Анна Ахматова: Pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2001. - С. 410-413.
Анна Ахматова
1. "У самого моря"
Разлука с книгой - как с человеком - испытание. После нее или не узнаешь вовсе, или видишь, что в забытьи - никогда ничего не забывалось, а только врастало в память, входило без имени в судьбу, в развитие вкуса, в язык, даже в веру…
Такая вечно незабываемая и в забытьи животворящая книга - поэма Ахматовой "У самого моря". Сейчас, когда старые издания исчезли, многие (особенно нынешний, недавно подросший читатель) и вовсе не читали этой поэмы. Для них она будет открытием, для нас - откровением.
Разве не откровение то, что образы и ритм этой вещи, вначале таившие для нас острое, главным образом эстетическое очарование, нынче стали вдруг простыми и насущными, как произведения классические? Все в них сгустилось, вошло в обращение, стало элементом речи. Ритм, казавшийся изломанным, обнаружил глубочайшее сродство с русской народной песней. Образы, простота которых в ту пору казалась изысканной (именно изисканной, задуманной), нынче воистину становятся простотою, рисунком верным и вечным по своей абсолютной правде…
Вся поэма кажется вам чудеснейшей раковиной, полной шума от моря и ветра (и от прилива крови к голове), совсем как если бы вы приложили к уху настоящую раковину.
Изысканная петербурженка, питомица когда-то модного акмеизма, такая модная и сама, - она таит под этой личиною чудеснейшую, простейшую, простонародную лирику, воистину простонародную и вечную именно в этом неувядаемом, подпочвенном ее естестве.
Это не исследование, а только любовная встреча с книгой, ставшей для меня, сквозь испытание пятилетней разлуки, - неисчерпаемо нужной и близкой…
2. "Anno Domini"
Трудно рецензировать эту книгу. Не потому, что она хуже или лучше предыдущих книг того же автора (она не хуже и не лучше). А потому, что она - как некоторые детские болезни - характерна множеством разнородных симптомов и находится в том смутном периоде, когда рецензент, - как врач, - не может ничего определить, не знает, что будет дальше.
Врач в таких случаях говорит: подождем.
Но рецензент ждать не может. И вот перед ним трудная задача разобраться в симптомах недостаточно выраженного настоящего, чтоб по ним угадать будущее. Рецензент сделает это любя; не столько для читателей, сколько для автора.
Тема Ахматовой, достигшая в поэме "У самого моря" высочайшего своего напряжения, идет на убыль. Появились реминисценции, повторения, отзвуки, даже варианты. Это - первый симптом.
Но за время медленного убывания темы выросло мастерство. Уверенность и зрячесть поэта уберегает стихи от пустых мест. Краска густо кладется там, где прядает тема: формальные достижения прикрывают недохватку лиризма, делая ее незаметной и сообщая стиху свой, ахматовский "штамп". Иными словами, начинается деланность.
Это отнюдь не плохо; и для лирика-это неизбежно. Большая часть Фауста и "Западно-Восточный диван" именно такие "деланные" вещи, и Гете никогда не скрывал этого. Момент деланности в лирике совпадает с отливом ее "непосредственного, стихийного периода" и есть один из слагаемых, во-первых, манеры и, во-вторых, стиля. Лучшие лирики пробиваются к стилю, другие замирают на манере.
Возвращаясь к Ахматовой, находим в "Anno Domini MCMXXI", кроме двух перечисленных симптомов (убывания темы и деланности), еще два других, одинаково сильно выраженных: симптом возрастающей манерности и симптом самого подлинного стиля, временами встающего над манерой и мгновенно ее опрокидывающего. Победит манера, - и творчество Ахматовой застынет; победит стиль, - и Ахматова войдет в русло русской классической лирики уже полноправно.
Но я перейду к примерам. Для того, чтобы понять "манерность", надо остановиться на повторных образах поэзии Ахматовой. Взгляните: обычно повторяются те "комплексы" в поэзии, которые уже стали не своими, переросли субъективность; и тогда эти повторения всякий раз свежи, ибо они стали элементами стиля; так в народной поэзии, так с некоторыми комплексами и эпитетами у Пушкина, Лермонтова, Блока. У Ахматовой начинает повторяться субъективный образ, еще только свой, еще не ставший общепоэтическим и в этой своей субъективности не носящий даже зерен всеобщего. Так, например, повторяется образ сада, где "звезды" и "лира", или "шелест трав", сада, куда поэт временами пробирается тайком:
…я пробралась в сад -
Взглянуть на звезды и потрогать лиру.
(1918)
А я иду владеть чудесным садом,
Где шелест трав и восклицанья муз.
(1921)
Ночью Муза слетит утешать,
А наутро притащится слава,
Погремушкой над ухом трещать.
Чтоб преодолеть ее, у Ахматовой есть могучее средство. Я не знаю сейчас ни одного русского поэта, кто владел бы этим средством в равной мере с Ахматовой. И если сумеет она дать ему в будущем разрастись, если выжжет в нем остатки своего неорганического эстетизма,-будущее закрепится за нею. Это средство - народность. Не стоит никак определять это слово; кто его чувствует, тот поймет и без определений, что именно имею я здесь в виду.
Ахматова (с годами - все больше) умеет быть потрясающенародной, без всяких quasi, без фальши, с суровой простотой и с бесценною скупостью речи.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Русская земля.
(1914)
В очаровательной "Колыбельной" (какого года?) читаем:
Долетают редко вести
Подарили белый крестик
Твоему отцу.
Было горе, будет горе,
Горю нет конца.
Твоего отца.
В 1918 году удваивается динамика этого стиля:
От любви твоей загадочной,
Как от боли, в крик кричу,
Еле ноги волочу.
"причитанье", народный "плач", который мне жалко разрывать на цитаты.
Вот - будущий путь поэта, если он захочет идти по нем, отметая зигзаги других, вычурных тропинок. Этот путь привел бы Ахматову к той недостижимой простоте, к тому неразрывному единству, которое кажется легким, но недоступно, как восхождение на отвесные скалы, - к стилю.
* * *
Шагинян Мариэтта Сергеевна (1888-1982) - писательница. Автор стихов, пьес и многих произведений на революционные темы.