Часть 1
Дружба Анны Ахматовой и Николая Недоброво началась, по-видимому, не ранее 1913 года1. Судя по сохранившимся письмам Н. В. Недоброво к Б. В. Анрепу2 уже к концу этого года Ахматова входит в круг людей, наиболее близких Недоброво: "Я окружаю себя людьми, в обществе которых трачу время до такой степени щедро, что его вовсе не остаётся. А. А. Ахматова, девица Рейндольс, одна влюблённая в Л. А. (Любовь Александровну, жену Недоброво - М. К.) очаровательная курсистка3, целое "Общество поэтов", возродившееся недавно "Общество ревнителей", в состав которого я на днях избран, всё это мелькает передо мной, возбуждая мои чувства и давая мне передышки в том глубоком унынии, которое совершенно затопляло меня прежде…" (письмо от 16 ноября 1913 г.)4. Дружеские отношения укрепляются и развиваются в 1914-1915 годах, когда Ахматова написала большинство стихотворений, составивших впоследствии "Белую стаю". Письма этого времени интересны тем, что Недоброво пишет для своего ближайшего друга, в то время ещё не знакомого с Ахматовой, но уже влюблённого в её стихи (не забудем к тому же, что Анреп был художником), своеобразный словесный портрет Анны Ахматовой: "Попросту красивой её назвать нельзя5, но внешность её настолько интересна, что с неё стоит сделать и леонардовский рисунок6 и генсборовский портрет маслом и икону темперой, а, пуще всего, поместить её в самом значущем месте мозаики, изображающей мир поэзии. Осенью, приехав сюда (в Петербург - М. К.), я думаю, ты не откажешься от одной из этих задач"7. Это письмо дополняет образ Анны Ахматовой, созданный Недоброво в его знаменитой статье, о которой речь пойдёт ниже. В письме от 12 мая 1914 года Недоброво продолжает свой рассказ об Ахматовой, может быть, чересчур откровенный: "Через неделю нам предстоит трехмесячная, по меньшей мере, разлука. Очень это мне грустно. Лето моё начнётся в начале июня. Я, вероятно, полностью проведу его в Крыму: мне хочется не иметь никаких обязанностей, даже лечебных, не иметь новых впечатлений, а, отдыхая телом на старых местах, писать побольше для того, чтобы развлекать Ахматову в её "Тверском уединеньи" присылкой ей идиллий, поэм и отрывков из романа под заглавием "Дух дышит, где хочет"8 и с эпиграфом:
И вот на памяти моей
Одной улыбкой светлой боле,
Одной звездой любви светлей9.
В этом романе с поразительной ясностью будет изображено противозаконие духа и нравственностей человеческих. Сделано это будет с обыкновенным искусством…"10
Если верить этому письму, Н. В. Недоброво расстался с Анной Ахматовой примерно 19 мая 1914 года. 10 июля она приехала в Слепнёво, имение в Тверской губернии, а уже через три дня по приезде в письме к Н. С. Гумилёву11 послала "черновики новых стихов", в числе которых было и стихотворение "Целый год ты со мной неразлучен", позднее12 сопровождённое посвящением Н. В. Недоброво. Значит, дату знакомства Ахматовой с Недоброво можно отнести, по крайней мере, на год назад со времени их разлуки (19 мая 1914 года).
Если, исходя из этого, предположить, что знакомство Ахматовой и Недоброво произошло в мае или апреле 1913 года, то более вероятной кажется гипотеза Ю. Л. Сазоновой-Слонимской о том, что стихотворение Ахматовой "Покорно мне воображенье" посвящено Недоброво, а не Блоку, как считали некоторые исследователи13. Это стихотворение написано в июле 1913 года в Слепнёве, ровно за год до стихотворения "Целый год ты со мной неразлучен". А 12 мая 1914 года Недоброво в письме к Анрепу вспомнил ахматовское стихотворение: "Мне хочется писать побольше для того, чтобы развлекать Ахматову в её "Тверском уединеньи…"14 (У Ахматовой: "В моём тверском уединеньи / Я горько вспоминаю вас")15
Вопрос о дате знакомства Ахматовой и Недоброво представляется нам важным еще и потому, что решение его позволяет установить, сколько времени они провели вместе, насколько глубоко мог изучить Недоброво Анну Ахматову до того, как он написал свою статью о её творчестве.
Когда Недоброво приступил к работе над этой статьёй? На полях черновой рукописи статьи сохранилось его неопубликованное стихотворение, тесно связанное с содержанием статьи и написанное, вне сомнения, одновременно с ней. Это стихотворение имеет дату 31. I. 14. Следовательно, со времени знакомства Недоброво с Ахматовой до начала его работы над статьёй прошло более полугода. Статья была написана менее чем за три месяца. 11 апреля 1914 года он отправил рукопись статьи в редакцию журнала "Русская мысль". Но напечатана она была с более чем годовой задержкой16.
За то время, пока "из-за преимуществ, даваемых статьям, связанным с войною", статья Недоброво пылилась в редакции "Русской мысли", Анна Ахматова из начинающей поэтессы превратилась в столичную литературную знаменитость. Она была окружена вниманием прессы, в основном, сочувственным. Вторая книга Ахматовой "Чётки" получила высокую оценку таких разных по своим литературным пристрастиям людей, как В. Я. Брюсов17, В. Ф. Ходасевич18, С. Бобров19, С. Городецкий20 и др.
В этих статьях было высказано немало разноречивых и порой проницательных замечаний о поэзии молодой Анны Ахматовой, но достаточно полный творческий портрет поэта был дан впервые в статье Н. В. Недоброво, носящей не только оценочный, но и провидческий характер.
Критик рассматривает начало творческого пути Анны Ахматовой, подключая ее имя к русской поэтической традиции XIX века (Пушкин, Тютчев, Фет). Недоброво предсказывает направление развития ахматовской поэзии в будущем. Последнее А. А. Ахматова особенно ценила - записи ее оценок сохранились21.
Читая статью Недоброво, нельзя забывать о том, что её автор и сам был поэтом. Может быть, прежде всего поэтом, а во вторую очередь критиком. В 1916 году в "Альманахе Муз" было напечатано стихотворение Недоброво, написанное одновременно с его статьей. Но в стихах мысли Недоброво приобретают четкость, законченность, если угодно, портретность, освобождаясь от некоторой туманности выражений, вязкости стиля присущих его критической манере.
С другой стороны, в стихотворении более отчётливо, нежели в статье, прозвучала нота, характеризующая личное отношение Недоброво к Анне Ахматовой:
С тобой в разлуке от твоих стихов
Я не могу душою оторваться.
Как мочь? В них пеньем не твоих ли слов
С тобой в разлуке можно упиваться?
Твоей душою словно птицей бьётся
В моей груди у сердца каждый стих,
И голос твой у горла, ластясь, вьётся.
Беспечной откровенности со мной
И близости - какое наважденье!
Но бреда этого вбирая зной,
Перекипает в ревность наслажденье.
Как ты звучишь в ответ на все сердца,
Ты душами, раскрывши губы, дышишь,
Ты, в приближеньи каждого лица
В своей крови свирелей пенье слышишь!
И скольких жизней голосом твоим
Искуплены ничтожество и мука…
Теперь ты знаешь, чем я так томим?
Ты, для меня не спевшая ни звука.
Может быть, Недоброво не удалось бы первому раскрыть "глубоко гуманистический характер" лирики Анны Ахматовой, если бы его наслаждение от чтения её стихов не "перекипало бы в ревность". "Способ очертания и оценки других людей полон в стихах Анны Ахматовой такой благожелательности к людям и такого ими восхищения, от которых мы не за года только, но, пожалуй, за всю вторую половину XIX века отвыкли. У Ахматовой есть дар геройского освещения человека"22. В этом высказывании критика нельзя не заметить явного преувеличения, извиняемого, пожалуй, только очень большой любовью к поэзии Ахматовой. Мысль, прямо Недоброво не высказанная, читается между строк: такой дар был у Пушкина, и в этом смысле Анну Ахматову можно назвать его наследницей. Вспомним хотя бы пушкинское четверостишие "К портрету Чаадаева":
Он вышней волею небес
Рождён в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
Недоброво в статье приводит примеры образов людей, прошедших через горнило лирики Ахматовой и облагороженных им:
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки,
Чтоб отчётливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?
Быть может, от Пушкина идет очень интересное свойство Ахматовой, в полной мере проявленное в этих стихах: его можно было бы назвать восторженной иронией.
Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели Вы24.
Мне кажется, что Николай Владимирович Недоброво всякий раз удивлялся, когда думал, что последние стихи могли быть посвящены ему. Это удивление отразилось в статье: "Большинство из нас пока ведь совсем иначе относится к людям; еще в умерших так-сяк, можно предположить что-то высокое, но в современниках (подчёркнуто мною - М. К.) - как не пожать плечами…"25
Недоброво первый догадался о том, что несчастная любовь, составляющая основное содержание лирики Ахматовой, есть не что иное как "творческий приём проникновения в человека"26, в другого человека, и каждый попавший в сферу её творчества, уже избавлен от забвения. Как критик и даже как поэт, он ставил ей это в заслугу. Но как человек, любящий человек, Николай Владимирович ревновал, страдал, мучился. И даже подшучивал над вниманием Ахматовой к любому, даже недостойному внимания, с его точки зрения, человеку:
Не напрасно вашу грудь и плечи
Кутал озорник в меха
И твердил заученные речи…
И его ль судьба плоха!
Он стяжал нетленье без раздумий,
Ваша песнь для заготовки мумий
Несравненнейший бальзам27.
Недоброво не хотел остаться в будущем только "мумией", т. е. не имеющим самостоятельного значения объектом ахматовского творчества. Ему хотелось ещё не слыханной близости: отдать всего себя любимой женщине и получить такую же отдачу взамен. Он был на это способен; она - нет. Для него, живущего в Петербурге, смысл жизни может состоять в том, чтоб развлекать Ахматову в её "тверском уединеньи". Он и от неё требует такой же жертвы: закрыть глаза на всё, кроме любимого:
Вы, приказавший мне: довольно,
Поди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
Но всё сильней скучает кровь.
Может быть, Недоброво казалось, что, покинув соблазны Петербургской богемы, в сельской тишине Слепнёва, Ахматова могла бы жить только любовью к нему. Но такое предположение свидетельствует только о слепоте любящего. Для Анны Ахматовой невозможно жить любовью только к одному человеку, каким бы совершенствами этот человек ни обладал: для ее поэзии это равносильно смерти. Так она восприняла поначалу своё слепнёвское одиночество:
Ты знаешь, я живу в неволе,
О смерти Господа моля,
Но всё мне памятна до боли
Тверская скудная земля.
Но она не умерла: в познании новых, неведомых прежде сторон действительности открылись новые возможности для творчества. И тогда "заточенье / Стало родиной второю", и тогда она поняла, что умереть, даже ради любви, она не имеет права, потому что ей дано право говорить за всех любящих и нелюбимых.
И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет вам,
Кто стать звенящими поможет
Ещё не сказанным словам?
