулировать следующие фундаментальные символические значения архетипа "вода":
1. первоначало, исходное состояние всего сущего, эквивалент первобытного хаоса;
2. андрогинное начало жизни, воплощение мужской или женской плодотворящей силы;
3. эквивалент всех жизненных соков человека;
4. метафора смерти, опасности, исчезновения, иногда - забвения;
5. начало и финал всех вещей;
6. символ неизмеримой, безличной мудрости.
Ни одно из названных значений не является словарным в лингвистическом смысле, это видно при их сравнении с парадигмой значения лексемы "вода" в словаре С. И. Ожегова10. Такая омонимия слова и слова-мифологемы создает объективную трудность для исследователя, поскольку нет твердого критерия для определения, с каким из двух значений, словарным или архетипическим, мы имеет дело в каждом конкретном случае. Мы исходим из того, что мифологема у Ахматовой, как поэта-акмеиста, может присутствовать только в "снятом", имплицированном виде и только в определенном контексте. Именно тип контекста сигнализирует о наличии архетипической символики. И первый такой тип в лирике Ахматовой - это стихи о любовной драме героини, где она выступает как лицо страдающее. Здесь вода - метафора смерти, опасности, гибели, к которой приводит страсть:
Сколько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода11
Под бесцветным ледком замирает.
И я стану - Христос помоги! -
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки…12
"русалочьего" мотива. Согласно фольклорно-мифологической традиции, русалками становятся девушки-утопленницы, жертвы любви или козней окружающих. Литературную рецепцию этого мотива мы встречаем у Шекспира (судьба Офелии), Пушкина ("Русалка"), в стилизациях Гоголя ("Майская ночь, или Утопленница"), у Лескова ("Леди Макбет Мценского уезда") и т. д. Для Ахматовой, как в данном случае и для Шекспира, оказывается важным не фантастический элемент мифа, а этический аспект проблемы:
У кладбuща направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказал мне: "Ну что ж, иди в монастырь
Или замуж за дурака…" (I, 24).
Река (т. е. вода) только упомянута, она формально является безобидной деталью пейзажа ("голубела"), фактически же в данном "шекспировском" контексте, на который указывает цитатное заглавие, река - намек на дальнейшее развитие событий, указание на судьбу Офелии. В этом ахматовском тексте (и в целом ряде других) присутствие воды как фона - предупреждение об опасности (для лирической героини или для другого персонажа), иногда - любовная угроза:
У тебя светло и просто.
Не гони меня туда,
Где под душным сводом моста13
Стынет грязная вода (I, 55).
Возможный акт отчаяния - одновременно тактический ход: "прогонишь - утоплюсь". Очевидно, что воссоздается типическая - и архетипическая (на близость данных категорий указывал Т. Манн) - ситуация гибели женщины, жертвы любви, чувства столь же высокого, сколь и темного, низкого. Сама смерть утопленницы в актуальной для Ахматовой христианской традиции - это смерть нечистая, греховная в еще большей степени, нежели просто самоубийство; здесь накладываются, взаимоусиливаются церковное, идеологическое осуждение и фольклорное, восходящее к архетипу, подсознательно воспринимается значение воды как опасности, бездны, угрозы смерти:
Он, смеясь, ответил мне:
"Встретимся в аду".
<…>
О глубокая вода
Не от горя, от стыда
Я к тебе приду.
И без крика упаду… (II, 20).
Тема возможного самоубийства здесь заявлена как намек, но намек многозначительный. В каком-то смысле искушение любовью и искушение смертью в эстетике Ахматовой - явления одного порядка. В стихотворении "Похороны" ("Я места ищу для могилы…") влюбленные, очевидно, собираются уйти вместе тем же "русалочьим" путем:
Прошептала: "Уйду с тобой!"
Вот одни мы теперь на воле,
И у ног голубой прибой (I, 33).
