Гумилевские чтения. Материалы международной конференции
филологов-славистов. - СПб., 1996. - С. 59-72.
"Медный всадник" в творчестве Анны Ахматовой
"Медный всадник" в данной работе - название поэмы А. С. Пушкина. Переклички с этой поэмой - в разных аспектах - слышны во все периоды творчества А. А. Ахматовой.
3 марта 1925 года П. Лукницкий записал в своем дневнике: "В ответ на мои слова о большой эрудиции АА она сказала, что очень мало знает. "Я знаю только Пушкина и архитектуру Петербурга. Это сама выбрала, сама учила". "Медный всадник" - это и Пушкин, и Петербург. Петербург сквозь призму пушкинского видения. Это было важно не только для Ахматовой, но и для других создателей "петербургского мифа", "петербургского текста", главные признаки которого охарактеризованы В. Топоровым и Ю. Лотманом1.
Исследователь русской культуры Д. Мачинский2 в одной из своих лекций о Пушкине сказал, что в поэме "Медный всадник" Пушкин "договорился до любви к Петербургу", и более того - до создания той формулы любви к нему, которой потом будут пользоваться все; хотя вообще-то Пушкин Петербурга не любил3. В письме к брату Льву после наводнения 1824 года он пишет: "Что это у вас? потоп! ничто проклятому Петербургу!" Это пушкинское проклятие - тоже своего рода формула, и к ней многое восходит впоследствии.
С 1913 года, когда Петербург как самостоятельный герой входит в поэзию Ахматовой, в ее стихах нередко звучит тот же пафос, что и во "Вступлении" к "Медному всаднику", где пять раз повторяется слово "люблю". Это "люблю" может быть в тексте, или в подтексте, или перефразировано. Во многих стихах используется та лексика, которую использует и Пушкин, создавая свой образ города во "Вступлении"; "цитируется" отчасти даже пушкинское построение фразы-цепочки однородных членов. Наряду с "Медным всадником" Ахматовой учитывается стихотворение Пушкина 1828 года "Город пышный, город бедный...", предваряющее одну из строф "Вступления". Ср.: "Город пышный, город бедный, / Дух неволи, стройный вид, / Свод небес зелено-бледный, / Скука, холод и гранит..." и "Люблю тебя, Петра творенье, / Люблю твой строгий, стройный вид, / Невы Державное теченье, / Береговой ее гранит..." В этих сходных описаниях разная расстановка акцентов: вместо "Дух неволи" - "Люблю тебя" и т. п.
Приведу несколько примеров из стихотворений Ахматовой, в которых слышна перекличка с Пушкиным. "Оттого мы любим строгий, / Многоводный, темный город, / И разлуки наши любим, / И часы коротких встреч" (1914); "Город, горькой любовью любимый. / Солеею молений моих / Был ты, строгий, спокойный, туманный" (1914); "Но ни на что не променяем пышный, / Гранитный город славы и беды..." (1915); "Как люблю, как любила глядеть я / На закованные берега..." (1916). Мне кажется, что и здесь, и в целом ряде других случаев перекличка эта - сознательная. Но, возможно, это не всегда так. Сама Ахматова говорила, что область совпадений так же велика, как и область заимствований.
Кроме того, хочу привести высказывание А. Е. Барзаха по поводу данной работы. Он считает, что интересны не только факты цитирования, но и те связи, которые возникают невольно, уже в сознании читателя, в силу необычайной плотности "петербургского текста". Интересно втягивание нового произведения в единый "текст", где все элементы корреспондируют друг с другом.
Особое место среди стихов, содержащих объяснение в любви к городу, занимает стихотворение "Петроград, 1919": "... Никто нам не хотел помочь / За то, что мы остались дома, / За то, что город свой любя, / А не крылатую свободу, / Мы сохранили для себя / Его дворцы, огонь и воду. // Иная близится пора, / Уж ветер смерти сердце студит, / Но нам священный град Петра / Невольным памятником будет" (1920). "Священный град Петра" - это перевод полного названия города на русский язык. Но перевод не буквальный: не "Святого Петра город", а "Священный град Петра". Таким образом освящается и то страшное, что с этим городом связано. И здесь впервые у Ахматовой появляется мотив города-памятника, мотив, неизбежно напоминающий создателю "петербургского текста" о памятнике, в котором, по Пушкину4, заключен "Genius loci" Петербурга - о Медном всаднике5.