Мне кажется, что строку Ахматовой "Мои стихи напишет вам" следует понимать не в смысле "напишет для вас" (против чего возражал и сам Недоброво - "Ты, для меня не спевшая ни звука"), но "напишет за вас". Стихотворение "Покорно мне воображенье" не обязательно может быть посвящено Недоброво, но обнаруживает следы творческого общения с ним, как статья Недоброво обнаруживает следы творческого общения его с Анной Ахматовой. Обратимся к тексту статьи. "В разобранных стихотворениях (Ахматовой - М. К.) поражает струнная напряжённость переживаний и безошибочная меткость острого их выражения. В этом сила Ахматовой. С какой радостью, что больше уже не придётся, хотя бы вот в этом, в затронутом ею, томиться невыразимостью, читаешь точно в народной словесности родившиеся речения"28. Эту мысль, нашедшую окончательное выражение в статье, Недоброво, вероятно, не раз высказывал Ахматовой в разговорах с нею. Ведь он сам был поэтом, но, далеко не до конца реализовавшим свои недюжинные возможности. Досада поэта, сознающего своё бессилие, слышится в одном месте статьи: "Человек века томится трудностью речи о своей внутренней жизни: столького не выговорить за неустройством слов - и, прижатый молчанием, дух медлит в росте"29. Показателен интерес Анны Ахматовой именно к этому месту статьи. На полях черновика сохранилась помета, сделанная, вероятно, рукой Недоброво после чтения его статьи Ахматовой: "А. А. не нравится"30. Эта помета сделана против следующей фразы: "Человек века томится трудностью речи о своей внутренности (подчёркнуто в рукописи, возможно, рукой Ахматовой - М. К.) Вероятно, Ахматову смутила не смысловая, а стилистическая шероховатость, допущенная автором статьи, так как в печатном тексте, поправленном Недоброво, смысл остался тем же. Приведём ещё отрывок из письма к Анрепу, в котором Недоброво подчёркивает сходство своих стихов со стихами Ахматовой: "Я всегда говорил ей, что у неё чрезвычайно много общего, в самой сути её творческих приёмов, с Тобою и со мною, и мы нередко забавляемся тем, что обсуждаем мои старые, лет 10 тому назад писанные стихи, с той точки зрения, что под Ахматову или нет они сочинены"31. Значит, Недоброво, понимавший своё бессилие как поэта, но сознающий, в то же время, силу своего духа, мог считать Ахматову говорящей как бы от имени их обоих. Эта мысль, воспринятая Ахматовой от Недоброво, легла в основу стихотворения "Покорно мне воображенье", и обнаружение её в этом стихотворении служит косвенным доказательством для того, чтобы, вслед за Сазоновой-Слонимской, отнести его к Недоброво.
В статье Недоброво обращает на себя внимание одно обстоятельство: считая стихи Ахматовой отчасти и своими, словесным раскрепощением его духа, Недоброво раскрывает перед читателями тайну силы этих стихов, их властного очарования. По мнению критика, сила поэта Анны Ахматовой "в том, до какой степени верно каждому волнению, хотя бы и от слабости возникшему, находится слово, гибкое и полнодышащее, и, как слово закона крепкое и стойкое (подчёркнуто мною - М. К.). И надобно сказать, что страдальческая лирика, если она не даёт только что описанного чувства, - нытьё, лишённое как жизненной правды, так и художественного значения. Если ты всё стонешь о предсмертном страдании и не умираешь, не станет ли презренною слабость твоей дрябло лживой души? - или пусть будет очевидным, что, в нарушение законов жизни, чудесная сила, не сводя тебя с пути к смерти, каждый раз удерживает у самых ворот"32.
"Поэме без героя":
Полосатой наряжен верстой,
Размалёван пестро и грубо -
Ты…
Ровесник Мамврийского дуба,
Вековой собеседник луны.
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы,
Хаммураби, ликурги, солоны
У тебя поучиться должны33.
Николай Владимирович Недоброво умер, не успев выпустить ни одной книги. Знавшие его люди отмечают, что "Н. В. был человек гордый и скрытный и… стыдливый и мимозный" (В. А. Знаменская). Б. В. Анреп34 добавляет, что "многие поэты считали его крайним снобом и определённо не любили его. Он отвечал им крайним равнодушием"35. Снобизм Недоброво был отчасти показным, за ним скрывалось гордое одиночество. Он не примыкал ни к одной из тогдашних литературных группировок, ни к одному литературному направлению и представлял в глазах современников фигуру несколько загадочную. По возрасту близкий к "среднему" поколению русских символистов, Недоброво был в добрых отношениях с Александром Блоком (имя Недоброво упоминается в дневниках Блока неоднократно)36. Но Блок, видимо, считал Недоброво человеком из круга Вячеслава Иванова, от которого тогда интенсивно старался оттолкнуться37. Недоброво действительно был дружен с Вяч. Ивановым, но в то же время состоял в близких отношениях с Андреем Белым, Максимилианом Волошиным, а также с поэтами, принадлежавшими к группе акмеистов.
Особенно активной была деятельность Недоброво в 1913 году. Он основывает в Петербурге "Общество поэтов", на заседании которого Александр Блок читал 4 апреля свою драму "Роза и Крест"38. Он печатает стиховедческую работу в теоретическом журнале символистов "Труды и дни", стихи и прозу в "Русской мысли". На раутах в царскосельской квартире Недоброво бывает много интересных людей из литературного и художественного мира Петербурга. Личность Недоброво вызывает глубокий интерес у Андрея Белого.
39 И при всём этом Н. В. Недоброво не был особенно заметной фигурой в литературной среде Петербурга начала века. Будучи широко образованным человеком, глубоко чувствуя искусство, пробуя свои силы в различных литературных жанрах (его перу принадлежит, между прочим, трагедия "Юдифь", напечатанная посмертно в журнале "Русская мысль" за 1923 год), он не оставлял службу в канцелярии Государственной думы и оставался в литературе, в сущности, на положении дилетанта. Стихи его появлялись в печати редко - всего в периодике было опубликовано около тридцати стихотворений.
Запоминающийся портрет Н. В. Недоброво воссоздан в неизданных мемуарах В. А. Знаменской: "Внешность Н. В. носила очаровательные следы "дендизма" - всегда элегантно одет, блистал какой-то тончайшей манерой ухода за собой, прелестными манерами, какой-то рыцарской вежливостью, изяществом; искрился мыслями, остроумными замечаниями, оживлением, и при мужественности, выдержанности, я всегда чувствовала мягкую дружескую нежность"40. Последнее качество отразится и в стихах Ахматовой, посвященных Н. В. Н.
Не так легко было в этом вылощенном денди разглядеть его истинную сущность: это была "душа в маске", если воспользоваться названием его повести41. Маска бросалась в глаза, а душа была открыта лишь немногим близким людям. После 1915 года Н. В. Недоброво постепенно отходит от активного участия в литературной жизни. Быстро развивавшийся туберкулез не позволял ему жить в северной столице. Последние годы жизни он провел в Крыму, не будучи в силах заниматься творческой деятельностью, постепенно угасая.
Отличительной чертой всей личности Недоброво было чувство традиции, развитое в высокой степени. "Поэзию он считал возглавляемой единым богом, Пушкиным, хотя и любил других"42. С появлением небольшого числа единомышленников у Недоброво созревает мысль о возрождении пушкинских традиций в русской литературе. "В Петербурге он мечтал вместе с Борисом Анрепом создать журнал, в котором сотрудники должны были бы следовать пушкинской сдержанности и строгости прозы, избегая того расплывчатого и неточного, что было потом внесено в русскую прозу"43. Замысел этот, к сожалению, не был осуществлён.
Встреча с Анной Ахматовой имела для Недоброво решающее значение. В молодой поэтессе он нашёл ту витальность, которой так не хватало ему самому, талант, который, при его дружественной опеке, мог бы служить осуществлению его планов и мечтаний. Воспитание души и таланта молодого поэта становятся отныне одной из важных жизненных задач Н. В. Недоброво.
У Анны Ахматовой, к моменту встречи с Недоброво, не было собственной эстетической программы: она еще только "присматривалась".
Если акмеисты, к которым она себя причисляла, ориентировались, в основном, на западные, преимущественно французские, литературные традиции, то Анна Ахматова, начиная с ее первой книги стихов "Вечер" (1912) ощущала себя наследницей "царскосельской" линии русской поэзии, блистательно разработанной Пушкиным и поэтами его плеяды и по-новому зазвучавшей в стихах поэтов-царскоселов начала XX века - И. Ф. Анненского и В. А. Комаровского. "У "царскосельской", как ее называл египтолог Шилейко, второй ее муж, был культ Пушкина, и в этом с ней мог равняться Недоброво", - вспоминала Ю. Л. Сазонова-Слонимская44.
В своей статье Недоброво приветствует Ахматову как единственного поэта, способного продолжить и творчески развить пушкинскую традицию. В качестве примера критик показывает, как молодой поэт, автор "Чёток", разрабатывает некоторые темы, затронутые в поэме Пушкина "Езерский" (1832). Одно из важных достоинств ахматовской поэзии Недоброво видит в том, что, "прочитав стихи Ахматовой, мы наполняемся новою гордостью за жизнь и за человека", что "стихотворение Ахматовой - это образец того, как надобно показывать героев"45. И еще: "Стоит благодарить Ахматову, восстанавливающую теперь достоинство человека: когда мы пробегаем глазами от лица к лицу, встречаем то тот, то другой взгляд, она шепчет нам: "Это - биографии"46.
Заметят мне, что есть же разность
Между Державиным и мной,
Что красота и безобразность
Разделены чертой одной,
Что князь Мещерский был сенатор,
А не коллежский регистратор -
Что лучше, ежели поэт
Возьмет возвышенный предмет,
Что нет, к тому же, перевода
Прямым героям; что они
Совсем не чудо в наши дни;
Иль я не этого прихода?
Иль разве меж моих друзей
Двух, трех великих нет людей?
("Езерский")47
Как её великий предшественник, Анна Ахматова никогда не выбирала "завидного героя" - герои её стихотворений - "словно смертные люди", со всеми слабостями, не упущенными "очень зорко видящим глазом" поэта. Ее друзья - "бражники" и "блудницы", "распутники" и "грешники", но всё это отступает на второй план перед облагораживающим огнем искусства. Анна Ахматова умеет сказать о главной "грешнице" стихотворения "Все мы бражники здесь, блудницы", прообразом которой, как известно, послужила знаменитая балерина Тамара Карсавина, ("А та, что сейчас танцует, / Непременно будет в аду"), и совсем иные слова:
Как песню, слагаешь ты лёгкий танец,
О славе он нам сказал.
На бледных щеках розовеет румянец,
И с каждой минутой всё больше пленных,
Забывших своё бытие,
И клонится снова в звуках блаженных
Гибкое тело твое.
Свидетели танца Карсавиной, завсегдатаи "Бродячей собаки", на время забывают свое грешное бытие, значит, чудесное искусство балерины в какой-то мере искупает потерянность их жизней.
Отмечая "глубоко гуманистический" характер лирики Ахматовой, Недоброво предсказывает развитие её таланта в будущем "И если мы, действительно, как я думаю, вплываем в новую творческую эпоху истории человечества, то песнь Ахматовой, работая в ряду многих других сил на восстановление гордого человеческого самочувствия, в какой бы малой мере то ни было, но не помогает ли нам грести?" - вопрошал критик и добавлял: "…она (Ахматова - М. К.) не только помогает плыть к стране новой культуры, но уже завидела её и возвещает нам: "Земля".
Для Недоброво Анна Ахматова - завоевательница новых сфер духовного опыта, оправдание её искусства заключается "в новом умении видеть и любить человека" (разрядка Недоброво - М. К.)48 Этим новым умением видеть и любить человека обусловлена и новизна ахматовской речи, доведённая до некоторых, по выражению критика, "общеобязательных" и "окончательных" формул"49. Недоброво и в дальнейшем развитии творчества отнюдь не призывает Анну Ахматову к расширению "узкого круга её личных тем", ибо, по мнению критика, "её призвание не в растечении вширь, но в рассечении пластов, ибо её орудия - не орудия землемера, обмеряющего землю и составляющего опись её богатым угодьям, но орудия рудокопа, врезающегося вглубь земли к жилам драгоценных руд"50.
Высказав это мнение, критик как бы отступает в тень, призывая Ахматову следовать завету (несколькими строками выше Недоброво называет его "законом"), данному Пушкиным, и приводит в конце статьи этот закон "со всеми намёками на содержание строфы, в которую он входит". Приведем эту строфу из поэмы Пушкина "Езерский" целиком:
Исполнен мыслями златыми,
Не понимаемый никем,
Перед распутьями земными
Проходишь ты, уныл и нем.
С толпой не делишь ты ни гнева,
Ни нужд, ни хохота, ни рева,
Ни удивленья, ни труда.
Глупец кричит: куда? Куда?
Дорога здесь. Но ты не слышишь,
Идёшь, куда тебя влекут
Мечтанья тайные; твой труд
А плод его бросаешь ты
Толпе, рабыне суеты.
("Езерский")51
На первый взгляд может показаться, что Н. В. Недоброво просто "отсылает" Ахматову к пушкинским заветам, никак их не истолковывая. Но если внимательно прочесть статью, то станет ясно, что Недоброво не только предлагал Анне Ахматовой следовать заветам Пушкина, но и советовал,КАК им надо следовать. Вот как, например, критик объяснял необходимость для молодого поэта сохранения того "узкого круга личных тем", к расширению которого призывали Ахматову некоторые авторы статей о "Четках"52.
"Жизнеспасительное действие в составе лирической личности Ахматовой предопределяет и круг её внимания и способ её отношения к явлениям, в этот круг входящим. Тот, кому поэзия - спаситель жизни, из боязни очутиться вдруг беззащитным, не распустит своих творческих способностей на наблюдательные прогулки по окрестностям и не станет писать о том, до чего ему мало дела, но для себя сохранит всё своё искусство" (подчёркнуто мной - М. К.)
Эти слова - ключ к эстетической позиции самого Н. В. Недоброво. Может быть, в том и заключается секрет его художественной слабости как поэта, что он заранее, "из боязни очутиться вдруг беззащитным", ограничивал сферу своих творческих поисков познанием самого себя, сознательно избегая познания окружающей действительности, воздвигнув между собой и "толпой" зону эстетической непроницаемости.
Такая позиция, казавшаяся самому Недоброво следованием пушкинским заветам, в его случае оборачивалась служением себе любимому. Но, отвернувшись от "толпы", погрузившись в изучение пластов своей личности, Недоброво не сумел сделать свое личное - общезначимым.
Несмотря на то, что личность Н. В. Недоброво несёт на себе отпечаток трагизма, происходящий от слишком явного преобладания яркого таланта над слабым здоровьем, стихи его, в большинстве случаев, лишены трагического накала. Несмотря на то, что критик Недоброво писал в статье об Ахматовой: "Из двух взглядов на поэзию: из убеждения, что человеческие волнения должны быть переработаны в ней до полной незаразительности, так, чтобы воспринимающий лишь отрешённо созерцал их, а трепетал только одною эстетической эмоцией, и из предположения, что и самые жизненные волнения могут стать материалом искусства, которое тогда одержит всего человека, гармонизируя его вплоть до физических чувств, - я предпочитаю второй взгляд и хвалю в Ахматовой то, что может показаться недостатком иному любителю эстетических студней"53, - поэт Недоброво в своих немногочисленных прижизненных публикациях стихов остался для читателей, увы, лишь автором "эстетических студней", если воспользоваться его собственным выражением.
Была ли Анна Ахматова согласна с таким творческим поведением, которое пытался отстаивать (или даже навязывать ей) Недоброво, основываясь на материале её поэзии?
Теоретических высказываний на эту тему она не оставила, но написала стихотворение, которое можно рассматривать как отклик на статью Недоброво и своеобразную дружескую полемику с критиком. Это стихотворение "Нам свежесть слов и чувства простоту", написанное 23 июля 1915 года в Слепнёве. Как раз в это время вышел, наконец, номер "Русской мысли" со статьей Недоброво, запоздавшей более, чем на год, и Анна Ахматова могла в своём "Тверском уединеньи" внимательно перечитать статью. И противоречия в рассуждениях друга, возможно, ускользнувшие от её внимания при первом знакомстве со статьей, теперь вызвали в ней несогласие. Ведь за прошедшие полтора года Анна Ахматова не только ближе узнала Недоброво, но, главное, сама духовно выросла. Между автором "Четок", и Анной Ахматовой, читающей статью Недоброво в июле 1915 года, пролегла первая мировая война, способствовавшая более глубокому творческому осознанию трагического накала жизни.
Оставался ещё год до 18 июля 1916 года, когда в том же Слепнёве Анна Ахматова напишет:
Мы на сто лет состарились, и это
Тогда случилось в час один…
("Памяти 19 июля 1914")
Это были не просто сильные поэтические строки, это было личным открытием истинных дат истории, не всегда совпадающих с календарными, и ощущением новой, основной темы творчества - темы Времени и ответственности художника, творца - за своё время.
Стихотворение "Нам свежесть слов и чувства простоту" родилось в свете нового жизненного (и эстетического) опыта, которого ещё не было у поэта в 1914 году. По ходу мыслей стихотворение "Нам свежесть слов…" напоминает письмо. В первом четверостишии высказывается мысль, обращённая, несомненно, к единомышленнику по "святому ремеслу", когда-то, возможно, бывшая предметом их дружеских бесед. Только теперь эта мысль выражена чеканной поэтической формулой, где местоимение "нам" служит для повышения степени объективности высказываемого. Хотя суждение автора произнесено в форме вопроса, обычной для эпистолярного жанра, Ахматова ни минуты не сомневается в том, что человек, к которому обращён вопрос, считает его риторическим, заданным из чисто женского желания ещё раз услышать "да". Однако за кажущейся невинностью и безобидностью вопроса таится непреложность заключения, логически вытекающего из предпосылки первого четверостишия:
Нам свежесть слов и чувства простоту
Терять не то ль, что живописцу - зренье,
Или актёру - голос и движенье,
Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Как живописец, актёр или прекрасная женщина не могут оставаться собой, храня свой талант только для себя, так и поэты, по мысли Ахматовой,
Осуждены - и это знаем сами -
Мы расточать, а не копить.
Во втором четверостишии Ахматова решительно возражает против взглядов Недоброво на отношения поэта с окружающим миром. В самом деле, как могла Анна Ахматова, которая уже в одном из первых своих стихотворений образно определила свою эстетическую программу ("И мальчик, что играет на волынке, / И девочка, что свой плетёт венок, / И две в лесу скрестившихся тропинки, / И в дальнем поле дальний огонёк, / Я вижу всё. Я всё запоминаю…", 1911 г.), согласиться с таким утверждением Недоброво, имеющим в виду её поэзию: "Тот, кому поэзия - спаситель жизни, из боязни оказаться вдруг беззащитным, не распустит своих творческих способностей на наблюдательные прогулки по окрестностям и не станет писать о том, до чего ему мало дела, но для себя сохранит всё своё искусство". Такое истолкование творческого метода поэта на редкость противоречило тому, чем этот метод был на деле.
Стихотворение Ахматовой было еще одной попыткой ясно и чётко определить свой путь. Определение пути лишено индивидуалистической окраски, сведено к общеобязательной формуле (общеобязательность подчёркивается обращённостью к собеседнику). Инерция обращённости сохраняется от второго четверостишия, поэтому и третье нельзя свести только к внутреннему монологу одного поэта:
Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжёлый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.
В. В. Виноградов в статье об Анне Ахматовой привёл интересные наблюдения, касающиеся как раз этого третьего четверостишия: "По изменениям эпитетов можно видеть, как трудно было Ахматовой этот лик пророчицы освободить от ассоциаций из круга любовной символики. В первоначальной редакции были два определения, направляющие фантазию к представлениям из сферы эротической:
…исцеляй слепых,
Чтобы узнать в постылый час сомненья
Учеников бесстыдное глумленье…
("Сев. Записки", 1916, № 1)
Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжёлый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
("Белая стая", с. 26)54
Мне не кажется, что и первоначальные определения могли направить фантазию "к представлениям из сферы эротической".
Крайне редкое у Ахматовой изменение печатного текста свидетельствует, скорее, об исключительном значении, которое она придавала этому четверостишию.
Для Анны Ахматовой поэзия не только дар небес, но и долг, по которому поэт должен платить всю жизнь, вплоть до того момента, когда придёт "тяжёлый час сомненья", в неизбежности прихода которого она ни минуты не сомневается. Возражая Недоброво, Ахматова опирается на авторитет Пушкина, интонации которого узнаваемы в последнем четверостишии, и на Спасителя, нравственный императив которого для нее, как для христианки, непреложен.
Итак, можно сделать вывод, что, соглашаясь с отдельными положениями критика и в целом чрезвычайно высоко оценивая его статью, Анна Ахматова в то же время сохраняла полную самостоятельность и даже полемизировала с Недоброво в вопросах, казавшихся ей принципиально важными.
Часть 2
Для определения истинной важности взятой нами темы следует хотя бы кратко определить те новые черты лирического сознания Ахматовой, которые определили лицо третьей книги поэта "Белая стая", созданной в пору дружбы с Недоброво. Если первые две книги Ахматовой Недоброво разобрал как критик, то третья была создана под непосредственным влиянием его идей. Недоброво не успел ничего написать о "Белой стае"55, но то, что отличает "Белую стаю" от "Четок" - это и есть, в какой-то степени, продукт идей Недоброво.
Через много лет после смерти Недоброво, работая над "Поэмой без героя", Анна Ахматова вспомнила о своём друге и оставила для потомства запись о значении этого человека в её судьбе, в её творчестве: "Ты! кому эта поэма принадлежит на ¾, так как я сама на ¾ сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое отступление (царскосельское). Это мы с тобой дышали и не надышались сырым водопадным воздухом парков ("сии живые воды") и видели там 1916 г. (нарциссы вдоль набережной) …Траурниц брачный полет…"56 Запись эта касается не только "Поэмы без героя", но, может быть, ещё в большей степени "Белой стаи". Ведь, если посмертное влияние Недоброво оказалось столь значительным, то что же можно сказать о том влиянии, которое он оказывал, когда был рядом! И не по идеям, высказанным критиком в статье об Ахматовой, точнее, не только по этим идеям, но и по тому новому, что пришло в стихи Анны Ахматовой периода дружбы с Недоброво, надо судить о его влиянии на поэта.
Мне представляется, что самым существенным, определяющим для "Белой стаи" является изменение эстетического сознания поэта, практически оказавшее влияние на изменение структуры характера лирической героини Ахматовой.
Индивидуальное бытие героинь "Вечера", переживших мучительные любовные диалоги в "Четках", сменяется жизнью хора в "Белой стае".
Многоголосье становится характерной отличительной чертой лирического сознания Ахматовой. Монолог поэта как основная форма выражения лирического субъекта, в новой книге Ахматовой претерпевает изменения. Стихотворная новелла, в которой героиня живёт своей автономной жизнью, вследствие чего создаётся иллюзия "многогеройности" первых двух книг поэта, сменяется в "Белой стае" монологом (или репликой) представителя хора. Чаще всего им оказывается сам поэт, но теперь Анна Ахматова никогда не забывает о многих безгласных, стоящих за её спиной. Когда и за счёт чего произошла эта метаморфоза в сознании поэта? Чтобы это понять, необходимо обратиться к "Поэме без героя", произведению, в котором Анна Ахматова как бы заново прожила свою молодость, вновь, с учётом накопленного жизненного опыта, перелистала страницы первых своих книг. А в поэме авторский образ всё время двоится. В героине поэмы, "петербургской кукле, актёрке", образе как будто объективированном, портретном57, всё-таки остаётся много родного автору, того, что было частью быта молодой Анны Ахматовой, хотя автор всячески дистанцируется от своего молодого двойника:
Но мне страшно: войду сама я,
Кружевную шаль не снимая,
Улыбнусь всем и замолчу.
С той, какою была когда-то
В ожерельи чёрных агатов
До долины Иосафата
Снова встретиться не хочу.
Ахматовой в этом раздвоении когда-то единого образа чудится источник её трагедии. Её поэтическое начало не имеет двойников, потому что оно само двойник когда-то живого и реального человека:
Кто возлюбленная, кто поэт,
Не погибла я, но раздвоилась,
А двоим нам в мире места нет58.
И даже возвращаясь во времена своей молодости, Ахматова уже не берётся воссоздавать былую цельность своего характера: вместо этого рождается образ Коломбины, рядом с которым неизменно присутствует поэтический двойник автора, для которого не существует пространство и время. И всё-таки в ту пору, когда разворачивается действие "петербургской повести" - в 1913 году - этот двойник уже существовал, но не ирреальным, не ночным, как теперь, а в составе живой личности Анны Ахматовой. Исследуя первые сборники поэта, нам кажется важным выделить именно те поэтические элементы, которые оказались потенциально значимыми в дальнейшем творчестве поэта.
Так плясать тебе - без партнёра!
Я же роль рокового хора59
На себя согласна принять.
Поэтический двойник автора, по её собственному признанию, присутствует в поэме в роли хора. В сценарии балета "Тринадцатый год" о превращениях поэтического двойника автора сказано ещё определённее: "Героиня оживает и сходит с портрета - высокая фигура в чёрном домино идёт ей навстречу. Это автор, хор, совесть - вообще всё, что угодно. Мейерхольдовы арапчата раздвигают второй лёгкий занавес, показывают город Питер, Петрушку, трактир, тройку, тюрьму. Сам Мейерхольд - Демон - руководит представлением. Потом прячут всё, делают сцену торжественной - автор превращается в хор. Превращения Коломбины (русская, Путаница, новобрачная и так далее)".
Сценарий, который Ахматова называла то "киношным", то либретто балета, обнажает как бы режиссёрский замысел поэта при создании "Поэмы без героя", одной из текстообразующих частей которой является "петербургская" поэзия 1913 года и, в частности, поэзия самой Анны Ахматовой60. Наша задача состоит в том, чтобы обнаружить зачатки хорового начала в "Четках" и, особенно, "Белой стае". Важность выделения хорового начала уже на раннем этапе творчества Ахматовой диктуется его жизнеспособностью во всём дальнейшем творчестве поэта и, прежде всего, в таких двух главных ахматовских поэмах, как "Реквием" (1935-1940) и "Поэма без героя" (1940-1965). Хоровое начало, разумеется, не только композиционная особенность лирического сюжета, это важнейшая идейная установка художника, неоднократно декларируемая в открытой форме ("Я была тогда с моим народом / Там, где мой народ, к несчастью, был"). Исследование, казалось бы, частного вопроса об изменении эстетического сознания Ахматовой на сравнительно узком участке времени - (1913-1916 годы) имеет не только "местное" значение, но подключается к важнейшему и до сих пор не до конца исследованному вопросу об эволюции творчества Анны Ахматовой.
Уже первые две книги принесли молодому поэту почитание в столичных литературных кругах. Слава распахнула перед ней двери сразу, в один миг:
Передо мной, безродной, неумелой,
Открылись неожиданные двери,
И выходили люди и кричали:
"Она пришла, она пришла сама"
Причину столь быстрого успеха современники поэта объясняли тем, что Анна Ахматова, в отличие от многих, "подпустила к сердцу", в её стихах читатели увидели "обнажённую гусиную кожу души на ветру перед прохожими"61.
Любовь является почти единственным содержанием переживаний героев двух первых книг Ахматовой. Но, как заметил А. Т. Твардовский, "предчувствие и зарождение любви, испытания любви, память любви, её безысходные утраты, раскаяние и "зароки" - эти и многие другие мотивы любовной темы не есть открытие Анны Ахматовой в поэзии"62. Индивидуальность, неповторимость каждого человеческого характера, изображённого поэтом с незаурядным мастерством, поражали читателей почти в каждой стихотворной новелле Ахматовой. Но как одиноки герои этих стихотворений! Для самого поэта это было возрастной особенностью творчества, одиночеством юности, когда она во всём мире видела прежде всего себя и ощущала себя скорее как частицу природы, чем как часть людского коллектива.
В одном из первых стихотворений, героиня которого уже ощущает себя поэтом, она, тем не менее, не возражает, когда её спутник, тоже поэт (Гумилёв, Недоброво, Комаровский?) говорит "о лете и о том, / Что быть поэтом женщине - нелепость" Она уже знает, что она - поэт, но свою особую роль, связанную с этим, своё достоинство поэта осознаёт ещё не вполне. "Подари меня горькою славой", - просила она своего мужа, уже вкусившего к тому времени славы Гумилёва, не надеясь на собственную славу.
Но слава "Чёток" была не случайна и не скоропреходяща. Лирическая героиня Анны Ахматовой оказалась близкой и понятной читателям прежде всего потому, что она, такая же простая и земная, как и они сами, тем же голосом, что говорили и они, сумела со всем откровением юности поведать о горестях и радостях любви.
Не случайно в одном из стихотворений, ставшем хрестоматийным, она написала:
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
Что же придавало этим стихам весёлость, расслышанную, несмотря на авторские признания, далеко не всеми? Ведь любовные драмы её героинь заканчиваются чаще всего трагически, да и сама любовь награждается не слишком лестным эпитетом - "отравительница"? "Тленности" жизни, о которой молодая Анна Ахматова пишет, опираясь не столько на свой, ещё не слишком значительный жизненный опыт, сколько на близкую ей традицию, прежде всего, на поэзию Иннокентия Анненского, в её лирике противостоит вечно живая природа. Она-то и служит для неё источником радости. Каждая "соринка" мира, попадая в её стихи, волнует их героиню. Чем шире становится её кругозор, тем сильнее она ощущает себя как поэт. В одном из стихотворений 1914 года, не попавших ни в один из сборников, Ахматова рассматривает странствие по миру как завет, данный ей Богом:
Я любимого нигде не встретила:
Сколько стран прошла напрасно.
И, вернувшись, я Отцу ответила:
"Да, Отец, - Твоя земля прекрасна.
Нежило мне тело море синее,
Звонко, звонко пели птицы томные,
А в родной стране от ласки инея
Побелели сразу косы тёмные.
Там в глухих скитах монахи молятся
Длинными молитвами, искусными…
Знаю я: когда земля расколется,
Поглядишь Ты вниз очами грустными.
Я завет Твой, Господи, исполнила,
И на зов Твой радостно ответила,
На Твоей земле я всё запомнила
И любимого нигде не встретила"63.
Георгий Чулков однажды сравнил героиню стихов Ахматовой с… Дон Жуаном: "Она, как Дон Жуан, бродит по миру, с волнением ожидая какой-то роковой встречи"64. При всей парадоксальности этого сравнения, оно удачно в том отношении, что для ахматовской героини тоже характерно неустанное странствие по миру в поисках любимого. С Дон Жуаном её роднит, пожалуй, одна только цель, точнее, недостижимость этой цели. Но осознание своей силы в процессе пути, - и вытекающее отсюда весёлое жизнерадостное чувство - это чисто ахматовская особенность. Недаром она так любит сам процесс ходьбы, движение, дорогу, - и страдает, когда почему-либо обречена на неподвижность:
И губ растрескавшихся вкус кровавый.
Так вот она - последняя усталость,
Так вот оно - преддверье царства славы.
Гляжу весь день из круглого окошка:
Белеет потеплевшая ограда,
И лебедою заросла дорожка,
А мне б идти по ней - такая радость.
Чтобы песок хрустел, и лапы ёлок -
И чёрные и влажные - шуршали,
Чтоб месяца бесформенный осколок
Опять увидеть в голубом канале65.
Туберкулёз, которым Ахматова тяжело болела в молодости, был реальной "подпочвой" этих стихов: конечно, страстной пловчихе, гибкой "приморской девчонке" было тягостно вынужденное заточение в четырёх стенах. Стены казались тюремными, на окнах мерещились решётки, и ожидание близкой смерти придавало ахматовской поэзии тех лет особенную, как бы предсмертную откровенность:
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: "Довольно!"
Каждый вечер подносят к окну
Моё кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжёлых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я66.
Октябрь 1912
Ты пришёл меня утешить, милый,
Самый нежный, самый кроткий…
От подушки приподняться нету силы,
А на окнах частые решётки.
Май 1913
Да, грусть, окрашивающая большинство ранних стихотворений Анны Ахматовой, была основана на некоторых реальных обстоятельствах её биографии, но, в то же время, этот минор был связан и с возрастом поэта. Об этом писал в своё время тонкий наблюдатель Н. С. Гумилёв: "Этот столь естественный и потому прекрасный юношеский пессимизм до сих пор был достоянием "проб пера" и, кажется, в стихах Ахматовой впервые получил своё место в поэзии. Я думаю, каждый удивлялся, как велика в молодости способность и охота страдать. Законы и предметы реального мира вдруг становятся на место прежних, насквозь пронизанных мечтою, в исполнение которой поэт верил: поэт не может не видеть, что они самодовлеюще-прекрасны, и не умеет осмыслить себя среди них, согласовать ритм своего духа с их ритмом. Но сила жизни и любви в нём так сильна, что он начинает любить самое свое сиротство, постигает красоту боли и смерти"67. Нередко в первых книгах Ахматовой скорбные и даже трагические мотивы соседствуют с весёлыми, жизнерадостными, сливаясь в затейливом психологическом рисунке:
Лучи луны до полночи горят.
Как хорошо в моём затворе тесном!
О самом нежном, о всегда чудесном
Со мною Божьи птицы говорят.
Я счастлива. Но мне всего милей
Лесная и пологая дорога,
Убогий мост, скривившийся немного,
И то, что ждать осталось мало дней.
"Чёток" обретает в освобождении от груза вещей, тесноты душных комнат, в обретении чувства полной свободы и независимости. Прошли те времена, когда юная героиня "Вечера", собираясь в путь, растерянно восклицала:
И звенит, звенит мой голос ломкий,
Звонкий голос не узнавших счастья:
"Ах, пусты дорожные котомки,
А на завтра голод и ненастье!"
Теперь некий голос, повествующий о мировых бедствиях, призывает героиню, забыв о себе, разделить беды многих:
Я видел поле после града
И зачумлённые стада.
Я видел грозди винограда,
Когда настали холода.
Ещё я помню, как виденье,
Степной пожар в ночной тиши…
Не страшно мне опустошенье
Твоей замученной души.
Так много нищих. Будь же нищей -
Открой бесслёзные глаза.
Да озарит твоё жилище
Их неживая бирюза!68
Май 1913
Это стихотворение, как и многие другие стихи из книги "Чётки", свидетельствует о том, что поиски Ахматовой новых путей носили религиозный характер. Это заметил и Недоброво: "Религиозный путь так определён в Евангелии от Луки (гл. 17, ст. 33): "Иже аще взыщет душу свою спасти, погубит ю: и иже аще погубит ю, живит ю"69. Спасти душу, разделив судьбу многих нищих, - такой путь казался тогда поэту единственно возможным. Русская интеллигенция издавна обращала свои взоры к русской старине. Нищие, в изобилии водившиеся на улицах Царского Села, казались пришедшими прямо оттуда, из допетровской Руси, из незамутнённого источника веры.
менее в "Чётках" мы находим одно сильное стихотворение, связанное с исторической тематикой ("Плотно сомкнуты губы сухие"). Более важным представляется обращение Ахматовой к теме нищих. В прозаических заметках о "Поэме без героя", относящихся к 1961 году, эта тема указана как одна из важных и плодотворных тем искусства начала века: Петербургская (башенная) языческая Русь (Начало века). Городецкий - Ярь - Стравинский - Весна священная - Толстой - За синими реками - Хлебников (идеолог) - Рерих (Лядов, Прокофьев). В моём балете (1961 г.) как интермедия. М. б. просто хоровод". (Везде подчёркнуто Ахматовой - М. К.) В самом либретто балета "Тринадцатый год" тема нищих проходит как одна из центральных примет предвоенного времени, наряду с темой Распутина. Себя (в либретто образ автора обозначен буквой Х.) Ахматова называет "замаскированной нищенкой"70: "Наверху окно Коломбины. Судьба, маскированная шарманщиком, вертит шарманку - попугай вынимает жребий. Х. - замаскированная нищенкой, получает от птицы свою судьбу. В музыке песни шарманки. <…> Слепцы идут "Христа славить". Нищие (подчёркнуто Ахматовой - М. К.). Распутин. Пожарный и толстая кухарка. Проститутка и развратник по Блоку. <...> Всё идёт чудесно, и никто не замечает, как парад превращается в войну 1914 года"71.
Тема нищих появилась в поэзии Ахматовой в последние годы перед первой мировой войной. Именно нищие составили в её стихах первый "хор", их голосами зазвучал внешний мир, и сама героиня её стихов на время замаскировалась нищенкой. Уже указывалось на близость героини "Чёток" таким персонажам Достоевского как Грушенька или Настасья Филипповна72. Но мне кажется, что процесс перерождения души героини, до предела измученной бесплодной любовной пыткой, в результате которой она так и не может добиться желанной духовной свободы, напоминает более всего драму Дмитрия Карамазова. Во всяком случае, думается, что стремление очиститься от греха73 путём "перерождения" в нищенку было подсказано не только действительностью, но и литературной традицией, где, кроме Достоевского, можно ещё указать на Некрасова, стихотворение которого "Влас" Ахматова очень любила.
В мае 1912 года, во Флоренции, Ахматова написала стихотворение, в котором была намечена "программа" задуманного пути:
Помолись о нищей, о потерянной,
О моей живой душе.
Интересно, что тема нищих пришла в ахматовскую поэзию во время её путешествия по городам Западной Европы в 1912 году (Берлин, Лозанна, Генуя, Пиза, Флоренция, Болонья, Падуя, Венеция, Вена). Красоты европейских столиц мало волновали Анну Ахматову: все её мысли были на родине. Даже олень в берлинском зверинце навеял "голосом серебряным" мысли о России:
И я поверила, что есть прохладный снег
И синяя купель для тех, кто нищ и болен,
И санок маленьких такой неверный бег
Под звоны древние далёких колоколен.
В том же 1912 году написано стихотворение, в котором нищим (точнее, обладателем "бедной котомки") оказывается любимый героини. Всё оно пронизано надеждой на новые, непохожие на прежние, отношения в новых жизненных испытаниях:
Ты письмо моё, милый, не комкай,
До конца его, друг, прочти.
Надоело мне быть незнакомкой,
Быть чужой на твоём пути.
Не гляди так, не хмурься гневно,
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я -
В этом сером будничном платье,
…
Но, как прежде, жгуче объятье,
Тот же страх в огромных глазах.
Ты письмо моё, милый, не комкай,
Не плачь о заветной лжи
И его в своей бедной котомке
На самое дно положи.
В этом стихотворении хоровое начало ещё отсутствует. Героиня - вся в движении, в стремлении приблизиться к любимому, в желании разделить с ним его путь. Она как бы отбрасывает все жизни, прожитые в прежних стихах, ради новой, кажущейся ей, наконец-то, настоящей. Она ещё не стала в ряды нищих, но морально уже готова к этому. Единственное стихотворение, в котором голос поэта звучит, как голос из хора нищих, было написано Ахматовой уже после выхода в свет "Чёток" и было включено в состав этого сборника только в пятом его издании (1918 г.). Думается, Ахматова преднамеренно включила его именно в этот сборник. Композиционно оно как бы завершает тему нищих в книге.
Став в ряды нищих, героиня обретает неведомую ей ранее силу и уверенность, позволяющую покинуть огонь домашнего очага и выйти в беспредельное пространство "Божьего дома".
Единение в общем экстатическом порыве к Богу кажется ей кратчайшим путём к истине:
Будешь жить, не зная лиха,
Править и судить,
Со своей подругой тихой
Сыновей растить.
И во всём тебе удача,
Ото всех почёт,
Ты не знай, что я от плача
Дням теряю счёт.
Много нас таких бездомных,
Сила наша в том,
Светел Божий дом.
И для нас, склонённых долу
Алтари горят,
Наши к Божьему престолу
Голоса летят.
Завершая разговор о "Чётках", можно сделать вывод, что уже в этом сборнике делается попытка выйти из круга, ограниченного сознанием одной личности, к миру, в котором поэт находит, однако, свой круг, тоже ограниченный, а частично и иллюзорный, созданный его воображением, опирающимся на указанные выше литературные традиции74. Самый приём маскировки героини под нищенку связан, с одной стороны, со всё возрастающим разрывом стихов и фактов реальной биографии поэта и, с другой стороны, с определённым желанием автора сократить этот разрыв75.
Книга "Белая стая" вышла в свет в 1917 году. Бесспорно, это самый значительный из ранних сборников Анны Ахматовой. Лирическая героиня "Чёток", разноликая и противоречивая, на страницах "Белой стаи" становится строже, всё чаще вспоминает о своём "таинственном песенном даре". Образ поэта становится в центре книги. "Поэт" и "народ" в "Белой стае" не взаимоисключающие, но взаимоопределяющие величины. Ахматовская поэзия, откликнувшись на грозные события первой мировой войны, сразу обрела новую силу и звучность. Она как бы подключилась к той, из глубины веков идущей, линии русской литературы, где "гражданское" и "интимное" были сильны друг другом. Не эта ли диалектическая взаимосвязь составляла тайну высочайшей духовности "Слова", "Жития протопопа Аввакума", лирики Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Блока?
В часы народных испытаний Анна Ахматова готова пожертвовать всем ради спасения России. Об этом говорится в её "Молитве" Этот монолог поэта определяет собой высокий душевный лад всего сборника. Поэтизация вещей, как бы участвующих в психологических драмах героинь "Вечера" и "Чёток", всё чаще заменяется героизацией чувств:
Ведь где-то есть простая жизнь и свет
Прозрачный, тёплый и весёлый…
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчёлы
Нежнейшую из всех бесед.
А мы живём торжественно и трудно
И чтим обряды наших горьких встреч,
Когда с налёту ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь, -
Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный.
Ахматова пишет - не просто "встречаемся", но "чтим обряды наших горьких встреч". Какая-то невысказанная тайна, может быть, не до конца ясная и самому автору, присутствует в этом стихотворении. Но разве это тайна двоих - героев стихотворения? Разве эту гнетущую тайну не ощущал каждый петербургский влюблённый? Двое - возможно, Анна Ахматова и Николай Недоброво. На это намекает строка "И голос Музы еле слышный" - слышный им как поэтам. Но, в то же время, разве голос Музы не стал со времён Пушкина такой же неотъемлемой частью души каждого петербуржца, как "широких рек сияющие льды"? Во всём стихотворении нет ни одного слова, обращённого только к Недоброво, - всегда за спиной его стоит такой же влюблённый76, который точно так же может принять эти стихи на свой счёт. И понятен становится упрёк, который Недоброво обратил к Ахматовой: "Ты, для меня не спевшая ни звука"77. Но упрёк этот, вместе с тем, означал и то, что именно Недоброво, как никто другой, понял самую суть творческого метода Ахматовой.
В одном из поздних стихотворений она писала:
Читайте все - мне всё равно,
Я говорю с одним.
1956
Первая часть этой поэтической формулы ничуть не менее важна, чем вторая. Для Ахматовой. Для Недоброво, ставшего героем многих стихотворений "Белой стаи", наслаждение от её стихов неумолимо "перекипало в ревность". Ещё бы, - ведь каждый читатель мог стать его незримым соперником! Сама Ахматова, видимо, понимала это мучительное для любящего её человека свойство характера своей Музы. "Неужели же ты не измучен / Смутной песней затравленных струн…" - писала она в другом стихотворении, адресованном Недоброво. И в то же самое время, нимало не смущаясь, она посылала это стихотворение своему мужу Н. С. Гумилёву для того, чтобы тот оценил его поэтические достоинства78. Вопросы биографического плана волновали Анну Ахматову в то время меньше, чем некоторых теперешних ахматоведов.
Общезначимость любовных стихотворений в "Белой стае" не случайна, а закономерна. Поэт ступает в этой книге на зыбкую почву истории, и стихи становятся приметами времени. "Белая стая" открывается хоровым зачином, сквозь призму удивления демонстрирующим спокойное торжество новизны обретённого опыта:
А как стали одно за другим терять,
Так что сделался каждый день
Поминальным днем, -
Начали песни слагать
Да о нашем бывшем богатстве.
"Каждый день" - это день войны, уносящий новые и новые жертвы. Именно в это время Александр Блок пишет свой "Голос из хора" - одно из самых трагических стихотворений во всей мировой поэзии, полное ужаса перед "холодом и мраком грядущих дней"79. Ахматова тоже восприняла войну, как величайшее народное горе. И вот, в годину горя, хор нищих, более литературный, чем жизненный образ, превращается в хор современников поэта, независимо от их социальных градаций. И поэт смотрит на них - "грешников" и "блудниц" "Чёток" новым, очищенным от суеты взором. Ахматова как бы приобщает своих современников к истории, невольно наделяя их героическими чертами:
Как люблю, как любила глядеть я
На закованные берега,
Не ступала ничья нога.
И воистину ты - столица
Для безумных и светлых н а с80.
Внутренний монолог поэта без видимых усилий переходит в беседу с хором современников, жителей города над Невой. И каждый из них про себя может повторить вслед за поэтом и вместе с поэтом:
Тот особенный, чистый час
И проносится ветер майский
Мимо всех надводных колонн,
Ты - как грешник, видящий райский
…81
При чтении этого стихотворения каждый раз вспоминаются слова Недоброво, на собственном опыте познавшего творческий метод Ахматовой:
Как ты звучишь в ответ на все сердца,
Ты душами, раскрывши губы, дышишь,
Ты, в приближеньи каждого лица
И скольких жизней голосом твоим
Искуплены ничтожество и мука…
Итак, хор, от имени которого представительствует теперь поэт, наделяет его душу своим богатством - неповторимостью духовного мира каждого отдельного человека. Недаром на страницах "Белой стаи" образ поэта неотделим от образа Города, вписан в исторический пейзаж Петербурга, кажется, он порождён этим городом:
Был блаженной моей колыбелью
И торжественной брачной постелью,
Над которой держали венки
Молодые твои серафимы, -
Город, горькой любовью любимый.
Был ты, строгий, спокойный, туманный.
Там впервые предстал мне жених,
Указавши мне путь осиянный,
И печальная Муза моя
Поэт на страницах "Белой стаи" может превратиться в хор и заменить собой хор, приняв на себя древнюю и ответственную роль вестника. Так происходит в стихотворении "Памяти 19 июля 1914", композиция которого построена так, что хор, выступающий в начале стихотворения, во второй строфе как бы отходит вдаль, а на сцене остаётся поэт-вестник, хранитель обновлённой народной памяти:
Мы на сто лет состарились, и это
Тогда случилось в час один:
Короткое уже кончалось лето,
Вдруг запестрела тихая дорога,
Плач полетел, серебряно звеня…
Закрыв лицо, я умоляла Бога
До первой битвы умертвить меня.
Исчезли тени песен и страстей.
Ей - опустевшей - приказал Всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей.
Интересно отметить, что образы этого стихотворения снова оживут в стихах Анны Ахматовой в дни другой мировой войны - Великой Отечественной. Вот поэт несёт весть о победе:
В грозном грохоте, в снежной пыли,
Где томится пречистое тело
Осквернённой врагами земли82.
1945
Последние два часто переплетаются. В "Белой стае" резко усиливаются религиозные мотивы и ранее присущие ахматовской поэзии, но, как справедливо заметил академик В. М. Жирмунский, "бытовая религиозность этих стихотворений делала их в то время созвучными переживаниям простого человека из народа, от имени которого говорит поэт"83. Отождествление поэта и "человека из народа" происходит обычно тогда, когда речь заходит о ценностях одинаково дорогих и для поэта, и для любого участника хора. На страницах "Белой стаи" впервые появляется столь важная для всего творчества Ахматовой тема материнства. Тема эта крепко связана с войной: "Над ребятами стонут солдатки, / Вдовий плач по деревне звенит". Патриотический порыв поэта настолько высок, что во имя спасения "тёмной России" она готова принести в жертву самое дорогое, что у неё есть - ребёнка. Но жертва принимается у другой женщины, которая в многоголосой композиции всего сборника воспринимается как рядовая представительница хора.
Поэт превращается в эту немолодую мать с такой естественностью потому, что её горе - это общее горе многих матерей, составляющих особый скорбный хор:
Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках,
Для того ль сияла сила
Вырос стройный и высокий,
Песни пел, мадеру пил,
К Анатолии далёкой
Миноносец свой водил.
