Меркель Е. В., Яковлева Л. В.: Образы "пространства" и "времени" как миромоделирующие координаты поэтического мира А. А. Ахматовой

Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество:
Крымский Ахматовский научный сборник. -
Вып. 10. - Симферополь, 2012. - С. 83 – 92.

Образы «пространства» и «времени»
как миромоделирующие координаты поэтического мира А. А. Ахматовой

Категории пространства и времени, принадлежащие к числу универсальных категорий культуры, являются определяющими в конструировании художественного мира Анны Ахматовой. По мнению А. Я. Гуревича, пространство и время воплощают "мироощущение эпохи, поведение людей, их сознание, ритм жизни, отношение к вещам" [3, 84]. А в поэтическом мироощущении 1910-х годов как раз наметился известный перелом, обусловивший появление нового течения - акмеизма, к которому принадлежала и Ахматова.

Полемика с символизмом актуализировала для акмеистов понятие реального бытия. Для того чтобы философски осознать его самоценность, в художественном сознании поэтов нового поколения должна была определиться новая картина мира. Одним из важных постулатов нового направления стал "искренний пиетет к трем измерениям пространства". Так, Мандельштам в "Утре акмеизма" предлагал "смотреть на них не как на обузу и на несчастную случайность, а как на Богом данный дворец. В самом деле: что вы скажете о неблагодарном госте, который живет за счет хозяина, пользуется его гостеприимством, а между тем в душе презирает его и только и думает о том, как бы его перехитрить. Строить можно только во имя "трех измерений", так как они есть условие всякого зодчества" [10, с. 143].

Но реабилитация пространства с его тремя измерениями повлекла за собой и реабилитацию реального времени. Вот почему уже в первых сборниках Ахматовой мы, во-первых, находим образно-мотивное воплощение времени и пространства, разительно отличающееся от аналогичного отражения этих категорий в символистской онтопоэтике), во-вторых, можем наблюдать новое конструирование хронотопа [ср.: 13; 7; 8].

Интересную попытку концептуализации хронотопа ранней Ахматовой предприняла С. Ф. Насруллаева [11, с. 3-12]. Исследовательница, рассмотрев "гнезда постоянно повторяющихся образов", выявила "дистибутивную корреляцию" категорий пространства и времени в ранней лирике Ахматовой и наметила параллели ахматовской пространственно-временной модели и фольклорного хронотопа. Нам представляется, что этот исследовательский вывод нуждается в дальнейшем развитии.

Так, в частности, выдвинем гипотезу, что ахматовская модель времени- пространства двуипостасна. Первая ее ипостась связана с реально-жизненным воплощением окружающего мира; вторая спроецирована на психологические и мифопоэтические координаты. Поэтому картина реальности всё время двоится. С одной стороны, пейзажные, интерьерные детали внешнего мира, вписанные в контекст реального пространства, самоценны, как самоценны и даты или иные временные рубежи, констатирующие реальное время (календарное и время суток). С другой стороны, топонимические образы и хронологические детали несут "эмоционально-чувственную" или "онтологическую" информацию. Приведем некоторые примеры:

Нетрудно заметить, что пространственно-временные образы реального мира хранят информацию о строе души героини. Особенность их воплощения в ранней лирике Ахматовой заключается в том, что чем они "бытийственнее", жизненнее, тем ярче на них запечатлелась лирическая субъективность. Так, например, интерьерная деталь "навсегда забиты окошки" (из стихотворения "Все мы бражники здесь, блудницы…" в соседстве с портретной деталью персонажа ("На глаза осторожной кошки / Похожи твои глаза") косвенно передают характер отношений героев, исключающий глубинный душевный контакт.

Вместе с тем те же самые пейзажные, интерьерные детали или констатация времени суток, времени года и т. п. связывает индивидуальное бытие лирической героини Ахматовой с мифопоэтически интерпретированным универсумом. Те же "забитые окошки" в вышеупомянутом стихотворении, не теряя своей психологической суггестивности, становятся семиотическим знаком замкнутости, герметичности описываемого пространства, его тотальной отъединенности от большого мира.