"Голубой прибой" несет ту же реальную угрозу, что и голубеющая река в стихотворении "Читая Гамлета". Ахматова обращается к коренным, подсознательным архетипическим связям. Любовь, страсть влекут за собой смерть, а вода выступает как метафора смерти и как способ ее осуществления. Причина и следствие, видимо, так устойчиво связаны в поэтическом сознании самой Ахматовой, что порождают особого рода параллелизм: несчастная любовь (варианты состояния лирической героини: ссора, разлука, попытка забыть возлюбленного) - вода как явная или скрытая угроза гибели: "Красный дом твой нарочно миную, / Красный дом твой над мутной рекой…" (I, 89); "А за окошком моим река - / Никто не знает, как глубока. <…> И все мне казалось, что в раю / Я песню последнюю пою" (II, 33). Подобных примеров много, ср.:
Первая моя беда.
Из линючих туч сочилась
Леденистая вода (II, 85).
Стал мне реже сниться, слава Богу,
Лег туман на белую дорогу,
Тени побежали по воде (I, 105).
Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, -
Под улыбкою холодной
Императора Петра (I, 69).
В подобных контекстах мнимо спокойная интонация скрывает тоску (боль, отчаяние), и мифологема "вода" является носителем подспудного мотива страха, сигналом присутствия определенного эмоционального фона. Так, в другом стихотворении упоминание воды звучит как предостережение о скрытой грозящей опасности, позволяя осмыслить следующие за ним две строчки и как боязнь чего-то худшего, что все-таки может случиться:
В узких каналах уже не струится -
Здесь никогда ничего не случится, -
О, никогда! (I, 28)
Вода несет угрозу не только самой лирической героине, но и ее другу, что принципиально важно в ахматовской интимной лирике: любовная драма меняет судьбы обоих ее участников. В стихотворении "Сон" вода - опасность, ловушка, подстерегающая влюбленного:
Ты шел, не зная пути,
"Скорей, скорей,
О, только б ее найти,
Не проснуться до встречи с ней".
А сторож у красных ворот
Окликнул тебя: "Куда!"
Под ногами чернела вода (I, 108)."
Путь к любимой женщине чреват гибелью. Вода - там, где боль, опасность, страдание:
От тебя я сердце скрыла,
Словно бросила в Неву…
<…>
Осторожно подступает,
Как журчание воды,
К уху жарко приникает
Черный шепоток беды… (I, 181).
"вода" в рассматриваемых примерах. Она "леденистая", "глубокая", "мутная", "грязная", "подступает", "стынет", "чернеет", обманчиво "голубеет". Мотивы холода, страха, греха, лжи сопутствуют переживаемой героиней любовной драме, создавая дополнительные эмоциональные оттенки.
В лирике Ахматовой любовное чувство уже заведомо несет угрозу покою и, возможно, жизни. Поэтому вода часто присутствует в качестве фона даже в тех случаях, когда трагедии нет или она далека. По той же психологической причине и сами любовные свидания нередко бывают связаны с водой (поэма "У самого моря", ряд стихотворений):
В последний раз мы встретились тогда
На набережной, где всегда встречались.
Была в Неве высокая вода,
Как ты можешь смотреть на Неву,
Как ты смеешь всходить на мосты?..
Я недаром печальной слыву
С той поры, как привиделся ты (I, 83).
"Русалочий мотив", связанный с архетипическим значением воды как угрозы смерти, - не только автоматически возникающая ассоциация, но и сознательная авторская игра. Об этом свидетельствуют детали, похожие на "подсказку" читателю:
Мне больше ног моих не надо,
Пусть превратятся в рыбий хвост!
<…>
Не надо мне души покорной,
Взлетев над набережной черной,
Он будет нежно-голубым.
<…>
Что слышу? Целых три недели
"Бедная, зачем?!" (II, 16)
Ни тропинки, ни дорожки,
Только проруби темны.
