"И уходить ещё как будто рано…"
(Анна Ахматова и Василий Комаровский)
15 сентября 1971 года в "Литературной газете" было впервые опубликовано стихотворение Анны Ахматовой "В углу старик, похожий на барана…" Воспроизведем текст этой, первоначальной публикации:
В углу старик, похожий на барана,
"Фигаро".
В моей руке просохшее перо,
Идти домой ещё как будто рано.
Тебе велела я, чтоб ты ушёл.
Мне сразу всё твои глаза сказали…
И пахнет спиртом в полукруглой зале.
И это юность - светлая пора.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да лучше б я повесилась вчера
Париж (1910-е годы)
Известно, что поэтическое наследие Ахматовой готовил к печати академик В. М. Жирмунский (1891-1971). После смерти учёного, прервавшей эту работу, публикацию ахматовского наследия завершала его вдова, Н. А. Жирмунская. Печатая стихотворение, о котором идёт речь, в томе Ахматовой, выпущенном в серии "Библиотека поэта", Н. А. Жирмунская внесла в текст, по сравнению с газетной публикацией, некоторые изменения.
Исчезла точка после слова "пора"; более точной стала датировка ("Весна 1911 Париж"). В примечании к стихотворению как раз затронут вопрос о датировке, интересующий и нас: "Печ. и датируется по автографу, вероятно восстановленному по памяти (ГПБ). В Париже Ахматова была весной 1910 и 1911 г. Сомнение в точности авторской датировки вызывает текстуальное совпадение первой строки со ст. О. Мандельштама: "Старик, похожий на Верлена, теперь твоя пора" из стих. "Старик" (1913)1. Сразу же оговоримся, что авторской датировки "Весна 1911" не существует, это явствует из автографа, воспроизводимого ниже. Но "сомнение в точности авторской датировки" действительно имеется; правда, вызывает его не только и не столько совпадение со строкой Мандельштама, сколько более существенные обстоятельства, о которых и пойдёт речь в нашей статье. Вопрос о правильности даты у Ахматовой никогда не бывает праздным. В данном же случае, без хотя бы приблизительного установления даты написания невозможно достоверно истолковать текст. Текстология, сколь скучной бы она ни казалась материей, должна быть выдвинута на первый план, потому что только она может прояснить суть вопроса.
До сих пор известен лишь один автограф этого стихотворения, им и пользовались составители ахматовского тома "Библиотеки поэта". Это отдельный листок бумаги, на одной стороне которого карандашом записано стихотворение (с правкой чернилами), а на другой - рукой Ахматовой записан телефон некой Марии Михайловны и нарисован орнамент. И почерк Ахматовой, и качество бумаги говорят в пользу того, что стихотворение было записано автором в последнее десятилетие её жизни. Мы говорим "записано", то есть, восстановлено по памяти, опираясь на авторскую датировку. Но редакторы "Библиотеки поэта" не оговариваются, что текст стихотворения, хранящийся в РНБ, представляет собой черновой автограф с авторской правкой (переправлена 4-я строка и дата). Кроме того, в автографе два первых четверостишия строфически не разделены, как это сделано в первых публикациях.
В углу старик похожий на барана
Внимательно читает Фигаро,
В моей руке просохшее перо,
И уходить еще как будто рано.
Мне сразу все твои глаза сказали…
Опилки густо устилают пол
И пахнет спиртом в зале полукруглой
И это юность - светлая пора…
Да лучше б я повесилась вчера
Или под поезд бросилась сегодня.
10-ые годы
В 4-й строке Ахматова зачеркнула слова "И уходить", исправив их на "Идти домой", после чего строка приобрела такой вид:
В 8-й строке зачеркнуто слово "полукруглой". Но оно не убирается из строки, а вставляется сверху перед словом "зале", таким образом, эта строка обретает рифмовку с 6-й строкой ("сказали - зале"). Последнее говорит о том, что перед нами процесс не столько вспоминания, сколько собственно творчества. Наконец, Ахматова чернилами зачёркивает дату "10-е годы" и пишет поверх неё: "1911 Париж". По-видимому, последняя правка более поздняя, ибо она сделана чернилами, в отличие от других, карандашных, одновременных с процессом написания.
На обороте листа мы видим рисунок, изображающий в достаточно условной манере цепь скалистых гор и кучевые облака над ними, а под рисунком крупно записан телефон - В2-23-41 и имя владелицы этого телефонного номера - Мария Михайловна. Почерк, скорее всего, Ахматовой2.
