Кнут Гамсун и Анна Ахматова
Место Кнута Гамсуна в европейской литературе конца XIX - первой половины XX века весомо, его значение не ограничивается этими временными рамками. Теперь, по прошествии 150 лет со дня рождения писателя, это особенно заметно. Известно и его воздействие на представителей русской литературы предреволюционного периода. Им зачитывались, его произведения переводили на русский язык Блок, Бальмонт, Балтрушайтис, Куприн. В "Поэме без героя" Анны Ахматовой один из персонажей этого писателя присутствует в перечне гостей, пришедших новогодней ночью к героине из прошлого под видом ряженых: "Самый скромный - северным Гланом / Иль убийцею Дорианом" [1, с. 278].
"Поэма без героя" пронизана множеством реминисценций и цитат, но прямых именований гостей как литературных персонажей в ней не так уж много. Почему здесь оказался именно Глан? Говорит ли это о взаимодействии творчества Гамсуна с миром ахматовской поэзии?
Ирония приведённых выше строк не заостряет внимание читателя на имени Глана. В них доминирует резко контрастная пара представлений "скромность" и "убийство". Главный герой романа Оскара Уайльда "Портрет Дориана Грея", безнравственный денди, обладал многими качествами, но только не скромностью. Смысл фразы в том, что остальные персонажи скромны ещё менее. На этом фоне лейтенант Томас Глан, главное действующее лицо романа Кнута Гамсуна "Пан", как-то уходит в тень, ведь его эпитет "северный" не столь выразителен. В. М. Жирмунский, говоря о литературных реминисценциях в "Поэме без героя", упоминает имя не персонажа, а его автора как одного из представителей "художественного блеска и великолепия" серебряного века [4, с. 340; 5, с. 156]. Кто же был более значимым для неё, автор или персонаж?
В "Записных книжках" Ахматовой имя Гамсуна встречается всего дважды, без комментариев. Но примечательно качество этих упоминаний.
Увлечение Гамсуном отнесено ею ещё к гимназическим временам: "Каток. Мар<иинский> театр - 1/2 ложи. Кнут Гамсун. (Подчёркнуто Ахматовой - Г. Т.).
Пан. Виктория. Ибсен. Выставки. Музеи.
Апухтин и рядовые фр<анцузские> романы.
Уроки французского языка у m-me Матье. Немецкого - у Fr Шульц" [6, c. 14].
Под записью "Прибавить к автобиографии": "1905-1910 гг. (Мнимая юность). Гамсун, Бодлер, Верлен" [6, c. 271].
В этих предельно сжатых набросках значимость чтения Гамсуна заметна по тому, как тесен круг называемых писателей и поэтов. Как видим, здесь, кроме имени автора, упомянуты его "Пан" и "Виктория". В воспоминаниях Л. К. Чуковской список расширяется в записи 30 июня 1955: "Я спросила у неё, что она сейчас читает?
- "Мистерии"!
Я обрадовалась: изо всех гамсуновских романов этот мой самый любимый.
- Я читала его лет 30 назад, - сказала Анна Андреевна. - Конечно, в смысле чувств я его и тогда понимала вполне, а в смысле литературном - нет. Я только сейчас до конца поняла, какая это смелая вещь - в ней и Джойс, и вся современная литература - и какая она русская, как виден в ней Достоевский" [9, т. 2, c. 115].
В предыдущей записи от 16 июня того же года упоминается Аня Каминская, которая, сидя с ногами на диване, "…читает "Викторию". Анна Андреевна находит эту девочку красивой"[9, т. 2, с. 112].
Можно предположить связь между этими эпизодами. Скорее всего, и у Ани Каминской, и у Ахматовой в руках одно и то же издание. Возможно, Аня взяла его по рекомендации Анны Андреевны.
Здесь необходимо отметить совпадение двух обстоятельств. С одной стороны, это личная привязанность Ахматовой к Гамсуну. С другой - его место в художественной культуре эпохи. Он романтичен, но и реалистичен; близок к символистам, но не символист. Он в чём-то перекликается с Ницше, но не ницшеанец.
Можно довольно уверенно говорить о его воздействии на акмеистов - в частности, на Гумилёва. В программной статье 1913 года "Наследие акмеизма и символизм" Гумилёв размышлял не только о поэзии и о великом культурном призвании, которое должны выполнить поэты-акмеисты, - он при этом неожиданно написал: "Как адамисты, мы немного лесные звери и во всяком случае не отдадим того, что есть в нас звериного, в обмен на неврастению" [3, т. 3, с. 18].
