Jews and Slavs. Vol. 4. Jerusalem. С. 305-310.
Ахматова и Державин
(заметки к теме)
В композиции ахматовской биографии, которую Ахматова на излете земных дней все больше была склонна воспринимать как кольцевую (в согласии со строками из своего раннего стихотворения - "И как жизнь началась, пусть и кончится так"), Державину отведено место в самом начале - "Первые стихи, кот<орые> я узнала были Державин и Некрасов"1 - и перед самым концом, когда из репродуктора в больнице Ахматова услышала романсы Г. Свиридова на слова С. Есенина: "Вчера по радио слышу стихи с музыкой. Очень архаично, славянизмы, высокий строй. Кто это? Державин, Батюшков?"2. Соприродность радиоэфира державинской лире подсказана каламбуром3 по поводу памятного места из "Ласточки":
Воспой же бессмертие, лира!
Восстану, восстану и я, -
Восстану - и в бездне эфира
Увижу ль тебя я, Пленира?
Это место отзывалось уже у Ахматовой в стихотворении 1957 года о неистребимости поэзии4, а еще раньше в "Поэме без героя" - там, где идет речь об унисоне всех поэтов мира ("И все жаворонки всего мира"5) и где идея полилога стихотворцев иллюстрируется воспроизведением речения, повторенного Фетом вослед Державину - "Разрывали бездну эфира" (в варианте 1941 года - "Сотрясали бездну эфира") - ср. у Фета в стихотворении "Измучен жизнью, коварством надежды":
И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность
И пламя твое узнаю, солнце мира.
То, что Ахматова в начале 1941 года откликалась на державинские мотивы6, косвенно подтверждается ее стихотворением этих же дней "То, что я делаю..." - где строки "Затем, что из двухсот советских миллионов, Живущих в благости отеческих законов", - где все "очень архаично, славянизмы, высокий строй", отсылают к Державину, к "Моему истукану" (в котором, между прочим, поэт обсуждает возможную судьбу своего монумента в Камероновой галерее7, которую Ахматова числила предверием своего дома), кончающемуся строками -
Что слава? - Счастье нам прямое
Жить с нашей совестью в покое -
и содержащему апологию легкого подвига безвестной жизни:
Что обо мне расскажет слава,
Коль я безвестну жизнь веду?
Не спас от гибели я царства,
Царей на трон не возводил,
Богатств моих не приносил
На жертву в подкрепленье трона
И защитить не мог закона.
Сравним:
То, что я делаю, способен делать каждый -
Я не тонул во льдах, не изнывал от жажды,
И с горстью храбрецов не брал финляндский дот,
И в бурю не спасал какой-то пароход.
Ложиться спать, вставать, съедать обед убогий
И даже посидеть [недолго] на камне у дороги,
И даже, повстречав падучую звезду
Иль серых облаков знакомую гряду,
Им улыбнуться [чуть] вдруг - поди куда как трудно,
Тем более дивлюсь своей судьбине чудной
И, привыкая к ней, привыкнуть не могу
Как к неотступному и зоркому врагу.
Затем, что из двухсот советских миллионов,
Живущих в благости отеческих законов,
Найдется ль кто-нибудь, кто свой горчайший час
На мои бы променял, я спрашиваю вас,
А не откинул бы с усмешкою сердитой
О, Господи, воззри на легкий подвиг мой
И с миром отпусти свершившего домой.
1941 (начало года) Фонтанный Дом8.
Воспоминания о державинских стихах подспудно несут с собой тему смерти9 и бессмертия поэта, как например, финальная рифмопара в стихотворении, написанном два года спустя после тщательного штудирования Державина в связи с изучением генезиса пушкинской стилистики10:
Вижу я. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . не бабочек брачный полет
Над грядой царскосельских нарциссов11
В тот какой-то шестнадцатый год...
А застывший навек хоровод
Надмогильных твоих кипарисов.
Здесь - эхо стихотворения "Эхо", обращения к историку литературы:
О мой Евгений! Коль Нарциссом12
Тобой я чтусь, - скалой мне будь,
И как покроюсь кипарисом,
О мне твердить не позабудь!..
Увы! лишь в свете вспоминаньем
Бессмертен смертный человек.
Нарцисс жил Нимфы отвечаньем, -
Чрез Муз живут пииты ввек.
Пусть в персть тела их обратятся,
Но вновь из персти возродятся,
От Данте и Петрарки лир.
Здесь для Ахматовой явлена излюбленная ее поэзией мотивная схема - живущий в веках стиховой портрет реалии, позирующая модель которой давно свершила свое существование ("Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли, Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ"). О титульном персонаже державинского стихотворения рассказано в примечаниях Я. Грота: "При посещении Званки в 1863 г., мы расспрашивали местных жителей об этом явлении, но никто не знал о нем. "Отголосок в старину, может статься и был в лесу, а теперь там лес вырублен, хоть шаром покати"13.
В заключении державинского "Эха" поминается Александр Македонский, пощадивший в Фивах дом Пиндара, что стало предметом и ахматовского стихотворения 1961 года14:
Так, знатна часть за гробом мрачным
Останется еще от нас,
А паче свитком беспристрастным,
О ком воскликнет Клиин глас.
Тогда и Фивов разоритель
Той самой Званки был бы чтитель,
Где Феб беседовал со мной.
Потомство воззвучит - с тобой.
Царскосел Державин открывает собой ряд поэтических предков, которым наследует Ахматова, в стихотворении 1959 года "Наследница" ("О кто бы мне тогда сказал, Что я наследую все это - Фелицу, лебедя, мосты..."), и имя автора "Фелицы" по-разному сопровождает Ахматову на различных поворотах ее судьбы. И если она говорила о своих малоудачных имитациях государственнической лирики как о подражаниях Державину, то для того, чтобы взвесить эту реплику, следует помнить о тех семи восьмых, о которых Ахматова бросила, корректируя пушкинскую фразу "Кумир Державина 1/4 золотой, 3/4 свинцовый еще не оценен" - "и я бы сказала - на 7/8 свинцовый"15. Ср. например из многочисленных образцов такого свинцового рода в позднем державинском одописании:
Сколько ж отрадно, приятно
Быть россиянином днесь,
Что ты нас так благодатно
Славой и честью вознес!
Вся нас теперя вселенна
Своей уж защитой чтет;
Европа уз свобожденна
Хвальными песньми поет.
(На покорение Парижа)
первом в жизни услышанном Ахматовой поэтическом сочинении, именовавшемся "Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока декабря во второй на десять день, в который солнце начинает возврат свой от зимы на лето":
С белыми Борей власами
И с седою бородой,
Потрясая небесами,
Облака сжимал рукой;
Сыпал инеи пушисты
И метели воздымал,
Налагая цепи льдисты,
Быстры воды оковал....
Память о первом стиховом впечатлении не оставляла Ахматову на протяжении всей ее жизни:
Где опять под подсказку Борея
[Вот все] Это все я для вас пишу17,
и при этом державинская "подсказка" иногда прямо диктовала ее поэтические ответы, когда доходило до "высокого строя":
Читаю посланья Апостолов я,
Слова Псалмопевца читаю.
Но звезды синеют, но иней пушист
("Под крышей промерзшей пустого жилья...", 1915).
Примечания
1. Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). Сост. и подг. текста К. Н. Суворовой; вступ. ст. Э. Г. Герштейн; науч. консультирование, вводные заметки к записным книжкам, указатели В. А. Черных. М. -Torino. Einaudi, 1996, с. 79.
2. Записные книжки Анны Ахматовой, ibid., с. 711.
3. Следует оговорить, что ахматовская муза всегда прислушивалась к ходовым клише текущей современности ("Как теперь в Москве говорят", "Как тогда народ говорил") - в данном случае ср., например, сатирические стишки о любителях передач Британской радиовещательной корпорации на русском языке: Дыховичный В., Слободской М. Вольный "сын эфира" IN: Крокодил, 1957, № 1, с. 2.
4.
Забудут? - вот чем удивили!
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А Муза и глохла и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.
5. Здесь, помимо названного в авторской сноске, Шелли, окликнуты и Вордсворт, и финальная строфа бодлеровского "Elevation", некогда отразившаяся в ахматовском "Цветов и неживых вещей" (см.: Тименчик Р. Ранние поэтические опыты Анны Ахматовой. IN: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1979. Л., 1980, с. 144), и гумилевский "Жаворонок" 1916 года.
6. Легкий отголосок державинского "Снигиря", которого Ахматова "нашла" в 1926 году - "превосходное, великолепное стихотворение (очень ей понравилось и - между прочим - ритм) Суворову" (Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. 1926-1927. Париж-М., 1997, т. II, с. 213), и тогда же она вписала первые строки из него в "разговорную (с Н. Н. Пуниным) тетрадь" (The Diaries of Nikolay Punin. 1904-1953. Edited by Sidney Monas and Jennifer Greene Krupala. Translated by Jennifer Greene Krupala. University of Texas Press. Austin, 1999, p. 175), можно, например, предположить и в четырехударном дактиле стихотворения 1940 года, своего рода "участников грозного пира" в дни, когда "бранна музыка" "не забавна", - "Двадцать четвертую драму Шекспира..." с одной лексической уликой: "Северны громы в гробе лежат" и "С пеньем и факелом в гроб провожать".
7. См. об этом в работе собеседницы Ахматовой: Данько Е. Изобразительное искусство в поэзии Державина. IN: XVIII век. Сб. 2. М. -Л., 1940, с. 206.
8. Записные книжки Анны Ахматовой, ibid., с. 717-718.
9. Ср. отсылку к "Водопаду" ("Не зрим ли всякий день гробов... Не слышим ли в бою часов...") в ремарке к "Поэме без героя": "... для встречи Нового Года, который странным водопадным голосом споют старые лондонские часы" (Записные книжки Анны Ахматовой, ibid., с. 213).
10. См. многочисленные ее пометы на книге "Сочинения Державина. Часть первая" (СПб., тип. А. Смирдина, 1833), подаренной ей 20 марта 1925 г. П. Лукницким (Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, Санкт-Петербург).
11. Приводим эту строку по варианту 1928 года (запись в альбоме В. А. Щеголевой): ИРЛИ. PI, оп. З, № 126, л. 5.
12. Нарциссу уподоблен "мраморный двойник" автора, который "озерным водам отдал лик" в ахматовском царскосельском стихотворении 1911 года. Об историко-культурном контексте этого мотива см.: Barta P. I. Echo and Narcissus in Russian Symbolism. IN: Metamorphoses in Russian Modernism. Ed. by Peter Barta. Budapest, 2000, pp. 15-39. Об игре на омонимии названия цветка и героя "Метаморфоз" в стихотворении Ахматовой 1946 г. см.: Р. Тименчик. К вопросу о монтажных процессах в поэтическом тексте. IN: Труды по знаковым системам. XXIII. Тарту. 1989. С. 149-150.
14.
Наверно, страшен был и грозен юный царь,
Когда он произнес: "Ты уничтожишь Фивы".
И старый вождь узрел тот город горделивый,
Каким он знал его еще когда-то встарь.
И башни, и врата, и храмы - чудо света,
"Ты только присмотри, чтоб цел был Дом Поэта".
15. Лукницкий П. H. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. 1926-1927. Париж-М., 1997, т. II, с. 205.
17. Записные книжки Анны Ахматовой, ibid., с. 470.