Как нам удалось установить, этот номер телефона принадлежал знакомой Ахматовой, врачу Марии Михайловне Тушинской, с которой Анна Андреевна встретилась в конце 50-х годов, после её возвращения из ГУЛАГа. Скорее всего, Ахматова записала номер телефона Тушинской в начале 60-х годов, когда переехала на Петроградскую сторону, где жила и Тушинская. Ирина Николаевна Пунина лечилась у М. М. Тушинской, возможно, что и сама Анна Андреевна пользовалась её медицинскими консультациями. У мужа Тушинской, известнейшего в Ленинграде эндокринолога Василия Гавриловича Баранова, Ахматова лечилась ещё в середине 30-х годов, когда у неё были осложнения со щитовидной железой. Возможно, уже тогда Анна Андреевна была знакома с М. М. Тушинской. Во всяком случае, вскоре после её возвращения из мест заключения Ахматова посылает ей "Реквием" (в одном из писем начала 60-х годов М. М. Тушинская благодарит Ахматову за присылку поэмы). Вряд ли она стала бы делать столь рискованный подарок человеку, который был просто рядовым врачом, - очевидно, Ахматову и М. М. Тушинскую объединяли какие-то более глубокие и интимные связи. Может быть, и рисунок, условно набросанный Ахматовой над номером телефона, передаёт тему "тайги дремучей", где ещё так недавно пришлось побывать Тушинской.
Имеет ли записанное на обороте (номер телефона, рисунок) связь с содержанием стихотворения? На первый взгляд, это предположение кажется абсурдным, но не станем торопиться с выводами. Во всяком случае, если номер телефона М. М. Тушинской и текст стихотворения на обороте записаны одновременно, то это позволяет датировать запись стихотворения приблизительно началом 60-х годов.
1. Стихотворение написано в 1911 году в Париже и позднее (через 50 лет!) восстановлено автором по памяти.
2. Стихотворение написано в конце 50-х - начале 60-х годов.
В. М. Жирмунский и более поздние публикаторы стихотворения придерживаются первого предположения. Они принимают ту "игру", которую предлагает Ахматова, веря датировке, предложенной ею самой. Однако с датами у Анны Ахматовой, как всегда, всё не так просто. "Восстанавливая" (теперь это слово мы вынуждены взять в кавычки, поскольку сам факт "восстановления" основывается только на авторской датировке) стихотворение через полвека после его "написания", Ахматова не могла не думать о том, как оно будет понято её новыми читателями. Поэтому ей важным кажется указать не столько время создания стихотворения, сколько определить время событий, о которых идёт речь в стихах. Оценочная строка "И это юность - светлая пора…" нуждается в точной временной привязке. Авторская датировка, иначе говоря, необходима как опознавательная мета происходящего в стихотворении. Обыкновенно датировка, имеющая такую смысловую нагрузку, выносится в заглавие. Например, одно из стихотворений Ахматовой называется "Петроград, 1919". Это стихотворение - образец гражданской лирики поэта (в нём появляется обобщенное "мы" вместо обычного авторского "я" - "И мы забыли навсегда…"), поэтому заглавие звучит вполне оправданно. Стихотворение "В углу старик, похожий на барана…", напротив, зарисовка из частной жизни автора. Поэтому назвать его "Париж, 1911" было бы неуместным. И датировка осталась на своём обычном месте. Но она не обязательно может обозначать время написания стихотворения, выполняя иную функцию: уточнения и, в какой-то мере, объяснения событий, происходящих в нём.
И всё-таки, может быть, стихотворение было написано именно в 1911 году в Париже? В принципе, время и место написания могут совпадать с местом и временем происходящего в стихотворении. Это и придаёт ранней лирике Анны Ахматовой дневниковый характер, на что неоднократно обращали внимание исследователи её творчества, начиная с Б. М. Эйхенбаума. Но документального подтверждения принадлежности "Старика" к корпусу ранней лирики найти пока не удалось. Автографа этого стихотворения нет в составе 30 черновых автографов ранних стихотворений (1909-1919), хранящихся в так называемом бюваре (РГАЛИ); отсутствует оно и в собрании Н. Л. Дилакторской, которой Ахматова продиктовала в 1944-45 годах некоторые свои прежде неизвестные ранние стихотворения. Наконец, никто из друзей и знакомых поэта никогда ничего не слышали о "Старике".
