Кружков Григорий: "Ты опоздал на много лет…". Кто герой "Поэмы без героя"?

"Ты опоздал на много лет…"
Кто герой "Поэмы без героя"?

Там за островом, там за садом
Разве мы не встретимся взглядом
Наших прежних ясных очей,
Разве ты мне не скажешь снова
Победившее смерть слово
И разгадку жизни моей?
А. Ахматова, ПБГ, I, 3.

У "Поэмы без героя" сложилась репутация "темной" вещи, вроде "пророческих поэм" Блейка, в которых трудно разобраться без комментария. Это привлекает исследователей, но смущает обыкновенного читателя: трудно увлечься стихами, если приходится, заложив пальцем страницы примечаний, все время перескакивать "туда и обратно".

Да и сами ахматоведы ненароком внесли вклад в отчуждение поэмы от публики. Они настолько заплутали в подробностях, в деталях, настолько, как Сусанин, завели читателя в глухомань, что смысл поэмы как бы испарился, исчез.

Корень зла, как мне кажется, в преувеличении эпического элемента в поэме. Получается, что главное в ней - то, что случилось в 1913 году, смерть юноши-поэта, не пережившего измены своей возлюбленной; жизнь петербургской богемы начала века

Но ведь Ахматова - не летописец Пимен, чтобы посвятить главный труд своей жизни преданьям старины глубокой. Она - лирик, и только лирической могла быть поэма, преследовавшая ее все поздние годы. Только исповедью и "разгадкой жизни".

I

Не боюсь ни смерти, ни срама,
Это тайнопись, криптограмма,
Запрещенный это прием.
ПБГ, II. "Решка". XVI.

Для чего существуют шифры и криптограммы? Для того, чтобы скрыть? Нет, для этого есть молчание; наконец, огонь. Шифруют для того, чтобы прочли. Но - когда нужно и те, кто нужно. Вот почему - "не боюсь ни смерти, ни срама". Расшифрованная исповедь будет оправданием. Но есть вещи, о которых нельзя говорить впрямую. Впрочем, к этому мы потом вернемся.

А сперва еще раз полюбуемся той прелестной суматохой, которую затеяла сама Ахматова вокруг смысла "Поэмы". Уже в предисловии (точнее, разделе "Вместо предисловия") она пишет, что до нее "доходят слухи о превратных и нелепых толкованиях" и что кто-то даже советует "сделать поэму более понятной". Но - "воздержусь от этого", - с меланхолической важностью заявляет aвтор. Объяснять она ничего не собирается. "Еже писахъ - писахъ".

В "Прозе о поэме" Ахматова продолжает ту же игру: дразнит, интригует, с видимым удовольствием коллекционирует различные интерпретации поэмы и наконец подытоживает:

"Еще одно интересное: я заметила, что чем больше я ее объясняю, тем она загадочнее и непонятнее. Что всякому ясно, что одна объяснить ее я не могу и не хочу (не смею) и все мои объяснения (при всей их узорности и изобретательности) только запутывают дело..." (Здесь и далее разрядка в цитатах моя. - Г. К.)

Еще бы! Разве можно забыть усвоенное в юности: "Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении... Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине" (Вяч. Иванов, "Поэт и чернь", 1904).

Азбука символизма!

Ясно, что "темное в последней глубине" "до дна объяснить" было бы просто кощунственно. Однако Анне Ахматовой явно хотелось, чтобы кто-нибудь приблизился к разгадке, - иначе бы она так не радовалась неудачным попыткам объяснить поэму.

"Она кажется всем другой:

- Поэма совести (Шкловский)

- Танец (Берковский)

- Музыка (почти все)

- Исполненная мечта символистов (Жирмунский)

- Поэма Канунов, Сочельников (Б. Филиппов)

- Поэма - моя биография

- Историческая картина, летопись эпохи (Чуковский)

- Почему произошла Революция (Шток)

- Одна из фигур русской пляски (раскинув руки и вперед) (Пастернак). Лирика, отступая и закрываясь платочком..."

А между прочим, Пастернак уловил нечто существенное -заигрыш, "не хочу (не смею)" - хочу, но не смею. Это универсальный психологический закон: когда так интригуют, обязательно хотят, чтобы утаенное было в конце концов раскрыто.