Образ главного героя "Пана" помогает найти исток этого противоречия. Он создан так, чтобы в применении к нему слово герой не оставалось только синонимом слова "персонаж". Глан (чуткий и образованный, с поэтическим воображением, с нерастраченными запасами нежности) поселился в лесу, добывая пропитание охотой. Он живёт, повинуясь лишь своим влечениям и чувствам, как будто первый человек на земле. Не случайно имя одной из героинь - Ева. Его жилище - "настоящее логово" [2, c. 13]. Глан внутренне похож на лесного зверя: "Она говорит, что у тебя взгляд зверя и когда ты на неё глядишь, она сходит с ума. Ты как будто до неё дотрагиваешься"[2, c. 31]. При этом Глану, как и Дориану Грею, присущ своеобразный дендизм и даже демонизм. Так что в "Поэме без героя" ирония насчёт скромности относится к обоим.
Однако в молодости, как мы знаем, отношение Анны Ахматовой к Кнуту Гамсуну было иным. Ей и самой были свойственны некоторые черты дендизма [7, с. 70]. Романтическое своеволие, гордость, толкающая то к самоотречению, то к эгоизму и злобе, свойственны и другим его персонажам, в том числе и женским - и Эдварде, и Виктории. Но именно характер Глана выписан столь ярко, что повлиял на поэтическую программу, написанную Гумилёвым. Это позволяет ещё раз обратить внимание на проблему романтической составляющей в акмеизме [8].
Именно Глан может быть единственным прототипом образа романтического возлюбленного в ахматовском стихотворении 1917 года "Почернел, искривился бревенчатый мост…". Открывающий его пейзаж выключен из цивилизации и полон обаяния дремучей природы. "На условный крик / Выйдет из норы / Словно леший дик, / А нежней сестры. На гору бегом, / Через речку вплавь, / Да зато потом / Не скажу: оставь" [1, с. 165]. Леший - славянский эквивалент Пана. Примечательно, что и черты лирической героини стихотворения близки к изображениям женских персонажей Гамсуна: белое платье, двадцать лет, своеволие. Стихотворение сюжетно не связано с прозой Гамсуна. Но созданный им образ чувства: страсть, нежность, свобода, естественность - в ахматовском стихотворении получает словесно оригинальное, но эмоционально адекватное выражение: "Я встречала там / Двадцать первый год. / Сладок был устам / Чёрный душный мёд. // Сучья рвали мне / Платья белый шёлк, / На кривой сосне / Соловей не молк" [1, с. 165].
В облике лирической героини ранних ахматовских стихотворений можно наблюдать несомненное сходство с характером Эдварды, предмета несчастной страсти лейтенанта Глана. Влюблённый в Эдварду доктор перечисляет её противоречия: "Девчонка, бить её некому, и взрослая причудница. Холодна? О, не беспокойтесь! Горяча? Сущий лёд. <…>
Когда вы на неё смотрите, это-де так-то и эдак на неё действует… Но, думаете, это хоть на волосок вас к ней приближает? Ни чуточки. Смотрите на неё, смотрите на здоровье. Но как только она почувствует себя в вашей власти, она тотчас решит: ишь ты, как он смотрит на меня и воображает себя победителем! И тут же одним взглядом или холодным словом отшвырнёт вас за тридевять земель" [2, c. 49].
Вот строки наивно декларативного стихотворения 1906 года, которое никогда не предназначалось для печати. Оно написано как будто от лица Эдварды: "Я умею любить./ Умею покорной и нежной быть. / Умею заглядывать в очи с улыбкой / Манящей, призывной и зыбкой /<…> /Я умею любить. Я обманно-стыдлива. / Я так робко-нежна и всегда молчалива / Только очи мои говорят / <…> Ты поверишь - обманут, / Лишь лазурнее станут…" [1, с. 303-304]. Но гораздо примечательнее строки автохарактеристики в поэме "У самого моря": "А я была дерзкой, злой и весёлой" [1, с. 262]. Смех Эдварды над опрокинувшим стакан Гланом больно ранит его. Смех упоминается в нескольких эпизодах как знак независимости и дерзости её поведения. Смеётся и прикидывается беспечным и Глан. Ср.: "Я смеялась: "Ах, напророчишь / Нам обоим, пожалуй, беду!"" [1, с. 74].
"Она ждёт своего принца, его всё нет, она ошибается вновь и вновь", - жалуется доктор. И в стихотворении 1915 г. "Широк и жёлт вечерний свет…" мы слышим голос как будто повзрослевшей Эдварды: "Прости, что я жила скорбя, / Что солнцу радовалась мало. / Прости, прости, что за тебя / Я слишком многих принимала" [1, с. 113].
Эдварда одета подчёркнуто обыденно: на ней перелицованная кофта, простенькая юбка. "Когда она вошла, я заметил, какие у неё тонкие, красивые ноги, их забрызгало грязью. На ней были стоптанные башмаки" [2, с. 23]. Это повлияло на облик лирической героини Ахматовой: "В этом сером будничном платье, / На стоптанных каблуках", при этом сохранился контраст между простой внешностью и значительностью личности и её чувств: "Но как прежде, жгуче объятье, / Тот же страх в огромных глазах" [1, с. 68].
Созданный Гамсуном образ своенравной и мечтательной героини отразился и в обрисовке "второго я" Ахматовой - её музы: "Муза ушла по дороге / Осенней, узкой, крутой. / И были смуглые ноги / Обрызганы крупной росой". Отметим, что Эдварда - обладательница смуглой кожи, что неоднократно подчёркивается.
Для Ахматовой оказалась существенной гамсуновская зоркость к прозаическим деталям, которая не снижала, а увеличивала напряжённую лиричность текста.
В момент объяснения с Гланом Эдварда говорит ему о своём предчувствии беды: "… это добром не кончится. Хочешь верь, хочешь не верь, а вот мне сейчас холодно, у меня вся спина леденеет, только я к тебе подойду" [2, с. 28] - "Так беспомощно грудь холодела, / Но шаги мои были легки…" Любопытно, что и у Гамсуна, и у Ахматовой развитие эпизода идёт через снижение ситуации. Глан шутливо предлагает похлопать Эдварду по спине, чтобы она согрелась. Ахматова в 1911 году нашла знаменитую деталь, выражающую душевное состояние через простой жест: "Я на правую руку надела / Перчатку с левой руки"[1, c. 28]. В "Пане" есть похожая деталь, выражающая смущение: Глан опрокидывает стакан в присутствии Эдварды. Несмотря на различия, ситуации в целом объединены чувством непоправимой разъединённости любящих. У обоих авторов герои проявляют неловкость, не будучи таковыми от природы. Лейтенант Глан живёт охотой, у него твёрдая рука. А вот в присутствии любимой он сконфуженно подбирает осколки стакана (Эдварда потом сохранит их как знак его смятения). Лирическая героиня Ахматовой контролирует свою походку ("шаги мои были легки") - но перчатка выдаёт её состояние.
Эдварда, измучив Глана, поставив их отношения на грань разрыва, приходит к нему, пытаясь помириться, страстно говорит о своей любви: "Нет, не разрывай мне сердце. Я пришла к тебе, я ждала тебя тут и улыбалась, когда тебя увидела. Вчера я чуть рассудка не лишилась, я думала всё об одном, мне было так плохо, я думала о тебе…" [2, c. 67]. Монолог героини занимает целую страницу. Глан молча выслушивает её сбивчивые и страстные излияния: "Я стоял. Когда она умолкла, я снова пошёл. Я слишком намучился, и я улыбался, я одеревенел.
- Ах да, - бросил я, приостанавливаясь. - Вы ведь хотели что-то сказать?" [2, c. 68]. Похожий эпизод есть и в "Виктории" [2, c. 179].
У Ахматовой лирическая героиня "допьяна" напоила любимого "терпкой печалью": "Задыхаясь, я крикнула: Шутка / Всё, что было. Уйдёшь - я умру. / Улыбнулся спокойно и жутко / И сказал мне: Не стой на ветру" [1, c. 28].
забывать, что мы не располагаем теми вариантами переводов, которые когда-то читала Ахматова. Но даже такая поправка мало что меняет, поскольку повествовательная проза имеет иную структуру. Однако мы находим множество сходных мотивов и приёмов, позволяющих говорить об истоках образов, о перекличке художественных решений.
И у Гамсуна, и у Ахматовой находим мотив страсти, преодолевающей пространство и время: "И когда друг друга проклинали / В страсти, раскалённой добела, / Оба мы ещё не понимали / Как земля для двух людей мала" [1, с. 22] Лейтенант Глан даже на другом конце земли не может преодолеть любовную тоску и ищет смерти. У Гамсуна сюжетообразующим является мотив противостояния двух сильных и независимых личностей, которые не могут уступить и покориться любимому человеку. У Ахматовой этот мотив встречается в различных воплощениях. В 1915 году: "Не тайны и не печали, / Не мудрой воли судьбы - / Эти встречи всегда оставляли / Впечатление борьбы"[1, с. 117]. В 1921-м: "Тебе покорной? Ты сошёл с ума!" [1, с. 142]
В стихотворении "Хочешь знать, как всё это было?" [1, с. 28] Ахматова использует гамсуновскую ситуацию близко к его тексту. В "Виктории" героиня говорит о своей любви тоже на лестнице, тоже "прощаясь", как бы нечаянно, как бы ненароком. Совпадение нельзя посчитать случайным, потому что главное объединяющее начало - мотив невозможности развития чувства и попытка преодоления этой невозможности.