Офицера расстреляли.
Без недели двадцать лет
Он глядел на Божий свет84.
1918
"простонародном" обличье, и в сфере его опыта как бы дублируются переживания поэта. Наличие двойника - рядового участника хора - особенность композиции "Белой стаи". В дальнейшем творчестве Ахматовой двойник сохраняется, тяготея то к лирическому персонажу ("Реквием"), то почти сливаясь с образом поэта ("Путём всея земли" (1940), цикл "Песенки"). В этом, последнем случае двойник полностью утрачивает функцию повторения аналогичных чувств на ином социальном фоне, но служит развитию масштаба поэтического характера Ахматовой.
Поясним появление двойника автора в "Белой стае" на примерах. В стихотворении "Буду тихо на погосте", обращённом к сыну, Анна Ахматова впервые признаётся в том, что она "дурная мать":
Знаю, милый, можешь мало
Обо мне припоминать:
Не бранила, не ласкала,
Но вот из хора выходит цыганка и признаётся в том же самом грехе. Это сразу как-то роднит её с поэтом Анной Ахматовой. Почему из хора выделяется именно эта цыганка? Потому что она уже лишилась своего первенца, и никто не сможет так, как она, понять покаянную исповедь поэта.
Хор, которому ведомо всё, вопрошает:
"Где, высокая, твой цыганёнок,
Тот, что плакал под чёрным платком,
Что ты знаешь, что помнишь о нём?"
И она отвечает:
"Доля матери - светлая пытка,
Я достойна её не была.
Магдалина сыночка взяла.
Почему Анна Ахматова в данном случае обратилась к образу цыганки? Не следует ли она здесь пушкинской традиции, в свете которой цыганы наиболее тесно связаны с природой и со свободой?
Но в то же время стремление к свободной, вольной жизни было изначально заложено в самом характере героини Ахматовой. Поэтому, когда цыганка рассказывает о своей жизни как о непрерывном странствии, мы сразу угадываем в её словах мечту самого поэта:
Каждый день мой - весёлый, хороший,
По этому поводу Л. Я. Гинзбург в своей книге "О лирике" очень верно заметила: "В сфере природы дублируется душевный опыт героини - как бы освобождаясь от замкнутости, от "эгоизма" городского мира…"85 И всё-таки эту цыганку нельзя назвать лирическим персонажем - образу явно не хватает для этого объективности86. Следы авторства горожанки выдают себя в последней строфе:
Станет сердце тревожным и томным,
И не помню тогда ничего,
Всё брожу я по комнатам тёмным,
".
Упоминание о "комнатах" звучит довольно странно, если принять во внимание, что это речь цыганки.
Научиться высказывать самые заветные чаяния любого участника хора, как бы вложить на время в свою грудь его сердце - это для поэта означает ощутить свой голос как общенациональный, общенародный. К этому ощущению нужно было привыкнуть. Когда привычка сольётся с личностью, двойники утратят своё значение. В качестве примера такого слияния можно привести одно стихотворение из её позднего цикла "Песенки":
А ведь мы с тобой
Не любилися.
Поделилися.
Тебе - белый свет,
Пути вольные,
Тебе зорюшки
А мне ватничек
И ушаночку.
Не жалей меня,
Каторжаночку.
В этом стихотворении, как заметил академик В. М. Жирмунский, опубликовавший его на страницах "Нового мира", "только лёгкая ласковая ирония отделяет автора от его лирической героини"87.
В одной из ранних статей об Ахматовой тот же Жирмунский писал: "Белая стая" <…> не знает настоящего. Книга вся - о прошедшем, вся в воспоминании"88. Это мне кажется верным лишь отчасти. Я бы сказал иначе: автор "Белой стаи" знает прошлое и находится в процессе познания настоящего. Прошлое чаще всего интересует поэта тем, чем оно отличается от настоящего. Важно отметить, что именно в стихах, составивших книгу "Белая стая", произошло обогащение лирической личности Ахматовой - одинокую женскую душу, томящуюся на страницах "Чёток", окружили со всех сторон её современники - и принесли с собой "шум времени" - грозные часы предреволюционной истории. Став вестницей этого хора, Анна Ахматова не могла не изменить отношения к прежним поэтическим ценностям. "Любовная память" героини её стихов, конечно же, не могла исчезнуть, будучи во все времена основным источником творчества.
Тяжела ты, любовная память,
Мне в дыму твоём петь и гореть.
"Чётках", где даже вещи кричали о любимом:
Мне очи застит туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.
"Белой стаи" нередко сталкивается в одном стихотворении:
Вечерний и наклонный
Передо мною путь.
Вчера ещё, влюблённый,
Молил: "Не позабудь".
Да крики пастухов,
Взволнованные кедры
У чистых родников.
За ночь разлуки Ахматова ничего не забыла, но память её преобразилась, и новым взглядом смотрит она на мир. Кедры "взволнованы" нынче не потому, что они являются невольными свидетелями переживаний героини; они "взволнованы" потому, что их тревожит что-то своё, о чём они не имеют ни малейшего желания сообщать людям, но героиня вновь обретённой зоркостью освобождённой души сумела почувствовать эту "взволнованность" и выразить её в слове.
"Белой стаи", не могла не коснуться любви. Прежняя любовь именуется теперь "лёгкостью проклятой", и чем милее она была сердцу, тем непреложнее кажется поэту необходимость ухода. Любовь в новом её понимании становится высоким чувством, одухотворённым приобщением к общенациональным ценностям. Любовь для Анны Ахматовой впервые перестаёт быть самодовлеющим чувством, теперь она - только путь или повод к созданию того, что, по представлению поэта, "любви нетленней":
Я только сею. Собирать
Придут другие. Что же!
И жниц ликующую рать
Благослови, о Боже!
Я смела совершенней,
Позволь мне миру подарить
То, что любви нетленней.
Песня "нетленней" любви… Любовь для Ахматовой неотделима от познания действительности, преображения её в слово. "Только влюблённый имеет право на звание человека", - эти слова Блока применительно к творческому методу Анны Ахматовой можно перефразировать так: "Только влюблённый имеет право на звание поэта".
Под деревом плясала детвора
В восторге от шарманки одноногой,
И била жизнь во все колокола…
А бешеная кровь меня к тебе вела
1941
Так ещё при жизни все вещи окружающего мира, люди, населяющие этот мир, попадая в песни поэта, тотчас становятся нетленными, получают право на бессмертие, побеждают смерть. В творчестве поэта как бы накапливается энергия будущего, или, говоря словами самой Ахматовой, "грядущее зреет".
Я думаю, что эти или подобные им мысли не раз высказывал Ахматовой Недоброво. Он любил Анну Ахматову, но в её стихах он живёт под именем "друга". Слово "друг" нередко встречалось в стихах Анны Ахматовой и ранее, но в "Чётках" это слово чаще всего противоречит истинному содержанию образа:
Он мне сказал: "Я верный друг!"
Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
1913
Меня покинул в новолунье
Шутил: "Канатная плясунья!
Как ты до мая доживёшь?"
1911
В "Белой стае" этот образ присутствует только в плане прошлого:
В чудесном городе Петровом.
Лежал закат костром багровым,
И медленно густела тень.
Ты только тронул грудь мою,
Чтоб слышать кроткие ответы
На требовательное "люблю!".
Тебе не надо глаз моих,
Пророческих и неизменных,
Молитвы губ моих надменных89.
В настоящем возникает образ нового "друга", образ, в котором противоречие между номинативным и контекстуальным содержанием стирается:
Как невеста получаю
Каждый вечер по письму,
Другу моему.
1915
Отыми и ребёнка, и друга…
1915
1917
Выбрала сама я долю
Другу сердца моего.
1915
"друг" настолько прочно слилось с образом этого героя, что стало как бы его синонимом, словом-спутником, неизменно сопутствующим Н. В. Н. во всех поздних "поминальных" стихотворениях. В "Новогодней балладе" (1923) Н. В. Н. не упоминается. Сказано просто - "друг". Но по тем словам, которые произносит этот друг, нет сомнения, что это Н. В. Н.:
А друг, поглядевши в лицо моё
И вспомнив Бог весть о чём,
Воскликнул: "А я за песни её,
В которых мы все живём!"
"Ваша песнь для заготовки мумий / Несравненнейший бальзам", и станет ясно, что излюбленную, "центральную" мысль друга о "победившем смерть слове" Анна Ахматова не забывала и вложила её в уста "незабвенного друга" в "Новогодней балладе", созданной спустя четыре года после смерти Недоброво. Эта же его мысль лежит в основе "Поэмы без героя", где право на новую жизнь даётся даже "сожжённой повести":
Всё в порядке: лежит поэма
И, как свойственно ей, молчит.
Ну, а вдруг, как вырвется тема,
Кулаком в окно застучит…
"Поэме без героя" посвящено лирическое отступление "А теперь бы домой скорее", в одном из вариантов поэмы снова назван "другом":
Что над юностью встал мятежной
Незабвенный мой друг и нежный -
Только раз приснившийся сон.
Чья сияла юная сила,
Словно вовсе и не жил он.
Дружба в понимании Анны Ахматовой - прежде всего "души высокая свобода". Она выше любви, ибо духовный союз прочнее кратковременной вспышки страсти. Об этом написано одно из стихотворений, посвящённых Н. В. Н.:
Есть в близости людей заветная черта,
Её не перейти влюблённости и страсти, -
И сердце рвётся от любви на части.
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Стремящиеся к ней безумны, а её
Достигшие поражены тоскою…
Теперь ты понял, отчего моё
Не бьётся сердце под твоей рукою.
В этом стихотворении поражает безупречное совершенство композиции. Ахматовой свойственно стремление познать целое путём разъятия его на части, причём, таких частей чаще всего оказывается три ("Три осени", "Есть три эпохи у воспоминаний"). Так и в этом стихотворении в трёх строфах представлены как бы три стадии одного чувства. Поэт бесстрашно проникает в сокровенную глубину духовного. В сущности, вся любовная лирика Анны Ахматовой есть непрерывное стремление дойти до "заветной черты" и перейти её, определить границы духовных возможностей человека. Но это - тема особая. Здесь же для нас важно авторское признание, содержащееся во второй строфе. "Года высокого и огненного счастья" - это время наибольшей близости Ахматовой с Недоброво и время, когда были созданы лучшие стихотворения, составившие "Белую стаю" (1914-1916). С новым другом Ахматова познала неведомую ей прежде духовную свободу. Недаром в предсмертной "Большой исповеди" она ощущает свою творческую свободу как преемственную, наследующую традиции Пушкина:
Ещё я слышу свежий клич свободы,
Мне кажется, что вольность мой удел,
И слышатся "сии живые воды"
Если раньше про своего спутника героиня Ахматовой могла сказать: "Кто ты, брат мой или любовник, / Я не помню и помнить не надо" (1911), то в новом друге она особенно ценит его верность:
Ты милый и верный, мы будем друзьями,
Гулять, целоваться, стареть…
Другая отличительная черта нового друга - его духовное равенство с героиней-поэтом:
Здесь окончу я,
И со мной лишь ты, мне равный,
Да любовь моя.
Приглядимся внимательнее к образу "друга". "Милый", "нежный", "утешный", "тихий", "незабвенный", "весёлый", "дневной" - какая гамма оттенков самых светлых тонов в этом портрете! Особенно интересен эпитет "дневной". Героиня Ахматовой, которая ощущала в себе слишком много "ночного", того, что она сама назвала "смутной песней затравленных струн", всей душой тянется к "другу" даже после его смерти, надеясь на жизнеспасительность этого самого светлого образа в её поэзии:
И ветер меня не добьёт,
Мечта о спасении скором
Меня, как проклятие, жжёт.
Упрямая, жду, что случится,
Уверенно в дверь постучится
И, прежний, весёлый, дневной,
Войдёт он и скажет: "Довольно,
Ты видишь, я тоже простил".
…
Ни роз, ни архангельских сил.