В дни ахматовской молодости без "ключей тайны" не обходилась ни одна лекция о поэзии. Где-то она oставила ключик к разгадке. По законам детективного жанра он должен найтись в самой Поэме. Вот только где?

II

А ведь сон - это тоже вещица,
Soft embalmer, Синяя птица,
Эльсинорских террас парапет.
ПБГ. II, "Решка", V.

Мне кажется, что ключик в этих строках.

"Гамлете":

"Эльсинорских террас парапет" - не случайно содержит два архитектурных термина - террасы и парапет; это не просто о "Гамлете", а о гордон-крэговской постановке "Гамлета" с раздвижными ширмами - знаменитой постановке МХТ 1911 года, где пьеса Шекспира трактовалась в символическом плане. В цитате соединены сон и театр, это чисто символистская идея (подробней об этом в статьях М. Волошина: "Театр как сновидение" и "Гамлет" на сцене Художественного театра"1).

"Поэма без героя" тоже построена как сон - и как пьеса. Сценические. ремарки - декорации; эпиграфы - маленькие музыкальные увертюры; лирические отступления - интермедий. Это, по существу, монодрама; как, например, беккетовская "Последняя лента Крэппа", - в том же духе, хотя, конечно, совершенно в другом жанре.

И, наконец, во второй строке главное - Метерлинк, "Синяя птица". Это уж совсем горячо.

Итак, легендарный спектакль Станиславского, любимая пьеса взрослых и детворы до- и послереволюционных лет. Помните начало первой сцены?

"<...>Лампа на столе зажигается сама собой. Дети просыпаются и садятся на своих кроватках.

Тильтиль. Митиль!

Митиль. Тильтиль!

Тильтиль. Ты спишь?

Митиль. А ты?..

Тильтиль. Значит, не сплю, если говорю с тобой...

Митиль. Сегодня Рождество, да?

Тильтиль. Нет, не сегодня, а завтра. Только в нынешнем году святочный дед ничего нам не принесет...

Митиль. Почему?.."

С этого обиженного "почему" все и начинается. Канун Рождества. Однако на сей раз дети не дождутся подарка. И праздник они могут наблюдать только в окне, отделенные от него далью и холодом стекла. Но взамен скупой реальности к ним является сказка-фея, оживают молчащие души вещей и начинается фантасмагория, исход, поиски Синей птицы счастья. Они навещают Страну Воспоминаний, Дворец Ночи, Кладбище, Царство Будущего... И когда возвращаются назад, оказывается, что все было сном.

Вот схема, на которую ложится "Поэма без героя".

Разве что ночь не рождественская, а новогодняя. И не сама собой загорается лампа, а рука автора зажигает "заветные свечи". И не с милым братом он встречает канун праздника, а с "тобой, ко мне не пришедшим". И фантасмагория далеко не такая светлая, а, наоборот, подсвеченная инфернальными огнями. Но Страна Воспоминаний есть. И ожившие вещи2. И даже Гость из будущего. И та же роковая невстреча на Земле, предсказанная Метерлинком.

Предсказанная в той сцене, когда в Царство Будущего, в Лазоревый Дворец, где обитают Дети, которым еще только предстоит родиться, является Время, "высокий бородатый старик с косой и песочными часами", чтобы забрать с собой на корабль тех, кому выпал черед жить.

"Время. <...> Ну как, все готовы? Все на своих местах?.. (Окидывает взглядом Детей, собравшихся на пристани и занявших места на корабле.) Одного не хватает... Не прячься, не прячься, я все равно тебя вижу!.. Меня не проведешь... Ну, так называемый Влюбленный, прощайся со своей красоткой!..

Двое Детей, которых зовут Влюбленными, с помертвевшими от горя лицами, нежно обнявшись, подходят к Времени и бросаются ему в ноги.

Первый Ребенок. Дедушка Время, позволь мне остаться с ней!..

Время. Нельзя!.. В вашем распоряжении всего триста девяносто четыре секунды…

Первый Ребенок. Лучше бы мне вовсе не родиться!..

Время. Это не от тебя зависит...

Второй Ребенок(умоляюще). Дедушка Время, я приду слишком поздно!..

Первый Ребенок. Когда она спустится на Землю, меня уже не будет!..

Второй Ребенок. Я его там не увижу!..

Первый Ребенок. Мы будем так одиноки!..