Психология любовных переживаний у Гамсуна всегда неотделима от восприятия деталей внешнего мира. Изелина влюблена в каждую черту своего избранника: "На лбу его рдели два красных пятна, и мне захотелось поцеловать эти пятна" [2, с. 56]. "Мне очи застит туман, / Сливаются вещи и лица. / И только красный тюльпан, / Тюльпан у тебя в петлице" [1, с. 49].
Нередко Ахматова воспроизводит запомнившуюся деталь в ином контексте, но с тем же значением. "Погляди: на пальце безымянном / так красиво гладкое кольцо" - отдалённо напоминает эпизод из "Виктории", когда Юханнес замечает у Виктории обручальное кольцо на пальце. Это знак запретности любви. "Приду и стану на порог: / Скажу: "Отдай мне мой платок"" [1, с. 69] - реминисценция истории с белым платком, который Эдварда повязывает Глану во время дождя и который потом в воображении героя молодая дама отбирает назад, чтобы бережно сохранить [2, с. 28-29]. Страсть скрывается, но чувство перенесено на вещь.
"И настало утро, было совсем светло. Я проснулась и не могла узнать стен у себя в горнице, я встала и не могла узнать своих башмачков; что-то журчало и переливалось во мне. Что это журчит во мне? - думаю я, и сердце моё веселится" [1, c. 57]. Сочетание этих двух мотивов - преображения до неузнаваемости родного жилья и преображения телесного начала - находим в стихотворении Ахматовой "Перед весной бывают дни такие": "И лёгкости своей дивится тело, / И дома своего не узнаёшь, / И песню ту, что прежде надоела, / Как новую, с волнением поёшь"[1, с. 110]. Журчание весенних ручьёв, возможно, по ассоциации воскресило воспоминание о тексте романа.
"Пане" Эдварда ночью приходит к жилищу Глана, бродит вокруг него и, не решившись войти, уходит. Глан утром видит следы на росе и догадывается, кто это был [1, c. 27]. В романе "Под осенней звездой" этот же мотив развит в целый эпизод, данный глазами героя, скитающегося вокруг постепенно засыпающего дома [2, с. 263]. У Ахматовой прибавляется страх героини, ощущающей присутствие преследователя за стенами дома: "Что же бродишь, словно вор, / У затихшего жилья? / Или помнишь уговор / И живую ждёшь меня?" [1, с. 105].
Зоркость к деталям бывает плодотворной лишь при условии целостного восприятия мира, понимания его законов, что свойственно в гораздо большей степени реализму, чем какому-либо иному направлению.
Мотив бродяжничества героя у Кнута Гамсуна занимает одно из важнейших мест, причём он получает у него двоякое истолкование. Как романтическая черта - это знак вольнолюбия и независимости. Лейтенант Глан живёт в лесу, стреляет дичи ровно столько, сколько ему нужно для пропитания. При этом денежные проблемы его явно не волнуют. Герой романа "Под осенней звездой" формулирует это как принцип: "Мне хотелось бродить по свету, быть вольной птицей, жить случайными заработками, ночевать под открытым небом и немножко удивляться самому себе" [2, с. 224].
Но Гамсун вполне реалистически рисует ряд следствий, неизбежно вытекающих из подобного образа жизни: понижение социального статуса (Глан в конце концов не выдерживает и просит прислать ему лейтенантский мундир); разрыв каких-то важных человеческих связей, обедняющий личность "вольного бродяги", даже психологическую ущербность, неврастению, которую герой проклинает вместе с автором.
В стихотворении 1921 года "Мои читатели" он рисует коллективный портрет, конгениальный его поэтическому "я": "Много их, сильных, злых и весёлых…" И романтизированная мужественность поэта возвращает нас к статье 1913 года: "Я не оскорбляю их неврастенией, / Не унижаю душевной теплотой" [3, т. 1, с. 307]. Таким образом, гамсуновские образы привлекали Гумилёва именно своим романтическим звучанием, поэтому он отвергал те черты, которые могли свидетельствовать о слабости или уязвимости. Гиперболизация мужественности наводит на мысль о жестокости: "Много их, сильных, злых и весёлых, / Убивавших слонов и людей…" - и условности, несмотря на упоминания конкретных лиц.