По В. Н. Топорову, мифопоэтической картине мира присущ "глобальный и интегрирующий детерминизм", представление о связи вещей друг с другом внутри организованного пространства [12, с. 161-164].

Хронотоп лирики Ахматовой выступает как некая структурно-семантическая модель, организованная по космологическим, календарно-мифологическим, эсхатологическим законам. Для художественного мышления Ахматовой, как и для мифологического сознания, характерна сакрализация определенных дат, связанных годовым ритуалом (отсюда -мифологическая концепция числа, наделяющая определенные числа семантикой качества); сакрализация отмеченных точек пространства; ситема бинарных оппозиций (верх - низ; правый - левый; восток - запад; чет - нечет и т. п.) и ряд других знаковых комплексов, с помощью которых описывается космологизированный универсум. Причем по мере "возмужания" Ахматовой и эволюции ее творчества мифологическая подоплека хронотопа ее лирики становится всё более и более явственной.

Остановимся подробнее на миромоделирующих аспектах сначала пространственных, а затем временных образов и мотивов.

* * *

В раннем творчестве Ахматовой пространство как среда обитания лирического "Я" достаточно четко разделяется на четыре сферы. Это:

а) пространство внутри себя - своего сознания или собственного тела;

б) пространство дома;

в) пространство города;

г) пространство природы.

Последний тип пространства нередко ассоциируется автором с мирозданием в целом. Исходя из внутренней формы мироздания (здание мира), Ахматова, как и ранний Мандельштам, при его воплощении прибегает к архитектурным метафорам Она акмеистически овеществляет образ неба, отождествляя его то с куполом собора, то с крестовым сводом, то с воротами или аркой (ср.: "Небывалая осень построила купол высокий…"; "Сводом каменным кажется небо"; "В небе заря стояла, / Как ворота..." [ср.: 8, с. 10-11]).

Важно отметить, что в ахматовской модели художественного пространства вертикальная ось - в отличие от символистской онтологической модели - почти никогда не ассоциируется с божественным или трансцендентным началом. Небо символизирует скорее некий порыв лирической героини ввысь, идеальное отторжение души от всего будничного. Хотя иногда некий намек на райское "сакральное" пространство в ее поэзии мелькает, но связано оно не с локусом неба, а с городским топосом или пространством памяти-мечты (ср.: "В городе райского ключаря…").

В позднем творчестве нижний (подземный) ярус бытия обретает демонические (адовые) коннотации. При этом грань между средним и нижним мирами стирается:

Когда спускаюсь с фонарем в подвал,
Мне кажется - опять глухой обвал

Чадит фонарь, вернуться не могу,
А знаю, что иду туда к врагу.
[1, 190]

В позднем же творчестве Ахматовой можно вычленить "неклассические" пространства: памяти, времени и культуры, - ирреальные или темпоральные категории, представленные именно как некие метафизические пространства.

Кроме того, мифопоэтический принцип организации художественного пространства в поэзии Ахматовой прослеживается прежде всего в семиотическом его членении на ряд бинарных архетипов. Одни из них группируются вокруг вертикальной оси координат: оппозиции верха - низа, неба - земли. В позднем творчестве (1930-1960-х гг.) эта вертикаль сместится, хотя двоичная диспозиция сохранится: верх будет ассоциироваться с землей, природой (и символизировать гармоническое бытие), а семантика низа обретет подвальные или могильные деривации (и будет символизировать смерть, неволю, далекое прошлое (ср.: "De profundis… Мое поколенье…", "Подвал памяти").

Второй тип бинарных архетипов соотнесен с горизонтальной осью миромоделирующих координат. Особый смысл у Ахматовой обретает разделение пространства на внутреннее - внешнее [7, с. 3-10], здесь - там, впереди - позади.