"раннюю Ахматову". "Старика" она "вспомнила" в последнее десятилетие жизни, когда занималась приведением в порядок своей поэтической биографии, или "легенды". Такой вывод покажется более убедительным, если рассмотреть "Старика" в одном ряду с некоторыми другими произведениями Ахматовой, созданными в ту же пору. От текстологии перейдём к сравнительному анализу, который позволит более точно определить место и роль этого загадочного стихотворения в "легенде", созданной самой Ахматовой.
Надо заметить, что тема Франции, Парижа вновь привлекает внимание Ахматовой после первых её поездок туда в 1910 и в 1911 годах много лет спустя, а именно, начиная с 1958 года. В последующие годы внимание к этой теме становится неизменно интенсивным. К 1961 году относится стихотворение, в котором отчетливо проступают воспоминания, связанные с парижским периодом жизни автора. Это стихотворение входит в цикл "Из "Чёрных песен":
Прав, что не взял меня с собой
И не назвал своей подругой.
Я стала песней и судьбой,
. . . . . . . . . . . . . . . .
Меня бы не узнали вы
На пригородном полустанке
В той молодящейся, увы,
1961
Комарово
Парижские воспоминания автора не могут относиться к герою "Чёрных песен" (цикл обращён к Б. В. Анрепу, с которым Ахматова познакомилась лишь весной 1915 года). Да, он "манил в Париж" свою подругу, как сказано в другом стихотворении того же цикла, но это было не в 1911 году, а в 1917. Смысл этого стихотворения глубже, нежели просто обращение к любимому человеку. Стихотворение строится на временных контрастах. Два четверостишия, два фрагмента жизни лирической героини - это "начала и концы". Между этими двумя полюсами, итогом жизни и её началом вместилось Время, или собственно Судьба. Для поздней Ахматовой это почти синонимы. Ряд точек, отделяющих одну строфу от другой, в принципе, может вместить в своё пространство всё творчество, всю биографию поэта Анны Ахматовой. Первое четверостишие есть итог пути, настоящее время поэта. Старость с её "чёрными песнями". Здесь найдена формула творческого одиночества поэта ("Я стала песней и судьбой"). Вторая строфа как будто бы о прошлом. Но это только так кажется. На самом деле - она тоже о настоящем, но находящемся за гранью реальности, в воображении поэта. А что бы могло произойти, если бы герой "взял её с собой"? Воспользовавшись цитатой из другого её произведения, трагедии "Энума элиш", можно сказать, что во второй строфе воссоздаются "мнимые воспоминания" героини:
Меня бы не узнали вы
В той молодящейся, увы,
И деловитой парижанке.
Позволительно спросить, о ком это? О другом варианте собственной судьбы? О Марине Цветаевой, как о своём поэтическом "двойнике" (проговорка о "пригородном полустанке" вряд ли случайность, скорее, отсылка к эпизоду именно цветаевской биографии?). И всё пронизано жёсткой, почти желчной иронией, которую Ахматова отнюдь не часто допускала по отношению к самой себе. Антиномия "светлый - темный", с вариациями "белый - чёрный", "дневной - ночной" с течением времени становится в ахматовской поэзии всё более контрастной. Если в ранних стихах о собственной юности Ахматова вспоминает чуть ли не с умилением ("Вместо мудрости - опытность, пресное / Неутоляющее питьё. / А юность была - как молитва воскресная… / Мне ли забыть её"), то в поздних её отношение к прошлому резко меняется. На смену умиротворённости приходит пристрастность, категоричность в оценках:
И никакого розового детства…
Окровавленной юности нашей…
(1957)
Предельной художественной контрастности антиномия "светлый - тёмный" достигает в образности "Второго посвящения" к "Поэме без героя":
Сплю - мне снится молодость наша,
Я ее тебе наяву,
Если хочешь, отдам на память,
Словно в глине чистое пламя
Иль подснежник в могильном рву.
"В углу старик, похожий на барана" оценка юности, на первый взгляд, однозначна ("И это юность - светлая пора") и, как будто, близка мироощущению ранней Ахматовой. Но такой вывод можно сделать, только рассматривая эту строку в отрыве от контекста всего стихотворения. Между тем, в стихотворении эта строка даётся как вывод из предшествующих восьми строк. Перед нами, как бы изображение юности, иллюстрация, а далее даётся резюме, оценка изображённого.
Надежда Чулкова, жена поэта Георгия Чулкова, была спутницей Анны Ахматовой в её парижских прогулках и впоследствии вспоминала об этом так: "В Париже мы вместе совершали прогулки и посещали иногда вечерами маленькие кафе, где обыкновенно слушали незатейливые шутливые выступления эстрадных певцов и танцоров. <…> Здесь за столиком французы проводят время отдыха за чашкой кофе, газетой и скромной выпивкой иногда целой семьёй или компанией друзей"3.
