Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество.
Крымский Ахматовский научный сборник. -
Вып. 6. - Симферополь: Крымский архив,
2008. - С. 23-33.
Летопись жизни и творчества А. Ахматовой:
итоги и проблемы
Вышла в Москве "Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой", созданная Вадимом Алексеевичем Черных. Это большая работа во всех смыслах, и писать о ней легко и трудно.
Легко - потому что радостные восклицания сами просятся на язык: давно назрела необходимость в такой книге. Первые выпуски Летописи печатались небольшими порциями, а теперь, в 2008-м, наконец-то мы получили долгожданное полное издание, включающее и последнюю, пятую часть, которая отдельным выпуском ещё не выходила.
Многие годы длились кропотливая работа в архивах, проверка и анализ разноречивых сведений, изложенных в рукописях и в многостраничных печатных изданиях, уточнение, казалось бы, известных фактов. Удивление и преклонение перед долгим и упорным трудом - первое и главное чувство, которое вызывает Летопись. Собственно говоря, так и должно было быть - ведь этого требовал сам материал: большая жизнь великого поэта, страница сложной истории великой культуры.
что повторять это немного неловко - как хвалить врача за то, что он не забыл вымыть руки. Но в наше время напоминать о необходимости давно известных принципов и выражать уважение человеку, который порядочен и тактичен там, где некоторые и слов таких не знают, - вполне законно. Ведь эти качества не подвержены девальвации, и цена их неуклонно возрастает. Тема потребовала высокого исследовательского уровня. Кроме того, понадобилась культурная адекватность личности учёного масштабу затронутых проблем. Согласимся, что простые требования бывают очень трудны в осуществлении. Книга В. А. Черных в этом отношении - счастливый случай.
Как ни странно, но и критиковать эту книгу тоже может быть легко. Творческий путь Анны Ахматовой связан со многими драматическими обстоятельствами. Слава пришла к ней рано, за нею и "бесславие" - сама она говаривала, что это в сущности одно и то же. Но внимание людей самых разных мировоззрений и интересов делало её жизнь настолько открытой судам и пересудам, что породило совершенно естественное с её стороны сопротивление, стремление спрятать всё нелитературное личное от посторонних глаз или прикрыть выстроенными для этого более или менее приемлемыми легендами. Поэтому выделить все значимые дни и мгновения, охватить все важные человеческие контакты - пока просто неосуществимое намерение. Как изложить бесконечное количество обстоятельств и проблем в конечном и заведомо ограниченном по объёму тексте? Всегда что-то останется упущено или освещено недостаточно. Более того, противоречия эпохи и противоречивость источников делают просто неизбежными трудности в самом уязвимом пункте - в требовании к точности летописи.
Работа над нею начиналась в информационной пустыне, когда любой достоверный факт добывался преодолением множества препятствий, а завершалась в эпоху наводнения, несущего в своих водах всё, что только можно вообразить. Вероятно, уточнение истории этой необыкновенной жизни ещё даст работу не одному поколению исследователей, а тогда станет ещё труднее решать, что включить в летопись, что оставить за её пределами.
Может быть, для этого необходимо будет разделить материалы на те, что годятся для пока не существующей Ахматовской энциклопедии, и те, что нужны для её летописи (чётко разграничив при этом научные цели летописи и энциклопедии). Но это всегда будет связано с принципиальным положением, которое В. А. Черных, видимо, осознал изначально: написание летописи предполагает не только значительность предмета, но и необходимость постижения его судьбы. Вот отсюда начинается другая тема - почему писать о "Летописи жизни и творчества Ахматовой" трудно.