При этом наполнение бинарно противопоставленных образов - величина переменная. Так, в одном случае тело репрезентирует внешнее начало, как, например, в бинарной паре душа - тело, а другом случае, наоборот, оно ассоциируется с внутренним пространством - в противопоставлении с еще более "внешним" пространством - локусом дома, города, природным универсумом.

Совсем иную роль в позднем творчестве, нежели в раннем, играет пространственная ориентация право - лево. Если в стихотворении "Читая "Гамлета"" (1910) указание "направо" создает эффект присутствия героини в реальном (а не литературном или сценическом) пространстве, отсюда тенденция к его снижению (ср.: "У кладбища направо пылил пустырь, / А за ним голубела река"), обеспечивающий отождествление Офелии с лирической героиней, то в "Третьем зачатьевском" (1940) или в "Справа раскинулись пустыри…" (1944) право /лево аксиологически разведены. При этом, как указывает Л. Г. Кихней [5, с. 139], здесь важен не сам образ, а его диспозиция: именно от его местоположения справа или слева зависит его семантика и аксиология в контексте стихотворения. Ср.:

Как по левой руке - пустырь,
А по правой руке - монастырь…
[1, 147]

Справа раскинулись пустыри,
С древней, как мир, полоской зари.

Раз, два, три...
А надо всем еще галочий крик
И помертвелого месяца лик
Совсем ни к чему возник.

В первом случае находящийся "по левую руку" пустырь символизирует "мерзость запустения" (еще один контекстуальный знак Большого террора), что подчеркнуто оппозицией монастырю (как оплоту христианских ценностей), расположенному "по правую руку".

А в позднем творчестве аксиологическую функцию будут выполнять пространственные оппозиции, связанные со сторонами света: запад - восток, север - юг: /88/

И роскошно предавал Восток,

Усмехаясь из-за бойких строк.
Но стоял как на коленях клевер,
Влажный ветер пел в жемчужный рог,
Так мой старый друг, мой верный Север

[1, 246]

Все означенные пространственные оппозиции образуют парадигматические соответствия с аксиологически окрашенными бинарными парами: свое - чужое; замкнутое - разомкнутое; статичное - динамичное пространство.

Специфика пространственной организации в поэзии Ахматовой заключается в том, что она уже в первых сборниках бинарно противопоставленные пространственные сферы не разводит, а наоборот, сополагает в художественном пространстве произведения. При этом огромную роль у нее обретают образы с семантикой "границы" (окно, дверь, порог, крыльцо, ворота, зеркало и т. п.).

По Ю. М. Лотману, "единство семиотического пространства достигается не только метаструктурными построениями, но даже в значительно большей степени единством отношения к границе, отделяющей внутреннее пространство семиосферы от внешнего, ее в от вне" [9, с. 256]. С этой точки зрения пограничные образы играют семиотически двойственную роль: в первом случае они служат своего рода медиаторами (каналами связи) между разными пространственными сферами, во втором случае - они разъединяют пространство, становясь препятствием для свободного сообщения между пространственными локусами.

(личностного или природного). Когда же граница теряет свою проницаемость, внутреннее пространство оказывается замкнутым, наглухо закрытым, отделенным от внешнего пространства непреодолимой преградой. Ср.: "Навсегда забиты окошки, / Что там: изморозь или гроза?..." [1, с. 48].

Причем, если замкнутое пространство в ранней лирике Ахматовой символизировало защиту, уют и покой, а открытое пространство было чужим и враждебным, то теперь имеет место смысловая инверсия. Закрытое пространство, прежде всего пространство дома, становится проницаемым для чужих и враждебных сил.

