Philologica, 1998, т. 5, № 11/13, 155—175.
Фонетические портреты А. Ахматовой и Б. Пастернака
(консонантизм)
1. Предварительные замечания
Составление фонетических портретов может преследовать разные цели. Так, например, С. Н. Борунову (1986) произношение актера И. М. Москвина интересовало не с чисто орфоэпической точки зрения, но как один из аспектов проблемы сценической речи, и потому использование Москвиным тех или иных произносительных вариантов рассматривалось, в первую очередь, как средство создания сценического образа. В "Истории русского литературного произношения XVIII-XX вв." (Панов 1990) фонетические портреты, по мысли автора, призваны иллюстрировать орфоэпические законы той или иной эпохи в их конкретном воплощении 1. Разнородностью привлеченного материала обусловлено многообразие затронутых аспектов: в одних случаях выводы М. В. Панова касаются бытовой разговорной речи информанта (таковы, в частности, портреты А. А. Реформатского или О. О. Садовской), в других случаях исследователь обращается к индивидуальным особенностям исполнения стихов, к экспрессивной функции произношения, к проблеме фонетической стилистики (портреты В. Н. Яхонтова и А. А. Вознесенского).
Цель моей работы иная. Составление фонетических портретов Ахматовой и Пастернака было для меня хотя и трудоемкой, но всего лишь вспомогательной задачей, - это часть большого исследования, посвященного специфике распределения согласных в стихе в отличии от прозы. Характер этого исследования обусловил границы орфоэпического описания: за его пределами остались вся суперсегментная фонетика и фонетика гласных 2. Вместе с тем анализ проводился с большой степенью детализации и учитывал не только фонетические, но и морфологические чередования звуков, а также своеобразие произношения отдельных консонантов. Кроме того, обследованный материал позволил сопоставить звучание стихотворных и прозаических текстов в исполнении Пастернака и отметить некоторые временные изменения в его произношении. Доступные мне записи голоса Ахматовой такой возможности, к сожалению, не предоставляют: выводы о ее произношении сделаны только на основе авторского чтения стихов 3.
При составлении фонетических портретов регистрировались три группы явлений, а именно: 1) факты, указывающие на отличие тогдашней орфоэпической нормы от современной, 2) факты, связанные с вариативностью этой нормы, и 3) факты, свидетельствующие о том, что произношение Пастернака или Ахматовой не во всем соответствовало норме своего времени.
2. Фонетический портрет Б. Пастернака
Поскольку Пастернак - москвич, в его речи можно ожидать более или менее последовательного воплощения литературной орфоэпической нормы. В самом деле, хотя поэт не был русским по рождению и родители его переехали в Москву из Одессы, где и сам он в детстве провел немало времени, это почти не отразилось на его произношении 4.
Для начала обратимся к самой "напряженной точке" русской орфоэпии (Панов 1979, 201) - проблеме мягкости/твердости согласного перед мягким согласным.
Перед мягким губным Пастернак почти всегда произносит мягкий губной (Я [в'в']ерюсь скачке бешеной твоей; Деловое эхо [в'м']ешивалось в разговор). Однако к концу 1950-х годов в речи поэта развилась тенденция к отсутствию ассимилятивного смягчения в данной позиции, что, как мы знаем, не соответствует орфоэпической норме первой половины XX в. (Панов 1990, 41): [фп']ечатление переворота; , [фп']ереулках, в извивах. Однако и сама норма менялась от безусловного смягчения (старое московское произношение) в сторону расшатывания этой закономерности и появления позиций, в которых твердый губной согласный перед мягким губным оказывается допустимым или даже единственно возможным [в начале 1970-х годов Р. И. Аванесов (1972, 109-110) перечислил уже 11 таких позиций]. Отсюда следует, что в этом отношении, как и в ряде других, произношение Пастернака менялось в соответствии с общим направлением эволюции орфоэпической нормы.
Для сочетаний лабиального с мягким нелабиальным орфоэпический закон формулируется так: "Любой губной перед следующим согласным <...> обязан быть твердым" (Панов 1990, 38). В речи Пастернака это правило выполняется только для губного перед мягким зубным (о довоенном уро[вн']е; [мн']е сладко при свете неярком) или перед мягким передненебным (человеческие [пр']ивычки; рыцарь ордена лампо[фш':]иков), а в позиции перед мягким заднеязычным наблюдается вариативное произношение (как зайца в мясной ла[фк']е; "Незнако[мк']и"; но: В войлочной оби[ф'к']е; [ф'к']ипятке). Смягчение губных перед мягкими задненебными было свойственно московской норме, "старшей" по отношению к поколению Пастернака и Ахматовой. "Такое произношение встречается и в настоящее время, но его нельзя считать принадлежностью современного литературного языка. С другой стороны, оно широко употребительно в московском просторечии и приобрело просторечную окраску" (Аванесов 1972, 126).
"Перед мягкими губными зубные согласные получают мягкость" (Панов 1990, 36). Это требование кодифицированного произношения середины века. В речи Пастернака встречаются отдельные случаи произнесения твердого зубного перед мягким губным, однако по преимуществу согласные в данной позиции смягчаются (О том, что ты мой сын, имеются, с одной стороны, показания твоей матери, с другой - мои собс[тв']енные предположения, но сильнее всего говорит об этом что-то отталкивающее в твоем взгляде и это идиотское о[т'в']исание нижней губы; Фальстаф [с'м']ешон не остротами своими). Причем указанная закономерность распространяется даже на <ц> ([ц'в']ет небесный, синий [ц'в']ет). Хотя "звук [ц] <...> должен произноситься всегда твердо" (Аванесов 1972, 85), но для слова цвет и производных от него делается исключение: норма допускает здесь появление мягкой зубной аффрикаты, обусловленное позицией перед губным [в'] (Аванесов 1972, 86).