Ива, дерево русалок,
Не мешай мне на пути! (I, 69-70)
"скрывает" свою мифологическую природу. По изящному наблюдению Н. Д. Тамарченко, в стихотворении "Не прислал ли лебедя за мною…" водное пространство не эксплицировано, не названо, но подразумевается (чтобы пересечь его, нужны плот, лодка или лебедь). Если принять распространенное мнение о том, что стихотворение посвящено Б. Анрепу, эмигрировавшему в Англию, то эти воды - пролив Ла-Манш. Однако если согласиться с версией Н. Д. Тамарченко о том, что произведение посвящено Н. Недоброво, которого к моменту написания стихотворения на свете не было уже 16 лет, то становится ясно, что они означают "не море, разделяющее страны, а воды подземных рек, через которые Харон перевозит умерших в царство мертвых"14. Хотя исследователь не употребляет терминов "архетип" или "мифологема", перед нами "вода" в ее традиционном, именно архетипическом значении: "смерть, забвение", что добавляет к пониманию стихотворения ряд существенных оттенков. Героиня стремится в загробный мир, туда, где любимый человек. Следовательно, архетипические ассоциации у Ахматовой довольно стабильны, независимо от степени "выявленности" мифологемы в тексте.
Итак, контекстом, повторяющейся сюжетной ситуацией, где слово "вода" становится мифологемой, является у Ахматовой любовная трагедия героини. Здесь вода выступает как символ смерти, опасности, исчезновения, знак угрозы и гибели, которую несет любовь.
Второй тип подобных контекстов - это контексты философски нагруженные, в которых реализуются различные оттенки архетипических значений воды. В стихотворении "Вечерний звон у стен монастыря…" она оказывается важной пейзажной деталью, значение которой прозрачно, - это одно из первоначал бытия, непосредственно явленное наблюдателю и связанное с теми же темами смерти, загробного мира, ухода:
Вечерний звон у стен монастыря,
Как некий благовест самой природы…
Склоняет сизокрылая заря.
Над дальним лугом белые челны
Нездешние сопровождают тени…"15
В другом стихотворении, где поэтическая рефлексия Ахматовой также направлена на осмысление жизни в целом, эсхатологический мотив еще более проявлен: здесь вода - великий хаос, начало и конец сущего. Показательно, что вода выступает как "поток"; это вызывает ассоциации с библейским мифом о всемирном потопе:
Дух скорости ногой ступил на темя
Великих гор и повернул поток.
Отравленным в земле прозябло семя,
И знали все, что наступает срок16
Интересный вариант сочетания двух типов контекстов, актуализирующих архетипические смыслы, находим в стихотворении "Еще весна таинственная млела…": философский пейзаж сменяется рассказом о высокой любви ("Мне каждый миг - торжественная весть…"). Картина природы в своей величественности и даже святости задает эмоциональный тон стихотворения в целом. Здесь вода ("озеро") фактически сочетает в себе два архетипических значения: проявление великой стихии-первоначала и символ неизменной, безличной, в данном случае божественной, мудрости:
Еще весна таинственная млела,
Блуждал прозрачный ветер по горам,
И озеро глубокое синело, -
Еще более сложным и насыщенным является значение мифологемы "вода" в стихотворении "Уложила сыночка кудрявого…", представляющем собой поэтическую фантазию на тему древнерусской легенды о граде Китеже. Героиня, молодая китежанка, отправляется на озеро по воду и слышит "Колокольни звон / Из-под синих волн": голоса китежских колоколов возвещают ей о гибели родного города и семьи, призывают к себе (т. е. предлагают умереть, уйти под воду вместе с городом). Здесь вода - это и источник мудрости, праведной, божественной истины (так как погружение Китежа в воду - Божье чудо, спасение от бесчестия), и конец бытия, смерть, но не страшная, а светлая, христианская, следовательно, и не смерть в обыденном смысле слова.
