Орлова Екатерина: "Две любви" Н. В. Н.

Орлова Е. И. Литературная судьба Н. В. Недоброво.
- Томск-М.: Водолей Publishers, 2001. - С. 28-55.

"Две любви" Н. В. Н.

(Н. В. Недоброво и А. А. Ахматова)

К крылам души, парящей над землею,
Не скоро нам телесные найти.
Ф. Тютчев

"Две любви" в данном случае никак не должны обозначать двух главных адресатов любовной лирики Недоброво - его жену Любовь Александровну Недоброво (Ольхину) и Анну Андреевну Ахматову. Во-первых, были и другие, большей частью нам теперь неизвестные; во-вторых, о стихотворениях, посвященных Л. А. Недоброво, обращенных к ней или с ней связанных, можно говорить лишь с большой степенью условности: в рукописном сборнике, представляющем самый большой корпус стихотворного наследия Недоброво (хранится в РГАЛИ), ни одно стихотворение не имеет проставленного посвящения Любови Александровне. И, наконец, третье и самое существенное: особенностью поэтического мира Недоброво была принципиальная пресуществленность (его слово) жизни в поэтическом произведении. Он, мечтавший о создании когда-нибудь в будущем специальной науки, названной им "Историей форм человеческой души"1, и считавший Тютчева одной из наиболее представительных для этого фигур, сам в своих стихах не столько вел лирический дневник, сколько воссоздавал нечто иное - жизнь и борьбу духа, историю души в ее порывах между земным и надмирным. Этим объясняется то, что верно заметила Ю. Л. Сазонова-Слонимская: "... свободный в духе и замкнутый Н. В. Недоброво даже через поэзию не допускает в свой личный мир интимных чувств... Отсутствие точного женского образа придает прозрачность и легкость стихотворному пламени... Стихи Н. В. Недоброво описывают любовь, а не любимую..."2

Исходя из всех этих соображений исследователя и должна интересовать в первую очередь не биографическая - фактическая - сторона любовной поэзии Недоброво, а другое: в чем особенность любовной лирики именно этого поэта? Речь же об адресатах пойдет лишь постольку, поскольку один малоизвестен и в стихах, как уже говорилось, почти или вовсе не назван, другой же слишком хорошо известен и о диалоге двух поэтов уже немало сказано исследователями - остается лишь кое-что в нем прояснить, уточнить и дополнить.

1. "Поэтова любовь"

Наверное, не случайно, что первое известное нам стихотворение Недоброво, написанное в 1901 г., - о пленнике Амура. Не случайно и то, что оно наполнено почти "готовыми" литературными формулами. Вообще, как писал в свое время Ю. М. Лотман, любовная лирика в наибольшей степени тяготеет к устоявшимся формам - в этом отношении, по мысли ученого, наиболее традиционны даже пушкинские стихи. Вдобавок Н. В. Недоброво с юных лет уже питал интерес к филологии. Б. В. Анреп вспоминает петербургские, начала 1900-х годов, разговоры двух студентов - "о Тютчеве, о Фете, об Анненском, о Блоке, о других русских поэтах, а также о Бодлэре и Верлене, которые сильно вдохновляли нас. Недоброво много знал наизусть, и он любил анализировать их творчество... Поступив на филологический факультет, он также изучал Горация и греческую поэзию и переводил их мне, объясняя индивидуальную красоту их стихов"3.

Дальше Анреп говорит о неизменном "обмене" собственными стихами и о том, что стихи друга казались ему уже тогда более совершенными, чем его собственные, а его суждения о поэзии - более профессиональными и взвешенными. Все же они носят отпечаток литературности, нередкой у начинающего поэта. Например, стихотворение "Vieux Saxe" (дословно - "Старинный фарфор"), помеченное датами 8. XII. 01 - 26. VI. 11 (как правило, первая дата означает время написания, вторая - дату правки). Как уже говорилось, Недоброво часто через много лет возвращался к написанному, порою исправляя, переделывая даже уже опубликованные стихотворения. В его понимании, стихотворение "живет", покуда поэт обращается к нему, - так Недоброво объяснял, почему долго работал со своими стихами Тютчев, в своей статье о нем4 (эту статью, оставшуюся при жизни автора неопубликованной, он писал предположительно в 1910-1912 гг.). Но вот эти стихи.

Vieux saxe
Гирляндой алых роз я связан осторожно
Амуром, баловнем мечты
И взят в истомный плен - и бегство невозможно, -
Когда на прелесть красоты
Глядел, не чувствуя, как прочными венками
Меня он ловко овивал,


И в сердце пламень разжигал5.

Однако уже в этих непритязательных стихах можно увидеть предвестие одного из центральных мотивов лирики Недоброво - любовный "плен", сердечный "пламень" (устойчивые поэтические формулы) войдут в драматическое противоречие с духом, что и составит главную коллизию любовной лирики поэта, слишком рано почувствовавшего какую-то глубинную дисгармонию между жизнью сердца и жизнью духа. В ранних опытах это еще выражено в несколько несовершенной форме.

Стеснилось сердце болью сладкой,
В крови разлился теплый яд,
И чувства бьются лихорадкой...
Обманчив ум, неверен взгляд.

Опять! Не счастье ль, в самом деле,
придет за этою борьбой,
и эта дрожь в горячем теле
Несет ли радости с собой?

Нет... Но тогда зачем, напрасно
встревожен мой глубокий сон
Как будто пляска безучастно
смутила важность похорон6.

И хотя поэт возвращался к написанному, но и после правки стихотворение не производит впечатление законченного: это проявляется, например, и в том, что не приведено к единому принципу написание прописных и строчных букв в начале каждого стиха; случайным или во всяком случае необязательным кажется сравнение в последней строфе... Хотя здесь можно увидеть отголоски Лермонтова ("И властвует в душе какой-то холод тайный, Когда огонь кипит в крови") и - может быть, еще в большей степени - Боратынского ("Мы пьем в любви отраву сладкую; Но все отраву пьем мы в ней...").

И тем же летом 1903 г. Недоброво пишет другое стихотворение, в котором, можно думать, формулирует нечто очень важное для своего художественного мира, вспоенного поэзией XIX в., и прежде всего Пушкиным, Боратынским и Тютчевым, но и питавшегося открытиями французской поэзии и живописи конца XIX - начала XX в.

В тишине, луной облитой,
чуткий мир заснул прохладно
и спокойно и отрадно

И мечты, сплетясь с луною,
вьются сонно, прихотливо,
мысли, образы лениво
льются трепетной волною.
Тени прошлого несутся
милой, радостной толпою,
но спокоен я душою,
хоть они и не вернутся.
Им не нужно повторенья.
Жизнью лучшей, жизнью вечной
в глубине живут сердечной
все счастливые мгновенья.
Нет, заманчивы извивы
впереди летящей грезы, -
лепестки закрытой розы
и вода сквозь ветви ивы7.

