Триптих времени
Да, на правду не похожа только сама правда.
Ахматова
Где весть? Метелью замело
Весть и крыло.
Цветаева
Околдованные музыкой исследователи и читатели делятся на три группы. Одни, как, например, Павловский, не считают необходимым для понимания "Поэмы без героя", в которой - триптих времени, доискиваться до прототипов ее героев, полагая, что главное в ней - музыка. В своей книге "Анна Ахматова" Павловский пишет:
"Можно и не знать, что за Психеей скрывается Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина и что ей было до Поэмы посвящено несколько стихотворений, можно и не знать, да вряд ли это и важно, что за молодым влюбленным, покончившим с собой, скрывается Всеволод Князев, можно и не догадываться наконец и о некоторых знаменитых современниках, не названных Ахматовой по именам, но присутствующих в Поэме, и все же общий смысл будет воспринят читателем, - хотя бы при помощи той страстной, трагической музыки, которою написаны все строфы ее нервного порывистого творения, создающего почти слуховое ощущение некоей музыкальной снежной вьюги..."
Ну что ж, такие, как Павловский, по-своему правы. В чем же правы? Новое Слово-Эпоха, значит, некоторыми смысловыми гранями все-таки пробивается сквозь мелос к такому вполне естественному роду читателей. Иначе они этой музыки не услышали бы. Павловский определяет "Поэму без героя" как "Память" и "Совесть". "Совесть" - это абсолютно верно. Совесть - это главное, что проходит через все творчество Ахматовой, написавшей еще в 1916 году: "И только совесть с каждым днем страшней // Беснуется: великой хочет дани".
Но как быть с памятью? Неужели только - она? И хотя в своей книге Павловский цитирует:
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет -
Страшный праздник мертвой листвы, -
говоря, что "в ее творчество входило историческое понятие времени", но тут же - параллельно - пишет: "В "Поэме без героя" она возвращается далеко назад: время действия ее произведения - 1913 год" (Павловский А. И. Анна Ахматова. Ленинград, 1982, с. 137).
И сцену "Новогоднего маскарада" Павловский также относит исключительно к довоенному - 1913 - году. Но тогда - где триптих времени? Ведь и в 1940 году был услышан Ахматовой предвоенный гул:
И всегда в духоте морозной
Предвоенной, блудной и грозной
Жил какой-то будущий гул.
И только ли о духоте предвоенной 1913-го? Здесь - и ее вынужденная войной жизнь в Ташкенте, и жизнь в Нью-Йорке А. Лурье и временами Анрепа, уже в 1917 году покинувшего Россию. Не означает ли это, что она, свидетельница стольких массовых казней, уже считает эмигрировавших из России вынужденными изгнанниками? Вспоминая Недоброво, Ахматова зря ли в первоначальном варианте "Камероновой галереи" напишет:
Разве мы не встретимся взглядом
Не глядевших на казнь очей? -
заменив в окончательном варианте на:
Наших прежних ясных очей?
Недоброво не дожил до массовых казней, но первый вариант был опасен в пору первой публикации "Поэмы без героя".
Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке,
И изгнания воздух горький,
Как отравленное вино.
Подумать только, даже эпитет "горький" несколько лет звучал как страшное географическое понятие - место ссылки Андрея Дмитриевича Сахарова. И доведенный в 1972 году до эмиграции - гордость сегодняшней русской поэзии - Иосиф Бродский проживает в Нью-Йорке. И через сто лет "Поэма без героя", я уверена, будет восприниматься читателем как Триптих Времени. Да и мог ли А. Павловский в 1982 году выпустить книгу и так, как я сейчас, рассматривать время в Поэме? Да и позволили бы ему? Да и имею ли я право с позиций гласности судить А. Павловского и в особенности В. М. Жирмунского за недосказанность, за официозное толкование Триптиха? Страх! Да, страх. Но тогда не лучше ли и вовсе не писать заведомой полуправды, вспомнив l-й Псалом Давида? Нет, не лучше.
всюду. Атмосфера всеобщего страха не могла не сказаться и на неукротимой совести нашего времени - Ахматовой, столько претерпевшей за свою жизнь. Не потому ли Часть первую Поэмы, особенно ее Главу первую, где речь явно идет не только о прошедшем времени, но и о настоящем, Ахматова озаглавила "ДЕВЯТЬСОТ ТРИНАДЦАТЫЙ ГОД"? - отвести явные аллюзии... Однако, смешивая времена в Триптихе, Ахматова с помощью "тайны ремесла" ничего не исказила в показе триединства времени.