Первые восемь строк ахматовского стихотворения изображают сценку, происходящую в таком же кафе, о котором пишет Н. Г. Чулкова. Мы видим и старика-француза, читающего "Фигаро", традиционную газету парижских буржуа, и саму поэтессу, по всем правилам пишущую стихи в кафе ("В моей руке просохшее перо", надо думать, что это не то перо, которое "задело о верх экипажа" в другом стихотворении, а рабочий инструмент поэта), и её спутника. Есть и нечто вроде небольшого лирического сюжета: между героями стихотворения происходит какая-то размолвка, возможно, таким образом закончилось решительное объяснение между ними. Об этом можно только гадать, ибо о внутренней жизни героев сказано почти намеком, с обычной ахматовской скупостью на психологические детали ("Тебе велела я, чтоб ты ушёл. / Мне сразу всё твои глаза сказали…"). Ср.: "То словно брат. Молчишь, сердит. / Но если встретимся глазами - / Тебе клянусь я небесами, / В огне расплавится гранит". (1921). Описание душевного состояния героини и окружающей обстановки не гармонируют между собой. В описании парижского кафе выделены самые общие признаки, которые Ахматова могла припомнить через много лет или прочитать, например, у Жоржа Сименона:
Опилки густо устилают пол,
И пахнет спиртом в полукруглой зале.
Вывод, содержащийся в девятой строке, казалось бы, совсем не вытекает из содержания первых восьми. Что же тут светлого, если мы оказываемся свидетелями сердечной драмы героини? А может быть, в авторском выводе проскальзывает легкая ирония? Да, ироническая интонация присутствует в этой строке, но смысловая полифония не исчерпывается самоиронией. Да и не случайно, конечно, определение "светлая" относится не ко всей юности автора, а только к весне или двум вёснам, проведённым в Париже. Именно в Париже начала двадцатого века художник мог получить наибольшую иллюзию свободы. Хемингуэй писал на склоне лет в "Празднике, который всегда с тобой": "Тому, кто в молодости жил в Париже, парижская жизнь казалась вечным праздником". Русский писатель Лев Никулин, (тоже собеседник Ахматовой и автор одной из статей о её творчестве), вспоминая эти строки Хемингуэя, добавлял: "Да, это верно, в 1911 году в Париже, мне, двадцатилетнему, эта жизнь казалась сплошным праздником, если бы не соблазнительные запахи из кафе и ресторанов в обеденные часы и если бы студент мог позволить себе раз в месяц обед хотя бы у Покарди на Больших Бульварах". В 1958 - 1964 гг., то есть в том же временном промежутке, к которому относится автограф "Старика", Ахматова работала над воспоминаниями и стихами об Амедео Модильяни. Естественно предположить, что Модильяни может быть и героем того стихотворения, загадку которого мы пытаемся разгадать.
В очерке о Модильяни обращает на себя внимание одна фраза, перекликающаяся с определением юности в "Старике": "Дыхание искусства ещё не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый, легкий предрассветный час". "Светлая пора" юности сжимается здесь до "часа", но даже об этом "светлом часе" Ахматова, как тонко заметил А. И. Павловский, говорит "с заметным усилием"4.
Нет, далеко не безоблачным было настроение молодой русской поэтессы в Париже. Сохранился экземпляр "Четок" (1914, "Гиперборей") с дарственной надписью Анны Ахматовой А. А. Смирнову, впоследствии известному шекспироведу и доброму её знакомому на протяжении многих лет:
Когда умрём - темней не станет,
Май. 1911. Париж5
Нет, недаром в мемуарной прозе, посвящённой Модильяни, вдруг начинают звучать иные мотивы: "А далеко на Севере"… в России умерли Лев Толстой, Врубель, Вера Комиссаржевская, символисты объявили себя в состоянии кризиса, и Александр Блок пророчествовал:
О, если б знали, дети, вы
Холод и мрак грядущих дней…6
"Голоса из хора". Тема возмездия в её блоковском понимании становится важной и для Ахматовой. Неоднократно упорно возвращается она к этой теме, пытаясь разгадать в давно прошедшем причины трагедий настоящего. В "Поэме без героя" Ахматова это сформулировала точнее, чем где-либо:
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет.