Для следующей позиции закон формулируется категорически: "<...> перед мягким зубным может быть только мягкий зубной" (Панов 1990, 34). Это требование Пастернаком не выполняется: для него характерна полная вариативность произношения, с усилением тенденции к отсутствию смягчения в конце 1950-х годов (Среди препя[т'с'т'в']; мое лицо не [з'д']елало вам ничего дурного; но: ни правды, ни сове[ст']и; [зд']ержанная, скрадывающаяся, вобравшаяся в себя судьба). Тут можно было бы повторить слова, сказанные выше по поводу позиции "губной + мягкий губной": характеризуя орфоэпическую норму в самом начале 1970-х годов, Аванесов (1972, 114-115) указывал на ряд случаев, когда в рамках литературного произношения возможно соседство твердого шумного зубного с мягким шумным зубным.
Относительно сочетаний с сонорными норма первой половины уходящего столетия была не столь строгой (см. Панов 1990, 34), и потому присущее Пастернаку факультативное смягчение в сочетаниях дентальных согласных - шумного и сонорного - не выходило за рамки допустимого (гораздо и[н'т']ере[с'н']ее; [с'н']им поддерживай дружбу; но: допрашивай меня о моем образе жи[зн']и; мы всегда рома[нт']изируем, когда переводим). Как отмечает Панов, "оранжевая система предполагает существование в русских словах синтагмо-фонем" более, чем двукратной длины; например, бывает, что "синтагмо-фонема диезности принадлежит четырем сегментам" (1990, 41) 5Немного попо[з'д'н']ее я пойду во дворец; С Блоком прошли и провели свою молодость я и часть моих све[р'с'т'н']иков (слова произнесены без выпадения взрывных д и т). В тех случаях, когда звукосочетания ств, тств оказываются в окружении гласных переднего образования, смягчение всех согласных происходит обязательно (что можно бы назвать боже[с'т'в']енным; В де[т'с'т'в']е он мне означал // Синеву иных начал).
Касательно произношения зубных перед передненебными существуют два правила. Во-первых, "перед дрожащими переднеязычными, т. е. перед [р] и [р'], не бывает мягких зубных" (Панов 1990, 39). Во-вторых, "у шумных переднеязычных мягких <...> соседями слева могут быть только те зубные, которые обладают признаком мягкости", или, иначе говоря, "перед [ч'] <и> [ш'] может быть [н'], но не [н]" (Панов 1990, 37). Пастернак соблюдает первое из этих предписаний (Ге[нр']их Четвертый; [тр']иста пятьдесят лет) и не соблюдает второго (Одно слово - же[нш':][нч']ился, а ты жива). В речи поэта зубной перед мягким передненебным всегда остается твердым, и это можно считать своеобразной чертой фонетического портрета Пастернака.
Передненебное р перед мягким зубным Пастернак, как правило, произносит твердо (какая ка[рт']ина открывалась перед ним; Там в зареве [рд']ела застава), но произношение с позиционно обусловленной мягкостью тоже представлено - в тех случаях, когда звукосочетание "[р'] + мягкий зубной" находится после ударного [е] и перед гласным переднего образования (Ночь сме[р'т']и и город ночной; И прячешь, как пе[р'с'т']ень, в футляр). "Мягкость согласного [р] в сочетаниях с мягкими <...> зубными <...> была свойственна старому московскому произношению". Эта норма ушла в прошлое, но "в тех случаях, в которых сочетание [р] с последующим мягким <...> зубным согласным находится между гласными переднего образования" (Аванесов 1972, 121, 122), произношение с мягким или полумягким передненебным квалифицировалось как предпочтительное еще в 1970-е годы (Аванесов 1972, 122).
С другой стороны, у представителей старшего поколения р мог произноситься мягко в словах типа верх и четверг. Именно так Пастернак читает слово сверх, повторяющееся пять раз подряд в отрывке из "Генриха IV". Но примечательно, что все пять раз мягкость распространяется не только на р, но и на следующее за ним х: <...> светого, каплун - 2 шиллинга 2 пенса; све[р'х'] того, одна порция соуса - 4 пенса; све[р'х'] того, хересу два галлона - 5 шиллингов 8 пенсов; све[р'х'] того, еще хересу дополнительно и анчоусов к нему - 2 шиллинга 6 пенсов; све[р'х'] того хлеба на полпенса. В этом случае мы имеем дело с крайне редкой в русском языке прогрессивной ассимиляцией звуков.
Согласные перед
Перехожу к орфоэпии отдельных форм. Прилагательные единственного числа именительного и винительного падежа мужского рода на -кий, -гий, -хий произносятся с твердым задненебным (Это лег[к]ий переход; дедовс[к]ий перстень с печатью). То, что "было нормой для старого московского произношения", ныне "рекомендуется только в строгом стиле произношения" (Аванесов 1972, 155). Эти формы прилагательных в орфоэпическом смысле параллельны глаголам с суффиксом -ива- после заднеязычного (Панов 1989, 131): их Пастернак тоже произносит без смягчения согласного (его обыс[к]ивают; отдер[г]ивает занавеску).
Постфикс -ся/-сь в речи Пастернака обычно звучит мягко (не касало[с'] и не волновало; объяснявшему[с']я языком заговорщиков), но иногда отмечается также произношение с твердым зубным (как подходил этот стиль к духу времени, таившему[с]я, сокровенному; казало[с], страницу покрывают не стихи <...>). Каких-либо строгих предписаний в отношении данной позиции в середине века не было. Сосуществовали три произносительные системы: мягкая, твердая и вариативная, в рамках которой [с] и [с'] чередовались в зависимости от фонетических условий или находились в отношениях свободного варьирования (Панов 1989, 133-134). Развитие шло от жесткой старомосковской нормы твердого произношения -ся и -сь всюду, кроме деепричастий с ударением на конце (Пожарицкая 1985, 15; Аванесов 1972, 162-164), в сторону все большего распространения вариантов с мягким зубным. В 1920-1930-е годы твердое произношение этого суффикса, как напомнил недавно Панов, объявлялось "реакционным", "буржуазным" (1989, 134). Как бы то ни было, изменение нормы привело к тому, что к началу 1970-х годов не осталось почти ни одной позиции, в которой твердое -ся/-сь (но не после т/ть) признавалось бы обязательным, хотя в отдельных случаях оно рекомендовалось как предпочтительное (Аванесов 1972, 162-164).