Но в прозе Гамсуна всегда описаны отношения его бунтарей с окружающим миром и те раны, которые неизбежно терзают их души, и те проблемы, которые оказываются нерешаемыми. Ахматова, видимо, воспринимала их образы более реалистично, чем её супруг.
"Под навесом тёмной риги жарко. / Я смеюсь, а в сердце злобно плачу. / Старый друг бормочет мне: "Не каркай! Мы ль не встретим на пути удачу!" // Но я другу старому не верю. / Он смешной, незрячий и убогий. / Он всю жизнь свою ногами мерил / Длинные и скучные дороги. // И звенит, звенит мой голос ломкий, / Звонкий голос не узнавших счастья: / Ах, пусты дорожные котомки, / А на завтра голод и ненастье" [1, с. 36].
Чувства и помыслы Глана декларативно романтичны.
"- Три вещи я люблю, - говорю я ей. - Я люблю желанный сон, что приснился мне однажды, я люблю тебя и этот клочок земли.
- Сон" [2, с. 74].
Сон-мечта для Глана дороже любви - здесь-то и причина его крушения, исток невозможности для него реального счастья. Гамсун это понимает. Глан станет виновником смерти Евы и пойдёт навстречу своей гибели.
У Ахматовой есть явная реминисценция этого диалога - добродушно-ироническая - в стихотворении 1910 года: "Он любил три вещи на свете: / За вечерней пенье, белых павлинов и стёртые карты Америки. / Не любил, когда плачут дети, / Не любил чая с малиной / И женской истерики. / …А я была его женой" [1, с. 43]. Прототип мужского персонажа - конечно, Гумилёв. Однако тема значительнее, чем первые споры молодых супругов. Пенье за вечерней, белые павлины и стёртые карты - всё это тот самый "желанный сон", за который романтик отдаёт живую человеческую любовь. Романтизм и реальная жизнь плохо соединяются между собою. Ахматовой ещё только предстояло найти свой собственный голос, написать стихи, где получат новую жизнь и отблески страстей героев Гамсуна. Но критическое осмысление романтического героя и романтизма как такового уже началось. Влияние Гамсуна не стало единственным и преобладающим. Впоследствии, как раз перед началом работы над "Поэмой без героя", Ахматова сурово оценит и свои ранние опыты.
Запись Чуковской 3 мая 1940 "Знаете, я поняла, почему я терпеть не могу своих ранних стихов. Я теперь всё про них знаю с совершенной точностью. Я их давно не видела, а теперь ясно увидела в вёрстке, когда смотрела с Лозинским, и могу точно сказать, какие они: недобрые по отношению к герою, неумные, простодушные и бесстыдные. Уверяю вас, это совершенно точно. И нельзя понять - чем они так нравились людям?
" [9, т. 1, с. 73].
Рассмотренный материал подтверждает значение прозы Кнута Гамсуна для поэзии Анны Ахматовой. Налицо усвоение образов главных героев, характера любовного чувства и его изображения. Несомненно и критическое осмысление прочитанного, соединение мотивов вольных романтических страстей с реалистическим контекстом. Однако возникают вопросы, требующие более углубленного анализа. Один из них - трансформация эпического образа в лирический, её возможности и, если так можно выразиться, - невозможности. Другой - о путях воплощения древнего архетипа героя, которого дерзость (гюбрис) ведёт к гибели, о связи этого архетипа не только с творчеством Кнута Гамсуна, но и с поэзией Анны Ахматовой, особенно же - с её "Поэмой без героя". Но это - темы дальнейших исследований.
1. Ахматова А. А. Сочинения в 2-х т. / Составление, подготовка текста и комментарии В. А. Черных. Т. 1. - М.: Худож. лит., 1986.
2. Гамсун К. Избранные произведения в 2-х т. / Пер. с норвежского. Составители В. Неустроев и Ю. Яхнина. Т. 2. - М.: Худож. лит., 1979.
4. Жирмунский В. М. Анна Ахматова и Александр Блок // Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. - Л.: Наука, 1977. С. 323-354.
5. Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. - Л.: Наука, 1973. - С. 156.
6. Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). / Составление и подготовка текста К. Н. Суворовой. Вступительная статья Э. Г. Герштейн. Научное консультирование, вводные заметки и указатели В. А. Черных. - Москва-Torino: РГАЛИ, Giulio Einaudi editore, 1996.
центр "Крым", 1998. - С. 54-72.
Крымский архив, 2004. - С. 18-36.
9. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. В 3-х т. - Испр. и доп. изд. - СПб: Журнал "Нева"; Харьков: Фолио, 1996.