Так и кажется, что наш поэт прочно усвоил уроки Боратынского которого хорошо знал и о котором собирался написать книгу:

Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть

И укротит бунтующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей...
(курсив мой. - Е. О.)

Но Недоброво с интересом следил и за тем, что происходило в русском искусстве рубежа веков. В том же 1903 г. в десятом номере журнала "Мир искусства" был воспроизведен эскиз декоративного панно М. А. Врубеля "Принцесса Греза", написанного по мотивам пьесы Э. Ростана, - Греза как будто летит впереди корабля, склоняясь к умирающему в мечтах и песнях о ней трубадуру. Трудно сказать, известна ли была Недоброво эта работа Врубеля (с самим художником он познакомился позднее, в декабре 1904 в редакции "Мира искусства"8). Панно было заказано Врубелю для нижегородской Всероссийской промышленной и сельскохозяйственной выставки 1896 г., но затем забраковано жюри Академии художеств. С. И. Мамонтов выставил два панно Врубеля в специально построенном для этого павильоне: "произведения Врубеля стали "гвоздем" выставки, скандальной, но сенсацией"9. Так же точно во Франции еще сравнительно недавно сенсацию вызывали "Салон Отверженных" Академией художеств живописцев (1863 г.), а потом (с 1874 г.) выставки импрессионистов, о которых современного читателя заставляет подумать сам образный строй стихотворения Недоброво: его последние строки как будто сродни "водным пейзажам" Клода Моне, которые тот начал создавать в конце XIX в. и чьи ивы и кувшинки русский поэт мог видеть начиная с 1904 г. ("вода сквозь ветви ивы" звучит почти как название одной из картин Моне)... Вообще многое в движении нового искусства конца XIX - начала XX вв. шло параллельно во Франции и в России - у нас во многом, бесспорно, под влиянием французской поэзии и живописи, но без того разрыва во времени, как то было в эпоху классицизма, и тут можно, кажется, говорить, не только о влиянии, но и о типологическом сходстве, и о многих совпадениях, на первый взгляд случайных, но в сущности закономерных.

Возвращаясь, однако, к предмету разговора, следует сказать, что стихи, прямо связанные с Л. А. Недоброво, относятся к числу не самых сильных. Может быть, это обстоятельство связано с тем, что большинство их (три из пяти стихотворений) приурочено к внешним обстоятельствам - дням рождения Любови Александровны, и, как часто бывает со стихами на случай, они призваны выдерживать рамки жанра - что вообще мешает свободному проявлению творческой воли, а для поэта новейшего времени тем более: жанровое сознание уже, кажется, совсем не "работает" в XX в., когда происходит взаимопроникновение не то что жанров - литературных родов10. В одном случае, впрочем, поэта спасла ирония - в стихотворении, датированном 7-17. XII. 05, он писал:

Молодиться никогда не рано.
Поняли вы это слишком поздно.
Да... а правда вечно блещет грозно
Там, где мы хотели бы тумана.

День рожденья... новый... снова рана.
Скоро станет пусто и морозно.
Молодиться никогда не рано.

И потомки под парчой обмана
вашей жизни, тканной многозвездно,
узрят только, не толкуя розно,
что весь вывод из всего романа:
молодиться никогда не рано11.

И в стихотворении, набросанном на черновике статьи об Ахматовой, видно умение Недоброво быть не только "пафосным", но и дружелюбно-ироничным:


Кутал озорник в меха
И твердил заученные речи...
И его ль судьба плоха!
Он стяжал нетленье без раздумий,
В пору досадивши вам:
Ваша песнь - для заготовки мумий
Несравненнейший бальзам12.

И безо всякой иронии написано, пожалуй, одно из лучших стихотворений:

Звезды падают в черное море
И следы тускнеют бессильно...
Слезы бегло блестят на уборе
Ночи, плачущей тихо, умильно.

Мне не жалко звезд облетелых,
Листопада ночи печальной;
Не свожу я очей онемелых
От звезды мне взошедшей, венчальной13.

Можно с достаточной уверенностью предположить, что это стихотворение связано с Л. А. Ольхиной: оно написано летом 1907 г., а в 1908 г. состоялось их венчание с Н. В. Недоброво.

И, однако, что "прибавляет" к нашему восприятию стихотворения "реальный" комментарий? Ровным счетом ничего, чтобы не сказать, что биографическое толкование выглядит здесь плоским и вообще вряд ли уместным.

Может быть, удача поэта объясняется как раз тем, что заметила Сазонова-Слонимская в статье, приводившейся выше: здесь героиня стихотворения отсутствует - как и в "Cache-Cache" Тютчева, которое Недоброво очень ценил.

чувства, хотя речь в них идет о ситуации, которая для любого другого поэта выглядела бы как драматическая, - о состоянии, когда любовь уходит в прошлое или претворяется в воспоминание либо в стихи. Одно из этих стихотворений - "Хочу тебя из сердца вынуть..." - было опубликовано, получило высокую оценку А. Белого, который разбирал его, сравнивая с тютчевским, написанным тем же размером, и делал вывод: стихотворение Недоброво богаче по ритмическому рисунку, но проигрывает в мелодичности. Второе осталось неопубликованным, потому привожу его здесь.

Сколько у меня воспоминаний,
Сколько мыслей связано с тобой!
Я люблю леса, морской прибой,
Горы, странность лунных очертаний.
Там, где было это все со мною,
Я, любя, везде видал тебя;
Потому всегда, и разлюбя,
Создаю тебя с луной, с волною;
Потому твой взгляд и голос низкий
Невозвратно для души милы
И из творческой неверной мглы
Все глядит твой образ, бледный, близкий14.

(Ср. в опубликованном стихотворении: "Хочу тебя из сердца вынуть. Без боли и тоски - нежней". И еще: "Ты - милая, и будь такою Воспоминанью навсегда. Такой в мечтаньях упокою Тебя, предсветная звезда".)

Здесь мне видится нечто существенное для творческого принципа Недоброво, писавшего позднее (в 1913 г.) Анрепу: "Я как сейчас помню, что я писал тебе летом 1904 года, когда ты мне прислал на Кавказ начало (речь идет о произведениях Анрепа, по-видимому не дошедших до нас. - Е. О.): я тогда отмечал прямизну твоего художественного пути, заставившую тебя воплощать последние слова наши. Эта твоя потребность в воплощении последних слов главное, может быть, отличие твоего творчества от моего, которое воплощает слова предпоследние, в то время как они уже утратили жизненное значение, "слова без послесловия". Потому в тебе больше стремления и веры, потому во мне больше различения и скорби"15.

Неизвестно, могла ли сказать о себе что-либо подобное Ахматова (слишком часто у нее действие происходит здесь и сейчас), но и у нее преодоление любви часто приносит ту "души высокую свободу", без которой порою задыхаются ахматовские герои.

Нечто родственное настроению стихов Недоброво можно увидеть в стихотворении Ахматовой 1913 г. из цикла "Стихи о Петербурге":

Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,
В миг, когда над Летним садом

Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий.
Вся любовь утолена.

Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, -
Над Невою темноводной,
Под улыбкою холодной
Императора Петра.

Но 1913 г. - год знакомства и сближения Недоброво и Ахматовой. И интересна догадка М. М. Кралина: "О том, что герой этого цикла, по-видимому, Н. В. Недоброво, косвенно свидетельствует его стихотворение "Светлое воскресение четырнадцатого года", основу которого составляет та же тема взаимной свободы:

... Свободна ото льда и пароходов,
Вся в тонких струйках искрится Нева
И, пышно поделясь на рукава,
Объемлет и, колеблясь в чистых водах,
Лелеет радостные острова!

А сердце полным роздыхом природы,
Овеянным благословенным днем,
Во мне расширено до той свободы,
Что ничему теперь не тесно в нем.


Так радостно свободу подтвердить!
Господь сошел весь мир освободить,
И никакая жертва не бесплодна"16.

И ведь уже в первых книгах Ахматовой появляется "сплав" двух центральных мотивов - любви и творчества, что, впрочем, было характерно и для Пушкина с его музой - "девой тайной" (в стихотворении 1821 г. "Муза"). Но у Ахматовой этот сплав часто переходит в противопоставление, немыслимое, кажется, для Пушкина: "Одной надеждой меньше стало - Одною песней больше будет"... И, наконец (пропускаю еще многие примеры), поэт обращается к Богу:

А чтоб Тебя благодарить
Я смела совершенней,
Позволь мне миру подарить
То, что любви нетленней.

Нетленней любви оказывается поэзия (стихотворение называется "Песня о песне"). И хотя еще Тютчев противопоставил "поэта" и "деву" ("Не верь, не верь поэту, дева; Страшись поэтовой любви..."), но у Ахматовой этот мотив принимает другие обертоны, скорее она наследует другое тютчевское открытие - изображение любви как "поединка рокового", что составляет одну из сюжетных линий ахматовского романа в стихах, если признать, что "Вечер" и "Четки" можно прочитывать как "роман-лирику" (заголовок рецензии Б. М. Эйхенбаума на "Подорожник"), или, другими словами, как "роман новой, еще нерожденной формации" (Ю. Н. Тынянов о поэзии Блока).

В этом смысле, забегая вперед, можно сказать, что хотя и соблазнительно искать в стихотворениях Ахматовой и Недоброво изображение друг друга, но с полной уверенностью идентифицировать их с героями лирики было бы, пожалуй, рискованно. Скорее всего связи двух поэтов лежат не на уровне внешних совпадений (хотя перекличка бывает иногда слышна), а в каких-то общих корнях.

Но тут пришла пора рассмотреть этот сюжет подробнее.

2. Ахматова, Недоброво и…

... песни ее,
В которых мы все живем.

Налево беру и направо...
А. Ахматова

Теперь все стихотворения Ахматовой, связанные с Недоброво, пожалуй, уже названы. Начатый В. М. Жирмунским, Р. Д. Тименчиком, Г. Г. Суперфином, Г. П. Струве, М. М. Кралиным и др. 17, постепенно пополнялся список стихотворений Ахматовой, посвященных Недоброво, адресованных ему или связанных с ним, так что он теперь настолько известен, что приводить его, пожалуй, уже не имеет смысла; хотя стоило бы, пожалуй, лишний раз сделать оговорку о трудности безапелляционного "атрибутирования". Всем памятны стихотворения "Целый год ты со мной неразлучен...", "Все мне видится Павловск холмистый...", "Милому", "Есть в близости людей заветная черта..." "Царскосельская статуя", "Вновь подарен мне дремотой...". Известны и другие, более поздние, написанные уже после смерти Недоброво. Но так же хорошо известно, что стихотворение "Милому" одновременно было послано Гумилеву и Недоброво, а в разных изданиях печаталось то с посвящением "Н. В. Н" (как это было вначале), то без него (снято самой Ахматовой).

Но дело совсем не в биографических "привязках", которые вряд ли что-нибудь дадут нам, кроме подробностей, в которые участники жизни тех лет и не думали никого посвящать даже из современников (не говоря уже о будущих биографах). Любопытнее другое: именно перекличка поэтических голосов, диалог двух поэтов, но такой диалог, в котором находилось место и другим, так что он расширялся порою до масштабов историко-литературных, тем более что от начала XX в. до соседнего - XIX - было рукой подать, в особенности для Ахматовой с ее особым восприятием времени и пространства ("Это где-то там - у Тобрука, Это где-то здесь - за углом..."), в особенности для Недоброво, умевшего "читать" литературное движение не как смену эпох (школ, направлений, etc.), а скорее как пульсацию, разнонаправленное движение поэтических "струй".

И вот что еще любопытно. По значению и масштабу поэтического дарования Недоброво числится, конечно, в "младших" поэтах, да и вступил он в литературный процесс, т. е. начал печататься, позже Ахматовой, будучи на 7 лет ее старше. Тем не менее вскоре после их знакомства в 1913 г. он пишет Б. В. Анрепу:

"Твое письмо последнее меня очень обрадовало - то, что Ты так признал Ахматову и принял ее в наше лоно, мне очень дорого; по личным прежде всего соображениям, а также и потому, что, значит, мы можем считать, что каждому делегирована власть раздавать венцы от имени обоих. Я всегда говорил ей, что у нее чрезвычайно много общего, в самой сути ее творческих приемов, с Тобою и со мною, и мы нередко забавляемся тем, что обсуждаем мои старые, лет 10 тому назад писанные стихи, с той точки зрения, что, под Ахматову или нет, они сочинены"18.

Вряд ли это последнее суждение можно отнести на счет "личных соображений": известно, насколько принципиален был Недоброво во всем, что касалось литературных дел, и одним только личным увлечением не объяснить положения о творческой близости, тем более что некоторая "профессиональная" ревность поэта к поэту звучит в письме: "лет 10 тому назад писанные стихи", сочиненные "под Ахматову", - явная ирония.

О полном несходстве поэтов как будто должно сказать и сравнение двух стихотворений, героиней и адресатом которых была Т. П. Карсавина; стихи в ее честь были написаны за несколько дней до чествования ее в "Бродячей собаке" 28 марта 1914 г., где ей преподнесли книгу "Тамаре Платоновне Карсавиной - "Бродячая Собака". Стихотворение Ахматовой вошло в эту книгу и хорошо известно. Все же привожу его здесь.

Как песню слагаешь ты легкий танец -
О славе он нам сказал -
На бледных щеках розовеет румянец,
Темней и темней глаза.

И с каждой минутой все больше пленных,
Забывших свое бытие,
И клонится снова в звуках блаженных
Гибкое тело твое.

И буквально в те же дни, когда Карсавина репетировала в "Бродячей собаке", готовясь к выступлению, назначенному на 26, а состоявшемуся 28 марта 1914 г., написано стихотворение Н. В. Недоброво (в рукописи датировано 21 марта 1914 г.):

Балерине
Мощь мышц у тела тяжесть отняла.
Ты в воздухе, и нет нужды в опоре;
А за плечом покойным нет крыла...
Выходит: ты океанида в море!