Вода может представать и как хаотическая, страшная стихия, угрожающая хрупкому индивидуальному бытию человека. В стихотворении "Август" основная интонация - скорбь:
А теперь! Ты, новое горе,
Душишь грудь мою, как удав…
Изголовье мое разыскав (II, 64).
Море - вряд ли географическое название, его конкретный смысл уничтожается заглавной буквой слова "Море". Это первоначало жизни и смерти, грозно о себе напоминающее. Возможно, Ахматова интуитивно ориентировалась на фольклорное значение эпитета "черный", который применяется "в случаях употребления моря в отрицательном смысле"17. Черное Море в стихотворении - именование той бездны, что поглотила многих людей, дорогих в прошлом лирической героине, и преследует, "разыскав изголовье", ее саму, одиноко противостоящую почти непреодолимой стихии.
Противовесом хаосу, небытию может служить у Ахматовой сила искусства. В стихотворении "Надпись на книге" вода ("Лета") означает то же: смерть, горе, забвение. Однако лирическая героиня преодолевает небытие творчеством, воскрешая прошлое, его красоту:"
И сада Летнего решетка,
Возникли, словно в книге этой
Из мглы магических зеркал,
И над задумчивою Летой
Тростник оживший зазвучал (I, 179).
"Тростник" - название сборника, куда входит стихотворение. Это аллюзия на Тютчева: человек - "мыслящий тростник", он хрупок, но сопротивляется хаосу. Силам забвения и смерти (волнам Леты), собственному страху героини ("почти … залетейской тени") противопоставлена ее же победительная воля. Перед нами частное проявление той особенности ахматовского творчества, которую можно назвать "пафосом мужественного преображения"18 мира.
И, наконец, третий, наиболее редкий у Ахматовой тип контекста, где вода выступает как мифологема, - стихи, построенные на образной параллели "музыка - вода". В некоторых эстетических концепциях музыка - источник и высшее воплощение искусства вообще, подобно тому как вода - начало и завершение жизни. Происходит метонимическая замена: жизнь и искусство - вода и музыка:
Оставь нас с музыкой вдвоем,
Мы сговоримся скоро:
Она бездонный водоем -
Я не мешаю ей звенеть,
Она поможет - умереть (II, 79).
Таким образом, в рассмотренных контекстах слово "вода" выступает в различных архетипических значениях19. Наряду с этим в творчестве Ахматовой встречается и нейтральное употребление данного слова, не связанное с архетипической символикой (или связанное очень опосредованно), например:
Течет река неспешно по долине,
А мы живем, как при Екатерине:
Молебны служим, урожая ждем (I, 141).
Cadran solaire на Меншиковом доме.
Подняв волну, проходит пароход.
Чем шпилей блеск и отблеск этих вод! (I, 194)."
Из сказанного следует, что в лирике Ахматовой есть определенные контексты, в которых слово "вода" проявляет свои архетипические значения. Анализ таких контекстов, в данной статье лишь намеченный, на наш взгляд, помогает не только полнее понять конкретные стихотворения, но и выявить в них то всечеловеческое, сущностное, извечное, что, оставаясь "всеобщим", становится также воплощением, способом выражения ахматовской индивидуальности.
Примечания
* Екатерина Арнольдовна Козицкая - филолог. Тверской государственный университет, каф. теории литературы.
"Архетип "вода" в творчестве А. А. Ахматовой" впервые была опубликована в сб.: Ахматовские чтения. А. Ахматова, Н. Гумилев и русская поэзия начала XX века: Сб. науч. тр. Тверь, 1995. В настоящем издании в нее внесены изменения и дополнения, а также исправлены многочисленные типографские неточности.
1. См.: Корона В. В. Поэтическое творчество как активация архетипических структур сознания // Архетипические структуры художественного сознания: Сб. статей / Под ред. В. В. Короны и Е. К. Созиной. Екатеринбург, 1998. С. 24-37; Его же. Поэзия Анны Ахматовой: Поэтика автовариаций. Екатеринбург, 1999.
2. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т. I. М., 1990. С. 111.
3. Лихачев Д. С. Ахматова и Гоголь // Традиция в истории культуры. М., 1978. С. 223. Цитации в творчестве Ахматовой посвящено много работ, прежде всего: Мейлах Б. С., Топоров В. Н. Ахматова и Данте // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1972. XV; Тименчик Р. Принципы цитации у Ахматовой в сопоставлении с Блоком // Творчество А. А. Блока и русская культура XX века: Тезисы I Всесоюзной (III) конференции. Тарту, 1975, и др. труды того же автора; Топоров В. Н., Цивьян Т. В. О нервалинском подтексте в русском акмеизме: (Ахматова и Мандельштам) // Russian Literature. 1984. XV-I; и др.
4. Хазан В. И. "…Одна великолепная цитата": О некоторых параллелях в творчестве О. Мандельштама и А. Ахматовой // Филологические науки. 1993. № 1. С. 20.
"серебряного века": "Вечные образы" культуры в творчестве А. Ахматовой // Ахматовские чтения / РАН. Ин-т мировой литературы. Вып. I: Царственное слово. М., 1992.
6. На эту неточность указывал Е. М. Мелетинский: "Некоторые современные литературоведы совершенно уравнивают всякого рода "префигурацию", т. е. использование как традиционных мифов, так и ранее созданных другими писателями литературных образов, а также исторических тем и сюжетов". - Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1976. С. 105.
7. Малюкова Л. Н. О некоторых особенностях философской лирики А. Ахматовой // Ахматовские чтения: Сб. науч. работ. Тверь, 1991. С. 11.
8. См. об этом: Панченко А. М., Смирнов И. П. Метафорические архетипы в русской средневековой словесности и в поэзии начала XX в. // Труды Отдела древнерусской литературы Ин-та рус. лит. АН СССР. 1971. Вып. 26.
9. См.: Мифологический словарь / Под ред. Е. М. Мелетинского. М., 1990; Керлот Х. Э. Словарь символов. М., 1994.
11. Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, курсив автора данной статьи.
12, Ахматова А. А. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 54. Далее ссылки на это издание даны в тексте статьи с указанием тома и страницы.
13. Ср. наблюдение И. П. Смирнова о том, что "мост" в поэзии Ахматовой нередко "появляется в контексте, сближающем этот символ с понятием смерти. Мост ведет к гибели…". - Смирнов И. П. К изучению символики А. Ахматовой (раннее творчество) // Поэтика и стилистика русской литературы. Л., 1971. С. 283.
14. Тамарченко Н. Д. "Так не зря мы вместе бедовали…": Тема эмиграции в поэзии А. Ахматовой // Ахматовские чтения… Вып. I: Царственное слово. С. 83.
16. Ср. с космогонией Ф. И. Тютчева:
…Все зримое опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них!
("Последний катаклизм")
"двойной бездны" в русской поэзии XIX - начала XX века // Литературный текст: проблемы и методы исследования. III. Сб. науч. тр. Тверь, 1997.
17. Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. М., 1965. С. 117.
18. Полтавцева И. Г. Указ. соч. С. 47.
19. И. П. Смирнов, отмечая амбивалентность "воды" и называя ее "парным символом", добавляет: "Соотнесенность воды с увяданием природы, катастрофой (наводнение), смертью, безжизненным пространством - несомненна. И в то же время вода в стихах Ахматовой может становиться положительным символом, правда, при этом она выступает в трансформированном виде: это вода фонтанов … родников … озер… Понятие воды включается в орбиту сразу двух символов - живой и мертвой воды, связанных как частное и общее с оппозицией жизнь - смерть (выделено автором статьи. - Е. К.)". - Смирнов И. П. Указ. соч. С. 285-286.