В стихотворении, если считать его написанным в последние годы жизни и стилизованным под раннюю Ахматову, два персонажа: автор, который знает обо всём, что с ним (и не только с ним) случится, и героиня, тот же автор в молодости, его двойник, ещё ни о чём не ведающая. Этим обусловлены два плана, возникающие в стихотворении: один - план прошедшего времени, другой - грядущего, которое подспудно угадывается, "зреет", по терминологии Ахматовой, в прошедшем. Второй план создаётся, прочитывается за счёт разного рода аллюзий, скрытых цитат, расширяющих, символизирующих пространство стихотворного текста и привносящих свои смысловые обертоны. Уже первая строка, помимо обычного, бытового смысла (французский старик читает газету "Фигаро", обозревая спектр происходящих в Европе событий), вызывает в памяти строку Мандельштама "Старик, похожий на Верлена" (на эту связь справедливо указывает В. М. Жирмунский, но не истолковывает её).
Вот начало стихотворения Мандельштама:
В седьмом часу утра.
Старик, похожий на Верлена,
Теперь твоя пора.
Для Ахматовой строка из стихотворения её товарища по цеху, означает: утро - пора для творчества7, для воспоминаний, и сигналом к ним будет старик, пришедший из мандельштамовского стихотворения. Но дело не только в этом. Стихотворение Мандельштама заканчивается так:
Плетётся он, когда
Глядит из каждой подворотни
Веселая беда.
Стихи, написанные в 1913 году, кончаются чем-то похожим на предсказание собственной судьбы, но "беда" в них ещё беззаботно именуется "весёлой". У Ахматовой в очерке о Модильяни говорится: "Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который притаился где-то рядом". Кстати, в тех строфах "Решки", которые относятся к Модильяни, его образ тоже пересекается с образом старика, олицетворяющего собой Судьбу:
И наверно, опять Модильяни
Незаметно бродил за мной.
У него печальное свойство
Даже в сон мой вносить расстройство
Но он мне - своей Египтянке…
Что играет старик на шарманке,
А под ней весь парижский гул,
Словно гул подземного моря, -
И стыда и лиха хлебнул8.
Ещё раньше, в 1945 году, Ахматова пишет загадочное стихотворение, не опубликованное при её жизни, в котором образ старика-Судьбы дан в развернутой метафоре сна о "Фаусте" Гёте:
И очертанья "Фауста" вдали
Как города, где много чёрных башен,
И полночей, наполненных грозою,
И старичков с негётевской судьбою,
Шарманщиков, менял и букинистов,
Кто вызвал чёрта, кто с ним вёл торговлю
Оставил эту сделку…
И выли трубы, зазывая смерть,
Пред смертию смычки благоговели,
Когда какой-то странный инструмент
Ответствовал. И я тогда проснулась9.
Можно обмануть чёрта, но судьбу обмануть невозможно. Старикам двадцатого века остались судьбы отнюдь не гётевские, то есть не благополучные.
И всё-таки, почему "старик" в стихотворении Ахматовой похож на "барана"? Рискнём сделать одно предположение, на которое наталкивает нас сама Ахматова. Телефон Марии Михайловны Тушинской на обороте написан не так, как обычно записывают телефоны, беглой скорописью, - он написан крупно, как подпись под рисунком, о котором шла речь выше. В начале 60-х, когда, по нашему предположению, было написано стихотворение, Василию Гавриловичу Баранову было уже за 60, (он родился в 1899 г.), и в глазах Ахматовой он вполне мог сойти за старика. Она издавна знала его домашнее прозвище "Васька-Баран", и если предположить, что в момент сочинения стихотворения думала о нём, то эта кличка могла аукнуться в стихах ("Старик, похожий на барана"). Но какую же роль сыграл В. Г. Баранов в судьбе Ахматовой? С 11 февраля по 3 марта 1937 года Анна Андреевна находилась на излечении в больнице имени Куйбышева (где, кстати говоря, произошло её знакомство с В. Г. Гаршиным). В медицинской карте Ахматовой имеется врачебное заключение, подписанное В. Г. Барановым. Вот какой диагноз поставил Ахматовой этот авторитетнейший врач: "Базедова болезнь в стадии активации, требующая после длительной подготовки оперативного вмешательства, и хронический туберкулёз легких"10. По сути дела, Баранов определил ей меру отпущенной жизни, выступил в роли Судьбы. Надо знать мнительность Ахматовой, чтобы понять, что она надолго запомнила этот приговор и всегда держала его в памяти. Стихотворение, если наше предположение верно, с самого начала приобретает - характер размышлений о судьбе, жизни и творчестве.