После этого стихотворения объяснение в любви к городу прозвучит у Ахматовой лишь еще один раз - в "Поэме без героя", во фрагменте, написанном в 1942 году в эвакуации: "А не ставший моей могилой, / Ты, гранитный, кромешный, милый...". Вторая строчка автоцитата. Ср.: "... ты строгий, спокойный, туманный" (1914).
Уже с 1914 года (и чем дальше, тем чаще) Петербург у Ахматовой мрачный, даже страшный город. Иногда характеристика его дается в сравнении с тем прежним, "пушкинским" Петербургом, каким он был еще недавно: "На дикий лагерь похожий / Стал город пышных смотров..." (1915); "Не столицею европейской / С первым призом за красоту - / Пересылкою енисейской..." (1937).
Все чаще возникает образ города-могилы: "Из тюремного вынырнув бреда, / Фонари погребально горят" (1939); "Над моей ленинградской могилой / Равнодушная бродит весна..." (1930-е, 1958).
А вот отсылка к "Медному всаднику": "Любо мне, городской сумасшедшей, / По предсмертным бродить площадям" (1930, 1960). Здесь даже и "люблю" есть: "Любо мне", однако в таком страшном контексте, что читается с противоположным знаком.
Казалось бы, образ города-могилы - не пушкинский образ. В "Медном всаднике" на следующий день после потопа "... багряницей / Уже прикрыто было зло. / В порядок прежний все вошло". Но, думается, что Ахматова образ города-могилы в "Медном всаднике" вес же вычитывала (ее статья "Пушкин и Невское взморье" говорит, прежде всего, о важности темы для самой Ахматовой, в связи с неведомой могилой Гумилева, в частности).
Образ города-могилы в "Медном всаднике" связан с судьбой Евгения. Для него Петербург - могила его возлюбленной: ведь ни тела, ни гроба, ни кладбища. Сам Евгений умирает на острове, куда наводнение занесло разрушенный домик Параши. Об особом значении этого острова для Пушкина Ахматова говорит в уже упомянутой статье о повести Титова "Уединенный домик на Васильевском", написанной по устному рассказу Пушкина: "Автор так занят северной оконечностью Васильевского острова, что (...) Петербург для него вовсе не существует"; над зимним пейзажем этого места "он почти плачет", "сравнивая его с могилой".
Ахматова находила в Евгении нечто чрезвычайно ей близкое. Н. Г. Чулкова вспоминает: "... однажды я спросила се: "У вас уютно?" Анна Андреевна ответила: "Я как Евгений у Пушкина, помните?
"Он оглушен был шумом внутренней тревоги""6.
Евгений, чье горе не поддавалось забвению. Сама Ахматова ничего не забывала: "Затем, что и в смерти блаженной боюсь / Забыть громыхание черных марусь...". И отсюда: "Уже безумие крылом / Души накрыло половину...".
Ощущение от своего города, которое было у Ахматовой в годы первой мировой войны, революций, гражданской войны, сталинских репрессий, блокады, она могла выразить, обратившись к пушкинскому Евгению. Но выразить с иной интонацией.
"... иль вся наша / И жизнь ничто, как сон пустой, / Насмешка неба над землей?", и без той ноты проклятия, которая так явственно прочитывается во фразе: "... потоп! ничто проклятому Петербургу!".
Кажется, эту фразу можно расслышать в эпиграфе к "Эпилогу" "Поэмы без героя". Там она звучит будто эхом, опосредованно, через слова первой жены Петра Евдокии Лопухиной: "Быть пусту месту сему" (пушкинское проклятие - парафраза ее проклятия). У Ахматовой встречается и другой вариант: "Да будет пусто место сие", но в качестве эпиграфа поэт использует все же первый, который можно прочесть не как проклятие, а как предсказание.
Есть и еще один эпиграф к "Эпилогу" - из стихотворения И. Анненского "Петербург": "Да пустыни немых площадей, / Где казнили людей до рассвета". Это стихотворение восходит к "Медному всаднику" и, возможно, к словам Лопухиной: "пустыни" - "пусту". Таким образом Ахматова включает в текст "Эпилога" прошлое Петербурга - самые истоки, XIX век, начало XX века, хотя повествование ведется о блокадном Ленинграде.
