Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество.
Крымский Ахматовский научный сборник. -
Вып. 6. - Симферополь: Крымский архив,
2008. - С. 69-81.
На границе живописи и поэзии
Ахматова, как известно, считала, что "парижская живопись" в начале ХХ века "съела французскую поэзию" [1, 196]. Так ли это - выяснение этого вопроса могло бы стать темой отдельного исследования, но, как бы то ни было, нам представляется, что едва ли Ахматова могла сказать что-либо подобное о поэзии русской, хотя взаимодействие искусств наблюдается и в этот период и происходит, может быть, даже более активно, чем когда-либо раньше. Саморефлексия искусства, вероятно, вообще является одной из отличительных черт художественного сознания ХХ века. Мощный взрыв в развитии теории стиха (а вскоре - в 20-е годы - и прозы), размышления о границах прозы и поэзии мы видим в филологии; при этом огромная роль здесь принадлежит самим поэтам (теоретические изыскания В. Брюсова, А. Белого). В самой же поэзии, как кажется, увеличивается удельный вес "стихов о стихах", восходящий, конечно, к опытам Пушкина, но нарастающий в начале века ХХ. И в то же время возникает потребность выйти за границы своего "ремесла": саморефлексия лирического героя, появление автопортрета в лирике (черты, новые в русской поэзии) приводят к соблазну отрефлексировать себя через живописное изображение. Может быть, случай Ахматовой - самое яркое тому подтверждение, спровоцированное (или вдохновлённое) еще и тем, что она сама становится предметом изображения многих художников уже в 1910-е годы: вышедшая в 1925 г. антология "Образ Ахматовой" включала и стихи, обращенные к ней, и её изображения в живописи, графике.
Но этот мотив (холст как зеркало), особенно ярко проявившийся в лирике Ахматовой, характерен и для её современников, например, для старшего по возрасту, но немного позднее входившего в литературу и значительно менее известного Николая Владимировича Недоброво (1882 - 1919). Вчитываясь в его сонет "Е. М. М.", написанный, по всей вероятности, до знакомства с Ахматовой и посвящённый не ей, мы видим, однако, что его отзвуки появляются в ахматовских стихах 1910-х годов и более поздних (например, "Все, кого и не звали, в Италии…"). Не раз возникает образ ожившего портрета. Вообще пересечение, взаимодействие реальности жизни и реальности искусства - мотив, актуализирующийся в искусстве начала ХХ века, - восходит у русских поэтов к Оскару Уайльду, но одновременно и к художественному опыту эпохи романтизма.
Приведем сонет Н. Недоброво.
Е. М. М.
Во взгляде ваших длинных глаз, то веском,
То зыбком, то поющем об обмане,
Вдруг тайный свет затеплится в тумане
И воссияет углубленным блеском.
Не так ли в зачарованном лимане
Плывет луна, заслушиваясь плеском?
Ах, вас бы подвести к леонардескам
В музее Польди-Пеццоли в Милане.
Себя, смотрясь, как в зеркала, в полотна,
Вы б видели печальной в половине,
А в остальных - жестокой беззаботно.
Сличая, я бы проверял охотно
Больтраффио, Содому и Луини.
Это стихотворение было написано, как следует из рукописи, 21 февраля - 7 марта 1913 г., то есть, как уже было сказано, скорее всего, до знакомства с Ахматовой. Кому оно посвящено, так до сих пор и остаётся невыясненным. Но Ахматовой оно было известно, более того: в стихах конца 1950-х годов мы видим прямой отзвук сонета Недоброво.
Все, кого и не звали, в Италии, -
Шлют с дороги прощальный привет.
Я осталась в моем зазеркалии,
Где ни Рима, ни Падуи нет.
Под святыми и грешными фресками
Не пройду я знакомым путем
И не буду с леонардесками
Переглядываться тайком.
Никому я не буду сопутствовать,
И охоты мне странствовать нет…
Мне к лицу стало всюду отсутствовать
Вот уж скоро четырнадцать лет.