В моей руке просохшее перо,
Обычная точность Ахматовой ей не изменяет: перо у юной поэтессы "просохшее" - это, скорее, декоративная деталь, нежели орудие творчества11. Эпитет "просохшее" привносит ощущение легкости, характерное для первого плана стихотворения. "Была молодость, озвученная и облагороженная "таинственным песенным даром", ещё почти не мучительным в ту пору", - пишет исследователь творчества Ахматовой словно бы об этом стихотворении12. Второй, подспудный план мерцает и в этих строчках. На первый взгляд, строка "Идти домой ещё как будто рано" не несёт особой смысловой нагрузки. Но первоначальный вариант этой строки, как явствует из автографа, был иным: "И уходить ещё как будто рано". Ахматова изменила "и уходить" на "идти домой", во-первых, потому, что следующая строка звучала тавтологично ("Тебе велела я, чтоб ты ушёл"), а во-вторых, и это, на наш взгляд, главное, потому что в строке "И уходить ещё как будто рано" слишком явно прочитывалась цитата из стихотворения другого поэта, с которым, в данном случае, связан второй план.
Сергей Маковский в мемуарах, изданных за рубежом, вспоминал, что в редакции журнала "Аполлон" часто читали сонет "Вечер". Анна Ахматова, конечно же, должна была этот сонет помнить. В её личной библиотеке хранился "Литературный Альманах" журнала "Аполлон", в котором этот сонет был напечатан13. Читая мемуары С. К. Маковского в тот самый период, когда писался "Старик", она имела возможность ещё раз перечитать и сонет графа В. А. Комаровского, которому в книге Маковского посвящён отдельный биографический очерк. (Отрицательное отношение Ахматовой к мемуарам Маковского общеизвестно, но это - разговор особый). Итак, приведём сонет, название которого, может быть, не случайно совпадает с названием первого сборника стихов Ахматовой:
Вечер
За тридцать лет я плугом ветерана
Провёл ряды неисчислимых гряд;
И умирать ещё как будто рано.
Вот почему, в полях Медиолана,
Люблю грозы воинственный раскат.
В тревоге облаков я слушать рад
Темнеет день. Слышнее птичий грай.
Со всех сторон шумит дремучий край,
Где залегли зловещие драконы.
В провалы туч, в зияющий излом,
Пылающие идут легионы.
(1910)
Ахматова заимствовала у Комаровского строку, заменив в ней только одно слово. Это не изменило общего смысла строки, ибо глаголы "умирать" и "уходить" в русском языке в определенных случаях являются синонимами.
Судьба графа В. А. Комаровского была крайним, предельным выражением трагической судьбы Поэта. Если правильной является догадка, что Комаровский - "подтекстный", внесценический герой этого стихотворения, то этот герой - самоубийца, и это самое важное. Пройдя через все соблазны Серебряного века, Ахматова не могла не пройти и через искус добровольного ухода из жизни. Этому греху поддавались многие окружающие её поэты: пытался покончить с собой Николай Гумилёв, покончил с собой Виктор Гофман, застрелилась Надежда Львова, на смерть которой Ахматова откликнулась прочувствованной статьёй. Наконец, поэт-самоубийца Всеволод Князев сделался одним из центральных персонажей поэмы жизни Ахматовой - "Поэмы без героя".
Комаровский (1881-1914) был сумасшедшим, но болезнь временами отступала; от неё он находил защиту в творчестве и в минуты просветления писал классически ясные стихи. В строгой, литой форме сонета он, как бы жаждал покинуть хаос, наступавший со всех сторон на его рассудок. Его измученное сознание остро реагировало на общественные потрясения. Комаровский покончил с собой вскоре после начала первой мировой войны, 7 сентября 1914 года.
Современники считали, что у Ахматовой с Комаровским было нечто вроде романа, отчасти отразившегося в их стихотворной переписке. Ахматова писала в стихотворении "Ответ", посвященном Комаровскому:
А я, закрыв лицо моё,
Как перед вечною разлукой,
Лежала и ждала её,
Здесь ещё всё, что обернется жизнью, лежит в области слов. В записках о Модильяни Ахматова пишет: "… мы оба не понимали одну существенную вещь: всё, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его - очень короткой, моей - очень длинной". Эти слова относятся к Модильяни, но их в полной мере можно адресовать и к Комаровскому. Во втором посвящении к "Поэме без героя" Ахматова писала: "Та, ЕГО миновавшая чаша", перефразируя Комаровского, его строку "Или это лишь молодость - общая чаша?" из стихотворения "Видел тебя красивой лишь раз…" (1913), по-видимому, посвященного ей14.