Летопись - жанр странный и противоречивый. Это не биография, не библиографический справочник, не очерк творчества. И всё же ожидается, что в ней найдётся пища и для размышлений просто культурного читателя, и для представителей различных направлений науки. Только полное беспристрастие составителя может гарантировать объективность летописи. Однако, несмотря на дискретность изложения, мозаичность бесчисленного количества сведений, летопись неизбежно претендует на некое единое представление о поэте и его времени, а значит, её составление требует личностного подхода, концептуальной основательности - без этого не разрешить конфликт набора фактов и их отбора. Ведь именно смысл того, что творил поэт, и того, что с ним при этом происходило, - смысл судьбы поэзии - тот главный вопрос, ответа на который мы склонны ожидать. Если не прямого ответа, то хотя бы оснований для его понимания.
"Летопись жизни и творчества Ахматовой", очень трудно. Ведь это значит участвовать в осмыслении явления в целом: как отдельной истории Анны Ахматовой, так и события в литературе, шире - в культуре целой эпохи. Однако всё же само появление "Летописи" требует осуществления хотя бы первых попыток в этом направлении. Не беря на себя смелость оценивать всю работу, попробуем обратить внимание на некоторые её аспекты.
Стереотипные представления о творчестве и о личности Ахматовой, при всей своей полярности, сосуществуют и поддерживают друг друга.
"Русская Сафо, которая прожила жизнь в сплошных любовных приключениях, писала стихи только об узколичных переживаниях, за что её и критиковала советская власть, стремившаяся видеть своих граждан политически сознательными". - "Гражданка и патриотка, сознательно и твёрдо противостоявшая сталинскому деспотизму, автор "Молитвы", "Мужества" и "Реквиема"".
"Представительница вольномыслящей, весьма сомнительной в нравственном отношении богемы "серебряного века", властная и эгоистичная до тиранства". - "Смиренная мученица тоталитарного режима, выразительница христианской морали и стоической верности высоким идеалам".
"Отщепенка, осколок давно похороненного и осуждённого на забвение упадочного прошлого". - "Носительница вечных общечеловеческих ценностей, наследница лучших традиций классической русской и мировой литературы".
анализа и осмысления.
Летопись - противоядие от схематизма. В. А. Черных прослеживает ряд обязательных и неизбежных "сюжетных линий". Это, конечно, исторические события, вехи развития литературы, в частности - изменение представлений о месте Ахматовой в литературном процессе, о значении акмеизма и её творчества как такового, личные человеческие контакты и отношения, а главное - творческие усилия и свершения. Жанр летописи требует хронологического изложения, что приводит к совмещению различных планов. Важно, что сам летописец стремится к выпуклости, многомерности повествования.
Вот, например, один разворот страниц 196-197, охватывающий сентябрь-октябрь 1924 года. Здесь и Пушкинский праздник в Михайловском, и панихида по А. Сологуб, и Н. Пунин со своей личной драмой, и предчувствие нависающей над ним беды, и его полушуточный спор с Ахматовой об имени архитектора, строившего "дворец насупротив Елагина", и наводнение, после которого, по её словам, "Питер с вывороченными … торцами походит на человека, с которого содрали кожу". Здесь и отъезд за границу О. Глебовой-Судейкиной, и угроза Лито уволить всех сотрудников "Русского современника", где Ахматову ещё печатали. Она читает Данте и смотрит "Саломею" в театре, а рядом денежные проблемы, и переезд на другую квартиру, и невесёлые известия о матери, и ласковое письмо от неё… Покупка на рынке книги Гумилёва "Жемчуга" - и афиша "Вечера памяти Ахматовой", состоявшегося в это же время в Симферополе… Как логично завершает разворот запись Пунина от 5 ноября: "Была у меня; какая тревожная женщина; как такому человеку жить?"
Всё это отражает не только ситуацию, но и свойство поэта, впоследствии так точно определённое Б. Пастернаком: "Её слова о женском сердце не были бы так горячи и ярки, если бы при взгляде на более широкий мир природы и истории глаз Ахматовой не поражал остротой и правильностью" [с. 369-370]. Случайно ли В. А. Черных избирает стиль повествования, близкий к её творческому методу, где в одном стихотворении "устрицы во льду" или "кирпичи за оградой" могли быть сплавлены воедино с пронзительным выражением внутреннего мира? И поэт, и летописец проявляют при этом, кроме зоркости и чувства меры, ещё и таинственное "шестое чувство", которое трудно поддаётся определению.