Каков же у Ахматовой этот блокадный город, вписанный в историю Петербурга?.. "А не ставший моей могилой, / Ты, гранитный, кромешный, милый, - / Побледнел, помертвел, затих. / Разлучение наше мнимо - / Я с тобою неразлучима: / Тень моя на стенах твоих...". В отличие от Пушкина, Ахматова никогда не отделяет себя от Петербурга. Что бы ни было. И во всем фрагменте, посвященном блокадному Ленинграду, где опять звучат переклички с поэмой Пушкина, акценты расставлены иначе. У Пушкина: "И он по площади пустой / Бежит и слышит за собой / Как будто грома грохотанье - / Тяжело-звонкое скаканье / По потрясенной мостовой"; "И во всю ночь безумец бедный / Куда стопы ни обращал, / За ним повсюду Всадник Медный / С тяжелым топотом скакал". Если для Евгения Петербург - могила его возлюбленной, то символ Петербурга - Медный всадник - надгробный памятник, памятник-убийца. Как будто то же и у Ахматовой: "Мне казалось, за мной ты гнался, / Ты, что там погибать остался / В блеске шпилей, в отблеске вод, / Не дождался желанных вестниц - / Над тобой лишь твоих прелестниц, / Белых ноченек хоровод". Здесь мотив города-могилы, который, как Медный всадник, гонится за героиней поэмы, смягчен бесконечной любовью к покинутому Ленинграду. "Вступление" и заключительная "Вторая" глава "Медного всадника" объединены в одно, ибо тут же - и пушкинские белые ночи, и шпили, и даже слово "блеск" ("блеск безлунный")7.
Для Ахматовой Петербург (как и Царское Село) всегда - ее город, ее "наследство". Прежде всего - наследство от Пушкина: любил ли, проклинал ли, но - жил в Петербурге и описал его, и значит, оставил - "пушкинским Петербургом".
"Пушкин и дети". И есть пушкинское "Я памятник себе воздвиг нерукотворный".
Характерно согласие Ахматовой на памятник себе в своем городе. Но особый - возле Крестов, где он будет памятником всем, "кто там стоял со мною": "И пусть с неподвижных и бронзовых век, / Как слезы, струится подтаявший снег, // И голубь тюремный пусть гулит вдали. / И тихо идут по Неве корабли" ("Реквием", 1940). Мне видится здесь оппозиция Медный всадник - памятник Ахматовой: разные эпохи, разный город и - разные стороны Невы. И как у Пушкина "нерукотворный" памятник противопоставляется "Александрийскому столпу", а поэт - власти, так и у Ахматовой. Ибо Медный всадник в одном из своих "литературных значений" есть выражение идеи государственной власти: не власти Петра, но власти вообще, в ту эпоху олицетворенной Сталиным.
Совершенно отдельная тема - поэма "Медный всадник" и цикл стихов Ахматовой "Слава миру", прославляющих страну Советов и Сталина: ценой надругательства над самой собой Ахматова пыталась вызволить в четвертый раз арестованного в 1949 году сына. Стихи не помогли; история закончилась ее первым инфарктом.
"И вождь орлиными очами / Увидел с высоты Кремля, / Как пышно залита лучами / Преображенная земля. (...) Свой дух вдохнул он в этот город..." - речь идет о Москве. Ср.: "На берегу пустынных волн / Стоял он, дум великих поли, / И вдаль глядел..." В целом ряде стихов Сталин прославляется как победитель и творец нового мира, своего рода демиург. Перекличка Сталин-Петр не придумана Ахматовой: это одна из мифологем советской эпохи.
В других стихах вместо образа Сталина присутствует образ коллективного творца - народа, как, например, в стихотворении "Приморский парк Победы": "Еще недавно плоская коса, / черневшая уныло в невской дельте, / как при Петре, была покрыта мхом / и ледяною пеною омыта. // Скучали там две-три плакучих ивы, / и дряхлая рыбацкая ладья / в песке прибрежном грустно догнивала. / И буйный ветер гостем был единым / безлюдного и мертвого болота. // Но ранним утром вышли ленинградцы / бесчисленными толпами на взморье. / И каждый посадил по деревцу (...) Да, это парк Победы".