Судьба предоставляла Анне Ахматовой возможности не один раз свести счеты с жизнью. Но как грустно и, в то же время, с какой ахматовской интонацией звучит эта строка - "И умирать ещё как будто рано…" Эта строка - как бы предостережение, загробное возражение Комаровского отчаянной концовке ахматовского стихотворения "Да лучше б я повесилась вчера / Или под поезд бросилась сегодня". Попытка повеситься была в юности, об этом достаточно откровенно говорится в письме Ахматовой к Сергею фон Штейну: "Умереть легко. Говорил Вам Андрей, как я в Евпатории вешалась на гвоздь и гвоздь выскочил из известковой стенки? Мама плакала, мне было стыдно - вообще скверно"15. Такие же намерения, с оттенком обреченности, встречаются и в наиболее зрелых её стихах:
Но близится конец моей гордыне,
Как той, другой - страдалице Марине, -
Среди поэтов двадцатого века существовала негласная полемика о праве на жизнь и праве на смерть. Маяковский, осудив самоубийство Есенина в дежурных стихах ("В этой жизни помереть не трудно. / Сделать жизнь значительно трудней"), в поэме "Про это" по сути дела воспел самоубийство мальчика в весьма завлекательной форме мещанского романса, обновленной его несомненным гением. Но всё же самоубийство Маяковского не стало таким примером для подражания, каким стали самоубийства Есенина и Марины Цветаевой. Эти поэты повинны не только в том, что поддались соблазну наложить на себя руки, но и в том, что, не желая того, потащили за собой в могилы множество "есенинцев" и "цветаевок".
Поэт Николай Асеев в знаменитом стихотворении "Синие гусары", написанном в декабре 1925 года, то есть в том же месяце, когда покончил с собой Сергей Есенин, не только создаёт апологию декабристов, но, применительно к современному советскому "рабству", оправдывает самоубийство, как тоже своего рода акт сопротивления правящему режиму:
"Я тебе отвечу,
друг дорогой, -
в петле тугой!
Позорней и гибельней
В рабстве таком,
Голову выбелив,
16.
Заметим, что оправдывая самоубийство в контексте эпохи, сам Асеев сумел вполне благополучно "стать стариком", получив при этом все высшие премии от властей (напомним читателям, что Асеев "увёл" у Ахматовой Сталинскую премию в 1940 году, получив её за поэму о самоубийце "Маяковский начинается"). Так что нет ничего удивительного и в том, что он мог оказаться невольным подстрекателем (инициатором) самоубийства Марины Цветаевой17.
Анна Ахматова, уже зная об этом самоубийстве, написала в ту ночь, когда ей исполнилось 53 года, программное стихотворение "Какая есть. Желаю вам другую…". В нём нет никакого ощущения позора, а напротив, с чувством законной гордости, говорится о "седом венце" как о символе своей славы поэта, хотя при этом сохраняется готовность и к такому концу, какой достался Цветаевой:
Седой венец достался мне не даром,
И щёки, опаленные пожаром,
Но близится конец моей гордыне,
Как той, другой - страдалице Марине, -
Придётся мне напиться пустотой.
Для Ахматовой достойнее "гибели в петле тугой" другая судьба, о которой она сказала в стихотворении памяти Михаила Булгакова:
Великолепное презренье.
Уже в этом стихотворении она называет себя "всех пережившей", хотя ей ещё очень многих врагов и друзей придётся пережить за двадцать пять лет, прожитых после написания этих стихов.
И будешь ты из тех старух,
Что всех переживут,
…18
Героем "петербургской повести" Ахматовой "Девятьсот тринадцатый год" стал не В. Комаровский, а В. Князев. Комаровский и не мог им стать - его судьба была исключительной, а конец - результатом тяжелой психической болезни, так что с христианской точки зрения графа Василия Комаровского нельзя признать самоубийцей19. Напротив, Всеволод Князев - типичный персонаж из "поколения самоубийц", его самоубийство - не только вполне сознательный акт личной воли, но и результат гибельного взаимодействия с такими "знаковыми" персонажами эпохи, как "Демон" (Блок) и "Арлекин" (Кузмин). Ахматова осуждает "предвоенную, блудную и грозную" эпоху своей молодости, выносит приговоры и кумирам Серебряного века за их отступления от канонов православной этики, практикуемые как в творчестве, так и в быту20. Но Всеволода Князева - мотылька, опалившего крылья слишком близким прикосновением к жизнетворчеству "знаменитых современников", она не столько осуждает, сколько жалеет, как жалеют русские бабы слабого человека, который предпочёл смерть - судьбе:
Сколько гибелей шло к поэту,
Глупый мальчик: он выбрал эту, -
Первых он не стерпел обид.