Меняются времена, сменяются точки зрения на творчество и личность Ахматовой, но череда ракурсов и кадров даёт не только движущееся изображение, но и возможность благодаря этому увидеть неизменную основу, лицо, всякий раз узнаваемое и становящееся всё более живым.
и чисто человеческим восприятием её стихов и личности - достаточно упомянуть Маяковского, хотя на самом деле такое повторялось неоднократно. Подробное рассмотрение этой линии на исходном материале Летописи само по себе может стать интереснейшим исследованием.
На страницах Летописи действуют и говорят исторические личности - и просто личности, жившие и дышавшие рядом с нею, придававшие смысл происходящему, те, о ком и для кого она писала, чьи заботы или укоры наполняли её существование, чей уход менял нечто в жизни поэта… Перед нами не мёртвая мозаика, а живой хор голосов. В. А. Черных подобрал их и выстроил, они звучат, перекликаясь и споря, не сливаются в единое сообщение, но создают напряжённые проблемные поля.
На странице 261 Ахматова показана глазами К. Федина: он в 1929 году сравнивает её с большим засыхающим деревом. Но в глазах Н. Пунина (через пять лет) она - сама жизнь: "Ты спишь, как ангел, тихо, как лежит снег; когда ты не спишь - ты как ливень, а когда читаешь, как спишь, так же кротко; чаще всего уподобляешься тишине" [с. 279]. В Летописи эта жизнь предстаёт в единстве телесного и духовного.
Удивительная внутренняя сила - и столь часто проступающая слабость, бесконечные болезни, постоянное сознание близости смерти - и страстная, победительная любовь к "прелести милой жизни". Эти её свойства отмечены уже теми, кто видел и читал Ахматову до революции. Юношеская попытка самоубийства летом 1906 года в Евпатории ("мама плакала, мне было стыдно" [с. 44]) остаётся без комментариев, но Летопись сообщает о стольких попытках самоубийства её сверстников и современников… Страх смерти и соблазны самоубийства идут рука об руку в 20-е годы (Пунин: "Мы - обречённые" [с. 214]; ср. запись их беседы на эту тему [с. 218]). Ещё более эти настроения усиливаются в 30-е. В 1934 году она для сына выписывает латинское изречение "Una salus nullam sperare salutem <Единственное спасение - не надеяться ни на какое спасение>" [с. 283]. ""Как долго погибать" - сказала Анна Андреевна. Это она позавидовала Ане, которая уже приближалась к тому берегу" [с. 305]. Находят они своё выражение и в "Реквиеме" ("К смерти"). Но однажды на упрёк Э. Герштейн в недостатке храбрости следует неожиданный ответ: "Но ведь и Христос молился в Гефсиманском саду - "Да минует меня чаша сия"" [с. 307]. Не жажда смерти, нет, но почти постоянная готовность к ней есть одна из важных составляющих трагического начала поэзии Ахматовой. И всё же, отрекаясь от счастья и даже надежды на спасение, она никогда не отрекалась от самой жизни.
Мы можем для себя отметить, что преследовавшие её в советские времена упрёки в пессимизме, упадочничестве, которые нам цитирует Летопись, как ни странно, регулярно сопровождались ещё и упрёками в безверии. (Показательно написанное уже в 1963-м суждение Е. Книпович: "Слишком много смерти, так сказать, без воскресения" [с. 613]). Соотношение специфики трагического в советской эстетике и особенностей трагического начала у Ахматовой ещё ждёт глубокого анализа.
"Пире" Сократ утверждал, что великий творец трагедий должен уметь сочинить и хорошую комедию. Удивительна у Ахматовой способность подмечать смешное, сохранять чувство юмора в самых, казалось бы, неожиданных ситуациях.