Вероятно, Ахматова пользовалась в этом цикле "Медным всадником" как строительным материалом и потому, что этот материал был ей привычен, и потому, что лестные переклички с Петром легко считывались бы тем "читателем", к которому были обращены стихи. Мне видится тут скрытая автопародия: профанированное (но отнюдь не смешное) присутствие дорогих ей текстов.
В Фонтанном Доме среди многих рукописей Ахматовой, подаренных музею вдовой коллекционера М. С. Лесмана Н. Г. Князевой, есть стихотворение "Здравствуй, Питер! плохо, старый...". Стихотворение впервые опубликовано в 1989 году Р. Д. Тименчиком8.
Здравствуй, Питер! плохо, старый,
Поработали пожары,
Почудили коммунары,
Что ни дом, в болото щель.
"Склеп покинем, всех подымем,
Видно, нашим волнам синим
Править городом черед".
(24 сентября 1922 г.)
"Медному всаднику".
Обращения Пушкина к городу во "Вступлении" к поэме актуализируют в его названии имя его демиурга - Петра: "Люблю тебя, Петра творенье...!", "Красуйся, град Петров...". Ахматова тоже вступает в тему обращением к городу, и название в данном случае не просто содержит имя его создателя, но совпадает с ним, равно ему: Питер - это сокращенное, неофициальное название города, и Piter - так латиницей Петр подписывал письма к немногим близким людям9. Город одушевляется, и при этом имеет не обычное "медное" лицо, а вполне человеческое.
Вообще ахматовский город многолик.
В "Стихах о Петербурге" Петр у Ахматовой продолжает жить в своем городе - странной жизнью памятника: "Стынет в гордом нетерпенье / Конь Великого Петра. (...) Ах! своей столицей новой / Недоволен государь"; "Над Невою темноводной, / Под улыбкою холодной / Императора Петра" (1913).
"В городе райского ключаря, / В городе мертвого царя..." у "genius loci" Петербурга - Петра сразу два лика: лик апостола, хранящего ключи от рая (Петербург - рай), и лик мертвого царя (Петербург - город мертвого царя, т. е. царство мертвых, Аид, ад).
В наброске драмы "Энума Элиш", сделанном 13 ноября 1964 года, героиня Икс обращается к орлу Феде, который под диктовку записывает ее автобиографию: "Икс. Федя, это ты Петербург основал? / Федя. Я. Я тогда был ручной. Это я в шутку. / Икс. Люблю такие шутки!"10. Здесь в ироническом контексте "genius loci" Петербурга - имперский орет Федя. "Федя" рифмуется с "Петя". По верному замечанию Н. И. Поповой, имперский орел двухголов и у каждой головы может быть свое имя, здесь - Федя и Петя. Почему? У меня есть только предположения. "Федя" - может быть, Федор Достоевский. Достоевский как демиург, основатель "достоевского" города. В "Части первой" "Поэмы без героя": "Достоевский и бесноватый, / Город в свой уходил туман". Это - аллюзия на очень значимый для "петербургского мифа" образ Петербурга, созданный Достоевским в романс "Подросток": "А что, как разлетится туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизкий город (...) и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?" (Ч. I, гл. 8, § 1)11. Достоевский для Ахматовой создатель, а точнее, сочинитель не толь ко "достоевского" города, но и "России Достоевского": "Россия Достоевского (...) Страну знобит, а омский каторжанин / Все понял и на всем поставил крест. / Вот он сейчас перемешает все / И сам над первозданным беспорядком, / Как некий дух, взнесется" (1945, <Первая> "Северная элегия"). При таком разнообразии ликов города обращение к нему как к близкому старому человеку не так уж удивляет.
Пушкин обращается к городу с пожеланием "стоять неколебимо". То же делает Ахматова, желая ему здоровья: "Здравствуй, Питер!". Хотя, конечно, слово "здравствуй" сохраняет свое значение и как приветствие. В "Медном всаднике" город - юный: "Прошло сто лет, и юный град..." У Ахматовой - "плохо, старый".
"Вступления" - объяснение в любви к Петербургу. Стихотворение Ахматовой по своей тональности не приемлет ни высокой лексики, ни пафоса. У Пушкина: "Люблю (...)/ Когда (...) победу над врагом / Россия снова торжествует, / Или, взломав свой синий лед, / Нева к морям его несет, / И чуя вешни дни, ликует". У Пушкина - "люблю", "ликует"; у Ахматовой - "не радует": "И не радует апрель".
В обоих произведениях упоминается весна, хотя поэма - о наводнении, которое было в ноябре 1824 года, и написана осенью, а Ахматова пишет свое стихотворение в сентябре 1922 года.
Следующие строки: "Поработали пожары, / Почудили коммунары" не имеют прямой аналогии в тексте поэмы. Именно они вносят в стихотворение точные признаки времени. О пожарах сохранилось, в частности, прозаическое свидетельство Ахматовой (речь идет о 1921 годе): "В то лето горели леса под Петербургом - улицы были полны пахучим желтым дымом". Но интересно, что Пушкин в письме к брату Льву Сергеевичу называет наводнение 1824 года то потопом, то пожаром: "Что это у вас? потоп! (...) Отправь с Михаилом все, что уцелело от Александрийского пожара...". Вполне ве12роятно, что эта фраза как-то корреспондирует со стихотворением Ахматовой. А о строке "Почудили коммунары" можно говорить в связи с присутствием в "Медном всаднике" политического подтекста. (Ахматова не пытается приспособить свое стихотворение к цензуре, и оно попадает в тот раздел литературы, который можно назвать "потаенная литература".) Но и в произведении Пушкина, и в произведении Ахматовой политический план - не единственный и не главный.
Строка "Что ни дом - в болото щель" заставляет вспомнить пушкинское: "По мшистым, топким берегам / Чернели избы здесь и там", а также: "Ногою твердой стать при море". Пушкиноведами давно замечено, что слова "Ногою твердой стать при море" указывают на зыбкость почвы, на которую встал Петр - и в прямом, и в метафорическом смысле. И потому город, вознесшийся "Из тьмы лесов, из топи блат", подстерегает гибель. Отсюда и заклинание Пушкина: "Красуйся, град Петров, и стой / Неколебимо, как Россия. / Да умирится же с тобой / И побежденная стихия..." Стихия не "умирена" - и разворачивается сюжет поэмы.
"Шепот вод" в подвале соотносится с начинающейся трагедией в "Медном всаднике": "Нева вздувалась и ревела, / Котлом клокоча и клубясь, / И вдруг, как зверь остервенясь, / На город кинулась. Пред нею / Все побежало, все вокруг / Вдруг опустело - - воды вдруг / Втекли в подземные подвалы, / К решеткам хлынули каналы, / И всплыл Петрополь...". В обоих текстах воды - жуткие живые существа. Пocледние строки Ахматовой также напоминаю! о Пушкине: "Склеп покинем, всех подымем, / Видно, нашим волнам синим / Править городом черед".
"С божией стихией / Царям не совладеть", и эти слова завершают ту часть поэмы, с которой непосредственно перекликается стихотворение Ахматовой. Собственно сюжет: история Евгения и Параши, Евгения и Медного Всадника - в стихотворение не входит. По законам единого "петербургского текста", сложившимся в "серебряном веке", достаточно было несколькими строками обозначить источник цитирования, и он уже во всей своей совокупности всплывал в сознании читателя.
Но, помимо присутствия беды, в стихотворении есть еще нечто: пророчество о конце города. Будет потоп.
Тема потопа для города, в котором вода поднималась выше чем на 150 см над ординаром около 300 раз, имеет особое значение. С самого основания Петербурга начались разговоры об исторической ошибке Петра.
Первое великое наводнение, унесшее множество человеческих жизней, было 21 сентября 1777 года (здесь и далее даты даются по новому стилю). Пушкин вспоминал о нем, создавая "Медного всадника", в стихах, не вошедших в окончательную редакцию: "Такого / Уже не помнил град Петра / От лета семьдесят седьмого. / Судьбы заметная пора:/ Вчера была ей годовщина". Пушкин начинает писать поэму в октябре 1833 года. Так что слова "Вчера была ей годовщина" отмечают не точное время создания "Медного всадника", а нечто более важное: то, что свое описание наводнения 19 ноября 1824 года он соотносит с наводнением 1777 года, считая и то и другое проявлениями судьбы Петербурга.
Это наводнение породило новые легенды о будущей гибели города. Пушкин использует эти легенды13. Известна также связь поэмы со стихотворением А. Мицкевича "Олешкевич", на которую указал в примечании и сам Пушкин. Художник Олешкевич, которого "правильнее называть кудесником", вечером, накануне петербургского наводнения, измеряет глубину Невы и предсказывает: "То будет второе, но не последнее испытание: / Господь потрясет ступени ассирийского трона, / Господь потрясет основание Вавилона, / Но третьего не приведи, господи, увидеть!"14
Вписывая свое стихотворение в "петербургский текст", Ахматова говорит как раз об этом "третьем испытании". Интересна дата написания стихотворения: 24 сентября 1922 года. До столетия великого наводнения 1824 года остается чуть более двух лет. При ахматовском постоянном внимании к датам, тем более, к пушкинским датам, приближение столетнего юбилея было достаточным поводом для появления этих стихов. Если год мог указывать на приближение столетнего юбилея, то число и месяц - на связь с наводнением 1777 года, которое было 21 сентября. Возможно, Ахматова и здесь следовала за Пушкиным, отметившим: "Вчера была ей годовщина". Во всяком случае, никакого конкретного повода для написания стихотворения о потопе у Ахматовой не было: в 1922 году единственный, причем небольшой, подъем воды был уже после создания стихотворения.
Ахматова написала стихи в предверии столетней даты, и через два года, 23 сентября 1924 года, эта дата была отмечена самой судьбой: произошло третье в истории города великое наводнение: вода поднялась на 369 см над ординаром. Подобных наводнений с тех пор не было. Когда с Ахматовой случалось что-то необыкновенное, она говорила: "Со мной - только так".
"Со мной - только так" - в данном случае не только на поэтическом, но и на биографическом уровне. Жизнь как бы дописала стихи Ахматовой.
К великой досаде Александра Сергеевича, ему не удалось самому пережить наводнение 1824 года: в это время он находился в ссылке в Михайловском. Через сто лет на набережной Фонтанки, в первом этаже небольшого дома, выходящего на Неву (Фонтанка, 2, шестое окно от угла), как бы за них обоих наводнение пережила Ахматова.
События 23 сентября 1924 года подробно описал в своем дневнике Н. Н. Пунин15, который в это время рвался к А. А. Ахматовой, как "бедный" Евгений к своей возлюбленной: "Я решил не идти домой, но к Ан16 (...) я (...) побежал, боясь, что не успею уже". Дальше замечательное описание наводнения, вполне в стиле "Медного всадника". "В сущности, я уже понял, что к Ан не попаду. И стало больно. И горько было не быть вместе с нею в такой день".
"В квартире всплыл паркет, а старые липы в Летнем саду водой залило до крон. Наводнение застало ее на Смоленском кладбище, за панихидой по Настеньке Сологуб"17. А вот воспоминания Ахматовой 60-х годов, записанные М. И. Будыко: "Наводнение 1924 года. В день наводнения А. А. вместе с Валентиной Андреевной Щеголевой были в церкви Смоленского кладбища на панихиде по Блоку (...) Во время заупокойной службы удары в дверь, как в "Вие". Но они отстояли заказанную службу до конца. Обратно возвращались на трамвае, А. А. захотела часть пути пройти пешком. Ураганный ветер на набережной, мокрые туфли. А. А. перебегала от фонаря к фонарю, хватаясь за них. В Летнем саду рушились старые липы. А. А. совершенно не боялась, в отличие от других случаев, не связанных с природой"18.
Здесь присутствует типично ахматовская неточность (создается два разных мифа): панихида - по "Настеньке Сологуб" или по Блоку? Видимо, второе, т. к. жена Ф. Сологуба Анастасия Чеботаревская утонула в Неве ровно за три года до наводнения, 23 сентября 1921 года19. Еще одна неточность, может быть, просто оговорка: вероятно, затоплены были те липы, которые упали от ураганного ветра.
Ахматова явно не соответствовала роли пассивной страдалицы, которую отвел ей в этой истории Пунин. Она переживала наводнение с пушкинской жадностью.
"Во дворе дома, где живет Ан, было выше колен (...) Почти у самых ворот (...) лежала лодка. Когда я пришел к Ан, было 10 часов. У них было все благополучно. Ан - очень возбужденная".
Наводнение, сотворившее большие разрушения в городе, не принесло человеческих жертв: уровень почвы по сравнению с XVIII и XIX веком был выше, деревянных строений мало. Но об этом событии Ахматова не раз вспомнит и в прозе, и в стихах.
Тема наводнения вошла в "Поэму без героя". Прежде всего, в "Часть первую", которая, как и "Медный всадник", имеет подзаголовок "Петербургская повесть". Уже о Петербурге 1913 года Ахматова пишет. "И весь траурный город плыл / По неведомому назначенью, / По Неве иль против теченья - / Только прочь от своих могил. (...) И всегда в духоте морозной, / Предвоенной, блудной и грозной, / Жил какой-то будущий гул... / Но тогда он был слышен глуше...". Присутствует в "Части первой" и определение "старый город Питер", напоминающее о стихотворении 1922 года. А немного дальше слышен "невидимых звон копыт". И заканчивается "Часть первая" опасением сродни пушкинскому (Пушкин, прежде чем начать повествование о наводнении, заклинает стихии умириться): "Ну, а вдруг как вырвется тема, / Кулаком в окно застучит, - /И откликнется издалека / На призыв этот страшный звук - / Клокотание, стон и клекот - /И виденье скрещенных рук?". Вспомним у Пушкина: "На звере мраморном верхом, / Без шляпы, руки сжав крестом, / Сидел недвижный, страшно бледный / Евгений". Перекличка с "Медным всадником" слышна даже на уровне звукописи. Ср.: "Котлом клокоча и клубясь" - "Клокотание, стон и клекот".
"Эпилоге" "Поэмы без героя" тема "Медного всадника" возникает вновь (об этом см. раньше) - вне мотива наводнения, но в том же апокалипсическом ключе - в связи с войной и блокадой. И лишь в последних строках (они разные в разных вариантах поэмы) звучит надежда на спасение страны, а значит, и Петербурга.
От наводнения 1924 года город пострадал, но уцелел. Так что легенда о "третьем испытании"20 "серебряным веком" русской культуры, разрушился весь уклад человеческой жизни. И сам город был в это время в предсмертном состоянии.
Уже в 1914 году город изменил имя, что было для Ахматовой одним из признаков конца. В 1918 году он перестал быть столицей. А в один год с наводнением не стало ни Петербурга, ни Петрограда - возник Ленинград. Это название не могло быть ею принято: под стихами 20-х годов Ахматова питает либо "Петербург", либо, чаще, ставит только дату.
В стихах название "Ленинград" появится только с 1935 года, в "Реквиеме", в ореоле нового страдания, а затем в описаниях блокадного города. Между началом 20-х годов и серединой 30-х она почти и не пишет. И именно в этот, страшный для поэта, период молчания Ахматова занимается Пушкиным и архитектурой Петербурга, стремясь сохранить главное в мире исчезающих ценностей - хотя бы как прошлое. Ахматова убедится в том, что ее город существует, только после того, как он переживет блокаду. Отныне главные вехи истории ее города и се страны будут выглядеть так, как они описаны в "Заметках" к "Поэме без героя": "За словами мне порой чудится петербургский период русской истории:
Да будет пусто место сие
дальше Суздаль, Покровский монастырь, Евдокия Федоровна Лопухина. Петербургские ужасы: смерть Петра, Павла, дуэль Пушкина, наводнение, блокада".
1. Семиотика города и городской культуры. Петербург // Тр. по знаковым системам. XVIII. Тарту, 1984. (Учен. зап. Тарт. гос. ун-та; Вып. 664).
2. Лекции Д. А. Мачинского о Пушкине, прочитанные в 1993 году в Ленинградском обществе "Знание".
3. М. А. Цявловский считает, что "Вступление" к "Медному всаднику" - это ответ Пушкина Мицкевичу: "Мрачные сатирические картины в стихах польского поэта ("Предместья столицы", "Петербург") Пушкин принял как вызов..." Таким образом, свою любовь к Петербургу Пушкин осознал в связи с чувством оскорбленного патриотизма. См.: Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М., 1962. С. 200. Конечно, эту причину нельзя считать единственной.
4. И не только по Пушкину, но и по другим источникам, фольклорным и литературным. См.: Анцыферов Н. Душа Петербурга. Изд-во "Брокгауз и Ефрон", 1922. А также: Измайлов Н. В. "Медный всадник" Пушкина // Пушкин А. С. Медный всадник. Л., 1978. (Литературные памятники).
"Genius loci" (лат.) - "Гений местности". "Гений (от лат. "gens" - "род", "gigno" - "рождать", "производить"), в римской мифологии первоначально божество - прародитель рода (...), постепенно (...) стал самостоятельным божеством, рождавшимся вместе с человеком (иногда предполагалось два Г. - добрый и злой), руководившим его действиями, а после смерти человека бродившим близ земли (...) Г. имели не только люди, но и города, отдельные местности (...) В эпоху империи особое значение приобрел Г. Рима и императора (Штаерман Е. М. Гений. Мифологический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 145); "... образ из римской мифологии - Genius loci, божество местности. От античности сохранились нам изображения олицетворенных городов. И ныне мы находим в Париже статуи города на площади "Согласия"...". "Медный Всадник - это genius loci Петербурга". (Анциферов Н. Указ. соч. С. 14,18.)
6. Чулкова Н. Г. Об Анне Ахматовой // Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991. С. 40. О том же: "Внешняя невозмутимость, твердость в словах и поступках - и ощущение внутренней тревоги, которую может распознать лишь действительно близкий человек". (Сильман Т., Адмони В. Мы вспоминаем. СПб., 1993. С. 309)
7. Здесь, как подметил А. Е. Барзах, - и автоцитата. В стихотворении "Ленинград в марте 1941 года", написанном до войны: "О, есть ли что на свете мне знакомей, / Чем шпилей блеск и отблеск этих вод!"
8. Искусство Ленинграда. 1989. № 5. С. 68. А также: Анна Ахматова. Requiem. M., 1989. С. 8.
9. Из письма Петра I к генерал-адмиралу Ф. М. Апраксину: идет подпись "Piter", а далее - "На подписях, пожалуйста, пишите просто, также и в письмах без великого". (Анисимов Е. Время петровских реформ. Л., 1989. С. 469).
11. Об этом см.: Лихачев Д. С. Ахматова и Гоголь // Лихачев Д. С. Литература-реальность-литература. Л., 1984. С. 159.
12. Пушкин сравнивает петербургское наводнение с пожаром в Александрии, который погубил величайшую в древности библиотеку. Но в письме содержится намек и на царя Александра I.
13. См.: Измайлов Н. В. "Медный всадник" Пушкина // Пушкин А. С. Медный всадник. Л., 1978. (Литературные памятники).
14. Подстрочный перевод А. С. Пушкина.
16. Так Пунин называет Ахматову.
17. Любимова А. В. Записи о встречах // Об Анне Ахматовой. Стихи. Эссе. Воспоминания. Письма. Л., 1990. С. 246.
18. Будыко М. И. Рассказы Ахматовой // Там же. С. 495.
19. Это событие описывают почти все мемуаристы, вспоминающие Ф. Сологуба (См. сб.: Воспоминания о серебряном веке. М., 1993.). Оно стало одним из новых петербургских мифов. Кто-то видел, как женщина бросилась в Неву. Но Ф. Сологуб не верил в гибель жены, ждал ее и накрывал стол на двоих. Весной к дому приплыла льдина, а в ней - труп А. Чеботаревской. Только тогда Ф. Сологуб поверил в ее смерть. По одной из версий, он снял с ее руки обручальное кольцо.
"потопа" тема затонувшего града Китежа: см. стихотворение "Уложила сыночка кудрявого..." и поэму "Путем всея земли" (первый вариант названия - "Китежанка"). К сожалению, нет возможности рассмотреть эту тему в данной статье. См. уже упоминавшиеся работы: статью Н. В. Измайлова и книгу Н. Анциферова.