Но, если воздух наш тебе - вода,
Не легче ль ты сама мечты влюбленной?
Ей не угнаться, даже окрыленной

Неизвестно, предназначались ли эти стихи Недоброво для книги, посвященной "Бродячей собакой" балерине, выступившей там. Как уже говорилось выше, Недоброво не был завсегдатаем "Собаки", ныне известно лишь несколько случаев посещения им кабачка. Как бы то ни было, удивляет "синхронность" написания стихов в честь балерины (что и заставляет подумать: стихотворение Недоброво относится тоже к Карсавиной). Но в преподнесенную ей книгу оно не вошло.

В этих стихах Ахматовой и Недоброво, кажется, нет ничего общего. И даже на фоне "ломаного" ритма ахматовского дольника пятистопный ямб Недоброво, еще утяжеленный спондеем первого стиха и переносом в предпоследнем, кажется еще "классичнее", традиционнее. В набросках одной из стиховедческих работ Недоброво не раз записывал стих Тютчева "Мысль изреченная есть ложь", возвращаясь к своему положению о невозможности ради "правильности" метра пожертвовать хотя бы одним "лишним" ударением.

Но и Ахматова (чьим именем - "ахматовский дольник" - теоретики стиха станут пользоваться некоторое время спустя) обращается и к пяти-, и к шестистопным ямбам, причем в "Белой стае" их оказывается больше, чем в "Вечере" и "Четках". Но утверждать, что тут сыграло роль знакомство с поэзией Недоброво, было бы, конечно, слишком просто. Хотя, может быть, стоит учесть, что пяти- и шестистопный ямб, - пожалуй, излюбленные метры Недоброво, не только поэта, но и теоретика стиха, в 1910-е годы много занимавшегося исследованием именно этих стихотворных размеров. И к тому же, как пишет В. М. Жирмунский, "он оказал влияние на развитие поэтического вкуса и направление творчества Ахматовой в период "Белой Стаи"20.

Что же, однако, имел в виду Недоброво, писавший об общности "самой сути творческих приемов"? Или то было и в самом деле в минуту увлечения? А может быть, сказалось давнишнее желание, постепенно воплощавшееся, - создать некую общность - круг поэтов и любителей поэзии, объединенных общим делом, и поэт попросту видел то, что хотел видеть?

Ответить на этот вопрос не так легко. Для этого нужно еще раз обратиться к диалогу двух поэтов.

Начинается он в 1913 г. Уже не раз в литературе об Ахматовой и Недоброво возникало недоумение: его стихотворение, посвященное Ахматовой ("С тобой в разлуке от твоих стихов..."), датируется 1916 годом, но это уже время не столь близкого общения двух поэтов. И не раз уже высказывалось предположение, что стихотворение могло быть написано раньше. Теперь это предположение подтверждается: стихотворение "Ахматовой" датировано 11-24. XII. 13. Августом 1916 помечены исправления уже к тому времени опубликованного в "Альманахе Муз" стихотворения. Приведу поэтому отредактированную после напечатания первую строфу21:

С тобой в разлуке от твоих стихов
Мне не хватает силы оторваться.
И как? В них пеньем не твоих ли слов
С тобой в разлуке можно упиваться?

(Ср. в опубликованном варианте: 2-й стих: "Я не могу душою оторваться". 3-й стих: "Как мочь? В них пеньем не твоих ли слов...")

Так начинается диалог поэтов, во многом уже "проявленный" не только посвящениями, но и "голосов перекличкой", о которой уже много писали в связи с Ахматовой. Недоброво был одним из многих (современников и предшественников), чьи отзвуки жили в стихах Ахматовой. И это было принципиальным свойством ахматовской поэзии - что раньше других и подметил Недоброво: "Как ты звучишь в ответ на все сердца!"

Тут и прямые "ответы", как стихотворение "Ответ" ("Какие странные слова..."), с прямым посвящением В. А. Комаровскому, и "Ответ" Б. Садовскому ("Я получила письмо..."), где адресата можно было узнать по эпиграфу, хотя и анонимному. Но есть и переклички более глубинные и скрытые. Р. Тименчик первым показал связь многих стихотворений Ахматовой с творчеством и Недоброво, и поэтов XIX в., в особенности Пушкина и Вяземского22. Можно обнаружить и другие "чужие голоса", входящие в ахматовскую поэзию. Вот хотя бы два примера, кажется, еще не замеченные исследователями.

Один - стихотворение Э. Голлербаха, опубликованное под заглавием "Из цикла "Царскосельские стихи" за подписью "Э. Г.". Нет сомнения в том, что Ахматовой была известна антология 1922 г. "Царское Село в поэзии", составленная самим Голлербахом. В этом стихотворении упоминается Ахматова ("Мечтала здесь задумчивая Анна..."); и, несмотря на негативное отношение Ахматовой к Голлербаху, нельзя не заметить перекличку, вольную или невольную, и этих поэтов. У Голлербаха:

К былым годам я памятью влеком...
Старинный наш припоминаю дом,
Где в оны дни бывали Пушкин, Пущин.
Его уж нет. Вишневый сад запущен.
Жасмин заглох. Гнилые пни торчат23.

"Ива"):

Там пень торчит, чужими голосами
Другие ивы что-то говорят
Под нашими, под теми небесами...
(курсив здесь и далее мой. - Е. О.)

(Ср. также в ранней редакции ахматовского стихотворения 1945 г. о Царском Селе: "Мой городок игрушечный сожгли, // И в прошлое мне больше нет лазейки..." и в предисловии Голлербаха к антологии: "Затейливый, игрушечный город..."24. Но - подчеркнем - в окончательной редакции эти два стиха изменены.)

И нам неважно в данном случае, осознанно или нет перекликаются и мотивы, и размеры стихотворений. Скорее, это та поэтическая память, которую поэту нет нужды осознавать, не нужно и специально ссылаться на источник, который, как это уже давно известно, может даже и умышленно не называться. Но все эти "цитатные" и другие "слои", взятые вместе, и создают подтекст - контекст и, в конечном счете, - интертекст, восстанавливать (читать) который можно бесконечно, и это всегда обогащает наше восприятие новыми оттенками смыслов.

И еще один пример такой невольной переклички - стихотворение Е. Кузьминой-Караваевой, написанное в 1912 г.

Я испила прозрачную воду,
Я бросала лицо в водоем.
Трубы пели и звали к походу,
Мы остались, мой идол, вдвоем.

Все ушли, и сменили недели
Миг, как кровь пролилася тельца,
Как вы песню победную пели...
Не увижу я брата лица.

Где-то там, за десятым курганом,
Стальные клинки взнесены;
Вы сразились с чужим караваном, -
Я, да идол - одни спасены.


Я бросала лицо в водоем...
Недоступна чужому народу
Степь, где с Богом в веках мы вдвоем25.