Займемся теперь чередованиями согласных, связанными с местом и способом их образования.
"На месте сочетаний тч, дч произносится мягкая аффриката [ч'] с долгим затвором" (Аванесов 1972, 147). Это правило в общем выполняется, но с одной оговоркой: затвор аффрикаты звучит твердо или полутвердо, в отличие от рекомендуемого для данной позиции произношения мягкой аффрикаты с мягким же предшествующим затвором (захватывающее явление ре[т· ч']айшего внутреннего мира; Над спящим миром ле[тч']ик // Уходит в облака).
"В позиции перед шипящими все шумные свистящие заменяются шипящими" (Панов 1990, 31). Пастернак этой норме следует не всегда.
"Сочетания с + ч и з + ч на стыке предлога и следующего слова следует произносить как [ш'ч']" (Аванесов 1972, 139). В речи поэта в этой позиции не происходит ассимиляции ни по месту образования, ни даже по твердости/мягкости: Стихли [сч']асу до семи // Болтовни обрывки; Среди препятствий бе[с·ч']исла. Однако в другой позиции произношение тех же сочетаний отвечает требованиям нормы: "<...> сч или зч на стыке корня и суффикса -чик произносятся так же, как буква щ, т. е. обычно как долгий мягкий [ш]" (Аванесов 1972, 138): И выкройки обра[ш':]ик.
"На месте сочетаний сш и зш произносится двойной твердый ш - [ш:]" (Аванесов 1972, 138). Это требование на стыке проклитики и следующего слова Пастернак тоже не выполняет (Бе[сш]ляпы, без калош).
Отклонения от нормы заметны и в области сочетаний с непроизносимыми согласными. "В современном русском языке не допускаются сочетания [стн], [здн] <...> высокий шумный невозможен между [с... н] и [з... н]", с той оговоркой, что "слова высокого стиля могут произноситься с [здн]" (Панов 1990, 32). В речи Пастернака наряду с нор-мативным представлено ненормативное произношение (неизве[сн]ость, изве[сн]остисве[р'с'т'н']иков, попо[з'д'н']ее).
"В сочетании вств первый звук [в] не произносится в следующих двух основах: чувств- и здравств-" (Аванесов 1972, 151). В этом пункте произношение поэта также расходится с требованием нормы (Я буду играть с большим чу[вств]ом; Я чу[вств]ую рук твоих жар). В других сочетаниях с непроизносимым согласным речь Пастернака соответствует правилам (Тебя вели нарезом // По се[рц]у моему; рубашки голла[нс]кого полотна; Может ли со[нц]е быть прогульщиком и лакомиться ежевикой?).
"Согласно нормам старого московского произношения <...> на месте сочетания чн произносилось [шн]": войло[шн]ый, сказо[шн']ик "В дальнейшем <...> произношение [шн] в литературном языке постепенно стало вытесняться произношением [ч'н] <...> В настоящее время произношение [шн] вместо чн <...> во многих случаях приобрело просторечную, сниженную стилистическую окраску" (Аванесов 1972, 142-143). Вместе с тем осталась группа слов: булочная, прачечная, порядочный и т. д., - "где возможны и <ш>, и <ч>", причем так называемая "оранжевая <система> склонна к [шн]" (Панов 1990, 45; ср. Аванесов 1972, 138). В ряде слов произношение [шн] продолжает считаться обязательным даже для младшей из современных норм: коне[шн]о и др. (Пожарицкая 1985, 14). "Однако в тех случаях, когда сохранение ч в сочетании чн поддерживается родственными образованиями со звуком [ч], написанию чн и по старым московским нормам соответствовало в произношении [ч'н]: ср. <...> но[ч'н]oй при ночь". Кроме того, "всегда как [ч'н] сочетание чн произносилось в словах книжного происхождения", таких как ве[ч'н]ость и т. п. (Аванесов 1972, 142). Речь Пастернака может служить наглядной иллюстрацией всех этих правил: В войло[ч'н]ой обивке; В сказо[ч'н]ом краю; отдал в було[шн]ую; порядо[ш':н]ая женщина (слово произнесено с мягким фрикативным шипящим, "средним" между [ш] и [ч']); и коне[шн]о, моментально заваливается спать; Под ним но[ч'н]ые бары; Его но[ч'н]ых забот; Ты ве[ч'н][ч'н]ой постели.
Сочетание чш (в слове лучше) в речи Пастернака реализуется и в строго литературном [чш] (Плюнь на нее, лу[чш]е послушай меня), и в долгой мягкой аффрикате ч, характерной для разговорного стиля речи (Аванесов 1972, 147), а также для старшей орфоэпической нормы (Панов 1990, 172): лу[ч'ш']е будь ты мною, а я изображу своего отца.
Сочетание чт в слове что принимает у Пастернака разный фонетический облик: [ч'т]о, или с выпадением взрывного - [ч']о, или с утратой смычного элемента в аффрикате - [ш'т]о, а также в соответствии с литературной нормой - [шт]о. Если первый из вариантов характеризует речь поэта в середине 1940-х годов, то в 1950-е абсолютно преобладающим становится произношение с твердым фрикативным (ср. Аванесов 1972, 145).
Следующий вопрос - о качестве отдельных согласных.
На месте буквы щ поэт произносит мягкий фрикативный [ш':], который обычно звучит более долго и напряженно, чем в речи современных носителей литературного языка, но при этом почти никогда не приобретает взрывного элемента.