Время. Это меня не касается... Обращайтесь к Жизни... Я соединяю и разлучаю, как мне приказано... (Хватает Первого Ребенка.) Ступай!.. <...>

Второй Ребенок(в отчаянии простирает руки к Первому). Подай мне знак!.. Хоть какой-нибудь знак!.. Скажи, как тебя найти!..

Первый Ребенок. Я всегда буду любить тебя!..

Второй Ребенок. А я буду печальнее всех!.. Так ты меня и узнаешь..."

И вот вам, пожалуйста, разгадка - или гипотеза, как хотите. Герой и героиня ахматовской поэмы - они и есть те самые Влюбленные Дети, осужденные на то, чтобы не встретиться на Земле. А если и встретиться, то не узнать друг друга (как у Лермонтова: "Но в мире новом друг друга они не узнали"). Вот так и расшифровываются загадочные строки:

Что ж вы все убегаете вместе,
Словно каждый нашел по невесте,
Оставляя с глазу на глаз
Меня в сумраке с черной рамой,
Из которой глядит тот самый,
Ставший наигорчайшей драмой
И еще не оплаканный час?

"И еще не оплаканный час" - оттуда же. Ведь все разлуки на Земле уже давно оплаканы ею сполна, и не оплакана лишь та, главная, бывшая еще до жизни разлука. Когда безжалостный перевозчик Время явился в Лазоревый Дворец, чтобы исполнить волю Судьбы:

"Время(на пороге). Те, чей пробил час, готовы?.."

III

И тогда из грядущего века
Незнакомого человека
Пусть посмотрят дерзко глаза,
Чтобы он отлетающей тени
Дал охапку мокрой сирени
В час, как эта минет гроза.
"Решка", XXII.

Этот метерлинковский образ объясняет многое - и в частностях, и в целом, и в стихах, и в жизни. Поэма сразу обретает один-единственный, цельный смысл ("Никаких третьих,седьмых и двадцать девятых смыслов поэма не содержи т". - Из предисловия).

Объясняется и строчка: "Так и знай: обвинят в плагиате...", которую относили на счет заимствованной у М. Кузьмина формы строфы; но никогда использование "чужой" строфы или размера не считалось в русской поэзии плагиатом. А вот сюжетная схема, образ Возлюбленного из будущего - другое дело.

Все объясняется с самого начала. Вся тревога, вся мучительная музыка - музыка ожидания или музыка оплакивания, ведь Героиня не знает, где ее Герой, тот единственный, обрученный с нею до жизни: может быть, он еще не родился, а может быть... И вот она в ужасе представляет его умершим - жильцом могилы, который может явиться к ней в облике загробной тени и позвать за собой - туда...

Шутки ль месяца молодого,
Или вправду там кто-то снова
Между печкой и шкафом стоит?
Бледен лоб, и глаза открыты...
Значит, хрупки могильные плиты,
Значит, мяте воска гранит...
Вздор, вздор, вздор! - От такого вздора
Я седою сделаюсь скоро
Или стану совсем другой.
Что ты манишь меня рукою?!


Я посмертный отдам покой.

Совершенно другое толкование, чем раньше, получает образ Гостя из будущего. В. М. Жирмунский (а вслед за ним и другие) считал: "Гость из будущего" назван так потому, что он не современник описываемых событий, принадлежит к более позднему временному плану, чем остальные герои поэмы, он является до известной степени живым свидетелем происходящего действия и слушателем рассказа героини".

Но зачем раскаленной исповеди Ахматовой какие-то абстрактные "слушатели" и "до известной степени живые свидетели"? Нет, природа этого Гостя таинственней; обратим внимание - он способен проходить через зеркало: оттого героине и кажется невероятным, что он может прийти так прозаически, "повернув налево с моста".

Звук шагов, тех, которых нету,
По сияющему паркету
И сигары синий дымок.
И во всех зеркалах отразился
Человек, что не появился
И проникнуть в тот зал не мог.
Он не лучше других и не хуже,
Но не веет летейской стужей,
И в руке его теплота.
Гость из Будущего! - Неужели
Он придет ко мне в самом деле
Повернув налево с моста?
ПБГ, I, 1

Нет, не потому он назван Гостем из Будущего, что "не современник описываемых событий" (да и не описывает Ахматова никаких событий!), а потому, что он из Царства Будущего, где Влюбленные дети ждали рождения и мечтали быть вместе, но были разлучены равнодушным Временем. И он, как и Героиня, обречен искать на земле свою судьбу, и на какой-то момент ей показалось даже, что это он и есть - Герой:

Я его приняла случайно
За того, кто дарован тайной,
С кем горчайшее суждено.