Вот сомневается и Корней Иванович Чуковский в статье "Читая Ахматову": "Вряд ли стоит допытываться, вспоминает ли она действительно случай, или это ее авторский вымысел?" Приблизительно такую мысль высказали все критики-исследователи ахматовского творчества. В том числе и Глеб Струве задается вопросом - нужно ли искать прототипы героев в Поэме? И однако никто не может удержаться от жеста - снять маску с лица того или иного ряженого или, приподняв занавес 10-х годов, не удостоверить читателя в правдивости трагического случая, а в особенности - в достоверности трагической зрительной атмосферы тех лет Петербурга. Но не Ленинграда. И Корней Иванович, правда под напором личного, властного обаяния Ахматовой, в вышеупомянутой статье подтверждает "действительный случай": "... а мы, старожилы, хорошо его помним. Юный поэт, двадцатилетний драгун, "подсмотрел" как-то ночью, что "петербургская кукла, актерка", в которую был исступленно влюблен, воротилась домой не одна, и, не долго думая, в ту же минуту пустил себе пулю в лоб перед самой дверью, за которой она заперлась со своим более счастливым возлюбленным". А на самом деле Князев покончил с собой в Риге.
Почему же так случилось, что Ахматова, заранее познакомившись с долгожданной и неоднократно через Лидию Корнеевну просимой статьей (см. запись 1 января 1962 г., "Записки..."), не указала Корнею Ивановичу на ошибку? Конечно, бывает, что поэт так сживается со своим вымыслом, что подтверждение его как реального случая автор может не только не заметить, а еще более уверовать в реальность "случая". Почему Ахматовой, не любящей, избегающей первой реальности в поэзии, так понадобилось это непредумышленное лжесвидетельство? - "он на твой порог - поперек"? То ли потому, что в своем многослойном Триптихе Ахматова желала, чтобы любовный треугольник фабулы был отчетливо зримой первой реальностью? То ли потому, что за одной из трагических сцен, предсказывающих гибель Пьеро, она упрятала, как я отмечала в "Вестнике", арест Мандельштама? То ли потому, что сама хотела, чтобы Часть первая Триптиха воспринималась только как Память о дореволюционном времени из-за цензуры? Мои "то ли потому" не противоречат друг другу, а лишь подкрепляют друг друга. Думаю, Ахматова знала: придет читатель - и все поймет, что касается времени. Не нам ли уже в начале шестидесятых в заметках к Поэме Ахматова говорит: "Работает подтекст... Ничто не сказано в лоб".
... Вторая группа исследователей и читателей Поэмы, к которой я отношу, например, высоко чтимого мною Жирмунского, отдавая дань музыке - и огромную, все-таки пытается под ту или иную маску подставить только одно определенное лицо. Так в своих примечаниях В. М. Жирмунский указывает: "Владыка Мрака - Мефистофель в "Фаусте" Гете появляется в изящном модном костюме, прихрамывая на одну ногу". А между тем вряд ли не знал автор примечаний и книги "Творчество Анны Ахматовой", что Владыка Мрака введен в Поэму только в 1960 году. Вряд ли ему не было известно, что в одной из сцен "Либретто балета" Ахматова говорит о том, что не может поручиться, что в дальнем углу не развевается борода Распутина. Тем более что в одном из своих примечаний к "Либретто" Жирмунский отмечает и такое: в сцене гадания шарманщика, по замечанию автора, "читатель и зритель могут, по желанию, включить в это избранное общество кого захотят. Например, Распутина..." Здесь Жирмунский как бы призывает нас поострей вглядеться во Владыку Мрака.
Наконец - и самое главное: в 1961 году Ахматова в наброске к "Прозе о Поэме" - "Второе письмо" (к NN. - И. Л.) пишет: "Больше всего меня будут спрашивать, кто Владыка Мрака (про Верстовой Столб уже спрашивали), т. е. попросту чёрт. Он же в "Решке" сам изящнейший сатана. Мне не хочется говорить об этом, но для тех, кто знает всю историю 1913 года, - это не тайна. Скажу только, что он родился в рубашке, он один из тех, кому все можно. Я сейчас не буду перечислять, что было можно ему, но если бы я это сделала, у современного читателя волосы бы стали дыбом". ("Сам изящнейший сатана" в "Решке" - Кузмин, думаю, как бы специально подставлен автором под Владыку Мрака - по инерции страха. А просто чёрт - очень мелкая фигура по сравнению с Владыкой Мрака.) Тут уж мне не может мниться, что это исключительно "одна из игр с читателем". Итак, по Жирмунскому, Владыка Мрака - Мефистофель. Но давным-давно у нас, переживших эпоху Сталина, от Мефистофеля волосы дыбом не встают, а вот от Распутина и Сталина волосы, да и мысли наши - и сегодня во вздыбленном состоянии. Не в начале ли 1913 года так бесчинствовал Распутин, и ходили слухи, не подтвержденные документами, что Сталин действительно в рубашке родился, после того, как ссыльные Туруханска заподозрили в нем агента охранки, беспрепятственно бежал за границу - будто бы с помощью той же охранки. Думаю, и здесь их трое: по фабуле - Мефистофель, и по историческому слою - Распутин и Сталин. Объединяют Мефистофеля, Распутина, Сталина и физические недуги: Мефистофель - хром, Сталин - сухорук, Распутин - припадочный. Ахматовская тяга к точности. Почему же Жирмунский, как и Павловский, не обратил внимания на Триптих времени и его трех дьяволов в одном герое Поэмы? Думаю, по той же причине - страх. И Ахматову устраивало тогда и по той же причине их толкование.
почти все герои - из трех лиц.