Затем и в беспамятстве смуты
Я сердце мое берегу,
Что смерти без этой минуты
1921
Окрылённая дружбой с Н. В. Н., героиня "Белой стаи" по-новому воспринимает давно знакомые приметы окружающего мира. Кажется, будто вся природа сочувствует поэту и сопутствует ей по дороге к любимому. Композиция стихотворений, связанных с описанием встречи, в "Белой стае" меняется. Если прежде, в "Чётках", встреча или прощанье определяли собой всё дальнейшее восприятие действительности ("Прогулка", "Проводила друга до передней…" (1913), то теперь ожидаемая встреча с "другом" даётся "под занавес", венчая собой стихотворение, а восприятие героиней окружающего мира как бы предопределяется ощущением счастья будущей встречи. Вот для примера, два стихотворения из "Белой стаи":
Всё обещало мне его:
Край неба, тусклый и червонный,
И Пасхи вечер многозвонный,
И прутья красные лозы,
И парковые водопады,
И две большие стрекозы
И я не верить не могла,
Что будет дружен он со мною,
Когда по горным склонам шла
Горячей каменной тропою.
В этом стихотворении изображение окружающей действительности целиком зависимо от настроения поэта. Если бы она просто шла по саду, то впечатления её, очевидно, были бы совсем иными. Точно так же меняется восприятие окружающего в зависимости от настроения и у "простонародного" двойника героини в опубликованном посмертно90 стихотворении "За узором дымных стёкол":
За узором дымных стёкол
Хвойный лес под снегом бел.
Отчего мой ясный сокол,
Слушаю людские речи.
Говорят, что ты колдун.
Стал мне узок с нашей встречи
Голубой шушун.
Во сто раз длинней,
Чем тогда, когда я просто
Шла бродить по ней.
В других стихотворениях "Белой стаи" настроение героини становится более устойчивым - верность "друга" не подвергается более сомнению. На изображение природы ложится оттенок благостности, господствует наконец-то обретённая гармония между собой и миром:
Всё мне видится Павловск холмистый,
Круглый луг, неживая вода,
Самый томный и самый тенистый,
Ведь его не забыть никогда.
Тронет тело блаженная дрожь,
Не живёшь, а ликуешь и бредишь
Иль совсем по-иному живёшь.
Поздней осенью свежий и колкий
В белом инее чёрные ёлки
На подтаявшем снеге стоят.
И исполненный жгучего бреда
Милый голос, как песня, звучит,
Красногрудая птичка сидит.
1915
"Милый голос" в этом стихотворении звучит как сопровождение всей торжественной симфонии жизни, благодаря его звучанию открывшейся поэту во всём её Божьем богатстве. Сходным образом сложены и стихотворения "Господь немилостив к жнецам и садоводам" и "Вновь подарен мне дремотой". В основе последнего лежит реальный факт: встреча Ахматовой с Недоброво в Бахчисарае осенью 1916 года, встреча, волею судеб оказавшаяся последней. Но сам момент прощания остаётся где-то в предыстории стихотворения: о нём напомнила героине горсть красных листьев в бахчисарайском саду:
Чтобы песнь прощальной боли
Осень смуглая в подоле
Красных листьев принесла
И посыпала ступени,
Где прощалась я с тобой
Ты ушёл, утешный мой.
1916
Природа как бы заступает на место "друга", отходящего в царство тени, и получает право на самостоятельную жизнь в слове. Действительно, в дальнейшем творчестве поэт чаще всего оказывается наедине с природой ("Ива", (1940), "Три осени" (1943), "Летний сад" (1959) и др.). Но это природа очеловеченная, наполненная присутствием когда-то живших:
И замертво спят сотни тысяч шагов,
А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
На первом месте среди этих стихотворений, обозначивших собой новые черты в художественной манере Ахматовой, стоит стихотворение "Тот город, мной любимый с детства" (1929). В нём впервые, после нескольких лет "творческой печали", зазвучало приятие жизни такой, как она есть. И вот, вступая в эту новую жизнь, Ахматова снова вспоминает о "друге", который своей любовью и преданностью научил её по-новому видеть и любить всё земное:
Тот город, мной любимый с детства,
Моим промотанным наследством
Сегодня показался мне.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но с любопытством иностранки,
Глядела я, как мчатся санки,
И слушала язык родной.
И дикой свежестью и силой
Мне счастье веяло в лицо,
Всходил со мною на крыльцо.
Характеризуя особенности "нового, до последних слов договорённого реализма" Анны Ахматовой, Б. Л. Пастернак писал: "В её описаниях всегда присутствуют черты и частности, которые превращают их в исторические картины века. По своей способности освещать эпоху они стоят рядом со зрительными достоверностями Бунина"91. Первые наброски этих "исторических картин" были сделаны Анной Ахматовой в книге "Белая стая". Немалую роль в обретении поэтом зоркости художника-реалиста сыграл её "дневной" друг.
Н. В. Недоброво в жизни был, вероятно, таким же, как и все любящие: страдал, знал муки ревности, тяжело переносил двусмысленность положения (он был женат и нежно любил свою жену). Анна Ахматова вскоре изменила ему не столько в жизни (что ему перенести было бы легче), сколько в поэзии, - уже в "Белой стае" большинство стихотворений было посвящено не ему, а его ближайшему другу Б. Анрепу. В том, что он сгорел так рано, Ахматова винила и себя, и это отразилось во многих её покаянных строках, связанных с Недоброво. Но из всех её любивших Николай Владимирович Недоброво был едва ли не единственным, кто навсегда остался её "другом" в стихах. Произошло это потому, что он одинаково любил в Ахматовой и женщину, и поэта. Как-то, в статье о ней он попытался определить, что такое любовь поэта: "Желание напечатлеть себя на любимом, несколько насильническое, но соединённое с самозабвенной готовностью до конца расточить себя с тем, чтобы снова вдруг воскреснуть и остаться и цельным, и отрешённо-ясным, - вот она, поэтова любовь. С путями утоления этой любви иногда нельзя примириться - так оскорбительны они для обыкновенного сердца. Неверна и страшна такая любовь, но из неё же текут лучи, обожествляющие любимое, или, по крайней мере, делающие его видимым"92.
Лучи любви поэта Анны Ахматовой, спалившие человека, не только навсегда осветили (освятили!) образ "друга" в её стихах, но и всё окружающее его сделали навсегда для нас, читателей, видимым, т. е. грядущим. Анна Ахматова сама сказала об этом в последних обращённых к нему стихах:
Как обуглен и не дышит рот
И какая ночь крыла простёрла
И томится у твоих ворот,
И какими чёрными лучами
…
Стихи эти не закончены, как и пьеса, из которой они взяты, но самое главное в них уже сказано.
1972-1974 (просмотрено в 1999)
Примечания
Впервые - "Русская литература". 1989. № 3. С. 97-107. Печатается с исправлениями и дополнениями.
"Когда знакомство с Недоброво?", Ахматова ответила: "До 1910". (П. Н. Лукницкий. Встречи с Анной Ахматовой. Т. II. 1926-1927. Париж-Москва. "Русский путь". 1997. С. 33.) Первое из известных нам упоминаний Н. В. Недоброво об Анне Ахматовой встречается в его письме Б. В. Анрепу от 29 октября 1913 г.: "Источником существенных развлечений служит для меня Анна Ахматова, очень способная поэтесса". - РНБ. Ф. 1088. № 90. Архив В. А. Знаменской.
2. Борис Васильевич Анреп (1883-1969) - художник мозаичист, поэт, близкий друг Недоброво и Ахматовой.
3. Вероятно, имеется в виду Вера Алексеевна Знаменская (по первому мужу Фехнер, по второму Щербачева, (1892-1968) - историк, библиограф, автор воспоминаний об Ахматовой и Недоброво. Кстати, в уже упомянутых дневниковых записях Лукницкого она названа "сестрой жены Недоброво" (Т. II. С. 235), хотя была всего лишь близкой приятельницей четы Недоброво, но в родстве с Любовью Александровной не состояла. Фамилия "Фехтер" - результат неверного прочтения рукописи дневника его публикаторами (на самом деле фамилия первого мужа В. А. Знаменской - Владимир Эдуардович Фехнер).
4. РНБ. Ф. 1088. № 297.
5. Ср. в стих. Н. С. Гумилёва "Она": "Назвать нельзя ее красивой, / Но в ней всё счастие моё."
"леонардесок" в стих. Ахматовой "Все, кого и не звали, - в Италии"(1963) заимствован из сонета Недоброво "Во взгляде ваших глаз то веском…" ("Северные записки" 1913. № 2.)
Когда я рассказал об этой гипотезе Владимиру Сергеевичу Муравьёву, одному из самых близких друзей Анны Ахматовой последних лет ее жизни, он ответил: "Это она мне сама говорила (где-то есть даже запись)".
Вот текст сонета Недоброво:
Во взгляде ваших глаз то веском,
То зыбком, то поющем об обмане,
И воссияет углублённым блеском.
Не так ли в зачарованном лимане
Плывет луна, заслушиваясь плеском?
Ах, вас бы подвести к леонардескам
Себя, смотрясь как в зеркала в полотна,
Вы б видели печальной в половине,
А в остальных жестокой беззаботно,
А вас живую с вами на картине
Больтраффио, Содому и Луини.
Ср. в стих. Ахматовой, написанном через полвека:
Где за красными занавесками
Все навек повернулось дном…
Переглядываться тайком.
7. Письмо от 27 апреля 1914 г. - РНБ. Ф. 1088. № 297. Б. В. Анреп выполнил пожелание своего друга только в 1953 году, создав для Национальной Галереи в Лондоне мозаику "Compassion" ("Сострадание"), с центральным образом, навеянным мыслями об Анне Ахматовой во время блокады Ленинграда. Фотография этой мозаики - в архиве В. А. Знаменской. (РНБ. Ф. 1088.)
8. Название романа Недоброво Ахматова много лет спустя использовала в качестве эпиграфа к одному из вариантов в "Поэме без героя". Возможно, что этот, не дошедший роман, нашёл какое-то отражение в поэме.
9. Ср. в стих. Ахматовой "Косноязычно славивший меня" (1913), впервые опубликованном только в 9-ом изд. "Четок" (1923), но, несомненно, известном Недоброво:
"Зачем не стала я звездой любовной?"
10. РНБ. Ф. 1088. № 297.
11. "Милый Коля, 10-ого я приехала в Слепнёво" (письмо Ахматовой Н. С. Гумилёву от 13 июля 1914 г.) - РНБ. Ф. 474. Альбом № 1. Архив П. Н. Медведева.
12. Посвящение Н. В. Н. появилось впервые в 4-ом изд. "Белой стаи", напечатанном в Берлине в ноябре 1922 г., но помеченном "Петербург 1923 г." В "Беге времени" (1965) посвящение Н. В. Н. сохраняется, но дата изменена (вместо 1914 поставлен 1915 г.)
"Нам представляется, что в стихах Ахматовой в "Четках"
Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели вы,
говорилось часто, и это как бы было ее особенностью. Н. В. Недоброво мог быть назван пленником по своей обычной покорности жене, которую он полушутя называл "императрицей". Блок ничьим пленником в таком смысле не был, тем более к нему никак не может относиться эпитет "счастливый". Эпитет "знаменитый", неприменимый к мало печатавшемуся Недоброво, мог быть либо дружеским преувеличением, либо просто желанием направить критиков по ложному следу". - Ю. Л. Сазонова-Слонимская. Н. В. Недоброво // "Новое русское слово". Нью-Йорк. 1954. 26 мая.
Алла Марченко недавно предположила, что это стихотворение может быть обращено к графу Валентину Платоновичу Зубову (в кн.: Анна Ахматова. Серебряная ива. Сост. А. Марченко. М. "Эксмо-пресс". 1999. С. 133-137
14. РНБ. Ф. 1088. № 297.
15. Анна Ахматова. "Четки". Изд. 8-е. "Алконост". Пб. 1922. С. 20.
16. Н. В. Недоброво. Анна Ахматова // "Русская мысль". 1915. № 7. С. 50-68. В дальнейшем ссылки на эту статью даются без указания выходных данных.
"Год русской поэзии (апрель 1913 - апрель 1914). Продолжатели" // "Русская мысль". 1914. № 7. Отд. 3. С. 19.
18. В. Ф. Ходасевич. Анна Ахматова // "Новь". 1914. № 69. 5 апр. С. 6
19. С. Бобров. Анна Ахматова. Четки. // "Современник". 1914. № 9. С. 108.
20. С. Городецкий. Женские стихи. // "Речь". 1914. 14 апр. № 100. С. 3.
21. На экземпляре статьи Недоброво, подаренном их общей знакомой Вере Алексеевне Знаменской, Ахматова написала: "Милой Вере - лучшее, что написано о молодой Ахматовой. 21 ноября 1964" - РНБ. Ф. 1088. № 295.
… С. 66.
23. А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10-ти томах. Т. 1. М. Изд. АН СССР. 1962. С. 414.
24. Н. В. Недоброво. Анна Ахматова… С. 66.
25. Там же. С. 65.
26. Там же. С. 55.
28. Н. В. Недоброво. Анна Ахматова… С. 55.
29. Там же. С. 55.
30. ИРЛИ. Ф. 201. № 1. Архив Н. В. Недоброво.
31. РНБ. Ф. 1088.№ 297.
… С. 57. Ср. слова героини стих. "Как невеста получаю" (1915), возможно, посвящённого Недоброво:
Я гощу у смерти белой
По дороге в тьму.
Зла, мой ласковый, не делай
В мире никому.
"Прозе о поэме" (РНБ. Ф. 1073) есть запись: "Там уже все были. Демон всегда был Блоком. Верстовой Столб - Поэтом вообще, Поэтом с большой буквы и т. д. (зачёркнуто "чем-то вроде Маяковского" - М. К.".) Мне кажется неверным суживать этот образ до одного Хлебникова, как это делают некоторые исследователи (см. напр., Р. Д. Тименчик. К анализу "Поэмы без героя" А. Ахматовой)
Прочтя мою работу в рукописи В. С. Муравьев сделал такое замечание: "Это самое глупое, что можно придумать. Кроме презрения и недоумения А. А. к этому дегенерату ничего не испытывала. Как она как-то заметила, "он мне просто не интересен"; и "а какое нам дело до всех этих?.." Думаю, однако, что эти слова Ахматовой были сказаны в расчете на собеседника - другим она могла говорить нечто совершенно противоположное.
34. РНБ. Ф. 1088. № 80.
35. Из письма Б. В. Анрепа. В. А. Знаменской от 25 июля 1967 года //РНБ. Ф. 1088. № 90.
36. Об отношении Н. В. Недоброво к личности и поэзии А. Блока см. в ст. Ю. Л. Сазоновой-Слонимской "Николай Владимирович Недоброво" // "Новое русское слово". 26 V 1954. № 153.
" Записных книжках" за 1914 год: "25 января. Недоброво зовет к себе на Вячеслава и других друзей. Я опять не пойду". - А. А. Блок. Записные книжки. Изд. "Художественная литература". М. 1965. С. 203.
38. Возможно, на этом заседании и произошло знакомство Ахматовой и Недоброво.
39. Андрей Белый. Воспоминания об Александре Блоке // "Эпопея". 1922. № 4. С. 218.
40. РНБ. Ф. 1088.№ 80.
41. Повесть Н. В. Недоброво "Душа в маске" была напечатана в том же 1-ом номере "Русской мысли" за 1914 год, в котором появилась и статья Анны Ахматовой о книге Н. Львовой "Старая сказка".
"Новое русское слово". 26. V. 1954. № 153.
43. Там же.
44. "Новое русское слово". Нью-Йорк. 26. V. 1954. № 153.
45. Н. В. Недоброво. Анна Ахматова… С. 67.
46. Там же.
48. Н. В. Недоброво. Анна Ахматова. С. 50.
49. "Те поэты, которые, как древле Гермес, обучают человека говорить, на вольный рост выпускают внутренние его силы и, щедрые, надолго хранят его благодарную память" (С. 55). Ахматова и в дальнейшем была согласна с этим положением друга о "первозданности" ее поэзии. См. хотя бы "Эпиграмму" (1961): "Могла ли Биче словно Дант творить / Или Лаура жар любви восславить? / Я научила женщин говорить… / Но, Боже, как их замолчать заставить!"
50. Н. В. Недоброво. Анна Ахматова. С. 68.
51. А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10 томах. Т. 4. Изд. АН СССР. М. 1963. С. 347.
"Среди книг молодых поэтов, ищущих "нового" на "старых" путях, определённо выделяются "Чётки" А. Ахматовой… Однако поэтический горизонт "Четок" почти тот же, что и "Вечера", и теперь уже можно опасаться, что он так и останется довольно ограниченным. Это, конечно, не изменит абсолютной (художественной) ценности творчества Ахматовой, но не позволит е? поэзии получить значение всеобщее…" - В. Я. Брюсов. Продолжатели // "Русская мысль" 1914. № 7. Отд. 3. С. 19.
53. Н. В. Недоброво. Анна Ахматова… С. 59.
54. В. В. Виноградов. О символике А. Ахматовой // "Литературная мысль". Кн. I. Пг. Изд. "Мысль". 1922. С. 135.
55. Копию "Белой стаи", переписанную от руки, Ахматова передала весной 1917 года Ю. Л. Сазоновой-Слонимской, которая уезжала в Крым, где в то время лечился от туберкулёза Н. В. Недоброво. Он собирался писать о "Белой стае" "с точки зрения композиции", но не успел этого сделать. (См. об этом в ст. Ю. Л. Сазоновой-Слонимской "Н. В. Недоброво" // "Новое русское слово". Нью-Йорк. 26. V. 1954. № 153).
56. Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). М. - Torino. 1996. С. 190.
"Поэмы без героя" является та самая О. А. Глебова-Судейкина, актриса и близкая подруга Ахматовой, которой посвящены стихотворения "Голос памяти" (1913) в "Четках" и "Пророчишь, горькая, и руки уронила…" (1921) в "Anno Domini".
58. Анна Ахматова. Соч. в двух томах. Т. 2. М. "Цитадель". 1996. С. 295-296.
59. В одной из ранних редакций поэмы активная роль хора ещё более подчёркивается эпитетом "античный": "Я же роль античного хора на себя согласна принять". В поздних редакциях "античный" стал "роковым" за счет актуализации исторического содержания.
60. Подробнее об этом см.: Р. Д. Тименчик. К семиотической интерпретации "Поэмы без героя" // Труды по знаковым системам. VI. Тарту. 1973. С. 438-442.
61. И. Г. Эренбург. Портреты русских поэтов. Берлин. Изд. "Первина". 1921. С. 9.
"Современник". М. 1973. С. 234.
63. "Ежемесячный журнал ". 1914. № 3. С. 3.
64. Г. И. Чулков. Наши спутники // "Жатва". Кн. 3. 1912. С. 276.
65. "Ежемесячный журнал". 1914. № 2. С. 6.
66. "Нива". 1912. № 44. С. 873.
"Четки" // "Аполлон". 1914. № 5. С. 38.
68. "Заветы". 1913. № 5. С. 5.
69. Н. В. Недоброво. Анна Ахматова… С. 65.
70. Явная реминисценция из собственных ранних стихов. Ср., напр., со стих. "Это просто, это ясно" (1917): "Черной нищенкой скитаюсь".
71. Анна Ахматова. Путем всея земли. М. "Панорама". 1996. С. 399-400.
"Четок", в Московском Доме литераторов в 1964 году (архив автора).
73. Именно в 1913 г. произошла волна самоубийств среди молодёжи, что получило отражение в "Поэме без героя".
74. Кроме Некрасова и Достоевского можно говорить о теме нищих в "Осенней воле" и "чердачном цикле" 1906 г. Блока, где эта тема лишена религиозной окраски, характерной для стихов Ахматовой. Но вопрос о связи темы нищих у Ахматовой с названными стихами Блока нуждается в специальном исследовании.
75. Интересно, что желание это было, по-видимому, замечено и отразилось в стихотворениях об Ахматовой, принадлежавших перу ее друзей той поры. Напр., В. К. Шилейко в стих. "Юродивая" (1916) дал предельно выразительный вариант "нищенки":
Влачится - у! - через волчец,
Ее привел сюда Отец
И водит за руку по миру.
Она и жизнью не живет,
Она и мерою не мерит, -
На церкви крестится, и верит, -
Уж так ничтожна и тиха,
Как будто мертвого омыла,
Как будто имя жениха
(Цит. по: В. Шилейко. Пометки на полях. Изд. Ивана Лимбаха. СПб. 1999. С. 23)
Несомненно, что напечатанное в "Аполлоне" (1916. № 3, под загл. "Юродивая") вскоре после выхода "Четок", это стихотворение дополняло для "осведомлённых" читателей образ "нищенки" у Ахматовой.
76. Характерно, что это стихотворение имеет двойное посвящение: первая часть адресована Михаилу Владимировичу Кузьмину-Караваеву, слепнёвскому соседу Ахматовой, влюблённому в неё, а вторая, "городская" - Н. В. Недоброво. Но эти посвящения в печати Ахматова не обнародовала, и мы обнаруживаем лишь в виде авторских маргиналий на книгах, даримых друзьям.
77. Хотя стихотворение Недоброво "С тобой в разлуке от твоих стихов…", было написано в 1913 году, напечатано оно было только в 1916 ("Альманах Муз". Изд. "Фелана". Пб. 1916. С. 23.), когда Недоброво уже знал, что Ахматова посвятила ему несколько стихотворений.
79. На эту творческую перекличку Ахматовой с Блоком впервые указал акад. В. М. Жирмунский в кн.: Творчество Анны Ахматовой. Изд. "Наука". Л. 1973. С. 64-65.
80. В поздней редакции (1945) эта строка изменена с учётом жизненного опыта тюремных очередей тридцатых и последующих годов: "Для уже обречённых нас".
81. Альм. "Шиповник". ? 1. М. 1922. С. 12; "Зритель". Одесса. 1922. № 1. В состав "Белой стаи" автором введено в книге "Бег времени".
82. Несомненно, что образ "землитела" восходит к евангельскому образу Христа. Ср. в стих. "Можжевельника запах сладкий…":
И голос молящего тих:
"Ранят тело твоё? пресвятое,
Мечут жребий о ризах твоих".
А также в четверостишии 1946 года:
В каждом колосе тело Христово,
И молитвы пречистое слово
Исцеляет болящую плоть.
83. В. М. Жирмунский. Творчество Анны Ахматовой. Изд. "Наука". Л. 1973. С. 47.
"читателя" и даём наиболее вероятное "читательское" их объяснение. Факты биографии автора положенные в основу этого стихотворения (весть, оказавшаяся ложной, о гибели младшего брата Виктора, которого Ахматова действительно в юности носила на руках) мы оставляем за рамками анализа. В "читательском " восприятии реализуется именно образ матери, а не сестры, соответствующий действительности в плане биографическом.
85. Л. Я. Гинзбург. О лирике М. -Л. 1964. С. 367.
86. В стихотворных портретах Ахматовой нередко, начиная со стих. Блока "Анне Ахматовой" подчёркивалось ее сходство с испанской цыганкой - гитаной. Напр., в четверостишии Мандельштама:
Черты лица искажены
Какой-то старческой улыбкой.
Все муки Данта суждены?
87. В. М. Жирмунский. О творчестве Анны Ахматовой // "Новый мир" 1969. № 6. С. 245.
88. В. М. Жирмунский. Вопросы теории литературы. Изд. "Academia". Л. 1928. С. 324.
89. Характерно, что это одно из самых ранних стихотворений в составе "Белой стаи". В "Беге времени" вторая строфа изменена:
Пророческих и неизменных.
Всю жизнь ловить он будет стих,
Молитву губ моих надменных.
90. "Юность". 1969. № 6. С. 66.
"Литература и жизнь" (1943). Цит. по копии, сохранившейся в архиве Ахматовой (РНБ. Ф 1073).
92. Н. В. Недоброво. Анна Ахматова… С. 61-62.