Это стихотворение вошло в книгу Кузьминой-Караваевой "Скифские черепки", изданную в том же 1912 г., что и "Вечер" Ахматовой. Ср. у Ахматовой в стихотворении, написанном десять лет спустя:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И на пышных, парадных снегах
Лыжный след, словно память о том,
Что в каких-то далеких веках
Здесь с тобою прошли мы вдвоем.

"памятью жанра" применительно к прозе, или, согласно положению М. Л. Гаспарова, семантический ореол метра. (Гаспаров при этом ссылался на работу К. Тарановского 1963 г., но еще раньше та же проблема занимала Р. Якобсона. Однако и он не был первым: в 1910-е годы в России многие стиховеды - в том числе и Недоброво - писали о "психологии стихотворных размеров", как это часто называлось в то время.) Можно заметить в третьей строфе перебой ритма, когда на смену анапесту вдруг приходит амфибрахий (так бывает и у Ахматовой); дальним отголоском "чужого слова" звучит ахматовское позднее "Все ушли, и никто не вернулся...", дважды повторенное в ее поэзии и перекликающееся не со словом уже, а с контекстом стихотворения Кузьминой-Караваевой. Нельзя не вспомнить и ахматовский гораздо более поздний цикл "Черепки"...)

Обратимся вновь к поэтическому диалог Ахматовой и Недоброво. Уже писали о связи его стихотворения "Светлое Воскресение четырнадцатого года" с ахматовскими "Стихами о Петербурге" (в связи с мотивом свободы). Но тут хочется сказать и о другом - о противопоставлении любви-страсти и любви-свободы у двух поэтов и о не замеченном до сих пор и, как кажется, важном для Ахматовой обертоне известного стихотворения "Все мне видится Павловск холмистый...", посвященного "Н. В. Н.". Я имею в виду последнюю строфу:

И, исполненный жгучего бреда,
Милый голос как песня звучит,
И на медном плече Кифареда

Как пояснил еще В. М. Жирмунский в комментарии к этому стихотворению, Кифаред - это Аполлон, играющий на кифаре (лютне), статуя в Павловском парке. Но этот образ "был связан в сознании современников Ахматовой с "вакхической драмой" И. Анненского "Фамира-кифаред". Согласно сюжету драмы, слепого певца сопровождает в его скитаниях мать, обращенная богами в птичку за кровосмесительную страсть к сыну, - мотив, перенесенный в этом стихотворении на статую в Павловске"26. Но тут у Ахматовой удивительным образом пересекаются, взаимно проникаясь, две реальности: "медная" статуя кифареда - и живая птичка из "нашей" действительности конкретного павловского сада соединились, чтобы вызвать ассоциацию не только с драмой Анненского, но и с искусством эпохи Возрождения, в котором красногрудая птичка всегда (или как правило) "обозначает" страсть. Если учесть и этот возможный оттенок смысла в стихотворении, то так дополняется мотив "милого голоса", говоря нам не только об известной особой манере Н. В. Недоброво читать стихи (нараспев, "округляя гласные"), по-разному оценивавшейся современниками, но замеченной многими, но и - поверх изображенного словами - о невысказанной близости героев стихотворения. И еще: в поэтическом мире Ахматовой художественная реальность как бы уравнена в правах с "первичной", может происходить взаимодействие этих пластов.

И еще об одной перекличке. Из посвященных Н. В. Недоброво при его жизни ахматовских стихотворений последним по времени считается "Есть в близости людей заветная черта...", которое исследователи соотносят со стихотворением Недоброво "С тобой в разлуке от твоих стихов...". И эта связь бесспорно просматривается (Недоброво: "Теперь ты знаешь...". Ахматова: "Теперь ты понял..."). Но, может быть, ахматовское стихотворение восходит еще к одному, несомненно известному ей стихотворению старшего друга (а может быть, и к нескольким). Одно из них было опубликовано27, другое до сих пор оставалось в архиве. Все же имеет смысл привести и публиковавшееся.

Сонет
О, кровь из сердца, сжатого тобой,
Рубиновыми каплями сочится,

И сладостен его о грудь прибой.

А все, что кровь ни окропит собой,
Чистейшей багряницей облачится,
И здесь, где целый мир дрожит и мчится,

Подательница муки, будь блаженна!
Свет на тебе! Как сердца ни изрань,
Навеки ты передо мной священна.

Но там, за кровью, нашей дружбы рань -

Положенная непреступна грань.

Прежде всего: как ни соблазнительно было бы отнести это стихотворение к Ахматовой, на самом деле адресат его неизвестен, а в рукописи стоит дата: "27-31. 1. 12"28 (стало быть, написано оно еще до знакомства с Ахматовой). И вообще, как уже говорилось, в случае с Недоброво нам вряд ли что-нибудь могло бы дать, если бы и были известны конкретные "реалии", вызвавшие к жизни стихотворение. Важнее другое: сакральная лексика, не просто окрашивающая любовную лирику (как это вообще часто можно видеть у поэтов начала XX в.), а поднимающая любовные мотивы на небывалую высоту, - что и подметил сам Недоброво у Ахматовой в статье о ней. Но и в его стихах видим это - вплоть до обращения, вряд ли у кого-нибудь еще встречавшегося: "Подательница муки". Может быть, для того чтобы понять, о какой высоте идет здесь речь, нужно сказать, что это столь необычное и, пожалуй, вообще не употребляемое даже в поэтическом обиходе обращение, возможно, взято из начала молитвы Святому Духу: "Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю..." Животворная сила Святого Духа, мотив очищения через страдание бросают высокий отсвет на все стихотворение.

(Нечто подобное можно видеть и в стихотворении "Светлое Воскресение четырнадцатого года", в котором видим сходное с пушкинским обращение к церковнославянизму. У Пушкина: "И внял я неба содроганье, // И горний ангелов полет, // И гад морских подводный ход, // И дольней лозы прозябанье". Случай подобного словоупотребления - редкий для поэзии XX в. - находим в стихотворении Недоброво: "Господень день. Ликуя, солнце пышет // И плавит около сверкающую твердь. // Так чудесами Канны воздух дышит, // Что вот прозябнет и сухая жердь"29. Архаический славянизм особенно остро ощущается как примета высокого стиля в начале XX в.)

"... в лучах великой любви является человек у Ахматовой"30, - писал Недоброво, отмечая и изображение любви как Таинства (но в первую очередь - таинства покаяния, затем уже - причастия), и прибавлял за этим: "Мукой живой души платит она за его (человека. - Е. О.) возвеличивание"31.

нельзя преступить. Или это невозможность вернуться к лазурной (в сакральной символике: безоблачной, неомраченной, тогда как красный - цвет праздника, но в то же время и жертвы) начальной поре дружбы-без-страсти? Или вообще есть некая черта, разделяющая души людей?

Может быть, Недоброво думал именно так. Во всяком случае душа другого как недоступная, непостижимая сила, невозможность открыть свою душу другому - центральный мотив повести "Душа в маске". И еще раньше, в стихотворении "К Lise Хохлаковой" (1904-1905 гг.), поэт писал:

Ты нашла родник живого слова.
Говорит - и слышно до испуга
колыханье темного покрова,

(И вот только так же, не разумом, а иррациональным усилием духа открывается, по Недоброво, некая истина поэту. Тогда "покров" может приоткрыться.)

И этот же мотив становится центром стихотворения Ахматовой "Есть в близости людей заветная черта...", слишком хорошо известного, чтобы приводить его целиком; хочется только обратить внимание на шестистопный ямб с цезурой после третьей стопы (предмет исследований Недоброво) и на "сонетное" начало (имею в виду первые две строфы со сходной рифмовкой, хотя в обеих строфах рифма перекрестная - уже наметился "уход" от сонета).

Сходный мотив не менее явно можно видеть в стихотворении следующего, 1916 г.: "В недуге горестном моя томится плоть, // А вольный дух уже почиет безмятежно" ("А! Это снова ты. Не отроком влюбленным...") - одно из самых, пожалуй, темных стихотворений у Ахматовой, в котором негодование, гнев, страдание героя (другого) преодолеваются героиней как нечто заземляющее, мешающее "вольному духу".

И не случайно Недоброво в статье об Ахматовой упомянул Тютчева. Это относилось конкретно к стихотворению "Не верь, не верь поэту, дева..." и связывалось у Недоброво с мотивом "поэтовой любви", в чем-то сходном у Тютчева и Ахматовой. Но дальше критик говорит о том у Ахматовой, что какими-то двумя годами раньше заметил в статье о Тютчеве. "Другие люди ходят в миру, ликуют, падают, ушибаются друг о друга, но это все происходит здесь, в средине мирового круга; а вот Ахматова принадлежит к тем, которые дошли как-то до его края - и что бы им повернуться и пойти обратно в мир? Но нет, они бьются, мучительно и безнадежно, у замкнутой границы..." "Биение о мировые границы"33 - так определяет Недоброво поэзию Ахматовой. И в сходном же ключе пишет о "стихии страдания", "истомленности" у Тютчева: "Не вещественные невзгоды жизни, не раны, полученные в борьбе, породили тютчевское страдание. Причины его глубже: мировая загадка личного бытия, бессилие души воцариться над миром - вот что томило художника..."34 В этом смысле и пишет он дальше о мотиве ночи у Тютчева, показывая, что у него, в отличие от всех других поэтов начиная с античности, "ночь - естественное разоблачение состояния мира, а день - златотканный покров"35 (ср.: "колыханье темного покрова, // Кроющего души друг от друга", в стихотворении "К Lise Хохлаковой"). Это можно видеть и еще в одном стихотворении, "навеянном Гераклитом", как писал Недоброво Вяч. Иванову 14-27. IX. 191236. Оно было опубликовано в "Русской мысли" в 1914 г., однако внизу подборки значатся даты 1904-191037.


Борьба с дерзаньем сердца тяжела.
Когда, в порыве темном и безумном,
Что птица, оба - в вышине - крыла
Сложившая, оно, с биеньем шумным,

Не устоять душе... А срок наступит,
И, жадное, лучистое, оно
Ценой души чего захочет, купит.

Здесь - поэтическое, но очень точное переложение Гераклита в переводе В. Нилендера: "С сердцем бороться тяжко, ибо если чего захочет - ценою души покупает"38.

пойти против своего человеческого естества.

Любовь нежна... А духом меч
Сверкающий подъят,
Все властный в сердце пересечь.
Любовь томит... Но свят

В юдоли наших дней,
И слишком легок мне удар
Губительный по ней.
Отрекшийся - он не идет,

Предчувствуя высокий взлет,
И мир ему сквозит
Подобно яркому лучу
Через завесы вежд;

Тяжелое надежд!
Любовь! Блаженство ль в чашу уст,
Страданье ли пролей, -
В моей груди терновый куст

Так Недоброво наметил сам то общее, что он увидел в творчестве Ахматовой и в своем, о чем он писал Анрепу и что позднее определилось как общие корни, восходящие к Тютчеву. Если воспользоваться этим ключом, который, кажется, дает нам Недоброво, можно увидеть "тютчевские" переклички в тех ахматовских стихах, которые так или иначе связаны с "Н. В. Н".

Например, в стихотворении "Вновь подарен мне дремотой...", которое заканчивается, как известно, строками:

Чтобы песнь прощальной боли
Дольше в памяти жила,

Красных листьев принесла

И посыпала ступени,
Где прощалась я с тобой
И откуда в царство тени

Здесь почти дословное совпадение с тютчевским:

И мне казалось, что меня
Какой-то миротворный гений
Из пышно-золотого дня

("Еще шумел веселый день...")

Совпадает и сюжетная ситуация обоих стихотворений: "невольное забвенье" среди дня, "дремота" у Тютчева - и "навеянный дремотой" Бахчисарай у Ахматовой.

Такого же рода переклички с Тютчевым есть и у Недоброво. "Сребристые веков минувших тени" ("<Из "Фауста" Гете>") Тютчева - одно из программных для Недоброво стихотворений любимого поэта - перекликается со стихотворением Недоброво "Полуденная дремота" (и так протягивается "интертекстуальная" нить Тютчев - Недоброво - Ахматова).

Полудня теплая дремота.

Несопряженные глаза.
Блистающая позолота
И зелень листьев, и трава,
И тающая синева,

Плывут в глаза - и расстоянья,
В дреме, не узнают они
И потухают в сладкой лени...
И утопает мир в тени,

И из того же стихотворения Тютчева, что упомянуто выше, взят эпиграф к этой главе: эти стихи как будто задали внутреннюю тему всей поэзии Недоброво:

К крылам души, парящей над землею,
Не скоро нам телесные найти.

Р. Д. Тименчик убедительно показал, что мотив "тени" связан в творчестве Ахматовой с Недоброво41. Но стоит отметить и мерцание смыслов в стихотворении Недоброво, и то, что "родные тени" - еще одна перекличка Ахматовой со стихами, которые, конечно, были ей знакомы.

"дает Теням воздушным местность и названье!.." ("<Из Шекспира>"). У Ахматовой "тень без лица и названья" в "Поэме без героя".

Примеры можно еще множить, но хочется хотя бы бегло коснуться еще одного сюжета в поэтическом диалоге Ахматовой и Недоброво - когда диалог продолжался без ответов. Все эти "поздние ответы" сегодня уже известны и названы. Добавлю несколько замечаний.

Одно касается известного стихотворения "Е. М. М.", при жизни Недоброво опубликованного, но до сих пор вызывающего вопрос об адресате. К сожалению, автограф ничего не прояснит для тех, кто хотел бы знать конкретные реалии этого посвящения. Если, как предполагают некоторые исследователи, это описка и стихотворение посвящено Елизавете Петровне Магденко, то эта же описка сохраняется и в автографе (хотя с рукописной книгой своих стихов Недоброво работал почти до самого конца: последняя помета относится к 14 июля 1919г. и связана со стихотворением, также опубликованным, - "Хочу тебя из сердца вынуть..."42). Дата же создания знаменитого ныне сонета - 21. 11-7. III. 13, то есть опять-таки он написан до знакомства с Ахматовой.