Поэтому ключевой спациальной оппозицией в ряде стихотворений становится противопоставление реальное (посюстороннее) пространство - ирреальное (мифолого-магическое, потустороннее) пространство. Это ирреальное пространство представляет собой глубинные слои памяти и подсознания (в том числе и творческого), а также инфернальную сферу, включая "мир мертвых". При этом важную функцию выполняет мотив пересечения границы между реальным и сверхреальным (потусторонним) миром, например, между безвозвратно ушедшим прошлым и настоящим, миром живых и мертвых. Обе указанные оппозиции в художественном сознании поздней Ахматовой тождественны. Не случайно в "Поэме без героя" погружение в прошлое - в богемную жизнь Петербург 1913-го года - совпадает с приходом мертвецов-ряженых). Таким образом, пространственные оппозиции одновременно оказываются и временными. При этом образами-медиаторами выступают образы тени, зеркала, а мотивами, открывающими канал связи между этими мирами, служат фольклорно-мифологические мотивы сна, гадания, коррелирующий с ними мотив воспоминания, а также их общий аналог - процесс творчества.

Так, в стихотворении "Многое еще, наверно, хочет..." появляется мотив преодоления границы, соотносящийся с поэтическим словом. В частности, силы, которые хотят "сказаться" через поэта, преодолевают пространственные препятствия, функционально равные семиотическим пограничным зонам. Ср.:

Многое еще, наверно, хочет

То, что, бессловесное, грохочет,
Иль во тьме подземный камень точит,
Или пробивается сквозь дым.
[1, 280]

* * *

Осмысление времени в раннем творчестве Ахматовой связано с календарной символикой, в которой причудливо сплавлены как фольклорные, так и религиозно-православные архетипы.

Так, само течение времени во многих стихотворениях исчисляется православными датами. Чаще всего это великие праздники - Рождество, Крещение, Пасха, Благовещенье, Вознесение. Ср.: "О нем гадала я в канун Крещенья…"; "…Через неделю настанет Пасха" (1, с. 125); "Горят твои ладони, / В ушах пасхальный звон…" [1, с. 52]; "Выбрала сама я долю / Другу сердца моего: / Отпустила я на волю / В Благовещенье его…" [1, с. 107]; "Твой месяц - май, твой праздник - Вознесенье" [2, с. 103]. Ахматова строит собственные причинно-следственные отношения между окружающими явлениями, заимствуя из фольклора принцип симпатических связей, в которые втягивается сакральные даты христианского календаря.

По такому принципу построено, к примеру, стихотворение "8 ноября 1913 года". Сам факт вынесения в заглавие сакральной даты делает ее смысловым ключом к стихотворению. 8 ноября по старому стилю - день архангела Михаила и именины М. Л. Лозинского, которому посвящается стихотворение (ср.: "Солнце комнату наполнило / Пылью желтой и сквозной. / Я проснулась и припомнила: / Милый, нынче праздник твой" [1, с. 62]). Этот "двойной" праздник, по логике автора, служит "чудесной" причиной преображения природы, погоды, самочувствия героини.

При этом православно-обрядовая символика не только выступает в роли магических примет, но и "освящает" любовные встречи, придает им судьбоносный смысл (ср.: "Божий Ангел, зимним утром / Тайно обручивший нас…" [1, с. 88], "…Но воссиял неугасимый свет / Тому три года в Вербную субботу" [1, с. 140]).

времени в период войн и революций становится едва ли не центральной темой лирических медитаций и критических рассуждений акмеистов. Его переосмысление начинается с осознания распавшейся связи времен, что обусловливает противопоставление недавнего прошлого - как времени гармонического и идиллического - и настоящего как времени гибельного, трагического, эсхатологического (ср.: "Думали: нищие мы, нету у нас ничего…", 1915). Поэтому если в "Вечере" и "Четках" превалирует целостное, "гармоничное" время, то, начиная с "Белой стаи" (1917), "Подорожника" (1921) и "Anno Domini MCMXXI" (в переводе: В Лето Господне 1921), время меняет свою природу: оно становится дискретным, энтропийным, "апокалиптическим" [см.: 6, с. 47-55].

Мифологические ассоциации Ахматовой являются способом сотворения "мирового порядка" из хаоса эмпирических явлений, не случайно мифологические элементы усиливаются в ее творчестве с началом мировых катаклизмов. Конкретные явления, будучи возведенными к своим мифологическим "прототипам" (например, в "Anno Domini" отъезд в эмиграцию - к библейскому "исходу"), вписываются в универсальную систему смыслов и, тем самым объясняются.

В художественной системе Ахматовой выявляются определенные точки пространства и времени, которые адсорбируют информацию о событиях, с ними связанных. Это могут быть как традиционно-ритуальные рубежи годового цикла (Святки, Крещение, Рождество, Пасха), так и даты, в которые случилось то или иное важное событие. Особенность же этих дат не только в том, что они хранят память о прошлом, но и в том, что они начинают притягивать к себе аналогичные события из настоящего и будущего.

Прошлое с будущим, как и в мифопоэтической модели, оказывается связанным телеологической связью: в прошлом уже хранится "зародыш" будущего (ср.: "Как в прошедшем грядущее зреет" [1, с. 324]). Отсюда и ахматовская нумерология (рифмовка дат), и тенденция к стиранию граней между прошлым и настоящим. Ахматова отстаивает мысль о вневременном характере подлинных событий. Нечто, раз случившееся, уже не исчезает никогда, запечатлеваясь не только в сознании и памяти субъекта, но как бы и объективно: пространство, вещный мир хранят память о происшедшем, о людях, связанных с тем или иным местом, городом, домом. Эта идея "сгустилась" в творчестве Ахматовой в мифологему Петербурга [см.: 4, с. 110-121], "который стал "резервуаром памяти" о событиях здесь происшедших и произведениях, в которых он отражался (ср. "Стихи о Петербурге" и "Поэма без героя").

В итоге категории пространства и времени в творчестве Ахматовой не только становятся структурно-семантическим воплощением ее модели мира, но и превращаются в знаковый элемент "культурного пространства", которое преобразует "по своему образу и подобию" реальное бытие, окружающее человека.

1. Ахматова А. Сочинения: В 2 т. / Сост., примеч. М. М. Кралина. М.: "Правда", 1990. Т. 1.

2. Ахматова А. Сочинения: В 2 т. / Сост., примеч. М. М. Кралина. М.: "Правда", 1990. Т. 2.

3. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры / А. Я. Гуревич. М., 1972.

4. Кихней Л. Г. Поэзия Анны Ахматовой: Тайны ремесла. М.: "Диалог МГУ", 2007.

és russes 12. La Renaissance en Russie : concept, modèle, utopie, style. Lyon: Lyon III-CESAL, 2011. Р. 123-147.

6. Кихней Л. Г. Эоническое и апокалиптическое время в поэтике акмеизма // Le temps dans la poétique acméiste. Lyon, Lyon III-CESAL, 2010. P. 29-59.

7. Кихней Л. Г., Козловская С. Э. К описанию внутреннего и внешнего пространства в поэзии Ахматовой: семантика образов-медиаторов // Анна Ахматова: эпоха, судьба. Творчество: Крымский Ахматовский научный сборник. Вып. 5. Симферополь: "Крымский архив", 2007. С. 3-10.

8. Крутий С. М. "Архитектурность" художественных образов в поэзии акмеистов: О. Мандельштам и А. Ахматова. Автореф. дис. … канд. филол. наук. Магнитогорск, 2006.

9. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров // Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб., 2001.

11. Насруллаева С. Ф. Хронотоп в ранней лирике Анны Ахматовой: Книги стихов "Вечер" и "Четки". Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Махачкала, 1997.

13. Топоров В. Н. Ахматова и категория времени // Анна Ахматова и русская культура начала XX века. Тезисы конференции. - М., 1989. С. 3-5.