Под стихотворением стоят даты: 26 сентября 1957, 7 февраля 1958. Поводом к его созданию стала, как считает Е. Солонович, поездка группы советских писателей в Италию. Не включенная в эту группу, Ахматова и написала стихотворение, навеянное, таким образом, обидой [7]. Но нельзя не увидеть в нем явной переклички с сонетом старшего друга: Больтраффио, Джованни Антонио Бацци (по прозванию Содома) и Бернардино Луини, названные у Недоброво, - ученики Леонардо да Винчи; их работы и стали называть впоследствии леонардесками.
Но, как это часто бывает у Ахматовой, есть, кажется, в этом стихотворении и другой источник - книга П. П. Муратова "Образы Италии", несомненно, известная Ахматовой. В ней читаем: "Величайший соблазн Леонардо был в том, что он ввел в итальянскую живопись лица не только выразительные, но и выражающие нечто вполне определённое… Это было целым открытием. Для всяких посредственностей обозначилась новая цель живописи… Лицо не осталось, само собой разумеется, на том высоком уровне духовности, на котором умел давать его Леонардо… Взывая к милостивому вниманию толпы, родились тысячи то свято, то грешно улыбающихся ломбардских и флорентийских головок" [6, 322] (курсив мой. - Е. О.).
Ср. у Ахматовой: "Под святыми и грешными фресками…" [3, 180].
Конечно, можно сказать, что эта антитеза вполне "ожидаема" и появилась вне всякой связи с книгой Муратова. Но перекличка с сонетом Недоброво несомненна. Для Ахматовой вообще характерен жанр "поздних ответов" ("Поздний ответ" - так названо одно из её стихотворений, обращенное к М. Цветаевой), в том числе и адресованных Недоброво. К некоторым мы ещё вернемся. А теперь укажем на другой случай - не сознательной переклички, а совпадения, однако, как представляется, характерного.
Напомним строки из сонета Недоброво:
…
У Ахматовой во втором стихотворении из цикла "Эпические мотивы" читаем:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Там комната, похожая на клетку,
Под самой крышей в грязном, шумном доме,
Где он, как чиж, свистал перед мольбертом,
И жаловался весело, и грустно
О радости небывшей говорил.
Как в зеркало, глядела я тревожно
На серый холст, и с каждою неделей
Все горше и страннее было сходство
Мое с моим изображеньем новым.
Теперь не знаю, где художник милый,
С которым я из голубой мансарды
Через окно на крышу выходила
И по карнизу шла над смертной бездной,
Чтоб видеть снег, Неву и облака, -
Но чувствую, что Музы наши дружны
Беспечной и пленительною дружбой,
Как девушки, не знавшие любви.
"Эпические мотивы" датированы 1914 - 1916 годами, это стихотворение опубликовано впервые в Аnno Domini, а "художник милый", как указывают комментаторы, - Натан Исаевич Альтман, в 1914 году писавший портрет Ахматовой, который теперь хранится в Русском музее (в начале 1915 г. был выставлен). Любопытно, что эпические мотивы потребовали прошедшего времени, о событиях почти вчерашних говорится как о давно прошедших, да и "художник милый" продолжал жить с поэтом в одном городе. Но интереснее другое: музы поэта и живописца дружны (и здесь, конечно, неявная отсылка к пушкинскому образу), а мотив "холст - зеркало" оказывается общим для Ахматовой и Недоброво. Но для них ли только?
а ближайшим источником для русских литераторов имеет Оскара Уайльда. Итак, у Ахматовой модель принимает (перенимает) черты портрета. Но и мотив изменяющегося портрета позднее появляется в ее стихах ("Когда человек умирает, / Изменяются его портреты").
Одно из впечатлений Недоброво от Ахматовой было "живописное". Он писал своему другу Борису Васильевичу Анрепу, отказавшемуся от поприща юриста и ставшему художником-мозаистом, а кстати и поэтом (строку из его поэмы "Человек" Ахматова взяла эпиграфом к "Эпическим мотивам": "Я пою, и лес зеленеет"): "Попросту красивой назвать её нельзя, но внешность её настолько интересна, что с неё стоит сделать и леонардовский рисунок и генсборовский портрет маслом и икону темперой, а, пуще всего, поместить её в самом значущем (так. - Е. О.) месте мозаики, изображающей мир поэзии. Осенью, приехав сюда (в Петербург - Е. О.), я думаю, ты не откажешься ни от одной из этих задач" [4, 463]. Это письмо датировано мартом 1914 г. Николаю Недоброво не суждено было дождаться, чтобы друг-художник изобразил Ахматову: Б. Анреп выполнил это пожелание много лет спустя после смерти Н. Недоброво, лишь в послевоенные годы, когда поместил изображение Ахматовой в качестве фигуры "Сострадание" в напольной мозаике Национальной галереи в Лондоне. Но уже в 1914 г. Ахматову пишут и рисуют многие. Вера Александровна Знаменская вспоминает: "У Недоброво в январе 1914 г. на рауте в честь В. И. Иванова я познакомилась с А. А. Ахматовой. В этот вечер она была такая, как на портрете О. Делла-Вос-Кардовской, и такая, как нарисовал ее А. А. Блок в его стихотворении ""Красота страшна" - вам скажут." [9, 68]. (Делла-Вос-Кардовской Ахматова позировала в октябре 1914 г.) В январе - марте 1914 г. Недоброво пишет статью об Ахматовой и стихи, посвященные ей. А Делла-Вос-Кардовская 1 ноября записывает в дневнике: "Были у нас Гартман и Ахматова, я показывала портрет - очень нравится, и мне наговорили кучу комплиментов. Я рисовала в альбом Ахматовой: изобразила статую в парке - её двойник. Примечание Е. Д. Кардовской: "Эта статуя стояла недалеко от Камероновой галереи, в парке перед левой частью дворца. Анна Андреевна уверяет, что они похожи друг на друга" [9, 79]. Можно увидеть сходство изображения скульптур в двух стихотворениях Ахматовой о статуе в Царском Селе. В триптихе 1911 г., названном "В Царском Селе":
…А там мой мраморный двойник,
Поверженный под старым клёном,
Озёрным водам отдал лик,
Внимает шорохам зелёным.
И моют светлые дожди
Его запёкшуюся рану…
Холодный, белый, подожди,
Я тоже мраморною стану.
И в стихотворении 1916 г. "Царскосельская статуя", посвященном Н. В. Недоброво:
Уже кленовые листы
На пруд слетают лебединый,
И окровавлены кусты
Неспешно зреющей рябины,
И ослепительно стройна,
Поджав незябнущие ноги,
На камне северном она
Сидит и смотрит на дороги.
Я чувствовала смутный страх
Пред этой девушкой воспетой,
Лучи скудеющего света.
И как могла я ей простить
Восторг твоей хвалы влюбленной…
Смотри, ей весело грустить,
Такой нарядно обнаженной.
Для Ахматовой кажется вообще особенно характерным взаимопроникновение искусства и действительности: художественное пространство наделяется чертами реальности, скульптура "ранена" ("запекшаяся рана"), а героиня ревнует героя к статуе. Нечто сходное можно увидеть еще в одном стихотворении, посвященном "Н. В. Н.":
Все мне видится Павловск холмистый,
Круглый луг, неживая вода,
Самый томный и самый тенистый,
Ведь его не забыть никогда.
Как в ворота чугунные въедешь,
Тронет тело блаженная дрожь,
Не живешь, а ликуешь и бредишь
Иль совсем по-иному живешь.
Поздней осенью свежий и колкий
Бродит ветер, безлюдию рад.
В белом инее чёрные ёлки
На подтаявшем снеге стоят.
И, исполненный жгучего бреда,
Милый голос как песня звучит,
Красногрудая птичка сидит.
Как отметил еще В. М. Жирмунский, Кифаред - это Аполлон, играющий на кифаре (лютне), статуя в Павловском парке. Но этот образ "был связан в сознании современников Ахматовой с "вакхической драмой" И. Анненского "Фамира-кифаред". Согласно сюжету драмы, слепого певца сопровождает в его скитаниях мать, обращенная богами в птичку за кровосмесительную страсть к сыну, - мотив, перенесённый в этом стихотворении на статую в Павловске" [2, 464]. Но тут у Ахматовой тоже, как и в других стихах, пересекаются, взаимно проникаясь, две реальности: "медная" статуя кифареда - и живая птичка из "нашей" действительности конкретного павловского сада соединились, чтобы вызвать ассоциацию не только с драмой Анненского, но и с искусством эпохи Возрождения, в котором красногрудая птичка "обозначает" страсть. И это придает дополнительные смысловые обертоны мотиву, связанному с героем стихотворения, с "милым голосом" (об особой манере Недоброво читать стихи вспоминали многие, в первую очередь О. Мандельштам): поверх изображённого прямым словом, этот смысловой обертон говорит о невысказанной близости героев стихотворения.
В уже упоминавшемся письме к Анрепу Недоброво писал об Ахматовой: "Я всегда говорил ей, что у неё чрезвычайно много общего, в самой сути ее творческих приемов, с Тобою и со мною, и мы нередко забавляемся тем, что обсуждаем мои старые, лет 10 тому назад писанные стихи, с той точки зрения, что, под Ахматову или нет, они сочинены" [4, 463]. В этом высказывании можно увидеть не только увлечённость старшего поэта ахматовской лирикой, не только чуть заметную "профессиональную" ревность, но и другое: Недоброво одним из первых осознал и в статье об Ахматовой высказал мысль, что, вероятно, её поэзии суждено будет стать выразителем целого поколения, вобрать множество других голосов. Об этом он еще раньше написал в стихах, посвященных ей:
И скольких жизней голосом твоим
Искуплено ничтожество и мука…
Теперь ты знаешь, чем я так томим? -
Ты, для меня не спевшая ни звука.
Опубликованное в 1916 г., оно было написано в 1913. К моменту опубликования Ахматова уже "спела" немало стихов к "Н. В. Н." - большая часть их вошла в книгу "Белая стая". Но и после смерти Недоброво продолжался ее диалог с ним. Р. Тименчик убедительно показал, что образ тени, профиля на стене связан у Ахматовой в первую очередь с Недоброво. В её поэзии разных лет, в том числе и поздних, встречаем явление, которое можно было бы назвать изображением ситуаций пограничных: как бы на границе искусства и жизни. С Недоброво напрямую связаны строки:
Но, мнится мне: в сорок четвёртом,
И не в июня ль первый день,
Как на шелку возникла стёртом
Твоя страдальческая тень.
("Вторая годовщина", 1946)
Как пишет Р. Тименчик, "то, что "тень"… возникает на "стертом шелку", требует реального комментария. Теневой силуэт Недоброво был необычайно красив, - зная это, он повесил в кабинете, где принимал гостей, сбоку от рабочего стола, парчовую занавеску, на которую падало отражение его профиля…" [8, 52].
Изображение профиля на стене появляется ещё в одном стихотворении Ахматовой, но уже вне связи с Недоброво и в ироническом контексте. Тот профиль появляется неведомо откуда и пугает жителей дома:
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Но вот сейчас, сейчас
Все кончится, и автор снова будет
Бесповоротно одинок, а он
Еще старается быть остроумным
Прилаживая пышную концовку,
Такую, например:
…И только в двух домах
В том городе (название неясно)
Остался профиль (кем-то обведенный
На белоснежной извести стены),
Не женский, не мужской, но полный тайны.
И, говорят, когда лучи луны -
Зелёной, низкой, среднеазиатской -
По этим стенам в полночь пробегают,
В особенности в новогодний вечер,
То слышится какой-то легкий звук,
Причём одни его считают плачем,
Другие разбирают в нем слова.
Но это чудо всем поднадоело,
Приезжих мало, местные привыкли,
И, говорят, в одном из тех домов
Уже ковром закрыт проклятый профиль.
("А в книгах я последнюю страницу…")
Г. Л. Козловская вспоминает о встречах с Ахматовой в Ташкенте во время эвакуации: "Когда вечерами Анна Андреевна обычно сидела на своем любимом месте, её профиль необычно чётко возникал на белой стене. Однажды Алексей Федорович (Козловский. - Е. О.) обвёл, сначала карандашом, а затем углем, её великолепный профиль. Мы с ней шутили, что когда она уходит, то профиль её живет своей странной ночной жизнью… В жизни двух домов не было. Был только наш. Потом, после её отъезда, когда профиль начал исчезать, я завесила это место куском парчи. При встрече в Ленинграде я об этом рассказала ей. И она воскликнула: "Боже, какая роскошь, и всего-то для бедной тени!" [5, 393-394]
"Поэме без героя" изображенная на одном из трёх портретов Путаница - образ одной из ролей героини поэмы - "оживает, сходит с портрета". В четвертом стихотворении цикла "Сinque" появляется "…вышедший вдруг из рамы / Новогодний страшный портрет".
Итак, мы можем сказать, что русская живопись не "съела" русскую поэзию. Может быть, автопортрет в поэзии в начале ХХ в. и возникает под влиянием живописи. А с другой стороны, тот же Альтман изобразил Ахматову в 1914 году в платье "из лиловеющего шелка", хотя и без четок и муфты, но тоже не без связи с её собственным стихотворным автопортретом, написанным в 1913 г.:
На шее мелких четок ряд,
В широкой муфте руки прячу,
Глаза рассеянно глядят
И больше никогда не плачут.
И кажется лицо бледней
От лиловеющего шелка,
Моя незавитая челка.
И непохожа на полёт
Походка медленная эта,
Как будто под ногами плот,
А бледный рот слегка разжат,
Неровно трудное дыханье,
И на груди моей дрожат
Цветы небывшего свиданья.
"Божий ангел, зимним утром…", в том же 1914 г. сделал несколько рисунков, в том числе шуточный карандашный набросок сидящей Ахматовой. Автоирония в еёстихах появляется в более поздние годы: "А в зеркале двойник бурбонский профиль прячет / И думает, что он незаменим…" Вообще трудно сказать, поэзия ли Ахматовой провоцировала живописцев на портреты или её необычная внешность (возможно, и то и другое). Но в изобразительном искусстве начала ХХ века её образы стали как бы выражением представления о "женщине 1910-х годов", а в её поэзии мотивы зеркала, холста прослеживаются как постоянные.
Примечания
1. Ахматова А. Амедео Модильяни // Ахматова Анна. Соч. В двух тт. М., 1986. Т. 2. С. 196.
3. Не только в Италии можно было увидеть работы Луини, которого называют "более даровитым и самостоятельным из числа ломбардских последователей Леонардо". В Эрмитаже хранится его "Св. Екатерина" "с улыбкой "леонардески"". - См. Всеобщая история искусств. М., 1962. Т. 3. С. 180.
study of slavic languages a. literatures at the Hebrew Univ. of Jerusalem. - Jerusalem: The Magnus Press: The Hebrew Univ., 1981, Vol. V - VI. /81/ С. 463.
5. Козловская Г. Л. "Мангалочий дворик…" // Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991. С. 393-394.
6. Муратов П. П. Образы Италии. М., 1994. Т. II - III. С. 322. Печатается по полному изданию в трех томах (Лейпциг: Изд-во З. И. Гржебина, 1924).
7. См.: Солонович Е. К истории двух стихотворений А. Ахматовой // Вопросы литературы. 1994. № 5.
8. Тименчик Р. Д. Ахматова и Пушкин. Заметки к теме. // Учен. зап. Латвийского гос. ун-та. Т. 215. Вып. 2 - Пушкинский сборник. Рига, 1974. С. 52.