Горчайшее - это понять, что случайность рождения разделила их непоправимо.

Теперь объясняется и абсолютно загадочный прежде пассаж из "Прозы о поэме": "Того же, кто упомянут в ее заглавии и кого так жадно искала сталинская охранка, в поэме действительно нет, но многое основано на его отсутствии". Всех ее любимых - от Гумилева до Н. Пунина - с какой-то фатальной яростью преследовал, изгонял режим, но до ее единственного Возлюбленного, суженого охранка добраться не могла, его не было с ней на Земле.

Где же он был? В Стране Будущего. Или на воздушных путях. Вот почему она слышит дальний отголосок своей темы в образах Демона и Тамары, которым не суждено быть вместе, ибо это существа разной природы - эфирной и земной.

Все в порядке: лежит поэма
И, как свойственно ей, молчит.
Ну, а вдруг как вырвется тема,
Кулаком в окно застучит,-
И откликнется издалека
На призыв этот страшный звук -
Клокотание, стон и клекот
И виденье скрещенных рук?..
(ПБГ, I, Послесловие)

Если так, то совпадает всякая непонятность, герметичность Поэмы, и ее замысел и структура делаются вполне ясными и стройными. Не случайно в центр петербургской повести поставлена история Ольги Судейкиной и Всеволода Князева. Это - пара вторых любовников, оттеняющих драму Героя и Героини. Здесь, на первом плане, Невстреча; там, на втором плане, - может быть. Встреча, но неузнавание.

Почему я говорю о Встрече? Потому что образ Метерлинка, по сути, идет от Платона. Влюбленные дети, расставшиеся еще до рождения, - те же самые платоновские "половинки", которым суждено искать друг друга. А если так, то столь сильное тяготение, которому жертвуют жизнью, есть почти верная примета узнавания "своей" половинки. В таком случае, Оля Судейкина, возможно, виновата в тягчайшем - в неузнавании. Потому автор и кладет ей на край подоконника эту "сожженную повесть" как вечную улику - жестоко, но справедливо.

Я оставлю тебя живою,
Но ты будешь моей вдовою... -

говорит погибший юноша-поэт у Ахматовой. Она и сама чувствует себя вдовою - но не ушедшего,а не пришедшего. Есть законы драматургической перспективы. Нарисовав так крупно фигуры второго плана и их драму, Ахматова тем самым еще более укрупнила то, что происходит на первом плане, не прибегая к прямому рассказу, оставив все в области намека, интонации, страстной и мощной музыки.

Важную роль играют и маскарадные гости - гофманиана фраз, личин и поз. Все эти "краснобаи и лжепророки" - лишь мороки, болотные огоньки, уводящие и отманивающие, пособники одной-единственной невстречи.

IV

И, ты знаешь, что нас разлученней
В этом мире никто не бывал.

Все это проливает свет не только на "Поэму без героя", но и на многое в поздних стихах и в самой жизни Ахматовой. Прежде всего - на смысл ее необыкновенной дружбы с англичанином Исайей Берлиным.

Этот тридцатилетний дипломат (а по образованию философ и литературовед) появился в доме Ахматовой осенью 1945 года, и разговор их, начавшийся с недоразумения, продолжался много часов подряд, до позднего утра следующего дня. Это кажется странным и даже таинственным - что за внезапная близость, что за токи прошли между этими незнакомыми людьми.

Одна многозначительная деталь: в ту ночь она прочла ему свою "Поэму без героя" дважды!

Казалось бы, ничем нельзя объяснить это внезапное доверие, этот "легкий блеск перекрестных радуг", в который превратился ночной разговор. Но если ей почудилось, если по многим жадно ловимым черточкам и намекам она начала прозревать, что этот молодой англичанин - тот самый Лазоревый Ребенок из Страны Будущего, тогда объясняется все: и то, как она, не стыдясь, рассказывала ему самое сокровенное в своей жизни, и как жадно выспрашивала его о личном, "как если бы у нее было абсолютное право знать об этом", и то, что он сделался адресатом ее лучших лирических циклов "Cinque" и "Шиповник цветет", а также Третьего посвящения "Поэмы без героя".

По каким деталям, по каким жадно ловимым черточкам и намекам ей показалось, что он - тот самый, мы можем только гадать. Быть может, то, что он десятилетним мальчиком переехал на корабле из Риги в Лондон и, погрузившись в новую жизнь и в новый язык, не забыл и не разлюбил русский, может быть, это отражало как в зеркале судьбу метерлинковского Ребенка, увезенного Временем в Гавань Зари для новой жизни, но помнящего и тоскующего по своей дожизненной любви?

Так или не так, но эта встреча и последовавшая через десять лет невстреча в Москве3 породили многие ахматовские стихи о любви; на мой взгляд, они не менее прекрасны, чем шедевры ее молодости, и стоят на одном уровне с поздней лирикой Пастернака и Заболоцкого.

V

Я говорю про всю среду,
С которой я имел в ввuду
Сойти со сцены, и сойду.
Б. Пастернак, 1928.

В воспоминаниях И. Берлина есть и рассказ об их встрече в Англии в 1965 году, куда А. Ахматова приехала за присужденной ей докторской мантией Оксфордского университета, а в этом рассказе - такое место:

"Я спросил, будет ли она когда-нибудь растолковывать "Поэму без героя": намеки могут быть непонятны тем, кто не знал жизни, которой она касалась. Или она хочет оставить их в неведении? Она ответила, что когда те, кто знал мир, о котором она говорит, будут настигнуты дряхлостью или смертью, умрет и поэма. Она будет похоронена вместе с ней и ее веком, она не писалась для вечности и даже не для потомства".

В этом есть часть печальной правды. Время унесло ауру эпохи, те трепещущие токи, которыми была пронизана жизнь поколения, воспитанного символизмом. Они разговаривали на особом языки намеков, аллюзий, знаков, понимаемых с полуслова. Разве мы можем представить, что значил, например, Метерлинк для жизни той среды? Когда мы читаем у Осипа Мандельштама:

Пусть имена цветущих городов
Ласкают слух значительностью бренной.
Не город Рим живет среди веков,
А место человека во вселенной! -

многим ли из нас понятно, что здесь прямая (и знаменитая) цитата из Метерлинка?4. В безнадежно ернических строках Георгия Иванова (из сборника "Rayone'de rayone") -

Все всегда, когда-то где-то
Время глупое ползет.

Ничего не привезет -

разве мы видим - так, как видел он,- ту же "Синюю птицу" и обделенных праздником детей, жадно глядящих в окно на богатые дома, куда съезжаются гости с рождественскими подарками? -

"Тильтиль. Снег идет!.. Вон две кареты шестериком!.."

В конце сороковых в Париже - отблеск отблеска (rayone de rayone) волшебного спектакля молодости...

И даже в ахматовском стихотворении "In memoriam" ("А вы, мои друзья последнего призыва!..") из цикла "Ветер, войны" последние строки -

Рядами стройными проходят ленинградцы,

перекликаясь с евангельским текстом, вместе с тем звучат эхом сцены на Кладбище, когда Дети с трепетом ждут, что в полночь могилы растворятся и из них выйдут покойники, и вдруг - в момент наивысшего ужаса - из всех разверзнувшихся могил поднимаются сонмы белых пышных цветов.

"Митиль(ищет в траве). Где же мертвые?..

Тильтиль(тоже ищет). Мертвых нет...

Занавес.

VI

"Silence and Secrecy!" - восклицает Карлейль - им следовало бы воздвигнуть алтари всеобщего поклонения (если только алтари возвышаются еще в наши дни)... Истинная жизнь, единственная, оставляющая какой-либо след, соткана из молчания.
М. Метерлинк, "Сокровище смиренных".

Так исповедь льется немая,
Беседы блаженнейший зной.
А. Ахматова, "Читатель".

Можно ли представить себе, чтобы А. Ахматова сама выговорила то, что осмеливаемся выговаривать мы? Скажи она прямо: "Смысл поэмы в том, что всю жизнь я ждала одного-единственного возлюбленного, сужденного мне еще до рождения, в Стране Будущего, где играют Лазоревые Дети, и от этого все муки и все ошибки, вся трагедия моей жизни", - скажи она так, это было бы невыносимой пошлостью.

Вот уж чего вообразить невозможно.

"Молчание и Тайна!" - с этих слов начинается книга Метерлинка "Сокровище смиренных" (1896), которую можно назвать воистину Евангелием от символизма. (Иейтс тоже относил ее к числу своих "священных книг".)

"... где все девять мне будут рады" делает очевидную сноску: "Музы"), а главного не могла (и не смела) объяснить.

"незнакомые очи", которые будут говорить с нею до света, в "блаженнейший зной" беседы с неведомым другом. Она знала, что ее "немая исповедь" внятна разумеющему, и не боялась "позорного пламени" лирического откровения.

Не должен быть очень несчастным
И, главное, скрытным. О нет!
Чтоб быть современнику ясным,
Весь настежь распахнут поэт.


Все мертвенно, пусто, светло,
Лайм-лайта холодное пламя
Его заклеймило чело.

Удивительное стихотворение, которое начинается тем же самым, подмеченным Пастернаком, движением русской пляски "раскинув руки и вперед" ("весь настежь распахнут поэт"), а кончается уединенной комнатой, где один на один происходит скрытный и "блаженнейший" диалог с читателем:


И тени, и сколько прохлад,
Там те незнакомые очи
До света со мной говорят,

За что-то меня упрекают

Не так ли она сама говорила с Метерлинком?

"... у нас всех есть общая родина, куда мы уносимся, где находим друг друга и откуда без труда возвращаемся", - читала и соглашалась: "Верно".

"В этой же общей отчизне мы выбираем своих возлюбленных, и вот почему мы не ошибаемся, и почему наши возлюбленные также никогда не ошибаются"5, - и горько улыбалась: "О soft embalmer! Нежный утешитель!"

Кстати, "embalmer" по-английски вовсе не утешитель, как говорится в сноске к поэме, а "бальзамировщик" или "бальзам"; и только во втором смысле: "то, что предохраняет от распада или забвения". Большой Оксфордский словарь приводит цитату из Эмерсона: "Религиозное чувство - это высокогорный воздух; то, что хранит мир от распада (the embalmer of the world)". И в сонете Китса "К сну", откуда Ахматова взяла эту фразу, первая строка -


(О, нежно бальзамирующий застывшую (мертвую) полночь) -

образ тревожный, проникнутый трепетом смерти и одновременно упоительно-сладкого благоухания.

Думаю, что Ахматова вполне ощущала эти обертоны, иначе незачем было и огород городить, то есть незачем было брать английское многозначное слово, достаточно было сказать: "А ведь сон - это тоже вещица, / Утешитель, Синяя птица, / Эльсинорских террас парапет".

Впрочем, оставим эти вещи за кадром. Пусть даже будет просто "утешитель".

"эльсинорских террас парапет"? Да потому, что та реальность, из которой уносит, "восхищает" героиню сон-утешитель, есть Эльсинор - обитель злодейства и наихудшее подземелье в мировой тюрьме (как Гамлет называл свою Данию). Тогда становится понятно лирическое развитие этих строк, тот слышный в них (иронически охлажденный) вздох: "О Сон, о нежный утешитель! О сказка Метерлинка! О одиночество и ужас Эльсинора!"

Этот ужас Эльсинора все время присутствует в Поэме как драматический контраст к лирике сердца, к мечте.

Впрочем, мы совсем не касаемся здесь эпических мотивов, играющих важную, необходимую, но не первостепенную роль в "Поэме без героя".

Сравнение первого, ташкентского варианта Поэмы с последним показывает, что на протяжении многих лет доработка шла в основном по линии усиления лирического, музыкального, а также театрального начала. Были введены Второе и Третье посвящения, добавлены строфы в первую главу: "Веселиться - так веселиться...", "Смерти нет - это всем известно...", отрывок о Госте из Будущего и это - "Я оставлю тебя живою, / Но ты будешь моей вдовою...", а также интермедия "Через площадку". Работа продолжалась в записных книжках последних лет, готовились новые строфы, ждали своего часа.

В черновиках Поэмы мы находим еще одно подтверждение нашей гипотезы - строфу, которая не может быть ничем иным, как прямой ссылкой на Страну Будущего из "Синей птицы":


Возникают следы злодейства,
Пестро кружится карусель,
И какие - то новые дети
Из еще небывших столетий

Обратим внимание, что здесь тоже контрастно поставлены рядом следы злодейства и дети ("из еще не бывших столетий") - "эльсинорских террас парапет" и "Синяя птица".

Кстати, вот слова Ахматовой (в передаче И. Берлина): "Для поэтов имеет значение только прошлое, и детство - более всего остального".

Образ из "Синей птицы" - важный ключ к поздней лирике Анны Ахматовой. И не только к поздней. Опыт больших поэтов показывает: то, что ясно осознается на зрелом этапе, возникает намного раньше - обмолвкой, догадкой, предвосхищением, Этот мотив присутствует уже в "Белой стае", в стихах 1915 года. В том стихотворении, что начинается так:

Я не знаю, ты жив или умер, -


По усопшем светло горевать.

И в соседнем ("Широк и желт осенний свет..."), где нежный упрек возлюбленному ("Ты опоздал на много лет...") слит с печальным прозрением и покаянием:

Прости, что я жила скорбя

Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.

Post Scriptum

Помреж. Да она не то говорит. Всех нас погубит.

Помреж. Нет, нет... бред какой-то любовный, и все стихами...

"Энума Элиш" (набросок, 1964)6.

Вижу, что кое-что надо уточнить и добавить.

То, что Поэма вся пропитана тоской по отсутствующему, вернее, по присутствующему лишь как воспоминание, тень или сон и что именно поэтому она названа "Поэмой без героя", - настолько очевидно, что никакого открытия в этом, конечно, нет.

"Синей птицей" Метерлинка. Она - в сюжетной схеме, в экспозиции, в наборе мотивов; но главное - в образе Возлюбленного, разлучение с которым произошло в Царстве Будущего еще до рождения Героя и Героини.

Сказать ли? - для опытного исследователя такое никуда не годится, но для дилетанта вроде меня, думаю, простительно - статья была написана в таком запале, что я не успел перечитать поздних незаконченных вещей Ахматовой и, главное, "Энума Элиш".

Перечитал лишь теперь, поставив последнюю точку, - и буквально поражен. В этой драме (написанной в Ташкенте в 1943 году и сожженной в Ленинграде в 1945-м), над восстановлением которой Ахматова работала последние четыре года своей жизни, - множество подтверждений нашей версии.

Так детектив, построивший доказательства с помощью тонкой системы заключений, внезапно обнаруживает дневник подозреваемого, где все пружины преступления обнажены как на ладони, и чувство, охватывающее его,- странная смесь удовлетворения и разочарования.

Прежде всего мы имеем прямые текстуальные совпадения со сценой разлучения Влюбленных Детей в Царстве Будущего, которая уже приводилась.

"Второй Ребенок (в отчаянье простирая руку к первому). Подай мне знак!.. Хоть какой-нибудь знак!. Скажи, как тебя найти!.."

Это место трижды откликается в набросках драмы Ахматовой.

"Голос. Дай мне сейчас талисман, по которому я узнаю тебя на земле. <…>

Икс. <...> По каким приметам я узнаю тебя?"

И в другом наброске:

"Голос. <...> Дай мне талисман, чтобы я нашел тебя"

И в третьем:

"Икс(встает, протягивает руки). Что я дам тебе, чтобы ты узнал меня? Розу, яблоко, кольцо?Голос. Нет".

И он просит лишь слезу с ее ресницы ("... я буду печальнее всех!.. Так ты меня и узнаешь" - у Метерлинка).

По сравнению с "Поэмой без героя" в "Прологе" - второй части драмы "Энума Элиш" - образ героя раздваивается на Гостя из Будущего и Голос, первый из которых оказывается лишь предвестником второго, настоящего: он "возвращается в стену и меркнет", когда слышится Голос. Как сказано в третьем посвящении к "Поэме без героя": "Я его приняла случайно / За того, кто дарован тайной..."

"Прологе" на первый план. Из-под прежнего мотива - "трагедия невстречи" - проступает диалектическое: "невстреча" и есть истинная встреча, "несчастье" и есть счастье, ибо боль невстречи претворена в творчество, "стон" - в "песню".

"Икс. Мне нечего прощать. Ты был, есть и будешь тем, чего я больше всего боялась в жизни и без чего я не могла жить. Ты был - вдохновеньем. В чистом, единственном и беспримесном виде".

Обнажается и другой важнейший для Ахматовой мотив: любви-гибели. Гость из будущего еще и потому не настоящий "Он", что, хотя его приход открывает дверь "таким бедам, о которых не имеешь представления", это все-таки еще переносимые беды. На них можно глядеть "холодными глазами".

Встреча с тем, настоящим, наступит, когда придет Последняя беда - та, что "за последним поворотом".

Вот почему вспоминаются Демон и Тамара.

"Скорбь - главная пища любви. Любовь, которую не питают чистой скорбью, умирает..." (М. Метерлинк, "Сокровище смиренных").

Подсознательно или нет, но Ахматова смолоду делала все, чтобы ее узнал Возлюбленный ("... буду печальнее всех"),

Ю. Анненков зорким взглядом художника отмечает: "Грусть была, действительно, наиболее характерным выражением лица Ахматовой. Даже - когда она улыбалась". Это есть и в посвященных ей стихах, например у Мандельштама:

Вполоборота, о печаль,

Она и сама сказала про себя:

Во мне печаль, которой царь Давид

("Майский снег", 1916)

что мы лишились новой Ахматовой, способной по-шекспировски соединить трагедию и комедию.

И дело не только в третьей части, в блестяще написанной сцене суда над героиней - в конце концов, это лишь сатира, образцы для которой нетрудно указать. Куда интересней великолепная самоирония и всплески чистой фантазии, оттеняющие самое драматическое. До чего хорош орел Федя, которому Икс(героиня) диктует свои детские воспоминания:

"... в последний раз предупреждаю, что стихи записывать не стану. От них только горе. Знаешь, что с М. из-за стихов случилось! Просто перо жалко для такого вырвать..."

Или такой "обэриутский" текст:.

"Икс. Федя, это ты Петербург основал?

Икс. Люблю твои шутки".

Великолепен автошарж, намеченный в "Рукописи, найденной в бутылке" (своеобразном комментарии к драме):

"Женских ролей там, как известно, было две. Одна из них (амплуа комическая старуха) в возрасте 61 года была зарезана из ревности матросом в загородном парке города N".

Мне кажется, что Ахматова мечтала о вещи характера (и масштаба) "Фауста". "Поэма без героя" долгое время была для нее таким итоговым трудом. Перекличку с гётевской поэмой я вижу не только в мотивах шабаша, "чертовни", "ночного Брокена".

Влюбленных должен понадобиться не кто иной, как сам Мефистофель. Конечно, ни о какой сделке с чертом и речи быть не может; но нельзя не заметить, что сама эта сверхтрудная задача - по его, так сказать, профилю.

Вот он и мелькает, и блазнит в стороне:

Хвост запрятал под фалды фрака...
Как он хром к изящен...
Однако

Вы не смели сюда ввести?

Так что не случайно Ахматова в Ташкенте подговаривала Пастернака написать "нового Фауста" (от чего тот изящно уклонился, переведя "Фауста" старого) - ей казалось интересным, что в русской литературе будут существовать два "Фауста" - мужской (пастернаковский) и женский ("Поэма без героя").

"Энума Элиш" была второй попыткой в этом роде…

2 "Эта поэма - своеобразный бунт вещей. (Ольгины) вещи, среди которых я долго жила, вдруг потребовали своего места под поэтическим солнцем" (А. Ахматова, "Проза о поэме").

3 А. А. опасалась, что встреча с нежелательным иностранцем может навлечь беду на ее сына Л. Гумилева, только что вышедшего из своего второго многолетнего заключения в ГУЛАГе.

4 В переводе Н. Минского и Л. Вилькиной - "положение человека во Вселенной" ("Сокровище смиренных". К. Трагедия каждого дня. В кн.: М. Метерлинк. Полное собрание сочинений. Т. 2. Пг. Приложение к журналу "Нива" на 1915 год, стр. 71).

5 М. Метeрлинк. Сокровище смиренных, стр. 44.

"Энума Элиш" цитируется по книге: Анна Ахматова. Сочинения в двух томах. Т. 2. М. "Правда". 1990. Под общей редакцией Н. Н. Скатова. Составление и подготовка текста М. М. Кралина.

Раздел сайта: