Липкин Семён: Восточные строки Анны Ахматовой

Восточные строки Анны Ахматовой

Интерес Анны Андреевны Ахматовой к Востоку был деятелен и прочен. Она превосходно знала и глубоко чувствовала библейский эпос и вавилонское сказание о Гильгамеше; она много важного и значительного находила в поэтических и философских воззрениях древних египтян, китайцев, корейцев; ей были хорошо известны исторические судьбы монголов и гуннов с их загадочным появлением на мировой арене; ее волновали чистота и мудрость староперсидской Авесты и более поздней Шах-наме, о которой она любила повторять изречение Мандельштама, что в книге Фирдоуси характеры героев изменяются по роскошному произволу автора.

Можно ли объяснить этот интерес одним только восточным происхождением нашей прославленной поэтессы? Ее отношение к татарам было трогательным. Однажды, когда в качестве редактора я обратился к ней с просьбой перевести несколько стихотворений татарского классика Тукая (а Анна Андреевна еще не совсем оправилась от болезни), она сказала, улыбаясь одними глазами: "Я сейчас плохая, но своего переведу обязательно".

Между тем вспоминаешь, что В. А. Жуковский, турок по матери, открыл нам не турецкую поэзию, а сумрачный мир поэзии немецкой. Нет, не только сентиментальное чувство крови влекло Ахматову к Востоку. Чтобы понять это влечение, надо понять, как развивалась поэзия Ахматовой.

Когда молоденькая девушка выпустила в Петербурге книгу первых своих стихотворений, рассказывающих о смятении женского сердца, никто, даже среди тех, кто встретил эту книгу восторженно, не мог предположить, что родилась не просто оригинальная, талантливая поэтесса, а сильный русский поэт, для которого женская тема окажется далеко не единственной, поэт, разгадавший тайну пушкинской гармонии и продолживший то "путешествие в глубь человека", которое отважно предприняли Гоголь, Толстой, Достоевский.

Опыт пережитого нами полувека помог нам увидеть в поэзии Ахматовой те черты, которые были незаметны для современников ее молодости. Мы увидели, что эта поэзия нерасторжимой с вязью связана с судьбой правдовзыскующей русской литературы, с Россией. И то обстоятельство, что пути России неоднократно переплетались с путями народов Востока, и то, что в древнем миропонимании Востока открываются удивительные сокровищницы духовной жизни человека, не могло не стать притягательным для большого поэта, для художника и мыслителя нашего времени, когда революционные грозы предвосхитили небывалое развитие науки, а наука заставила нас по-новому взглянуть на всю дорогу человечества, начиная с его восточной колыбели.

Ставшая крылатой фраза о "физиках и лириках" не должна ограничиваться противопоставлением. Как и физики, писатели делятся на два рода: одни, превозмогая ошибки и неудачи, делают важные открытия, другие занимаются компиляцией и, порою великолепно, излагают чужие открытия. Разумеется, и последние весьма полезны, так как их труды пробуждают мысль у юных неофитов, но в то же время ясно, что литературу, как и науку, двигают вперед прежде всего те, кто совершает открытия. Переводчик - тот же писатель, и его работа лишь тогда становится произведением искусства, когда она есть открытие. Область же открытия человека в мире и мира в человеке - бесконечна.

Одним из таких открытий человеческой души стала для нас древняя египетская поэзия в переводах Анны Ахматовой. Подобно тому, как в ее потрясающем стихотворении о жене Лота библейский Содом, давно уже ставший отвлеченным символом греха и мерзости, превратился, одухотворенный прозрением поэта, в живой город с узкими улицами, с домами и двориками, где женщина пряла и пела, где милому мужу детей родила, - подобно этому и древняя поэзия Египта, еще более древняя, чем библейская, становится в переводах Ахматовой живой, камень как бы обретает дыхание и тепловую энергию мысли. Приступая к этой работе, Анна Андреевна делилась с друзьями своими сомнениями. Приблизить ли древний стих к современному русскому, с твердым метром и рифмой? Это облегчит путь к читателю, но всегда ли легкий путь - наивернейший?

Поиски были долгими, пока, наконец, в самом строе свободного стиха, который, кстати говоря, вовсе не является выражением "модерна", а так же стар, как и сама поэзия, в сочетании слова торжественного с обыденным, в синхронности ритма и синтаксиса не было найдено то художественное решение, которое и стало искусством, потому что искусство - это прежде всего жизнь, а разве не дышат жизнью вот эти строки, сочиненные на полузабытом языке за много тысяч лет до нашей эры:

Хорошо умеет бросать петлю Сестра,
Не заботясь об уплате налога на скот.
Она накидывает на меня петлю из своих волос,
Она притягивает меня своими глазами,
Она опутывает меня своими ожерельями,
Она ставит на мне клеймо своим перстнем.

Эта развернутая метафора, в которой возлюбленная сравнивается с табунщиком, когда она ловит неука, благодаря чудесным прозаизмам ("не заботясь об уплате налога", "ставит клеймо") обретает живую силу поэзии, а сами эти прозаизмы, в свою очередь, начинают светиться внутри метафоры жемчужинами стихотворства.

В гениальном бунинском переводе "Леди Годивы" Теннисона рассказывается о женщине, совершающей ради спасения людей смелый и опасный для ее целомудрия поступок. Казалось бы, что нам Годива, что нам Гекуба, какое дело нам, детям двадцатого бурного века, до средневековой Англии и жены грубого владетеля замка? И все же, читая русские стихи Бунина, мы волнуемся волнением современника. То же волнение охватывает нас, когда мы читаем переводы Ахматовой. Не мумия, не почтенный памятник старины, а страстный юноша говорит с нами, просит нашего сочувствия:

Ночью я проходил мимо ее дома.
Я постучал, но мне не открыли -
Превосходная ночь для привратника.

Дверь! Ты судьба моя.
Ты мой добрый дух.
Там, внутри, для тебя зарежут быка, -
В жертву твоему могуществу, о дверь!

На закланье принесут длиннорогого быка - тебе, дверь!
Короткорогого быка - тебе, замок!
Жирного гуся - вам, петли!
Жир - тебе, ключ!

Давно уже нет этого юноши, давно исчез, смешался с другими племенами тот народ, на языке которого говорил влюбленный, и самый этот язык стал мертвым, но вот наша современница коснулась этого праха своим жизненосным дыханием - и то, что было мертвым, ожило. Не всякий стихотворный перевод, даже тщательный, звонкий, уважительный по отношению к подлиннику, есть поэзия. Перевод становится поэзией только тогда, когда, раскрывая мысли и чувства подлинника, рождает в сердцах читателей ответные мысли и чувства, жаркое ответное волнение.

Может быть, сама Ахматова лучше всех расскажет нам о добром могуществе слова, о том, что давно разрушились дома, давно исчезли жрецы заупокойных служб, памятники покрылись грязью, а гробницы забыты, - но далеко от Египта, на русской земле, рождается художник, который дарит новую жизнь разрушенному, погребенному под пылью тысячелетий:

Человек угасает, тело его становится прахом,
Все близкие его исчезают с земли,
Но писания заставляют вспоминать его
Устами тех, кто передает это в уста других.
Книга нужнее построенного дома,
Лучше гробниц на Западе,
Лучше роскошного дворца,
Лучше памятника в храме.

Важна для Ахматовой мысль, что наследники древних поэтов - "дети разных людей, как будто все они - их собственные дети". И не удочерила ли русская поэтесса, равной которой не знала родная литература, древнюю египетскую поэзию, удочерила для нас, чтобы эти строки, появившиеся на свет в глубочайшей древности, стали нам как дети, рожденные на нашей земле?

Раздел переводной книги Ахматовой "Из индийской поэзии" состоит из стихотворений Тагора. Рабиндранат Тагор был, пожалуй, первым современным писателем Азии, который удостоился прижизненной мировой слав. Джавахарлал Неру писал о нем: "Вопреки обычному ходу развития, по мере того как она становился старше, он делался более радикальным в своих взглядах и воззрениях". К этому хочется добавить: вместе с радикализмом поэзии Тагора развивалась и ее реалистичность. Поэт все больше пленяется картинами повседневности, человеческими характерами, найденными в гуще народной; в его стихе начинают преобладать разговорные интонации; высокое открывается в будничном.

сознании эти переводы с творениями эпигонов символизма.

Оказалось, что это не так. Благодаря совместным настойчивым усилиям советских индологов-бенгалистов, поэтов-переводчиков и редакторов наши читатели узнали, что Тагор - могучий и самобытный поэт. Успех русского Тагора объясняется еще и тем, что Индия стала нам ближе, роднее, а значит, и понятнее.

В переводах Анны Ахматовой великий бенгалец заговорил по-русски ясно, просто, величаво, темпераментно и музыкально. Нет ни одного лишнего слова, все они - единственно нужные.

Покоя я хотел просить,
Нашел один позор.

Эти строки, написанные так далеко от России, стали горячими русскими стихами. Что-то в них напоминает трагедию лермонтовской души. Но вот возникает четверостишие уже чисто тагоровское:

Пусть горя, данного тобой,
Наступит торжество.
И буду я навек с трубой
Бесстрашья твоего!

"Торжество горя", "труба бесстрашья" - выражения, рожденные индийской философией, индийским пониманием прекрасного, но с какой естественностью они звучат по-русски, как будто выросли на русской почве.

Анна Ахматова ничем, казалось бы, не обозначает в переводах из Тагора свои стилевые приемы, свои краски, - но это так только кажется. В действительности, она присутствует в каждой строке перевода, подобно тому как оригинальный автор присутствует в каждой фразе своего героя. Загадка перевода состоит, между прочим, и в том, что художественности перевода вредит не только переводчик, выпячивающий себя, но и переводчик безликий. Когда переводчик заглушает автора, мы теряем ощущение подлинности, первородности, но когда переводчику самому нечего сказать людям, то и автор становится немым. Стихотворный переводчик должен передать не только то, что автор пишет, но и то, ради чего, во имя чего пишет автор, а для этого недостаточно, хотя и необходимо, обладать искусной версификацией и хорошим вкусом. Надо обладать сердцем пламенным, отзывчивым, обладать талантом и таким важным, великим свойством таланта, как любовь к людям.

Анна Ахматова в своих переводах ничего не навязывает автору, она помогает ему на другом языке утверждать свое отношение к миру и тем самым, уже с его помощью, выражает свои мысли, свои чувства. Вот слова, которые сказал Тагор, но разве это не Ахматова говорит о себе:

Я прихожу из века в век,
Тишайшая средь тихих рек.
Меня влечет мой вечный бег…

Сюй Цю, китайский поэт XVII столетия, большую часть жизни прожил в чужом городе, и горечь, которую он испытывал, может понять и наш современник, потому что эту горечь Анна Ахматова выразила в таких щемящих стихах:

Уж сорок лет, как я приехал в Ляо,
Десятый год сыночку моему.
Он услыхал случайно речь родную,
Но не слова неведомы ему.

связи внутреннего мира человека с миром природы:

Спросила ты меня о том,

Не знаю сам. Пруды в годах
Ночным наполнились дождем…
Когда же вместе мы зажжем
Светильник на окне твоем,

И горном крае под дождем?

Свою последнюю, предсмертную книгу Анна Ахматова назвала "Бег времени", и в этой книге есть стихи, высокая гражданственность которых как бы завещана русской классической литературой. Эта мысль подтверждается ахматовскими переводами. Только наша современница, свидетельница войн между народами и разделов стран, могла так сильно, с такой гражданской пламенностью, воспроизвести строки старого корейского поэта Нам И:

На горной вершине один я стою
С мечом обнаженным в руке.


Зажат ты меж юэ и хо.

Когда, о, когда мы развеет совсем
На юге и севере пыль!

Неожиданно мы начинаем слышать в переводах из корейских поэтов голос молодой Ахматовой, и этот голос так чист, так свеж, что совершается на наших глазах чудо: чужое, далекое становится близким, своим. Такое чудо - перевод стихотворения Хван Чин И:


Разве я была неверной, обманула ли тебя?

Клялся ты прийти сегодня в третью стражу, в темноте,
А на деле оказалось - это вовсе и не ты,


Много мыслей возбуждают в нас восточные строки Ахматовой. И если письма, дневники, биографические заметки поэта помогают нам войти в его мир, глубже и лучше понять возникновение этого мира и его свершения, то переводы истинного поэта служат нам в этом смысле неоценимыми вожатыми и поводырями. Прочтя переводы Ахматовой, мы снова вернемся к ее оригинальным стихам и увидим то, чего не замечали раньше. И окажется, что оригинальные и переводные стихи Ахматовой связаны внутренним, целеустремленным единством, и то, что волновало, трогало, мучило и радовало нашу вдохновенную современницу, уже когда-то, в стародавние времена, овладевало умами и сердцами древних, потому что поэзия всегда стремилась и стремится к одному - понять и выразить человека, потому что все настоящие поэты - современники.

Раздел сайта: