Русская речь. - 1989. - № 3. - С. 37-40.
"Не звукоподражание, а душепреображение..."
Эти заметки не претендуют на строгий лингвистический анализ и отчасти представляют собой индивидуальное впечатление от стихов Анны Ахматовой.
Обратимся к стихотворению "Стансы", написанному Ахматовой в 1940 году:
Стрелецкая луна. Замоскворечье. Ночь.
Как крестный ход идут часы Страстной недели.
Мне снится страшный сон. Неужто в самом деле
Никто, никто, никто не может мне помочь?
В Кремле не надо жить, Преображенец прав.
Здесь зверства древнего еще кишат микробы:
Бориса дикий страх и всех Иванов злобы,
И Самозванца спесь - взамен народных прав.
Анна Ахматова обладала поразительным чувством истории. Историей дышит каждая строка, слово и звук ее "Стансов".
Стрелецкая луна... Емкий поэтический образ, вызывающий ассоциации со стрелецким бунтом, стрелецкой казнью. В одной строке, как в древнегреческой трагедии, обозначены время и место действия - и буквальное, сиюминутное, и историческое; сценическая площадка извечного российского противостояния.
Первая строфа пронизана предощущением грядущих катастроф. Застывший мир, где неподвижность конкретной - этой, сегодняшней - ночи передает трагическую атмосферу оцепенелости страны, бессилия и страха, где все замерло и затаилось, как в кошмарном видении. Лишь медленно и неотвратимо движение времена.
Звуковая организация строфы также подчинена замыслу поэта. Первая строка окрашена звуками ц и ч. Этот ч благодаря сумеречной окраске самого звука, усиленный повтором: Замоскворечье - Ночь - рисует зловещий образ ночи. (Из всех названий цветов ч встречается только в черном и коричневом, а следом за ними в веренице производных слов).
Мне снится страшный сон. Неужто в самом деле...
Тройное с в первом предложении создает ощущение томительности, затянутости кошмара, который невозможно с себя стряхнуть и очнуться. Задыхающийся, устрашающий двойной звук ш (ж на слух также глухой) окрашивает строку физически ощутимым ужасом.
Однако этим не исчерпывается звуковая палитра строфы. Здесь явственно слышится сочетание р-ст и ст-р: крестный - страстная - страшный - слова, близкие не только по значению, но и по звучанию, что делает их "единой плотью". Прием звукового повтора, зеркального отражения созвучий в близких словах, что сплачивает их в единый и неделимый образ и ощутимо обостряет восприятие. Подобные созвучия в творчестве Ахматовой часто сопряжены со страданием и крестной мукой. Две последние строки благодаря глаголу с отрицанием не может, усиленному троекратным, отчаянным восклицанием никто, никто, никто, сливаются в томящую реплику-вопрос.
"В Кремле не надо жить..." Слова - Самозванца спесь - сливаются, друг друга усиливая и обогащая, в единое слово и философско-поэтическое понятие, становясь крылатым выражением. Тройной повтор звука с в словосочетании дает эффект необычайного эмоционального воздействия.
Звукопись стихов Ахматовой столь убедительна, что невольно думаешь: это не может быть произнесено никак иначе, в сказанном невозможно изменить ни звука. Совершенство формы, филигранная отделка стиха придают непреодолимую убедительность смыслу стихотворения; звуковое совершенство оборачивается завершенностью афоризма, чеканностью философской и поэтической формулы. Впечатление такое, будто поэт всего лишь извлек на свет то, что всегда существовало и будет жить вечно. Звукопись Ахматовой, кажется, можно назвать историчной, столь много в ней заложено глубоких прозрений.
Вот уже знакомая строка: "И Самозванца спесь - взамен народных прав". Здесь кроме гениально найденного словосочетания Самозванца спесь еще и созвучие зва-вза цементирует строку так, что никакими силами ее не разнять. А постоянный повтор звука з в словах здесь-зверства-злобы-Самозванца-взамен - побуждает к раздумьям о жизни и истории, феномене "самозванства". (Ср. начальную строку стихотворения "Последняя роза": "Мне с Морозовою класть поклоны". Речь идет о противостоянии самозванству самой Ахматовой).
"Молитва" Ахматова писала:
<...> Так молюсь за твоей литургией
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
Имя России в приведенном отрывке предстает осиянным облаком славы - во многом благодаря светоносному с. В "Стансах" мы уже видели другую его окраску. А вот наблюдение Лидии Корнеевны Чуковской из "Записок об Анне Ахматовой". Она говорит о строках из "Подвала памяти":
"И кот мяукнул. Ну, идем домой!
<...> это угрожающее длинное с в слове „рассудок" и - четыре трезвые д - эту страшную строку, венчающую весь монолог каким-то приступом безумия <...>" (Чуковская Лидия. Записки об Анне Ахматовой: В 2 т. Париж, 1980. Т. 2. С. 33).
Видимо, в зависимости от контекста содержание звука с может варьироваться: сияние или угроза. В равной мере это относится и к звуку ш. Например, в слове страшный этот звук передает ощущение ужаса, но значение его может быть и совершенно иным: "Еле слышный шелест шагов". Явственно слышится благодаря тройному ш затихающий в столетиях шелест.
Приведем полностью это ахматовское четверостишие:
Смуглый отрок бродил по аллеям,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
В Царском селе (III)
Здесь также чрезвычайно важны ле-лы. Это созвучие словно выражает благоговейную нежность, которую поэту не свойственно высказывать явно. Это "не звукоподражание, а душепреображение", как заметила Л. Чуковская в тех же записках по поводу других стихов Анны Ахматовой, произнесенных на "райском наречии", извлеченном поэтом из русской речи.
Ржавеет золото, и истлевает сталь.
Крошится мрамор. К смерти все готово.
Всего прочнее на земле - печаль
И долговечней - царственное слово.
"Стансах" созвучия р-ст в ст-р (крестный - страстная) помогают созданию трагического фона российской истории, то и этом словосочетании аллитерация стл-ст-л вызывает мысль о неминуемом разрушении того, что кажется людям взвеяно постоянным, нетленным.
Крошится мрамор. К смерти все готово. Здесь неоднократное повторение к-р-м и к-м-р и чередование мор - мер углубляет авторский замысел, создавая почти физическое ощущение тлена и гибели. На этом фоне благодаря нежным звукам ле-ль предстает исполненной печали третья строка. Торжественно и властно завершает четверостишие единственно нетленный итог: для Анны Ахматовой незыблемым и вечным всегда оставалось "царственное слово" Поэзии.
Свердловск