Например, в пересказе событий рокового для неё и Зощенко августа 1946 года: "Утром, ничего ещё решительно не зная, я пошла в Союз за лимитом. <…> Прихожу в комнату, где выдают лимит, и воочию вижу эпидемию гриппа: все барышни сморкаются, у всех красные глаза. Анна Георгиевна <Томан> меня спросила: "Вы сегодня, Анна Андреевна, будете вечером в Смольном?" Нет, говорю, не буду, душно очень. Получила лимит, иду домой. А по другой стороне Шпалерной, вижу, идёт Миша Зощенко. Кто же Мишеньку не знает? Мы с ним, конечно, тоже всю жизнь знакомы, но дружны никогда не были - так, раскланивались издали. А тут, вижу, он бежит ко мне с другой стороны улицы. Поцеловал обе руки и спрашивает: "Ну что же теперь, Анна Андреевна? Терпеть?" Я слышала вполуха, что дома у него какая-то неурядица. Отвечаю: "Терпеть, Мишенька, терпеть!" И проследовала. Я ничего тогда не знала" [с. 417-418].
Эта устная новелла была записана Л. Чуковской спустя семь лет после описываемых событий. На первый взгляд, время смягчило остроту восприятия и позволило заметить комизм положения. Самоирония Ахматовой обращена на уже сложившееся предание (оно помещено рядом на с. 418 в изложении С. Гитович) о её тогдашней величавой невозмутимости, которая оказывается простой неинформированностью. Модель поведения рекомендована для семейной ссоры, её пришлось и вправду использовать, но в ситуации совершенно чудовищной. Ирония судьбы: из её уст прозвучал единственный возможный ответ.
Однако остаётся ещё интонация: "Терпеть, Мишенька, терпеть!" - совсем не забавная и не ироничная. Летопись даёт нам возможность взглянуть на этот эпизод и по-другому. Таким ли уж полным было неведение Ахматовой? В воспоминаниях И. Пуниной, относящихся ко времени до 14 августа, приводится услышанный или подслушанный ею диалог: "Незадолго до нашего отъезда, поздно вечером Акума пришла к папе в кабинет, и они долго <…> разговаривали почти шёпотом: "Понимаете, Николаша, он предполагает… было совещание… - Ну, а что говорит NN? - Молчит. Совещание было. Не отрицает… Она говорит: не показывайтесь в Союзе, заболейте…"" [с. 416]. Возможно, был неизвестен масштаб надвигающейся беды, но понятна её неотвратимость. Что оставалось? Только терпеть. И интонация напоминает о другом ответе - протопопа Аввакума. Когда жена его спросила, сколько же им ещё придётся терпеть несправедливые мучения, он, как известно, сказал ей: "Марковна, до самыя смерти". Соединение смирения и твёрдости такого рода - с одной стороны, почти уникальное свойство личности, с другой - порождение и принадлежность великой культуры.
Однако что скрывалось за этим смиренным терпением? Ахматова рассказывала Л. Чуковской свою новеллу уже после смерти Сталина, но в лагерях в это время ещё томились два очень близких человека: сын, Лев Гумилёв, и Николай Николаевич Пунин, последнему не суждено было дожить до освобождения. Отношения поэта со сталинщиной в Летописи изложены без декламационной напыщенности, с суровой простотой документальных свидетельств, которая всё же не исключает вопросов.
обоих писателей "живьём", - гости весьма бестактно, даже провокационно спросили их об отношении к ещё не отменённому постановлению 1946 года. Летопись приводит несколько вариантов рассказа об этом событии. Зощенко пытался высказать своё неприятие оскорбительной "проработки", Ахматова коротко сказала, что согласна с постановлением. Её ответ как будто не нуждается в комментарии: что ещё могла сказать женщина, знающая, что от её слов зависит жизнь сына? А вот из Летописи мы извлекаем некоторые важные оттенки смысла. Э. Герштейн сообщает, "как сокрушалась Анна Андреевна, что не могла предупредить" Зощенко, что роковое постановление "сохраняет свою полную политическую силу" [с. 470] (то есть о бессмысленности и опасности протеста). А. Хейт записывает, что ответ Ахматовой был продиктован уверенностью, "что не дело иностранцев задавать подобные вопросы" [с. 470]. В обоих случаях отсутствие иных пояснений говорит о многом. Но был ли её ответ только видимостью раскаяния?
Статья Ахматовой о "Каменном госте" напечатана более чем через десять лет после этих событий. Летопись позволяет обратить внимание на авторскую дату на беловой рукописи статьи ""Каменный гость" Пушкина" - 20 апреля 1947 года [с. 428]. Ранее, в письме к Н. Ольшевской от 19 февраля 1947 года, Ахматова упоминает о работе над пушкинскими "Маленькими трагедиями" [с. 427]. О связи этой работы с роковым постановлением можно задуматься, прочитав строки из "Записных книжек" Ахматовой, относящиеся к 1948 году: "Я в ту зиму писала работу о "Каменном госте". А Сталин, по слухам, время от времени спрашивал: "А что делает монахиня?"" [с. 431]. Ахматова, начинавшая "пушкинские штудии" с изучения заимствований, постоянно проявляла интерес к тому, что сам поэт вкладывал в произведения, имеющие несомненные литературные источники. В "Каменном госте", по её мнению, Пушкин "карает самого себя - молодого, беспечного, грешного". Не было ли здесь важного пункта в самосознании Ахматовой, соединившего "Поэму без героя" с пушкинскими штудиями и с пересмотром - возможно, не без покаяния - и собственного прошлого "царскосельской весёлой грешницы"? Известно, как сурово отзывалась Ахматова впоследствии о своих ранних стихах.
Однако если уж и можно говорить о покаянии, то вряд ли оно было таким, какого от неё ожидали. Летопись обращает внимание, при всей сложности текстологической истории "Поэмы без героя", на немногие её вехи - и оказывается, в 1942 году "А. А. решила предпослать "Поэме без героя" эпиграф из Ф. Ларошфуко: "Tout le monde a raison" <"Все - правы">" [c. 357]. Эпиграф не удержался в окончательном варианте, но, как известно, трагическая вина - важное и сложное свойство трагического героя, неотделимое от его высокой сущности. Мысли о вине и раскаянии неотступно соединялись с размышлениями о человеческой природе, о том, что в ней постоянно и изменчиво. "В мае 1944 года <…> Ахматова предложила Пастернаку отвлечься от "нового реализма" и написать "Фауста" ХХ века, нового "Фауста". Тот с интересом выслушал её доводы и сказал: - Хорошо, Анна Андреевна. Непременно переведу. - Вы меня не так поняли, - возразила Ахматова. - Не перевести, а написать нового!" [c. 379].
Летопись позволяет продолжить пунктир. После первого инфаркта в 1951 году, вызванного невыносимой для неё ситуацией совсем иного типа "покаяния", выздоравливающая Ахматова находит отраду в размышлениях о "Каменном госте", в воображении деталей его возможной постановки [с. 450]. Ещё в 1924 году Н. Пунин обратил внимание на близость в ахматовской поэзии эстетического и морального начал [с. 190]. Отметим, что в этой близости, возможно, - ключ к пониманию важных свойств её творчества.
"пустых", неинтересных страниц. Многие имена и события протягивают друг другу руки, создают смысловые переклички или позволяют увидеть под новым углом зрения давно знакомые стихи, давно известные обстоятельства. Однако есть в ней множество фактов, которые до сих пор не входили или почти не входили в круг обсуждаемых и которые требуют дальнейшего осмысления, новых исследований. Тем не менее "Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой" обладает внутренним единством. Цельность натуры Ахматовой - конечно, её собственная черта, но целостность представления о её жизни и творчестве - заслуга летописца.