И тем не менее в историю русской поэзии это стихотворение вошло и укрепилось в ней связанным с Ахматовой. Известен и уже прокомментирован ее "ответ" - "Все, кого и не звали, в Италии...". Правда, Е. Солонович связывает историю этого стихотворения с эпизодом 1956 г. - поездкой в Италию группы советских писателей. Не включенная в состав делегации, Ахматова написала это стихотворение, навеянное, таким образом, обидой43. В самом деле, можно было бы согласиться с этим предположением, если бы не одно обстоятельство: в составе группы был Н. Заболоцкий, с кем Ахматову связывала не только дружеская симпатия, но и творчество: к одному из самых "потаенных" стихотворений 30-х годов Ахматова берет эпиграфом его строку: "В лесу голосуют деревья", - тем самым сохраняя в поэтической памяти стихи опального поэта, находившегося тогда в лагере (имеется в виду стихотворение Ахматовой "И вот, наперекор тому...").

Как бы то ни было, мы еще раз убеждаемся в том, что конкретные, "реальные" привязки к житейским обстоятельствам не всегда помогают. Во всяком случае, это, пожалуй, относится к тем стихам Ахматовой, которые связаны с Недоброво. Но тема "леонардесок" восходит не только к стихотворению Недоброво. Ахматовой, несомненно, была известна книга П. П. Муратова "Образы Италии". В ней читаем:

"Величайший соблазн Леонардо был в том, что он ввел в итальянскую живопись лица не только выразительные, но и выражающие нечто вполне определенное... Это было целым открытием. Для всяких посредственностей обозначилась новая цель живописи... Лицо не осталось, само собой разумеется, на том высоком уровне духовности, на котором умел давать его Леонардо. ... Взывая к милостивому вниманию толпы, родились тысячи то свято, то грешно улыбающихся ломбардских и флорентийских головок"44 (курсив мой. - Е. О.).

Ср. у Ахматовой: "Под святыми и грешными фресками..."

Конечно, можно сказать, что эта антитеза вполне "ожидаема" и появилась у Ахматовой вне всякой ассоциации с Муратовым, но не исключено также и то, что и Муратов "отозвался" в этом стихотворении, связанном, бесспорно, в первую очередь с Недоброво. Да и вообще мотив "профиля на стене", как это показал Р. Тименчик, ассоциируется у Ахматовой именно с ним, хотя не отменяет возможности и других "голосов", звучащих в ахматовской поэзии, хотя бы потому, что игра с двумя реальностями, сюжет ожившей или изменяющейся картины восходят даже не к символистам и О. Уайльду, а к эпохе романтизма.

Именно в связи с Ахматовой В. Топоров пишет о жанре "посмертных писем" (о "Письме Анне Андреевне Ахматовой на тот свет" Д. Е. Максимова): "Ближайшие примеры - посмертное письмо Пастернака к Рильке, которым заканчивалась рукопись "Охранной грамоты"... и немецкое посмертное письмо к Рильке, посланное Цветаевой Пастернаку. В более широком кругу жанровыми "соседями" посмертного письма оказываются "письма с того света" (таким, по сути дела, было для Чаадаева первое "Философическое письмо", помеченное - Некрополь) и, если угодно, столь распространенные в истории мировой культуры "разговоры в царстве мертвых" (кстати, в XVII - начале XIX в. они были очень популярны в России...)"45.

Но этот же жанр начинает бытовать и в послереволюционной России. Ощущение "потусторонности" происходящего, свойственное, очевидно, многим, передала та же Ахматова: "И снова я уже после Революции (21 января 1919 г.) встречаю в театральной столовой исхудалого Блока с сумасшедшими глазами, и он говорит мне: "Здесь все встречаются, как на том свете"46. Е. С. Булгакова после смерти М. А. Булгакова пишет в дневнике "Письма на тот свет". Этот же мотив "бродит" в стихах Ахматовой 30-х годов - сумасшествие как существование на границе мира здешнего и потустороннего, призрачность здешнего... Можно выстроить даже цепочку принадлежащих трем поэтам стихотворений со сходным сюжетом. Это Ахматова ("Новогодняя баллада") - Тарковский ("Стол накрыт на шестерых...") - Цветаева ("Все повторяю первый стих...").

"писем на тот свет", кажется, был органичен (насколько это вообще возможно в человеческом естестве) как ни для кого. И помимо уже известных ("Пока не свалюсь под забором...", "Одни глядятся в ласковые взоры...", "Первое возвращение" и др.) стихи Недоброво живут во множестве отголосков. Например:

Себя, глядясь, как в зеркала, в полотна,
Вы б видели печальной в половине,
А на других - жестокой беззаботно...
("Е. М. М." Недоброво)


На серый холст...
("Эпические мотивы" Ахматовой)

Дафну, подумав, вини. Она убегала от бога...
Солнце дерзнешь ли принять в тело живое свое?
"Аполлинийские дистихи" Недоброво)47.

А с каплей жалости твоей
Иду, как с солнцем в теле.
("Я не любила с давних дней..." Ахматовой)

И еще одно замечание, быть может, не бесспорное, но... Впервые, как это уже давно замечено, лирическое "мы" у Ахматовой появляется в стихотворении, связанном с Пушкиным ("Смуглый отрок бродил по аллеям..."), и постепенно приобретает такое же значение, как и у Пушкина в послании "К Чаадаеву", расширяясь и вмещая в себя все поколение, с тем чтобы в том же 1818г. (удивительно рано для начинающего поэта) ему возможно было написать: "И неподкупный голос мой // Был эхо русского народа" ("К Н. Я. Плюсковой"). Как известно, это стихотворение было прямо связано с Федором Глинкой и "тайной свободой". Таким образом, поэт сначала становится выразителем поколения, потом же и всего народа.

"поздних ответах" Недоброво звучит это "мы" (которого почти не находим даже в самых "сюжетно благополучных" любовных стихах), расширяясь постепенно до смысла и судьбы поколения? Этот "Чаадаев десятых годов", как его называли современники, первым угадавший ахматовский путь, и вправду явился чем-то близким настоящему П. Я. Чаадаеву по отношению не только к Ахматовой, но и еще ко многим людям 1910-х годов, всей своей деятельностью внушая, в частности, что поэзия, вообще искусство - не только личное дело каждого.

Но и помимо искусства, эта общность, ощущение единой для всего поколения судьбы проявляются в одной случайной перекличке, или, если угодно, перекрещивании голосов.

В конце июля 1914 г. Н. В. Недоброво писал в письме к В. А. Знаменской так: "... Ваше милое письмо и Ваша добрая память доставили мне истинное утешение в эти тяжелые дни.

Любовь Александровна успела выбраться из Германии вовремя. 22 я получил от нее посланную накануне срочную телеграмму из Стокгольма <...> Но с тех пор никаких известий у меня нет. Можете судить о среднем уровне моего за эти дни настроения.

Сама война развертывается так, как я ждал и хотел48.

Я очень близко принимаю к сердцу Ваши личные тревоги, связанные с уходом на войну Ваших родных - общий удел! <...>"49

И в 1916 г. Ахматова пишет "Памяти 19 июля 1914":

Мы на сто лет состарились, и это
Тогда случилось в час один...

"литературных" перекличках, сознательных или неосознанных "заимствованиях", хотя и в XIX в. о чем-то похожем размышлял Салтыков-Щедрин в связи со своими читателями: "... трудно определить, кто кому дает и кто у кого берет..."50 Здесь скорее ощущение общего для всех "удела" - судьбы и ахматовское понимание того, что именно ее голосом заговорит поколение и эпоха, - понимание, впервые сформулированное именно Н. В. Недоброво в его статье об Ахматовой.

Но это знали и раньше. Вероятно, так и происходит в поэзии (шире - вообще в литературе). Происходит что-то вроде накапливания общей для многих энергии, один голос вбирает в себя множество других, так что трудно определить, кто первым сказал то или это, случайна или нет очевидная перекличка... Гете однажды сказал: "... мне же не оставалось ничего больше, как собрать все это и пожать то, что другие для меня посеяли"51.

Примечания

1. Так он писал в набросках задуманной им статьи "Общественно-государственная деятельность и общественно-исторические взгляды Тютчева" // РГАЛИ. Ф. 1811. Оп. 1. Ед. хр. 13. Л. 4.

2. Юлия Сазонова-Слонимская. Николай Владимирович Недоброво. Опыт портрета. Цит. по: Ахматова Анна. Поэма без героя. М., 1989. С. 247.

Суперфин. Рус. б-ка славяноведения. Т. LXXXV. С. 172.

4. РГАЛИ. Ф. 1811. Оп. 1. Ед. хр. 12.

5. РГАЛИ. Ф. 1811. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 73.

6. Там же. Л. 39. Даты: "30. Х. 03. Петербург", "27. VIII. 12. Бобровка"

7. Там же. Л. 56.

9. См.: Дмитриева Н. А. Михаил Врубель. М., 1984. С. 60-61.

10. Например, об изменении родовых черт лирики, проникновении эпического начала в лирике Ахматовой см.: Клинг О. А. Своеобразие эпического в лирике А. А. Ахматовой // Царственное слово. Ахматовские чтения. Вып. 1. М, 1992. С. 59-70.

11. См.: Вопросы литературы. 1998. № 1. С. 149.

12. Анна Ахматова. Поэма без героя. М. С. 249.

14. РГАЛИ. Ф. 1811. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 52.

15. К истории русской литературы 1910-х годов. Письма Н. В. Недоброво к Б. В. Анрепу. Публикация Г. П. Струве. Berkeley // Slavica Hierosolymitana. Jerusalem, 1981. Vol. V-VI. P. 457.

16. См.: Ахматова Анна. Соч. В 2 т. М., 1996. Т. 1. С. 377.

17. Особо хочется отметить первое, кажется, исследование Р. Д. Тименчика "Ахматова и Пушкин. Заметки к теме" // Учен. зап. Латв. гос. ун-та. Т. 215. Вып. 2: Пушкинский сборник. Рига, 1974. Подробную библиографию до 1992 г. см.: Русские писатели. 1800-1917: Биобиблиографический словарь. М., 1999. Т. 4. С. 262.

19. РГАЛИ. Ф. 1811. On. 1. Ед. хр. 1. Л. 18. См. также: Арион. 2000. № 2.

20. Ахматова Анна. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд. Л., 1977. С. 461.

21. РГАЛИ. Ф. 1811. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 6.

22. См., например, его работы "Ахматова и Пушкин. Заметки к теме // Учен. зап. Латв. гос. ун-та. Т. 215. Вып. 2: Пушкинский сборник. Рига, 1974; Художественные принципы предреволюционной поэзии А. А. Ахматовой. Автореф. дис... канд. филол. наук. Тарту, 1982; Четыре забытых поэта // Родник (Рига). 1988. № 3.

24. Там же. С. З.

25. Цит. по: Русская поэзия серебряного века. 1890-1917: Антология. М., 1993. С. 477.

26. Ахматова Анна. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд. Л. С. 464.

27. Северные записки. 1914. № 4. С. 106.

29. В рукописи - без заглавия // РГАЛИ. Ф. 1811. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 5.

30. Недоброво Н. В. Анна Ахматова // Русская мысль. 1915. № 7, отд. 2. С. 62.

31. Там же.

32. РГАЛИ. Ф. 1811. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 29.

34. Недоброво Н. В. О Тютчеве // РГАЛИ. Ф. 1811. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 3.

35. Там же. Л. 20. В автографе явная описка: "злототканный".

36. ОР РГБ. Ф. 109, карт. 31. Ед. хр. 55. Л. 4.

37. Русская мысль. 1914. № 11. С. 89-90.

39. Северные Записки. 1913. № 3. С. 51. В автографе дата: 20. IX. 12. (РГАЛИ. Ф. 1811. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 105). Время создания стихотворения, таким образом, приблизительно совпадает с окончанием статьи "О Тютчеве".

40. Северные записки. 1914. № 4. С. 107.

41. См.: Тименчик Р. Д. Ахматова и Пушкин. Заметки к теме // Учен, зап. Латв. гос. ун-та. Т. 215. Вып. 2: Пушкинский сборник. Рига, 1974.

42. ГАЛИ. Ф. 1811. Oп. 1. Ед. хр. 1. Л. 108.

44. Цит. по: Муратов П. П. Образы Италии. М., 1994. Т. II-III. C. 322. Печатается по полному изданию в трех томах (Лейпциг: Изд-во З. И. Гржебина, 1924).

45. Топоров В. Н. Об одном письме к Анне Ахматовой // Ахматовский сборник. 1. Париж, 1989. С. 29.

46. Ахматова Анна. Воспоминания об Александре Блоке // Анна Ахматова. Соч.: В 2 т. Т. 2. Проза. Переводы. М., 1996. С. 187.

47. Русская мысль. 1914. № 11. C. 89.

"ждал" начала войны еще в начале 1912 г. Он писал Анрепу 6 февраля 1912 г.: "... не могу утаить, что, по имеющимся сведениям, чуть только мы отпразднуем трехсотлетие династии, и чуть только взятые осенью новобранцы будут готовы к бою - вероятно в начале марта, следует ожидать войны" (К истории русской литературы 1910-х годов. Письма Н. В. Недоброво к Б. В. Анрепу // Slavica Hierosolymitana. Jerusalem, 1981. Vol. V-VI. P. 438).

49. ОР РНБ. Ф. 1088. Оп. 1. № (ед. хр.) 139. Л. 4-4 об.

50. Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. Т. 14. М., 1972. С. 443.

51. Эккерман И. П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни. М.; 1934. С. 845.

Раздел сайта: