Двойники - "тройники"
Эта связь выше наших сил.
Ахматова
Я знаю правду! Все прежние правды - прочь!
Цветаева
Сегодня у меня необычный вечер. Недавно мне подарили "Сочинения" Анны Ахматовой в двух томах (Художественная литература, 1986). И каково было мое удивленное ликование, когда я увидела и прочла доселе мне неведомые стихи "Самой поэме" с эпиграфом из Мандельштама: "... и, слово, в музыку вернись". Какое совпадение! Ведь я начала свою книгу тем же эпиграфом, но состоящим из двух строк:
... Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись.
В "останься пеной, Афродита" я видела отражение - "я бренная пена морская", и тем самым еще пока тайно вводила Цветаеву в Предисловие. Значит, я оказалась права: Ахматова искала ту новую музыку, в какую бы она вернула слово, Слово-Эпоху. А не просто: "Ахматова обратилась в "Поэме без героя" к поискам новой формы, этой формой стала особая строфа, уже получившая название ахматовской строфы"13, - последнее - правда. Но как можно в Поэме "обратиться к поискам формы", т. е. музыки? Сначала надо найти музыку! В черновике письма Пастернаку во время работы над "Федрой" Цветаева пишет: "Заметила одно - от меня ничего не зависит. Все дело - ритма, в который я попадаю..." Вот это точно сказано! И значит, я была близка к истине, написав в главе "Новогодняя ночь" о том, что в поэме "Путем всея земли" Ахматова сомневалась: подобрать ли, удочерить ли цветаевскую музыку-первенца-подкидыша, войти ли в этот ритм, воспользоваться ли музыкой, лежащей на обочине цветаевской поэзии, как нотной тетрадкой-"черновиком", или вернуться "хвалимой, хулимой" в "отеческий сад", т. е. в свой ритм, в свою музыку. Но и то, что и эта музыка - и есть ее отеческий сад, так же, наверное, поняла Ахматова и попала в его ритм, хоть и набрела на него "чудом". Вот этот сад Поэмы: "Ты растешь, ты цветешь, ты в звуке". Нет! Перепишу все стихотворение "Самой поэме"!
Cамой поэме
... и, слово, в музыку вернись.
О. М.
Ты растешь, ты цветешь, ты - в звуке.
Я тебя на новые муки
Восемь тысяч миль не преграда,
Песня словно звучит у сада,
Каждый вздох проверить могу.
И я знаю - с ним ровно то же,
Эта связь выше наших сил, -
Оба мы ни в чем не виновны,
Были наши жертвы бескровны -
Я забыла, и он - забыл.
И опять внутри стихотворения: Ахматова-Цветаева-Мандельштам. Цветаевский младенец-саженец, который мог и не стать частью огромного сада-музыки, но Ахматова подобрала и вдохнула в него животворное Слово. И опять - неоднозначность в обращении к Поэме, к себе самой, к цветаевскому младенцу ("Я тебя на новые муки // Воскресила - дала врагу..."). Не знаю, кто этот враг. Может быть, Кузмин, на которого для сокрытия своего комплекса и по сей день наводит литературоведов Ахматова, может быть, и читатель вроде меня, увидевший ту, кого так тщательно укрывала Ахматова в своей Поэме и чью музыку так упорно уводила к Кузмину.
"Восемь тысяч миль не преграда" - как мне кажется, обращение к Мандельштаму, живущему в Поэме (восемь тысяч километров - расстояние от Ленинграда до Владивостока, только Ахматова заменила милей километр: миля длиннее). А далее все отношу к музыке и к Поэту-двойнику. "Песня словно звучит у сада" - точней и тоньше сказать невозможно, "первенец у колеи" лежит возле сада, и автор может проверить каждый его вздох.
"Мне его упрекать негоже // Эта связь выше наших сил, - я понимаю так, что негоже попрекать свой сад Поэмы, сад цветаевской поэзии, ибо эта "связь выше наших сил". Выше любви-вражды между Ахматовой и Цветаевой. Это та связь, которая навеки связала двух Поэтов.
Так и моя читательская мысль-связь оказалась выше моих сил, и после встречи с ахматовским стихотворением "Самой Поэме" я продолжаю работу, к которой приступила еще в 1984 году. Я то и дело прерывала ее из чувства самосохранения: оказалось, что существует не только "загробная ревность - загробная верность" - по выражению Ахматовой. Но и загробная месть. Едва я бралась за очередную главу, как в моей жизни случалось что-нибудь мистически страшное, хотя прежде я никогда не была склонна в подобное верить. То в 1986 году тяжело заболел Липкин, до этого в 1984 году я сама попала в кардиологию (но и там продолжала работать, написала "Новогоднюю ночь", - благо, врачи рядом), то зимой 1987 года поскользнулась и сломала ребра, - всех "чудес" и не перечислишь. Вот и теперь болею. Но сдаваться уже не могу, даже той, чью поэзию боготворю, - из-за присущего мне упрямства: пусть раскрытие этой ахматовской тайны меня окончательно добьет.
"если дотяну". Теперь я думаю, что не буду писать отдельной главы, хотя миновать Блока, говоря о Поэме, просто невозможно. Я остановлюсь на этой теме в главе "Орел и решка", но главным образом хочу остановиться на Цветаевой в Триптихе и на диктате музыки. Ахматова говорила о Поэме: "Никогда еще брошенный в нее факел не осветил ее до дна". Я тоже не буду пытаться это сделать: как выразилась сама Ахматова, Поэма - бездонна. И значит, отступлю от полного открытия тайны, связанной с Арлекином.
В прозаических набросках к Поэме Ахматова разъясняет: "Демон всегда был Блоком, (заметьте, Демон, а не Арлекин. - И. Л.), Верстовой Столб - Поэтом вообще…" - и т. д. Но я уже говорила, что все прототипы, на кого особенно настойчиво и твердо указывает Ахматова, как и тот, к чьей музыке она нас ведет, вызывают во мне небезосновательные сомнения. Строка из "Решки" - "Я ответила: там их трое" - несмотря на то, что Ахматова всех троих перечислила, - все же позволяет мне думать, что это не просто перечисление. Это еще один ключ к шкатулке с тройным дном, где, если пофантазировать, нашлись бы фотографии одного героя в двух, а то и в трех лицах.
Ахматова также говорила: "B "Поэме" будут два типа примечаний - "от редактора" - все правда, а "от автора" - все вранье". Если это шутка, то в ней, выражаясь банально, есть доля истины.
А сейчас я хочу начать поиски Цветаевой, задерживаясь на тех местах IIоэмы, где музыка расставила свои дорожные знаки: слова-символы, имена, любимых цветаевских поэтов, любимых ее героев. Думаю, что и Ахматова шла навстречу избранной ею музыке, то тут, то там тайнописно, беспрописочно поселяя Цветаеву.
Предварю свои главы словами Ахматовой: "Конечно, каждое сколько-нибудь значительное произведение искусства можно (и должно) толковать по-разному (тем более это относится к шедеврам)".
"одну из игр автора с читателем, которыми так богата "Поэма без героя".
Что ж - я, читательница, принимаю игру!
Примечания