в, напротив, "ослабляет" свое "шумное" звучание, иногда превращаясь в сонорный, слабо подверженный оглушению перед шумным глухим и в конце фонетического слова, а иногда исчезая вовсе. Такие отклонения возникают при чтении текстов как прозаических (д[eу]шка, налажива[w]шихся, волоско[w]), так и стихотворных ([п]рекрасном вместо [фп]рекрасном, сня[w]шись, багро[w]). Можно признать попытаться поставить это произношение в связь с одесскими корнями его семьи.
Другая "южная" черта - произношение щелевого на месте задненебной взрывной звонкой фонемы - в речи Пастернака практически не представлена, однако рифма достиг:своих (из стихотворения "Цвет небесный, синий цвет...") читается им как точная с фрикативными [х] на конце (А теперь, когда дости[х] // Я вершины дней свои[х] <...>).
Слово Бог Пастернак произносит с щелевым заднеязычным в соответствии с предписаниями орфоэпической нормы первой половины века (Панов 1990, 43-44):
Хозяйка. Какая такая тварь, а? Моментально отвечай, какая.
Фальстаф. Такая, что не приведи Бо[х], - вот какая.
К чертам разговорной фонетики надо отнести неотчетливое произнесение слов, приводящее к выпадениям отдельных звуков или целых слогов: [каъдa] (= когда), [эд:] (= этот). Данное явление имеет место при чтении как стихотворных, так и прозаических текстов, однако в первом случае компрессивных форм на порядок меньше. Поскольку главным образом мы сталкиваемся с утратой звуков, не нарушающих слоговую структуру слова: дей[с'т'ь]е (= "действие"), высоконравственн[ъiъл] личностью (= "высоконравственной был личностью"), з[н]чит (= "значит"), бу[ь]т (= "будет") и т. п., - резкое сокращение компрессий при чтении поэтических произведений нельзя объяснять условиями метрической организации стиха. Более полный стиль речи в этом случае нельзя также мотивировать речевой ситуацией: прозаические тексты исполнялись на сцене с листа (обстановка при чтении стихотворных произведений была даже более "интимной" и "разговорной": на пленке слышны непринужденные дружеские реплики). Остается лишь предположить, что в данном случае мы сталкиваемся с одним из частных проявлений того закона поэтической фонетики, о котором писал Л. П. Якубинский: "<...> звуки речи в стихотворном языке всплывают в светлое поле сознания, и <...> внимание сосредоточено на них" (1919, 38).
В заключение остановимся на одном моменте, связанном с позиционной меной согласных по глухости/звонкости. По нормам русского языка, с последующей паузой "сочетаются только глухие шумные" (Панов 1990, 46), а когда межсловная диэрема не сопровождается паузой, оглушение происходит, только "если далее не идет слово, в начале которого - звонкий шумный", но не [в] или [в'] (Панов 1979, 169). Однако в речи Пастернака произношение звонкого невокального на конце фонетического слова зафиксировано перед словами, начинающимися с сонорного звука, с в или с гласного (обра[з м']ира, исче[з в] его струе, сле[д и] водопой), а также перед отчетливой паузой, например на границе синтагмы (шел доИ стынет кровь, и всюду гря[з'#]). Не исключено, что эта фонетическая особенность речи Пастернака связана с происхождением его родителей: в идише, который они усвоили раньше русского, звонкие согласные на конце слова не оглушаются 6.
Знаменательно, что названное отступление от орфоэпической нормы происходит с разной интенсивностью при авторском чтении стихов и прозы. Возможность некодифицированного отсутствия оглушения перед паузой или не перед звонким шумным в прозе реализована в 18% случаев (6 раз из 34), а в стихе - в 43% случаев (21 раз из 49), то есть в 2,5 раза чаще 7. Так на уровне выбора того или иного произносительного варианта сказывается стремление к повышению тональной насыщенности стихотворной речи.
Мы видим, что в сфере консонантизма орфоэпия Пастернака в основном соответствовала текущей литературной норме, иногда сохраняя традиционные московские произносительные варианты, а иногда чуть "забегая вперед". К концу 1950-х годов в речи поэта все отчетливее прослеживается тенденция к отсутствию ассимилятивного смягчения в определенных позициях, а также более последовательное произношение местоимения что и его дериватов с фрикативным [ш]. Некоторые специфические черты фонетического портрета Пастернака могут иметь семейные корни. Наибольший интерес, на мой взгляд, представляют наблюдения, сопряженные с разницей в чтении стихотворных и прозаических текстов: первые произносятся с повышенной отчетливостью и в большей мере насыщены звуками, образованными при участии голоса.
3. Фонетический портрет А. Ахматовой
В речи Ахматовой представлены разного рода отклонения от орфоэпического стандарта первой половины XX в., в том числе типичные особенности "петербургской" фонетики, а также диалектные черты южнорусских говоров. И то и другое естественно, так как бoльшая часть жизни Ахматовой прошла в Ленинграде, однако родилась она в Одессе и подолгу жила в Евпатории, Киеве и Севастополе. Практически все южнорусские черты, отмеченные в речи поэтессы, имеют соответствия в фонетике украинского языка 8.
Как и в случае с Пастернаком, начну с чередования согласных по твердости/мягкости.
Произношение лабиальных у Ахматовой в точности соответствует нормам своего времени: губной смягчается перед мягким губным и сохраняет твердость в остальных случаях (Панов 1990, 38, 41): Что ж вы все убегаете [в'м']есте; И замаливать да[вн']ий грех; Доверчиво и без у[пр']ека тает; Значит, хру[пк']и могильные плиты.
Зубной перед мягким губным в речи Ахматовой смягчается факультативно, а не обязательно, как того требовала норма первой половины века (Панов 1990, 36). Наименее регулярно смягчение происходит на стыке приставки и корня, а также предлога и полнозначного слова (И, пре[д'в']идя нашу разлуку; И ессмысленной смертью в груди; но: Что мне гамлетовы по[дв']язки; На[дб']езмолвием братских могил). В то же время дентальный согласный корня или суффикса чаще всего ассимилируется последующему мягкому лабиальному (Скоро мне нужна будет лира, // Но Софокла уже, не Шек[с'п']ира; Но она [т'в']ердила упрямо). Это связано с тем, что смягчение в русском языке "более полно проводится внутри корня или на стыке корня и суффикса, менее полно на стыке приставки и корня, еще менее развито оно, а во многих случаях и отсутствует, на стыке предлога и следующего слова" (Аванесов 1972, 108). Еще категоричнее ту же мысль сформулировал Панов: на стыке служебного и полнозначного слова, а также на границах морфем, в первую очередь приставки и корня, "устраняются ограничения в сочетаемости твердых - мягких согласных" (1979, 170). Во второй половине XX в. строгий запрет на сочетание твердого зубного с последующим мягким губным вовсе ушел из орфоэпической нормы (Пожарицкая 1985, 14; Панов 1989, 97), и движение в этом направлении мы наблюдаем, в частности, в произношении Ахматовой.
Нормой середины века допускалось вариативное смягчение зубного перед мягким зубным сонорным (Панов 1990, 34): Ночь бездонна, и [д'л']ится, [д'л']ится // Петербургская чертовня; Я сама пожеле[з'н']; но: <...> дурманящую дремоту // Мне тру[дн']ей, чем смерть, превозмочь. Однако шумный зубной перед шумным зубным Ахматова смягчает также вариативно, причем дентальный перед мягким дентальным реализуется в диезном звуке приблизительно в 2,5 раза чаще, чем в недиезном. Тенденция к смягчению внутри морфем и его отсутствию на морфемных стыках или на границе клитики с полноударным словом в звукосочетаниях данного вида не просматривается (А какой-то еще [c'т']импаном; Я седою [з'д']елаюсь скоро; Я надеюсь, владыку мрака // Вы не смели сюда вве[с'т']и; но: [зд']етства ряженых я боялась; Иль по[тс'н']ежник в могильном рву; Это го[ст'] зазеркальный). Такое произношение, не являясь литературным в рамках орфоэпической системы того времени (Панов 1990, 34), отражает, как уже говорилось, общее направление в изменении нормы (см. § 2). Кроме того, у Ахматовой вариативность смягчения зубного перед мягким зубным или губным можно поставить в связь с отличительной чертой петербургского произношения, для которого было характерно отсутствие ассимилятивной мягкости в тех случаях, когда она обладала устойчивостью в московском (Панов 1990, 54).
Смягчение зубного перед мягким передненебным в речи Ахматовой, опять-таки, факультативно. Отклонение от нормы происходит "в обе стороны". Перед [ч'] и [ш':] может появиться твердый согласный (Оплывают ве[нч'][нч']е прославить; но: Клен в окне, ве[н·ч']альные свечи; Но он будет упрямо сниться // Тем, кто ны[н'ч']е проходит там). Вместе с тем перед [р'] зубной может быть реализован со смягчением (Разве мы не вс[т'р']етимся взглядом; Как в прошедшем грядущее [з'р']еет; но литературное произношение всё-таки преобладает: Ты сбежала сюда с пор[тр']ета; Он ли вс[тр']етится с командором). Это индивидуальная особенность речи Ахматовой.
Задненебные перед мягкими передненебными, за единичными исключениями, не смягчаются (Значит, мя[хч']е воска гранит; И запомнит ещенский вечер; Как в прошедшем [гр']ядущее зреет; но: Хочешь мне сказать по се[к'р']ету).
Перед
Смягчение согласных происходит у Ахматовой не только внутри, но и на стыке фонетических слов перед гласным и ([к' и] прям; Я ответила: та[м' и]х трое). "Такое произношение не может считаться орфоэпическим, хотя оно и довольно распространено". Согласно литературной норме, "на месте буквы и в начале слова при тесном слиянии в произношении этого слова с предшествующим словом, кончающимся на твердый согласный, произносится <звук> [ы], причем сохраняется твердость предшествующего согласного" (Аванесов 1972, 107).
Варьируется произношение постфикса -ся/-сь с твердым или мягким с (о шаткости нормы в этом пункте речь шла в § 2). В позиции после л (прош. вр. муж. рода) и ш (2 л. ед. ч. наст. - буд. вр.) зубной в речи Ахматовой звучит твердо, после гласных переднего образования - мягко, в остальных случаях - с факультативным смягчением (но не после т/ть). Мягкое звучание постфикса после гласных е и и в то время предписывалось нормой (ср. Аванесов 1972, 162-163; Панов 1989, 134; Широков 1985, 206; и др.); твердое произношение в формах на -лся и -шься считалось предпочтительным еще в начале 1970-х годов (Аванесов 1972, 163).
Прилагательные на -кий, -гий, -хий в формах единственного числа именительного и винительного падежа мужского рода Ахматова произносит с мягким задненебным. Единственный раз заднеязычный в данной позиции звучит твердо: напев херувимс[к]ий рифмуется с полночью римской. Скорее всего, поэтесса "архаизирует" произношение ради точности созвучия.
т, представленный в южнорусских говорах (Касаткин 1989, 115), а также в украинском языке. Финальный мягкий согласный в ахматовском произношении аффрикатизирован: Опоздае[т'с'] ночью туманной; Как в прошедшем грядущее зрее[т'с'].
На очереди - чередованиях согласных по месту и способу образования.
Вслед за ассимилятивным смягчением второй "напряженной точкой" русской орфоэпии Панов (1979, 201) назвал произношение буквосочетаний жж, зж, жд: согласно старшей норме, здесь звучит [ж':], согласно младшей, [ж:] или [жд]. В речи Ахматовой регулярно представлены все эти варианты, причем [ж:] систематически возникает как реализация жж (Разыскала со[ж:]енную повесть; И вино, как отрава, [ж:]ет); [жд] (и реже [ж:]) произносится на месте жд перед "твердыми" гласными (Не до[жд]ался желанных вестниц; Ме[ж:]у печкой и шкафом стоит); наконец, [ж':] (или [ж'д'] - со слабым взрывным элементом на конце) появляется на месте жд перед "мягкими" гласными (Он не [ж':]ет, чтоб подагра и слава; Войны, смерти, ро[ж'д']ения петь я, // Сами знаете, не могу).
Опоздает но[ч'ч']у туманной; И ни в чем не повинен - ни в этом, // Ни в другом и ни в тре[т'т'j]ем: поэтам // Вообще не пристали грехи). Это произношение является диалектным: "<...> прогрессивная ассимиляция произошла в сочетаниях переднеязычных согласных с j, которые возникали в результате падения редуцированных: <...> плa[т'т']я <...> нo[чч]у <...> Отмечается такое произношение в западных южнорусских и среднерусских говорах, где оно завершает украинско-белорусский ареал этого явления" (Касаткин 1989, 76-77).
Сочетание чн почти всегда у Ахматовой звучит как [ч'н], в том числе в словах живого разговорного языка (Вовсе нет у меня родословной, // Кроме солне[ч'н]ой и баснословной; В гривах, сбруях, в му[ч'н]ых обозах). Вариант [шн] встретился один раз, причем в слове полно[шн]ую, в котором ч поддерживается родственным словом со звуком [ч'] и которое, таким образом, даже по старым московским нормам могло произноситься с аффрикатой - [ч'н] (ср. полночь, но [шн]ик, полуно[шн]ичать). "Употребление [шн] на месте чн <...> черта, свойственная значительной части русских диалектов, в особенности южнорусских <...> Под влиянием просторечия и многих местных говоров <...> у лиц, не овладевших в достаточной мере литературным языком, может явиться произношение [шн] в таких словах, в которых в литературном языке принято произносить [ч'н]: но[шн]ой" и др. (Аванесов 1972, 142-144) 10.
В петербургской речи средний элемент консонантного сочетания стн иногда сохранялся. У Ахматовой, наряду с литературным произношением ле[с'н']ицы, крепо[сн]ых, представлены варианты неуме[стн]ым, изве[стн]о; ради сохранения точной рифмы т появляется даже там, где изначально его быть не могло ([стн]о, // Повторять это стало пре[стн]о). В области других сочетаний с непроизносимыми согласными Ахматова следует норме (Страшный пра[зн']ик мертвой листвы; Не предчуием ли рассвета; В самом се[рц]е тайги дремучей).
Нередко у Ахматовой случается свойственное разговорному стилю ослабление звучания согласного, иногда до его полного исчезновения: Это я, твоя старая совево[зр]атилась; во[зр]ащалась; поме[рш]их (= померкших); т[ок]о; ст[ок]о; е[с'и] [ад]а, к[ад]а и т. д. (в последних пяти примерах аллегровое произношение лексикализовано).
В речи Ахматовой, помимо нормативного произношения формы 2 лица единственного числа глаголов на -ся (Ты как будто не значи[шс]я в спискахнаклоняе[с':]я надо мной). В русском языке этот вариант, узаконенный в украинском, считался литературным еще в конце ХIХ в., но ко времени Ахматовой, возможно, уже не воспринимался как норма (Панов 1990, 107).
Особого внимания заслуживают слова (и производные). Слово лучше произносится Ахматовой с долгой мягкой аффрикатой: лу[ч':]е. Панов считал такое произношение характерным для орфоэпической нормы конца XIX в. (1990, 172); по мнению Аванесова, оно допускалось вплоть до второй половины XX в.: "<...> в разговорной речи обычно на месте чш <...> произносится аффриката [ч'] с долгим затвором: лy[т" (1972, 147). В слове шедший, кроме ожидаемой регрессивной ассимиляции по глухости/звонкости, происходят следующие процессы: под воздействием предшествующего взрывного щелевой передненебный приобретает смычку, превращаясь в аффрикату, а возникшее звукосочетание смягчается. В итоге слово произносится как ше[т'ч']ий (с не пришеим, в проше[т'ч']ем, сумасше[т'ч'][т'ч']ий). Так же как в литературной речи, сочетания дш и чш звучат одинаково, но реализуются они не в кодифицированном [чш], а в разговорном [т'ч'] (Аванесов 1972, 147).
что рядом с преобладающим литературным вариантом [што] спорадически возникают петербургское [ч'то] и просторечное [шо] (ср. укр. що [шчо]).
Наконец, коснемся вопроса о качестве отдельных консонантов.
Щ реализуется звуком более напряженным, чем в московском произношении, который может усилиться до появления смычки во второй части. Однако "взрывной элемент не был особенно силен <...> произносилось не [ш'т'ш'], а скорее [ш'т" (Аванесов 1972, 82). В общей сложности петербургский фонетический вариант [ш'ч'] (или [ш'т'ш']) у Ахматовой появляется примерно в 2,5 раза реже, чем соответствующий московский [ш':].
На месте в наряду с соответствующим норме шумным в речи Ахматовой слышится билабиальный вокальный звук, не подверженный оглушению перед глухим и на конце слова. Особенно часто он появляется перед сонорными и [ш] (Сло[w]но в глине чистое пламя; Облупи[w]). В позиции начала слова перед согласным <в> может реализоваться даже в неслоговом гласном [у?] (Так [у?] грядущем прошлое тлеет). Такое произношение характерно для русских говоров юго-западной диалектной зоны (Касаткин 1989, 59) и в сочетании "гласный + в" - для украинского языка.
"взрывной задненебный + взрывной задненебный" или "взрывной задненебный + ч" (Вкру[х к]остров кучерская пляска), равно как и в некоторых словах типа Бог (Панов 1990, 43-44; Аванесов 1972, 81, 145). Ахматова - вопреки норме - может произнести слово Бог с взрывным согласным на конце или при стечении взрывных задненебных оставить оба звука смычными (Кто лишь смерти просит у Бо[г][к к к]ому же; в примечании к "Поэме без героя" иронически сказано, что "три "к" выражают замешательство автора"). В то же время [γ] или [х] на месте <г> у Ахматовой замечены в большом количестве там, где норма запрещала появление фрикативного на месте звонкой заднеязычной фонемы (ка[γ] [γ']их, пода[γ]ра, [γ'][х] стройная, порo[х]). Эта яркая примета южнорусского наречия сближает его с украинским языком, в котором "на месте г произносится звук, акустически близкий южнорусскому фрикативному [γ]" (Аванесов 1972, 81).
В области фонетики заимствованных слов произношение Ахматовой и Пастернака отличается от современных норм: завыли си[рэ]нырхольдовы арапчата; Эльсинорских террас пара[пэ]т; Диа[д'е]му с мертвого лба; ирмеццо (Ахматова); вновь запел аккор[дэ]он; в и (Пастернак) 11.
В целом орфоэпия Ахматовой хуже согласуется с литературной нормой, нежели орфоэпия Пастернака.
4. Орфоэпия рифмы у Ахматовой и Пастернака
Особо следует остановиться на фонетике рифмующихся слов. Несмотря на то что анализ рифмы не входил напрямую в задачи работы, при исследовании авторского произношения рифмы был сделан ряд наблюдений, заслуживающих дополнительного внимания.
полночью римс[к]ой : напев херувимс[к]ий, изве[стн]о : пре[стн]о дости[х] : свои[х] (Пастернак). Попадаются, однако, и обратные случаи: там, где фонетические навыки поэта допускают вариативное произношение, потенциально богатую или точную рифму он может прочесть как менее богатую или неточную. Например, у Ахматовой: трево[γ]а : немноγ]о : Бо[г]а, ка[зн']ю : во[з'н']ю, [с'в'][с:в']ета, зрее[т'] : тлее[т], досталипостарали[с]; у Пастернака: в оби[ф'к']е : обры[фк']и, гря[з'] : вперя[с'], у[з] : впишу[с'] и др. В последней рифме потенциально одинаковые согласные отличаются сразу по двум признакам: по тведости/мягкости и по глухости/звонкости. Хотя обычно постфикс -ся Пастернак произносит с мягким [с'], твердый вариант у него также встречается; мало того, он представлен в одной из рифмующихся строк: Пусть отрешу[с] . Разумеется, в таком контексте чтение впишу[с] было бы более чем естественным.
На аналогичные парадоксы, сопровождающие авторское чтение стихов, указывал С. И. Бернштейн. Он свидетельствовал, например, что Гумилев в рифмах со словами на твердый заднеязычный, произнося прилагательные на -кий, -гий, -хий, "часто выговаривал <их> основу <...> со смягчением" (Бернштейн 1922, 336). Факты подобного рода заставляют задуматься о более сложных, чем принято считать, отношениях между рифмой и произношением. По этой причине апеллировать к рифме как к носителю орфоэпической информации необходимо с крайней осторожностью.
"хорошо отражают рифмы (из стихотворений Н. А. Некрасова; рифма у поэта точная): известных - чудесных, бесстрастна - прекрасна" и др. (Панов 1989, 101). Мы не располагаем звукозаписью некрасовской речи, однако знаем, что Ахматова созвучие известно : пресно прочла с "непроизносимыми" согласными в обоих (!) рифмующихся словах. Очевидно, некрасовские примеры отражают нормативную фонетику не в большей степени, чем ахматовский.
"Бездна в определенных случаях уже произносится с [д] <...> В желтой системе 12, видимо, было не так. Никакие стилистические задачи не освобождали от необходимости следовать позиционным законам" (Панов 1990, 108-109). При этом суждение о "желтой системе" ученый выносит из анализа рифм в стихотворении Гумилева, как известно, не склонного "уточнять" рифму всеми доступными средствами. Тот же Панов на основании одного четверостишия Пастернака утверждает: "Рифма обнаруживает, что перед мягким губным произносится мягкий зубной" (1990, 36), однако твердый зубной перед мягким губным в речи Пастернака тоже возможен (см. § 2). О. С. Широков в качестве примера нейтрализации коррелятивной пары фонем <ш'> и <ж'> приводит рифму Пастернака рощ : дождь ждь в речи поэта звучало исключительно как [жд'], а не как [ж':] (Шел до[жд'], и в приемном покое) 13.
из той же идеи исходил Р. Кошутич, работая над "Грамматикой русского языка" (Кошутић 1919). По убеждению Б. В. Томашевского, "русская рифма всегда отражала ту или иную систему произношения" (1948, 279), хотя орфоэпия стиха может отличаться от орфоэпии бытовой речи за счет архаических произносительных вариантов 14. Эти воззрения, однако, поставил под сомнение Р. О. Якобсон, считавший, что рифма соотносится с реальностью не акустической (орфоэпической), а морфологической (в ранний период истории русского стихосложения) и фонологической (в новейшее время). При этом принцип "фонической симметрии" Якобсон (1962, 12, 13) понимал не столько как тождество фонем в рифмующихся клаузулах, сколько как тождество отдельных дифференциальных признаков, пусть даже одного единственного.
В. М. Жирмунский (1923, 108-110, 148), учитывая влияние графики на восприятие рифм, полагал, что фонетическая неточность созвучия может остаться незамеченной в силу влияния, которое оказывают на читателя написание ("графическая аналогия") или устаревшее, но закрепленное поэтической традицией произношение. Те рифмы, что базируются на графическом соответствии в ущерб акустическому, Жирмунский назвал "орфографическими". Однако исследователь не принял в расчет возможность вариативного произношения: фонетически тождественные клаузулы, иной раз прочитанные одинаково (например, у Ахматовой: разбуди[т] : осудибуде[т]), другой раз звучат по-разному (зрее[т'] : тлее[т]). Интерпретировать однотипные глагольные рифмы то как точные, то как орфографические, было бы, мне кажется, некорректно. Разумнее, я думаю, говорить о потенциально точной рифме (или - mutatis mutandis - о потенциально богатой), в которой звуки находятся в позиции, допускающей вариативное произношение, причем один из вариантов предполагает фонетическую диссимиляцию клаузул, а другой - их полное тождество 15.
По-видимому, потенциально точная рифма существует лишь как возможность точного звукового соответствия, независимо от того, как она реализуется в речи автора или читателя - изве[стн][стн]о, изве[сн]о : пре[сн]о или даже изве[стн]о : пре[сн]о обыденной речи. Однако и судить о произношении по рифме можно только как о наборе возможностей: сама по себе рифма ничего не говорит о том, как созвучные слова произносятся, представлен ли в речи автора тот или иной произносительный вариант и является ли этот вариант нормативным для своего времени.
Примечания
1. При этом по мере продвижения в глубь времен фонетические портреты становятся всё гипотетичнее: в конце концов единственным материалом для портретирования остаются орфографические ошибки (на них построены портреты Петра I, царевича Алексея Петровича и др.).
2. Последнее ограничение связано еще и с рядом трудностей, возникающих при попытке включить гласные звуки в анализ стихотворной фонетики. Неясно, например, как при описании ассонансов следует обходиться с гласными I и II ступени редукции, а также с диезными гласными (продвинутыми вперед под влиянием соседних мягких согласных) в их отношении к соответствующим недиезным. Дело осложняется тем, что, как показали исследования Л. В. Златоустовой (1977, 72, 76, 80), при чтении стихотворных произведений гласные реализуются иначе, чем в "прозаической" речи. Напрашивается мысль, что в целом исследование звучащих гласных неинструментальными методами едва ли может считаться корректным.
3. Были изучены записи следующих текстов. I. "Цвет небесный, синий цвет..." (запись 1945 г.); "Мерани" (запись 1940-х годов); Шекспир, сцены из хроники "Генрих IV" с пояснениями Пастернака (запись 1946 г.); "Зима", из пьесы "Потерянные усилия любви" (запись 1940-х годов); оригинальные стихотворения: "Разлука", "Ветер", "Свидание", "Свадьба", "Сказка" (отрывок; запись 1953 г.); "Ночь", "В больнице" (запись 1958 г.); фрагмент об Александре Блоке из книги "Люди и положения" (глава "Девятисотые годы", главки 2, 3; запись 1958 г.). II. А. Ахматова. "Поэма без героя" (записи 1962-1965 гг. из коллекций Н. Н. Глен, И. Д. Рожанского, Л. А. Шилова). Указанные звукозаписи хранятся в Государственном литературном музее (Москва).
4. К. И. Чуковский вспоминал: "Был он <...> как мне, коренному петроградцу, показалось тогда - "очень московский" <...> и говор у него был чисто московский, с протяжным аканием, со множеством простонародных словечек" (1966, 18). Ср. слова Ахматовой в передаче Л. К. Чуковской: "Дивно говорит Борис Леонидович, чисто по-московски, лучшего языка я не слыхивала" (Чуковская 1997, 2: 70).
5. Под "синтагмо-фонемами" понимаются "дифференциальные признаки" фонем (Панов 1990, 6), в отличие от "парадигмо-фонем", то есть "ряда позиционно чередующихся звуков" (Панов 1990, 8). "Оранжевой" Панов (1990, 13) называет орфоэпическую систему, реализуемую с начала 1920-х годов в речи старшего поколения.
6. Сам поэт еврейского языка не знал: его родным языком был русский, а первым иностранным - немецкий.
8. Напомню, что отец Ахматовой (урожденной Горенко) был украинец.
9. Позиционное чередование [ш]/[ш':], [ж]/[ж':] представлено в русских говорах (Касаткин 1989, 68).
10. Л. Чуковская в "Записках об Анне Ахматовой" не раз отмечает у своей героини произношение типа ябло[шн]ый и подсве[шн]ики"Я люблю, - признается автор "Записок", - это старинное русское ш, не сменившееся в ее устах нынешним ч" (Чуковская 1997, 2: 437; ср. 1: 383).
11. Ср.: "<...> д, т, э <Ахматова. - Е. К.> произносит чуть-чуть на английский манер" (Чуковская 1997, 1: 383).
12. Этот термин обозначает орфоэпию младшего поколения середины XIX - начала XX века (Панов 1990, 13).
13. Истины ради надо сказать, что рифма рощ : дождь - ранняя [из стихотворения "Город" ("Уже за версту..."), 1916], а магнитофонная запись, на которой Пастернак читает стихотворение "В больнице", - поздняя (1958).
14. Именно так, видимо, надо расценивать чтение римской : херувимс[к]ийдости[х] : своих.
15. Надо следить за тем, чтобы не отнести к потенциально точным рифмам рифму заведомо неточную. В этом отношении показательно признание Брюсова: "Я пользовался неточными рифмами не потому, чтобы они для меня, для моего слуха, заменяли точные, а потому, что мне казалось сильнее, красивее иметь в рифме и сходство звуков, звуков. Я рифмовал, например, "на кручи я - колючия" не потому, чтобы подчинялся старой орфографии (как думает В. Жирмунский), а потому, что в произношении "колючий" было отличие от произношения на "кручи я". Это, может быть, деталь маленькая, но она показывает, как осторожно надо брать примеры" (1975, 552).