Он стоит и какой дороги
Перед ним откроется вид…
В этом портрете героя прочитывается "теневой автопортрет". ("Он не знал, а я знала, он не стерпел, а я стерпела"). Для Анны Ахматовой размолвка с её спутником в кафе - только одна из "первых обид", а Париж 1911 года - только "порог" перед будущей "дорогой". Об этом с предельной откровенностью сказано в стихотворении, написанном в 1958 году, когда Ахматова уже имела право подвести итоги и сделать выводы.
Ты напрасно мне под ноги мечешь
Знаешь сам, что не этим излечишь
Песнопения светлую страсть.
Разве этим развеешь обиду?
Или золотом лечат тоску?
Не притронусь я дулом к виску.
Смерть стоит всё равно у порога,
Ты гони её или зови.
А за нею темнеет дорога,
А за нею десятилетья
Скуки, страха и той пустоты,
О которой могла бы пропеть я,
Да боюсь, что расплачешься ты.
Ночь со мной и всегдашняя Русь.
Так спаси же меня от гордыни,
В остальном я сама разберусь.
Дорогу своей судьбы Ахматова прошла до смертного "причала". На этой дороге бывали крутые повороты: "вчера" и "сегодня" её стихотворения - это те минуты, когда и её могла постигнуть судьба Комаровского, Есенина, Цветаевой или Анны Карениной. Однако подлинное "сегодня" ахматовского стихотворения - это тот момент, когда она его пишет. В самом творчестве уже заключается акт преодоления бесовских соблазнов. Как-то Ахматова заметила, что в самоубийстве Марины Цветаевой были, по-видимому, и творческие причины. Так вот, у Анны Ахматовой "творческих причин" для самоубийства никогда не существовало. В этом была особая милость Господня по отношению к рабе Божией Анне.
Печатается впервые.
Примечания
1. Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы (Библиотека поэта). Составление, подготовка текста и примечания В. Н. Жирмунского. "Советский писатель". Л. 1976. С. 495.
2. РНБ. Ф. 1073. Архив А. А. Ахматовой. Оп. 1. Ед. хр. 111.
"Воспоминания об Анне Ахматовой". М. "Советский писатель". 1991. С. 36.
4. А. И. Павловский. Анна Ахматова. Л. "Лениздат". 1966. С. 5.
5. Анна Ахматова. Сочинения в двух томах. Т. 2. Составление и подготовка текста М. М. Кралина. М. Издательство "Правда". 1990. С. 17.
6. Александр Блок. Собр. соч. в восьми томах. Т. 3. М. -Л. 1960. С. 63.
7. Между прочим, в 1960 году Ахматова хотела назвать свой последний сборник стихотворений "Утро". Проект обложки сборника см. в кн.: "Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана". М. "Книга". 1989. С 285.
"Правда". 1990. С. 354.
9. Там же. С. 46.
10. РНБ. Ф. 1073. Архив А. А. Ахматовой. Оп. 1. Ед. хр. 36.
11. Ср. с описанием творческого процесса у Анненского в стих. "Желание": "Когда к ночи усталой рукою / Допашу я свою полосу." ( "Иннокентий Анненский. Стихотворения и трагедии (Библиотека поэта). Л. "Советский писатель". 1959. С. 93).
12. А. И. Павловский. Анна Ахматова. Л. "Лениздат". 1966. С. 6.
"Ахматова". Эта книга в настоящее время находится в музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме (Санкт-Петербург).
15. Анна Ахматова. Соч. в двух томах. Т. 2. М. Изд. "Правда". 1990. С. 179.
16. Н. Асеев. Стихотворения. М. "Советская Россия". 1983. С. 103.
17. См. об этом подробнее в работе Е. С. Дилакторской "Тайна старухи". СПб. "Анубис". 1998.
"Правда". 1990. С. 92.
19. "По учению Церкви, самоубийцею является лишь тот, кто убивает себя сознательно, а бывших вне себя, душевнобольных Она справедливо и милостиво исключает из числа самоубийц." - "О молитве за самоубийц". Брянск. Изд. "Благовестие". 1997. С. 7.
20. В этом с ней солидарен Владислав Ходасевич по отношению к Валерию Брюсову. (См. его мемуарные очерки "Конец Ренаты" и "Брюсов" в кн. "Некрополь". (Владислав Ходасевич. Собр. соч. в четырёх томах. Т. 4. М. "Согласие". 1997. С. 7-41.)