Тименчик Р. Д., Лавров А. В.: Материалы А. А. Ахматовой в рукописном отделе Пушкинского Дома

Личного фонда А. А. Ахматовой в Пушкинском Доме не имеется, но значительное число материалов, характеризующих ее биографию и творчество, хранится в фондах ее литературных современников либо среди отдельных архивных поступлений. Из них основное внимание уделено нами письмам Ахматовой. Это объясняется тем, что эпистолярное наследие Ахматовой вообще небогато: она редко писала письма во вторую половину жизни, но и писем ее 1910-х годов, хранящихся в государственных архивохранилищах и известных в частных собраниях, насчитывается всего около трех десятков. Последующие разыскания, конечно, увеличат это число, но на значительное восполнение рассчитывать не приходится. Настоящий обзор не претендует быть исчерпывающим описанием всех - прямо или косвенно - относящихся к Ахматовой материалов, хранящихся в Рукописном отделе; не фиксируются некоторые материалы, имеющие второстепенный интерес; кроме того, очевидно, что при дальнейшем обследовании фондов обнаружатся неучтенные нами документы¹.

Материалы Пушкинского Дома позволяют восстановить картину взаимоотношений Ахматовой и Ф. Сологуба. Ахматова познакомилась с Сологубом в конце 1910 г. на представлении одной из пьес Пшибышевского². В 1910-е годы Сологуб был уже авторитетнейшим писателем, признанным мастером стиха, пользовавшимся вниманием и уважением и в кругу акмеистов³. Сходно относилась к Сологубу и Ахматова. О заинтересованном внимании к поэзии Сологуба, об увлечении разрабатываемыми им темами свидетельствует ее стихотворная надпись на первом сборнике стихов "Вечер" (СПб., "Цех поэтов", 1912), подаренном Сологубу. Копию автографа Ахматовой Сологуб сохранил в тетради с перечнем книг, подаренных ему авторами (ф. 289, оп. 6, № 59, л. 165 об. - 166, запись № 1363):

"Анна Ахматова. "Вечер". Федору Кузьмичу Сологубу с глубоким уважением Анна Ахматова. 16 марта 1912 г.⁴ Царское Село.

Твоя свирель над тихим миром пела,
И голос смерти тайно вторил ей.
А я безвольная томилась и пьянела
От сладостной жестокости твоей"⁵.

Вас. Гиппиус в своей рецензии на "Вечер" отмечал даже влияние Сологуба (в числе прочих авторов) на Ахматову⁶. Косвенные свидетельства отношения Ахматовой к Сологубу - поэту и человеку содержат воспоминания Е. Данько: "Какая-то очарованность его (Сологуба) прежними стихами (молодыми, строгими), привычка уважать его и беречь, доставшаяся мне еще от О. А. Судейкиной и Анны Андреевны, заставляла меня заходить к нему. . ." (ф. 679, № 16, л. 12).

В 1910-е годы Ахматова неоднократно посещала Сологуба⁷. Отношения их имели в целом дружественный характер⁸. Это подтверждает письмо Ахматовой к Сологубу из имения Слепнево Тверской губернии от 28 июля 1915 г. (ф. 289, оп. 3, № 40):

"Мне было очень радостно, дорогой Федор Кузьмич, получить Ваше письмо. Спасибо, что вспомнили обо мне.

⁹.

Пожалуйста, передайте мой привет Анастасии Николаевне. Желаю Вам всего хорошего. Анна Ахматова".

Из Слепнева же Ахматова направила 16 июля 1915 г. письмо жене Сологуба - писательнице А. Н. Чеботаревской (ф. 289, оп. 5, № 26):

"Дорогая Анастасия Николаевна, только вчера я получила Ваше письмо, которое переслали сюда из Царского.

Лето у меня тяжелое: газеты приходят не каждый день, так что военные вести узнаешь с большим опозданьем, Николая Степановича перевели куда-то на юг, и он теперь пишет еще реже.

Я поправляюсь очень медленно, но много работаю, по-видимому в деревне голос музы лучше слышен¹⁰.

С удовольствием посылаю Вам стихотворение "Молитва" для альманаха "Война"¹¹.

Оно нигде не было напечатано. Мне кажется, что мой "Июль 1914" лучше там не помещать, потому что он слишком не нравится военной цензуре¹². Как вы думаете?

Пожалуйста, передайте мой привет Федору Кузьмичу. Всего Вам доброго, целую Вас. Ваша Анна Ахматова".

В архиве Сологуба хранятся также автографы стихотворений Ахматовой, переданных Сологубу и Чеботаревской для публикации (ф. 289, он. 7, № 1): 1) "Памяти 19 июля 1914"¹³ с вариантом во втором стихе - "Все сделал только миг один" (с этим вариантом опубликовано в однодневной газете "Во имя свободы" от 25 мая 1917 г.); 2) "Утешение"¹⁴ - включено вместе с "Молитвой" в альманах "Война в русской поэзии". Во время первой мировой войны Ахматова и Сологуб совместно участвовали в благотворительных поэтических вечерах. По сохранившимся у Сологуба программам вечеров и лекций (ф. 289, оп. 6, № 56) устанавливается, что он и Ахматова выступали в Петрограде с чтением своих стихов на литературном вечере "Писатели- воинам", устроенном 25 января 1915 г. в пользу Лазарета деятелей искусства в Александровском зале Городской думы; на вечере современных искусств "Поэты - воинам" 28 марта 1915 г. в зале Армии и флота¹⁵; на "Вечере свободной поэзии" 13 апреля 1917 г. в Тенишевском зале.

22 марта 1917 г. Сологуб написал стихотворение "Прекрасно все под нашим небом...", посвященное Ахматовой¹⁶. Этим днем помечен автограф стихотворения в альбоме Ахматовой (ЦГАЛИ, ф. 13, оп. 1, № 16).

Документальные материалы пореволюционной эпохи убеждают, что отношения Ахматовой и Сологуба сохранили прежний характер взаимного дружеского внимания и уважения. "Вы знаете, как любит и ценит Вас Сологуб", - сообщал, например, Ахматовой в 1923 г. Р. В. Иванов-Разумник, предлагая ей написать о поэзии Сологуба¹⁷. По-видимому, к этому же 1923 г. относится второе из двух писем Ахматовой к Сологубу: "Дорогой Федор Кузьмич, из разговора с Н. Л. Алянской я выяснила, что отдать Полярной Звезде мои стихи 1922 было бы прямым нарушением контракта. Мне очень жаль, что так вышло и что я раньше не привела в ясность вопроса о договоре. Жму Вашу руку. Ваша А. Ахматова" (ф. 289, оп. 3, № 40). Речь идет здесь об ахматовском сборнике "Стихи 1922 г.", анонсировавшемся в издательстве "Полярная звезда". Стихи эти вошли во второе издание "Anno Domini" (1923) в издательстве "Петрополис" - "Алконост", выпустившем сборник как третью книгу в составе собрания стихотворений Ахматовой. На разговор с женой руководителя "Алконоста" С. М. Алянского и ссылается Ахматова¹⁸.

О своих отношениях с Сологубом в 1920-е годы Ахматова сочла нужным упомянуть в плане автобиографических записок: "Я - у Сологуба. Осенью <1924 г.>"¹⁹. Сохранились и другие известия о том, что поэты регулярно встречались. Например, недатированная записка актрисы О. А. Глебовой-Судейкиной, подруги Ахматовой, к Сологубу: "Дорогой Федор Кузьмич! Я и Аничка очень просим Вас не забыть прийти к нам после заседания. Анница не совсем здорова и не выходит сегодня. Ждем вас обе, Ольга и Анка" (ф. 289, оп. 3, № 653)²⁰"Не откажите поклониться от меня Анне Андреевне, которая, конечно, по-прежнему посещает Вас" (ф. 289, оп. 3, № 129); недатированное письмо к Сологубу К. Чуковского, написанное по поводу собрания памяти Ан. Н. Чеботаревской: "Как я завидую Анне Андреевне - мне так хотелось пожать Вам руку именно сегодня" (ф. 289, оп. 3, № 745)²¹. В дневнике Е. П. Казанович сообщается о приглашении Ахматовой на чтение новых стихов к Сологубу 7 мая 1923 г.²² Весной 1925 г. Сологуб часто навещал Ахматову в Детском Селе. Наконец, в числе лиц, подписавших некролог Сологуба, есть и имя Ахматовой²³. В октябре 1928 г. в Москве Ахматова записала по памяти для Н. Г. Чулковой последнее, предсмертное стихотворение Сологуба "Подыши еще немного..." (ф. 94 (архив В. Н. Княжнина), № 85)²⁴.

К началу творческого пути Ахматовой относится ее письмо от 26 апреля 1914 г. к писателю и историку литературы П. Е. Щеголеву (ф. 627, оп. 2, № 2): "Многоуважаемый Павел Елисеевич, посылаю Вам несколько стихотворений для "Дня". Если Вы найдете возможным принять что-нибудь из присланного, пожалуйста, известите меня по адресу: В<асильевский> О<стров>, Тучков пер., 17, кв. 29. А. Гумилевой. Уважающая Вас Анна Ахматова"²⁵.

К письму приложены четыре стихотворения под общим заглавием "Из восьмистиший" (1-е - "Земная слава, как дым...", 2-е - "Не убил, не проклял, не предал...", 3-е - "Вечерний и наклонный. ..", 4-е - "Как ты можешь смотреть на Неву..."), а также стихотворение "Где, высокая, твой цыганенок...". Третье и четвертое стихотворения были опубликованы в петербургской газете "День" (1914, № 174, 29 июня), литературным отделом которой тогда заведовал Щеголев, вместе с еще одним стихотворением Ахматовой - "Ты мог бы мне сниться и реже...". Пятое стихотворение было помещено в "Ежемесячном журнале" (1914, № 7, с. 3), первое - в книге Ахматовой "Подорожник". Второе стихотворение, текст которого приводится ниже, вообще никогда не печаталось:

Не убил, не проклял, не предал,
Только больше не смотрит в глаза.
И стыд свой темный поведал
В тихой комнате образам.

Весь согнулся и голос глуше,
Белых рук движенья верней...
Ах! когда-нибудь он задушит,
Задушит меня во сне.

Под всеми четырьмя восьмистишиями стоит дата "1914"²⁶. Этот цикл находится в связи с пятью другими стихотворениями Ахматовой, опубликованными под общим заглавием "Восьмистишия"²⁷. Составление обоих циклов, последовавшее за выходом "Четок" (середина марта 1914 г.), означает программное обращение к определенной строфической и вместе с тем тематико-стилистической системе, свойства которой обсуждались в это время в среде акмеистов. Так, Н. С. Гумилев, рецензируя книгу Сергея Городецкого "Цветущий посох. Вереница восьмистиший" (СПб., "Грядущий день", 1913), утверждал, что форма восьмистиший "удобна тем, что дает возможность поэту запечатлеть самые мимолетные мысли и ощущения, которым никогда бы не выкристаллизоваться в настоящее стихотворение. Сборник таких "восьмерок" дает впечатление очень непринужденного дневника, и за ним так легко увидеть лицо самого поэта, услышать интонацию его голоса"²⁸. К 1914 г. относятся также опыты в форме восьмистиший О. Мандельштама, одно из которых - "Вполоборота, о печаль..." - воссоздает образ Ахматовой²⁹.

"Цех поэтов" (поэтический кружок 1911-1914 гг.³⁰, членом которого был Гиппиус) и участие в нем Ахматовой. Среди них повестки "Цеха поэтов", документирующие место и время заседаний (три из них написаны рукой Ахматовой, бывшей секретарем "Цеха"), а также коллективное шуточное стихотворение, написанное на одном из "цеховых" собраний (ф. 47, № 59). Ахматовой принадлежит в нем четверостишие:

Еще к этому добавим
Самочиркой золотой,
Что Аничкова прославим
Сердцем всем и всей душой.

Критик и литературовед Евгений Васильевич Аничков присутствовал на некоторых из первых заседаний "Цеха поэтов", например 1 февраля 1912 г. К самой Ахматовой обращены другие фрагменты этого коллективного экспромта:

Я - Ахматовой покорен.
Шарм Анеты необорен.
Милой цеховой царевны
Анны дорогой Андревны.

(Под этим стихом помета Вас. Гиппиуса: "Лозинский?").

Крючконосою Ахматовой
Все у нас пьяным-пьяно.
(Владимир Нарбут)

В экспромте участвовали также С. М. Городецкий и А. Н. Толстой³¹.

В числе материалов, полученных Рукописным отделом от Л. Н. Гумилева, восемь писем Н. С. Гумилева к Ахматовой (р. I, оп. 5, № 499)³². Первое из них отправлено 4 мая 1913 г. из Порт-Саида (где Гумилев был проездом в Абиссинию как начальник экспедиции от Академии наук по составлению коллекций восточноафриканского быта): "Милая Аника, представь себе, с Одессы ни одного стихотворения. Готье переводится вяло³³, дневник пишется лучше. Безумная зима сказывается, я отдыхаю как зверь. Никаких разговоров о литературе, о знакомых, море хорошее, прежнее. С нетерпением жду Африки. Учи Леву³⁴ говорить и не скучай". Два письма относятся к июлю 1914 г. и содержат любопытные сведения из литературной жизни; письмо, отправленное из Новгорода в начале сентября 1914 г., написано вскоре после поступления Гумилева (24 августа) добровольцем в уланский полк. Три письма с фронта написаны в июле 1915 г. Наконец, последнее письмо³⁵"... можно будет подумать и о твоем приезде сюда, конечно, если ты сама его захочешь". И далее: "Я по-прежнему постоянно с Гончаровой и Ларионовым, люблю их очень"³⁶. На этом же письме - записка Ахматовой к А. И. Гумилевой (ноябрь 1917 г.): "Милая Мама, только что получила твою открытку от 3 ноября. Посылаю тебе Колино последнее письмо. Не сердись на меня за молчание, мне очень тяжело теперь. Получила ли ты мое письмо? Целую тебя и Леву. Твоя Аня"³⁷.

В Пушкинском Доме сохранились автографы трех стихотворений Ахматовой 1913 г. ("Звенела музыка в саду...", "Косноязычно славивший меня. ..", "Со дня Купальницы-Аграфены. . ."), отданных в цензуру драматических сочинений и получивших цензорское разрешение ("К исполнению дозволено") 16 ноября 1913 г. (p. I, оп. 1, № 68)³⁸, стихотворения "И месяц, скучая в облачной мгле..." ("Новогодняя баллада") с датой "1922" и двух стихотворных отрывков - "Мне от бабушки-татарки..." и "Я друзьям моим сказала....", вошедших впоследствии в "Сказку о черном кольце"³⁹ (p. I, oп. 1, № 165), стихотворения "Путник милый, ты далече..." с датой "22 июня 1921" (ф. 519 (архив Г. Э. Сорокина), № 345) и др. В архиве А. А. Блока хранятся автографы стихотворения "Я слышу иволги печальный голос..." (ф. 654, оп. 3, № 64) и последней части стихотворения памяти Блока - "Принесли мы Смоленской заступнице..."⁴⁰ с вариантом в заключительном стихе: "Александра, лебедя мудрого" (ф. 654, оп. 8, № 35, л. 18)⁴¹.

В числе других материалов 1910-1920-х годов фотокопия дарительной надписи Ахматовой Виктору Сергеевичу Миролюбову на книге стихов "Четки": "В. С. Миролюбову с уважением и приветом Анна Ахматова. 1914 г. Март. Петербург" (р. I, оп. 1, № 177). В 1914 г. Миролюбов был редактором петербургского "Ежемесячного журнала", где напечатал несколько стихотворений Ахматовой⁴². На "Четках" сделана и другая дарительная надпись: "Александру Ивановичу Тинякову в знак дружбы Анна Ахматова. Петербург. 1914 г. Весна" (р. I, оп. 1, № 69). А. И. Тиняков, поэт и критик, был знаком с Ахматовой с 1912 г.⁴³ и неоднократно писал о ней; к сентябрю 1913 г. относится его стихотворение "Анне Ахматовой" ("Ты - изначально-утомленная. . .")⁴⁴. Надпись "Анне Андреевне Ахматовой от автора в знак признательности за стихи и автограф. 25 IX 22 г." имеется на оттиске работы С. Аскольдова "Сознание как целое. Психологическое понятие личности" (М., 1918; отдельный оттиск из "Психологического обозрения", № 1-2). С. Аскольдов, философ и литературный критик, встречался с Ахматовой в 1920-е годы и проанализировал некоторые ее стихотворения в статье "Форма и содержание в искусстве слова"⁴⁵. В фонде В. Я. Брюсова хранится письмо поэта к Н. С. Гумилеву от 20 июня 1911 г., в котором дал первый по времени отзыв Брюсова о творчестве Ахматовой (ф. 444. оп. 1, № 37)⁴⁶. Архив Всероссийского Союза писателей содержит анкету Ахматовой от 12 июля (июня?) 1925 г. (ф. 291). Необходимо упомянуть и изготовленную А. М. Ремизовым "обезьянью лавровую грамоту" (какие вручались всем членам учрежденного им шутливого "Обезвелволпала" - "Обезьяньей великой и вольной палаты"), данную Ахматовой "в знак возведения ее в кавалеры обезьяньего знака первой степени с беличьими коготками"⁴⁷ (р. III, оп. 1, № 1767). Она датирована 5 августа 1921 г. - за два дня до отъезда Ремизова из России⁴⁸. Грамота была подарена Ахматовой ее другу, литературоведу Н. И. Харджиеву; на обороте надпись: "На вечное хранение Николаю Ивановичу Харджиеву Ахматова. 8 июня 1932".

Важным источником для исследования творческой биографии Ахматовой является архив поэта и филолога Николая Владимировича Недоброво (1882-1919). "Незаметно для других этот человек был законодателем вкусов и вдохновенным словом своим заставлял окружающих его молодых писателей воспринимать тот или иной взгляд на искусство, историю и литературу", - писал о Недоброво А. А. Кондратьев⁴⁹. "На суд Недоброво доверчиво несли свои произведения молодые поэты, а его приговоры и мигания быстро воспринимались и усваивались многочисленными слушателями"⁵⁰. Оценкам Недоброво придавала большое значение и Ахматова. О роли Недоброво в ее поэтическом становлении писал В. М. Жирмунский, процитировавший высказывания самой Ахматовой⁵¹. Большая часть личного архива Недоброво, в том числе и материалы, относившиеся к Ахматовой, видимо, пропала⁵². Из уцелевших материалов первостепенный интерес представляет черновая рукопись статьи Недоброво об Ахматовой (ф. 201, № 1), писавшейся в январе-марте 1914 г. и опубликованной в "Русской мысли" (1915, № 7)⁵³. В процессе работы Недоброво знакомил Ахматову со своей статьей - на полях есть помета, относящаяся к стилистике одного оборота: "А. А. не нравится". В этой же рукописи Недоброво записал 31 января 1914 г. шуточный мадригал - как бы ответ на стихотворение "Настоящую нежность не спутаешь..."⁵⁴

Не напрасно вашу грудь и плечи
Кутал озорник в меха
И твердил заученные речи...
И его ль судьба плоха!
Он стяжал нетленье без раздумий,
В пору досадивши вам:
Ваша песнь - для заготовки мумий
Hеcравненнейший бальзам.

В черновике статьи есть опущенные при публикации места, интересные для нас как отголоски споров 1910-х годов, полемика с критическими рекомендациями, которые Ахматова получала в начале своего творческого пути: "Ахматова не берет формы лирического стихотворения для выражения нелирических по существу задач, как то, к сожалению, весьма распространено ныне. Может быть, и есть у нее и вовсе не лирические задачи: если есть, почти можно за нее поручиться, что выразит она их в пристойном роде: в поэме, в повести, в драме, в романе.

Пока боги хранят ее от холодных баллад, с мраморным рисунком, но ритмом и движением своим вызывающим в воображении одну неминучую картину: мраморного барельефа, везомого по мостовой на ломовой телеге, в хорошем случае в музей, а чаще в Speise-saale обильно сооружаемых ныне по Петербургу немецкими акционерными компаниями гостиниц".

20-23 мая 1940 г., незадолго до начала работы над "Поэмой без героя", Ахматова, по свидетельству одной из ее собеседниц того периода, перечитывала журнальную публикацию статьи Недоброво, и отголоски этого чтения слышны в "Поэме". Перечитывание, возможно, оживило в памяти и черновую редакцию. Ср., например, в "Поэме": "Крик: "Героя на авансцену!"; в черновике статьи (о стихотворении "Как велит простая учтивость..."): "Оно образец того, как надобно [выводить на сцену] показывать героев: [волосы дыбом становятся, и не из любопытства, а из благоговения спрашиваешь: "кто Он" - с большой буквы]"⁵⁵.

Ценным комментарием к "Поэме без героя" являются материалы, относящиеся к прототипу героини поэмы - актрисе О. А. Глебовой-Судейкиной. Прежде всего, это обращенные к ней стихи Ф. Сологуба (ф. 289, оп. 1, № 559). С мотивом "обратного пути из Дамаска" в "Поэме" перекликается сологубовский мадригал:

... И если жаркие персты
Тебе сулят любовь и ласку,
Глаза легко опустишь ты
К благоуханному Дамаску.
И близ Дамаска, в стороне,
У светлой рощи Мандрагоры,
На этом радостном пятне

Письмо О. А. Глебовой-Судейкиной (апрель 1913) к Ан. Н. Чеботаревской также проецируется на сюжет "Поэмы": "У нас же весна совсем грустная - особенно, когда ее знаешь, выходя в шесть утра из "неизбежной" Собаки⁵⁶. А уж без Собаки никак не обойтиться. Ужасно! <.. .> Я все днями томлюсь на синей кушетке - один раз танцевала Козлон<огую>⁵⁷ в большом концерте с балетными артистами (моя последняя Passion)" (ф. 289, оп. 5, № 272). Примерно в эти же дни покончил самоубийством Всеволод Князев (прототип героя "Поэмы")⁵⁸, и реальный трагизм контраста между письмом о "Бродячей собаке" и самоубийством отражает и тональность произведения Ахматовой. Подтекст стихотворения Ахматовой "Пророчишь, горькая, и руки уронила...", обращенного к О. А. Глебовой-Судейкиной, во многом проясняется письмом последней к Ан. Н. Чеботаревской от 10 августа 1921 г.: "Вы, наверное, уже знаете, что мы все потеряли Александра Александровича Блока <...> Завтра его хоронят. Нас всех это очень потрясло. Не стало Блока - в это даже странно поверить <...> Привет от Ахмат<овой> и Артура"⁵⁹ (ф. 289, оп. 5, № 272).

В Рукописном отделе хранятся также материалы, относящиеся к "образу Ахматовой", - стихи, ей посвященные, воспоминания о ней.

Поэтесса и детская писательница Елена Яковлевна Данько - автор оставшегося в рукописи цикла стихотворений "К Ахматовой", датированного "1 января 1926" (ф. 679 (архив Е. Я. Данько), № 2). В стихах запечатлен облик Ахматовой середины 1920-х годов. Е. Я. Данько оставила интересные наброски портрета Ахматовой (ф. 679, № 20), и как бы комментарием к этим наброскам служит стихотворный портрет поэтессы:

Век удлиненные крылья,
Словно изваянный рот,
Черные пряди закрыли
Шеи таинственный взлет.

Стихи повествуют о визите автора к Ахматовой в Мраморный дворец, где она тогда жила:

Марсова поля просторы,
Серый из мрамора дом,
Бронзовый сторож Суворов,
Зори над светлым мостом
<. . . . . . . . . . . . . . . >
Вас я зову, заклиная,
Всем расскажу я про ту,

Каждую вашу черту.

Последние строки говорят об изучении истории и архитектуры "старого Петербурга" - предмете занятий Ахматовой в 1920-е годы. Разные периоды "биографии" Марсова поля и близлежащих мест (Летнего сада, Михайловского замка и др.), упомянутых в стихах Данько, отразились в лирике Ахматовой позднего времени, в "Поэме без героя" и набросках прозы.

"Образ Ахматовой" запечатлен и в стихотворении С. Л. Рафаловича 1914-1915 гг. "Расколотое зеркало" ("Сплетя хулу с осанною..."), автограф которого хранится в архиве Л. Я. Гуревич (ф. 89, № 20201. CXXXVIб. 16)⁶⁰. Это стихотворение (как и упомянутые выше стихи Сологуба, Тинякова, Е. Данько) Ахматова включила в составлявшийся ею в последние годы жизни сборник стихов о себе "В ста зеркалах" (ГПБ, ф. 1073).

Рукописный очерк "Листки из далеких воспоминаний" принадлежит В. Беер, соученице Ахматовой по выпускному классу киевской Фундуклеевской женской гимназии (p. I, oп. 2, № 282). Несколько мемуарных этюдов посвящены весне 1907 г. Наиболее интересный из них - эпизод на уроке психологии (предмет этот в гимназии вел Г. Г. Шпет):

"Сегодня урок посвящен ассоциативным представлениям. Густав Густавович предлагает нам самостоятельно привести ряд примеров из жизни или из литературы, когда одно представление вызывает в памяти другое.

Дружным смехом сопровождается напоминание, как у мистрисс Никльби из романа Диккенса "Николас Никльби", пользовавшегося у нас тогда большим успехом, погожее майское утро связывается с поросенком, жаренным с луком.

И вдруг раздается спокойный, не то ленивый, не то монотонный голос:

Столетия-фонарики! о, сколько вас во тьме,
На прочной нити времени, протянутой в уме!

Торжественный размер, своеобразная манера чтения, необычные для нас образы заставляют насторожиться. Мы все смотрим на Аню Горенко, которая даже не встала, а говорит как во сне. Легкая улыбка, игравшая на лице Густава Густавовича, исчезла. "Чьи это стихи?", - проверяет он ее. Раздается слегка презрительный ответ: "Валерия Брюсова".

О Брюсове слышали тогда очень немногие из нас, а знать его стихи так, как Аня Горенко, никто, конечно, не мог.

"Пример г-жи Горенко очень интересен", - говорит Густав Густавович. И он продолжает чтение и комментирование стихотворения, начатого Горенкой.

На ее сжатых губах скользит легкая самодовольная улыбка...".

Не менее интересны материалы, относящиеся ко второй половине жизненного и творческого пути Ахматовой. Из них в первую очередь необходимо назвать письмо Ахматовой к Г. И. Чулкову и мемуары его жены Н. Г. Чулковой. В письме, датированном 15 марта 1930 г., говорится: "Милый Георгий Иванович, благодарю Вас за хлопоты. Мне очень стыдно, что Вам приходится возиться с моими делами. Я ничего не могла найти из того, что нужно Вам послать. Знаю, что мои стихи были переведены на английский (отдельная книга, пер<евод> Дадингтон⁶¹), немецкий, французский, польский, японский, библейский (древнееврейский), украинский языки.

Нас выселяют из квартиры, потому что дом передается какому-то учреждению. Целую Надежду Григорьевну и крепко жму Вашу руку. Ахматова" (p. I, oр. 35, № 188; на письме приписка Н. Н. Пунина).

Предположения о выселении Ахматовой, уже жившей тогда постоянно в "Фонтанном доме" (Шереметевский дворец на Фонтанке), не осуществились. Хлопоты Чулкова были связаны, вероятно, с восстановлением академического обеспечения Ахматовой⁶². Письмо свидетельствует о прочных дружеских отношениях, установившихся еще тогда, когда Ахматова была начинающей поэтессой.

"Мира искусства" в начале 1911 г.⁶³ Открытие же им Ахматовой-поэтессы произошло 1 марта 1911 г., после литературно-музыкального вечера, посвященного Сологубу⁶⁴. Ахматова прочитала Чулкову свои стихи, и ему "выпало счастье предсказать ей ее большое место в русской поэзии в те дни, когда она еще не напечатала, кажется, ни одного своего стихотворения"⁶⁵. В том же 1911 г. Ахматова и Чулков встречались в Париже. Об этом рассказывает в своих воспоминаниях в главе, посвященной Ахматовой, Н. Г. Чулкова: "С ней я впервые встретилась в Париже в 1911 году. Она приехала туда в одно время с моим мужем, а я приехала месяцем раньше с сестрой Г. И. - Л. И. Рыбаковой. Г. И. писал мне из Петербурга, что он открыл нового поэта. Она тогда еще не печаталась. Он присылал мне ее стихи, и, правда, они были очень оригинальны по форме и глубоки по чувству. В Париже мы вместе совершали прогулки и посещали иногда вечерами маленькие кафе, по обыкновению слушали незатейливые шутливые выступления эстрадных певцов и танцоров. Ахматова была тогда очень молода - ей было не больше двадцати лет. Она была очень красива, все на улице заглядывались на нее. Мужчины, как это принято в Париже, вслух выражали свое восхищение, женщины с завистью обмеривали ее глазами. Она была высокая, стройная и гибкая. (Она сама мне показала, что может, перегнувшись назад, коснуться головой своих ног). На ней было белое платье и белая широкополая соломенная шляпа с большим белым страусовым пером - это перо ей привез только что вернувшийся тогда из Абиссинии ее муж - поэт Н. С. Гумилев⁶⁶.

Мы посетили однажды какой-то ресторан на Монмартре и дивились на увеселение иностранцев в этом злачном месте. Вышли оттуда под утро и любовались Парижем, просыпающимся от сна и готовящимся к наступающему дню. Бесконечные обозы со свежими продуктами направлялись к Центральному рынку - то был деловой утренний Париж. Несмотря на ранний час, мы почему-то зашли на молочную ферму и пили парное молоко. Приятно было освежиться от ночного пьяного дурмана в шумном собрании Монмартра" (p. I, oп. 35, № 192, л. 144)⁶⁷.

Первый печатный отзыв Чулкова об Ахматовой - несколько абзацев в его рецензии на раздел "Литературный альманах" журнала "Аполлон"⁶⁸. Вероятно, тогда же писалась его статья "Пятьдесят девять", оставшаяся ненапечатанной. "59" - число русских поэтов, которые, по мнению Чулкова, достойны внимания критики. Из этого числа он полемически выделяет Ахматову, подробно анализируя ее стихотворение "Дверь полуоткрыта..." и сопоставляя опыты начинающей поэтессы с творчеством "мэтра" символизма Вячеслава Иванова⁶⁹. На первую книгу Ахматовой "Вечер" Чулков откликнулся рецензией, в которой подчеркнул поразительное своеобразие и очарование ее "сдержанного и тихого" поэтического голоса⁷⁰.

Отношения Ахматовой с Чулковыми с годами упрочились. Н. Г. Чулкова вспоминает: "В 1915 году весной, после нашей поездки в Швейцарию, мы поселились в Царском Селе на Малой улице. На этой же улице недалеко от нас жила и Анна Ахматова⁷¹. С мужем, кажется, она тогда уже разошлась⁷² мне ее стихотворение, она предложила посвятить его мне, и я была очень рада этому⁷³ <.. .> В марте <1917 г.>, пережив начало революции в Царском Селе, я уехала с нашим ребенком в Москву, где по возвращении Георгия Ив<ановича> с войны мы остались жить навсегда. Ахматова изредка бывала в Москве и всегда неизменно посещала наш маленький домик на Смоленском бульваре. Подолгу беседовала с моим мужем. Всегда читала нам свои новые стихи" (p. I, oп. 35, № 192, л. 146-147)⁷⁴.

В один из приездов Ахматовой в Москву в 1930-е годы⁷⁵ и была сделана групповая фотография: Г. И. Чулков, М. С. Петровых⁷⁶, А. А. Ахматова, О. Э. Мандельштам (р. I, оп. 1, № 178).

"9-ое окт<ября> 1941 г. Сейчас была у меня Анна Андреевна. Ее эвакуирует государство из Ленинграда в Чистополь Казанской области. Она пробыла у меня час. Я угостила ее яичницей и кофе со сливками. Она удивилась, что я предложила ей такое угощение, и сказала: "Вы даже теперь угощаете меня такими вкусными вещами". В Ленинграде в это время уже голодали. Она провела все это время с начала войны в Ленинграде и, видимо, очень настрадалась. Сказала, что по дороге в Москву в самолете она сочинила стихотворение - оно начинается так: "Черные птицы летают в зените..." (птицы - это самолеты)⁷⁷. <.. .> Она еще рассказывала мне: "Когда мы сидели в "щели"⁷⁸ в нашем садике - я и семья рабочего, моего соседа по комнате (его ребенок был у меня на руках)⁷⁹, я вдруг услышала такой рев, свист и визг, какого никогда в жизни не слыхала⁸⁰, это были какие-то адские звуки - мне казалось, что сейчас я умру". Я спросила: "Что вы подумали в это время?" - "Я подумала, - сказала она, - как плохо я прожила свою жизнь и как я не готова к смерти". - "Но ведь можно и в один миг покаяться и получить прощение?" - сказала я. - "Нет, надо раньше готовиться к смерти", - ответила Анна Андреевна" (р. I, оп. 35, № 192, л. 148-149). Эти переживания отразились в стихотворениях 1941-1942 гг. "Первый дальнобойный в Ленинграде" и "Щели в саду вырыты.. ."⁸¹.

⁸², записка к Ц. С. Вольпе с предложением о встрече (ф. 443, № 613), открытка к близкому другу Владимиру Георгиевичу Гаршину (р. I, оп. 1, № 169). Последняя относится ко времени эвакуации Ахматовой из Ленинграда, послана 2 октября 1941 г. из Москвы с указанием обратного адреса - квартиры С. Я. Маршака: "Я благополучно приехала в Москву. Куда поеду дальше - не знаю. Чистополь, по-видимому, отпадает⁸³. Я здорова. Очень бы хотелось узнать хоть что-нибудь о Вас. Привет. А.".

В архиве Г. Э. Сорокина хранится беловой автограф "седьмого сборника стихотворений" Ахматовой 1940-1946 гг. - "Нечет" (ф. 519, № 346). В него входят 76 стихотворений. Эпиграфом к книге взяты строки Тютчева: "Нам не дано предугадать, Как наше слово отзовется" (л. 2). Все стихи, составившие сборник, известны по публикациям в "Беге времени" и в периодике, но в этой рукописи некоторые из них имеют существенные варианты. Так, стихотворение "Во сне"⁸⁴ не имело заглавия и начиналось строфой (л. 73):

То, что разделить велел нам Бог,
Мы с тобою скатерть не расстелим,
Не поставим на нее пирог.

В стихотворении "Вступление к ташкентской поэме"⁸⁵

Так было в том году проклятом,
Когда опять мамзель Фифи
Хамила, как в семидесятом,
А мне переводить Лютфи,
⁸⁶

В стихотворении "Птицы смерти в зените стоят..."⁸⁷ последнее двустишие читалось так (л. 31):

Пусть отворят райскую дверь,⁸⁸
Пусть помогут ему теперь.

"Не дышали мы сонными маками..." из цикла "Cinque"⁸⁹ Ахматовой зачеркнута заключительная строфа (л. 72):

И над этой недоброй забавою
Веял ветер пречистых полей
И всходило налитое славою

Одна из "Северных элегий" - "Меня, как реку, жестокая эпоха повернула..." - снабжена эпиграфом из Тютчева: "Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые" (л. 69). Стих И. Анненского "Пять роз, обрученных стеблю", стих из Китса, позднее поставленный эпиграфом к циклу "Шиповник цветет"⁹⁰, и последняя строфа "Мученицы" ("Une Martyre") Бодлера составляли триаду эпиграфов к циклу "Cinque" (л. 70). Стихотворения "Пятым действием драмы..." и "Все души милых на высоких звездах..."⁹¹ составляли цикл "Царскосельские строки". Многие стихотворения имеют более точные датировки, чем в печатных воспроизведениях.

В Рукописном отделе хранится также список "Поэмы без героя" в ранней редакции, сделанный Антониной Васильевной Любимовой 25 мая 1945 г. у Ахматовой (p. I, oп. 1, № 176).

Сутугина работала секретарем издательства "Всемирная литература" и имела широкий круг литературных знакомств. Отношения между нею и Ахматовой установились в 1919 г.⁹² Сохранились книги Ахматовой этого времени с дарительными надписями Сутугиной: "Белая стая" (Пг., "Гиперборей", 1917) - "Милой Вере Александровне Сутугиной в знак приязни Анна Ахматова. 26 июля 1921. Петербург" (ф. 720, № 27); "У самого моря" (Пб., "Алконост", 1921) - "Вере Александровне Сутугиной на память Анна Ахматова. 1921" (ф. 720, № 26); "Белая стая" (Изд. 3-е. Пб., "Алконост", 1922) - "Милой Вере Александровне Сутугиной с нежной любовью А. Ахматова" (ф. 720, № 27). К более позднему времени относится надпись на книге "Подорожник" (Пг., "Petropolis", 1921): "Верному другу Вере Александровне Сутугиной с любовью Анна Ахматова. 7 ноября 1933" (ф. 720, № 25)⁹³.

Первое из двух писем Ахматовой к Сутугиной относится ко 2 августа 1945 г., когда Ахматова вернулась из эвакуации в Ленинград. Письмо послано в Сенгилей Ульяновской области, где Сутугина жила в 1941-1961 гг. (ф. 720, № 76): "Дорогая Вера Александровна, Ваша открытка с нашим домом пристыдила меня. Поверьте, что Ваша память обо мне и любезность Крачковского⁹⁴, который сам завез мне письмо, безмерно тронула меня. В Ташкенте я довольно часто встречала Ал. Н. Тихонова, который стал писать необычайно интересные мемуары⁹⁵. Я живу совсем одна и все в той же комнате⁹⁶".

Летом 1956 г. Ахматова и Сутугина виделись в Москве, подтверждением чему служат две дарительные надписи Ахматовой. Одна из них на книге "Корейская классическая поэзия" в ее переводах (М., Гослитиздат, 1956): "Милой Вере Александровне Сутугиной-Кюнер - дружески - Ахматова. Москва 31 июля 1956" (ф. 720, № 30); другая на книге "Стихи" Цюй Юаня (М., Гослитиздат, 1954), в которую вошли переводы Ахматовой: "Милой Вере Александровне Сутугиной-Кюнер на память о нашей встрече в Москве летом 1956 А. Ахматова. 5 августа" (ф. 720, № 29). Приведем также надпись на подаренном ею Сутугиной "Литературном альманахе" (кн. 9, Л., 1955), в котором напечатаны два стихотворения Ахматовой (с. 144-145): "Милой Вере Александровне на добрую память от А. Ахматовой. Москва. 5 июня 1955" (ф. 720, № 28). С Сутугиной Ахматову связывали, вероятно, общие воспоминания о литературной жизни 1920-х годов и близких людях. Об этом говорит ее надпись на книге "Стихотворения" (М., Гослитиздат, 1958): "Милой Вере Александровне Сутугиной на память о многом и о многих дружески Ахматова 25 мая 1959" (ф. 720, № 31).

Летом 1961 г. Сутугина переехала в Ленинград, и с этого времени возобновляются ее регулярные встречи с Ахматовой. О некоторых из них Сутугина написала в своем дневнике. Вспоминая о своем возвращении в Ленинград, она отметила: "Была, конечно, у Анны Андреевны, но она лежала, а через несколько дней оказалось, что у нее инфаркт, и она долго хворала" (ф. 720, № 1, л. 53 об.). 25 марта 1962 г. Сутугина вместе с писательницей Е. М. Тагер заходила к Ахматовой (там же, л. 59 об.), которая оставила ей надпись на своей книге "Стихотворения (1909-1960)" (М., Гослитиздат, 1961): "Милой Вере Александровне Сутугиной, любящей и понимающей стихи, дружески А. Ахматова 25 марта 1962" (ф. 720, № 32). Этим же днем помечена запись Ахматовой в альбоме Сутугиной (ф. 720, № 5, л. 43):

(Из подслушанных бесед)
Первый: Как клевета похожа на правду!..

(Подслушала Анна Ахматова).
25 марта 1962 Ленинград⁹⁷.

В 1962 г. Сутугина зафиксировала еще несколько встреч с Ахматовой: "Заходила я 24 IV к Ахматовой, так она уезжает в Москву. Очень хорошо приняла, и много говорили. Читала часть поэмы" (ф. 720, № 1, л. 58 об.); разговор шел о заграничных стихах Н. А. Оцупа и о мемуарах Л. Д. Блок ("И были и небылицы о Блоке и о себе"), которыми Ахматова, как отметила Сутугина, "тоже очень возмущается". 30 апреля Сутугина дополнительно записала об этом визите: "<...> когда я была последний раз у Ан<ны> Анд<реевны>, она мне подарила два своих портрета: силуэт и фото 24<-го> года. Последний очень хорош" (л. 61 об.)⁹⁸. Запись от 16 июня 1962 г.: "Была у Ахматовой. Неприятное ощущение! Она была молчалива, и мне казалось, что она ждала, чтобы я ушла, а между тем сама звонила, чтобы я пришла" (л. 78 об.). 19 августа 1962 г. Сутугина посетила Ахматову в Комарове и записала в дневнике ее суждения о современной литературе (л. 84 об. - 85 об.), а также отметила: "Анна Андреевна пишет сейчас большую поэму и просила меня приехать дня на 3 - переписать ее на машинке. Но, как мне ни хотелось бы этого, я отказалась" (л. 85 об.). Речь идет здесь о завершении "Поэмы без героя". 24 июня 1963 г. Сутугина ездила в Комарово на день рождения Ахматовой: "У Анны Андреевны было как всегда много народа, преимущественно молодежи - поэтов. Анна Андреевна выглядит, как всегда, после Москвы очень хорошо" (л. 123). 30 сентября 1963 г., в день именин Сутугиной, Ахматова послала ей телеграмму: "Примите мои нежнейшие поздравления и пожелания, наша чудесная Вива⁹⁹ " (ф. 720, № 76). В дневнике Сутугина отметила "хорошую телеграмму от Ахматовой" (л. 124).

К последнему году жизни Ахматовой относится ее второе письмо к Сутугиной, посланное 29 августа 1965 г. из Комарово в Ленинград (ф. 720, № 76): "Дорогая Вива! Конечно, очень грустно, что мы так редко видимся. Но это происходит главным образом оттого, что мы обе часто плохо себя чувствуем.

Когда буду в городе, непременно позвоню Вам. И Вы звоните. Клянусь, что больше не буду требовать от Вас мемуаров¹⁰⁰.

На днях выйдет моя книга "Бег времени", сберегу экземпляр для Вас. Целую Вас. Ваша Ахматова".

В архиве Сутугиной имеются машинописные копии произведений Ахматовой: "Поэма без героя" (ф. 720, № 106), "Полночные стихи" (№ 107), "Реквием" (№ 108)¹⁰¹"Листки из дневника", посвященные воспоминаниям о Мандельштаме (№ 104), воспоминания о Модильяни (№ 105)¹⁰².

В 1970 г. в Рукописный отдел поступила записная книжка Ахматовой конца 1950 - начала 1960-х годов (p. I, oп. 1, № 175)¹⁰³. В ней содержится несколько важных записей о "Поэме без героя". Одна из них посвящена проблеме, неоднократно возникавшей в читательских интерпретациях поэмы, - соотношению "материала" поэмы, т. е. литературно-бытовой "символистской" стихии 1910-х годов, с принципиальной новизной ее поэтической структуры, не сводимой к поэтике начала века: "Триптих" ничем не связан ни с одним из произведений 10-ых годов, как хочется самым четвероногим читателям, кот<орые> в "простоте" своей полагают, что это способ легче всего отмахнуться от 40-х. "Это старомодно - так когда-то писали"¹⁰⁴. Кто, когда?

М<ожет> б<ыть>, это очень плохо, но так никто никогда не писал (и между прочим в 10-ых годах).

ритма¹⁰⁵, волшебство видения), что в их поэмах ничего этого нет" (p. I, oп. 1, № 175, л. 36-35 об.).

Ахматова занесла в книжку выписку из статьи Блока "Памяти В. Ф. Комиссаржевской"¹⁰⁶ как образец теоретической декларации символистов: "Напр<имер>, (Блок о Комиссаржевской): В. Ф. Ком<иссаржевская> голосом своим вторила мировому оркестру. Оттого ее требовательный и нежный голос был подобен голосу весны, он звал нас безмерно дальше, чем содержание произносимых слов" (л. 35).

"Вот эту возможность звать голосом неизмеримо дальше, чем это делают произносимые слова, Жирм<унский> и имеет в виду, говоря о "Поэме без героя". Оттого столь различно отношение к Поэме читателей. Одни сразу слышат это эхо, этот второй шаг. Другие его не слышат <...>

" (л. 34).

К блоковскому мотиву "мирового оркестра"¹⁰⁷, возможно, отсылает стихотворный набросок в той же записной книжке, написанный строфой "Поэмы" (л. 11):

И уже заглушая друг друга,
Два оркестра из тайного круга

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но где голос мой и где эхо,
[Где] В чем спасенье и [где] в чем помеха,
Где сама я и где только тень? -
¹⁰⁸

Как видно из приведенных записей, так называемая "проза о Поэме" складывается у Ахматовой из чужих оценок и суждений, самое разнообразие которых, по мысли поэтессы, характеризует "загадку" и смысл "Поэмы без героя", расширяет ее проблематику. Это подтверждают и отдельные записи: "<Е. С.> Добин назвал ее вершиной 20-ого столетия (1960. Лето. Комарово). X - реквиемом по всей Европе (1946)"¹⁰⁹ (л. 34). "В. В. Чердынцев сказал" (л. 35) - отзыв отсутствует, но речь здесь, вероятно, идет о стихотворении физика В. В. Чердынцева (февраль 1960), посвященном Ахматовой и написанном строфой "Поэмы".

Разумеется, суждения передаются в ахматовской редакции, вносящей "авторскую волю" в читательское "многоголосие". Записи о поэме выражают то удивительное свойство самой "Поэмы без героя", о котором Ахматова говорила: "Читатель стал для меня тогда чем-то вроде соавтора"¹¹⁰; "Борьба с читателем продолжалась все время. Помощь читателя (особенно в Ташкенте) тоже. Там мне казалось, что мы пишем ее все вместе" (ГПБ, ф. 1073). Записанное (и преобразованное, конечно) "чужое слово" о "Поэме" впоследствии отражалось в стиховом тексте. Например, в одной из записей Ахматова отмечает: "(2 янв<аря> 1961. Москва). Сегодня М. А. 3<енкевич> долго и подробно говорил о "Триптихе". Она (т. е. поэма), по его мнению, - Трагическая Симфония - музыка ей не нужна, пот<ому> что содержится в ней самой. Автор говорит как Судьба (Ананке), подымаясь надо всем - людьми, временем, событиями. Сделано очень крепко. Слово акмеистическое, с твердо очерченными границами. По фантастике близко к "Заблудившемуся Трамваю"¹¹¹"Мед<ному> Вс<аднику>" (p. I, oп. 1, № 175, л. 33).

В дополнениях к "Поэме" 1961-1962 гг. отразилось многое из сказанного М. А. Зенкевичем (предельно созвучного - в том виде, как это изложено у Ахматовой, - ее собственным представлениям). Появились проект титульного листа "Поэмы" - "Триптих. Трагическая симфония. 1962"¹¹², подзаголовок "Петербургская повесть" в первой части "Поэмы" ("Девятьсот тринадцатый год"), т. е. подзаголовок "Медного всадника". В строках:

Скоро мне нужна будет лира,
Но Софокла уже, не Шекспира.

- последнее слово снабжено примечанием: "Рок, Ананке".

Все записи о поэме так или иначе касаются темы ее внутренней "музыкальности", и это связано с той особой поэтической формой, в которой Ахматова продолжала работу над "Поэмой без героя", - с набросками "балетного либретто".

"Итак, если слова Берк<овского>¹¹³ не просто комплимент, - "Поэма без героя" обладает всеми качествами и свойствами совершенно нового и не имеющего в истории литературы [и тени] прецедента - произведения, потому что ссылка на музыку не может быть приложена ни к одному известному нам лит<ературному> произведению. О музыке в связи с "Триптихом" начали говорить очень рано, еще в Ташкенте (называли "Карнавал" Шумана - Ж. Санд), но там характеристики даны средствами самой музыки. Установление им же ее танцевальной сущности (о кот<орой> говорил и Пастернак - фигуры "Русской") объясняет ее двукратный уход в балетное либретто" (p. I, оп. 1, № 175, л. 36 об.). Суждения Пастернака также зафиксированы Ахматовой (л. 35): "Б. Пастернак говорил о Поэме как о танце. Две фигуры "Русской". "С платочком", "отступая" - это лирика - она прячется. Вперед, раскинув руки, - это поэма. Говорил, как всегда, необычайно - не повторить, не запомнить, а все полно трепетной жизни. (14 дек<абря> 1960. Москва)".

"балетное либретто" стало "двоиться", выказывая признаки киносценария: "В наше время кино так же вытеснило и трагедию, и комедию, как в Риме пантомима. Классические призведения греческой драматургии переделывались в либретто для пантомимов (период империи)¹¹⁴. М<ожет> б<ыть>, не случайная аналогия! Не то же ли самое "Ромео и Джульетта" (Прокоф<ьев>) и "Отелло" (Хачатурян), превращенные в балеты" (л. 35 об.)¹¹⁵.

В этой же записной книжке находим стихотворные наброски:

Моею музой оказалась мука,
Она со мною кое-как прошла

Где хищница, отведавшая зла.
(P. I, оп. 1, № 175, л. 3 об.)

И луковки твоей не тронул золотой,
Глядели на нее и Пушкин, и Толстой.


И жесткие звуки влажнели, дробясь,
И с прошлым и с будущим множилась связь.¹¹⁶
(Там же, л. 2 об.)

Кто его сюда прислал


Ночь безвинна, ночь тиха...
Смерть прислала жениха.
(Там же, л. 3)

В книжке записаны с небольшими вариантами стихотворение "Муза"¹¹⁷"Сожженная тетрадь":

Ни розою ветров, ни флейтой Пана
Я окрещу тебя, бездомная моя! -
Ты - безымянная!
Дитя отчаянья... и тумана,

Одна другой моложе и свежей.
(P. I, оп. 1, № 175, л. 30 об.)

Как я тебя в последний раз согрела
Волной лесного дикого огня,

Как голос, улетая, клял меня.¹¹⁸
(Там же, л. 10)

Из последней редакции "Сожженной тетради" Ахматова взяла эпиграф к списку стихотворений (их 64), названному "Моя книга": "Уже красуется на книжной полке..."¹¹⁹. Под "сожженной тетрадью", возможно, подразумевается именно эта "книга" ахматовской лирики 1930-1950-х годов. Часть стихотворений, перечисленных в списке "Моей книги", обнародована в "Беге времени", часть - в периодике (посмертно), некоторые еще ждут публикации.

выписки из статьи С. Маркиша "О языке и стиле Апулея"¹²⁰ (возможно, применительно к характеристике "Поэмы без героя") и из 2-й Тускуланской беседы Цицерона.

В архиве А. А. Прокофьева (ф. 726) хранятся два письма к нему Ахматовой - от 20 октября 1956 г. и 23 апреля 1961 г. Оба письма представляют собой ходатайства по жилищному вопросу, обращенные к Прокофьеву как председателю правления Ленинградского отделения Союза писателей. Две приветственные телеграммы Прокофьеву относятся к декабрю 1960 г. и апрелю 1961 г.

Упомянем также очерк Н. М. Ивановой-Романовой "Встречи и проводы" (1968) (p. I, оп. 2, № 71) - о визите автора к Ахматовой в больницу в октябре 1961 г.¹²¹ В очерке указывается, что Ахматова читала в больнице только что вышедший тогда сборник стихотворений Марины Цветаевой¹²²"Комаровские наброски"¹²³. Записи об Ахматовой имеются в дневнике художницы и переводчицы Л. В. Шапориной, относящемся к 1957-1967 гг. (ф. 698).

В Рукописном отделе хранится также стенограмма траурного митинга у гроба Ахматовой в Доме писателей им. Маяковского 10 марта 1966 г. с выступлениями поэтов М. А. Дудина, О. Ф. Берггольц, М. И. Борисовой, Н. И. Рыленкова. От Пушкинского Дома и Пушкинской комиссии выступил академик М. П. Алексеев: "Ушел от нас поэт неслыханной силы, прославивший русский стих далеко за пределами не только родного города, но и всей нашей земли, потому что знойная Сицилия и туманный Оксфорд сумели также оценить силу этого поэтического голоса¹²⁴. Как создавалось это слово? Откуда выросло оно? Как смогло оно вылиться в эту удивительно отточенную форму? Вот это мы будем изучать многие годы" (р. I, оп. 1, № 160, л. 4). М. П. Алексеев подчеркнул, что Ахматова "не только лучший знаток нашего великого поэта", но и "лучший исследователь" (л. 5). Труды Ахматовой о творчестве Пушкина признаны образцовыми¹²⁵. К деятельности Пушкинского Дома Ахматова относилась с огромным уважением и была близка к нему с начала 1920-х годов¹²⁶"Смуглый отрок бродил по аллеям..." Ахматова записала 14 апреля 1921 г. в альбом сотрудницы Пушкинского Дома Е. П. Казанович (р. I, оп. 12, № 282, л. 3 об.) следом за блоковским "Пушкинскому Дому"¹²⁷.

В библиотеке Пушкинского Дома хранятся книги, подаренные Ахматовой¹²⁸. Дружеские отношения связывали Ахматову с многими учеными Пушкинского Дома, в том числе с Б. В. Томашевским, Б. М. Энгельгардтом, Д. П. Якубовичем. Все это накладывает особую ответственность на Пушкинский Дом в изучении жизни и творчества крупнейшей русской поэтессы.

Примечания

1. Авторы выражают глубокую признательность Ал. Морозову и С. У. Персину за указание ряда архивных материалов.

"Пир жизни", поставленный в декабре 1910 г. в Новом драматическом театре (см.: "Речь", 1910, № 351, 22 декабря, с. 5; "Новое время", 1910, № 12494, 22 декабря, с. 6).

3. См. письмо Н. С. Гумилева к Сологубу от б июля 1915 г.: ИРЛИ, ф. 289, оп. 3, № 215.

4. Книга Ахматовой вышла в начале марта. М. А. Зенкевич писал Вас. В. Гиппиусу 7 марта 1912 г. о своей книге "Дикая порфира": "Книга готова - можешь получить ее у меня. Анна Андр<еевна> тоже (т. е. книга)" (ИРЛИ, ф. 47, № 18). "Вечер" и "Дикая порфира" Зенкевича были напечатаны "Цехом поэтов" одновременно.

5. В библиотеке Пушкинского Дома хранятся книги Ахматовой из личной библиотеки Ф. Сологуба, также содержащие дарительные надписи: "Федору Кузьмичу Сологубу с глубоким уваженьем и приветом Анна Ахматова. 1915. Май" (на поэме "У самого моря" - отдельный оттиск из журнала "Аполлон" (1915, № 3); шифр: Бр. 392/15); "Федору Кузьмичу Сологубу на добрую память от Анны Ахматовой. 1921" (на кн.: Ахматова А. У самого моря. Пб., "Алконост", 1921; шифр: 44. 24); "Федору Кузьмичу Сологубу в знак глубокой и нежной благодарности за его доброе ко мне отношение. Анна Ахматова. 1922, 1 сентября. Петербург" (на кн.: Ахматова А. Подорожник. Пг., "Petropolis", 1921; шифр: 44. 23); "Федору Сологубу от почитательницы. А. Ахматова. 1922" (на кн.: Ахматова А. Четки. Изд. 8-е. Пб., "Алконост", 1922; шифр: 44. 25). Известна также надпись на книге Ахматовой "Белая стая" (изд. 3-е. Пб., "Алконост", 1922): "Федору Кузьмичу Сологубу с любовью и приветом Анна Ахматова. 1922".

6. См.: "Новая жизнь", 1912, № 3, с. 270.

"Война и поэты" ("Русские ведомости", 1915, № 1, 1 января); в воспоминаниях Б. Витвицкой говорится о присутствии Ахматовой на литературном собрании у Сологуба в дни Февральской революции ("Рижский курьер", 1922, № 499, 2 сентября); Ахматова посетила Сологуба 14 января 1918 г. и участвовала вместе с ним в литературных собраниях 7 января (чтение в Академии художеств) и 21 января 1918 г. (вечер газеты "Утро России" в Тенишевском зале) (см.: Дневник М. А. Кузмина. - ЦГАЛИ, ф. 232, оп. 1, № 57), а также 7 мая 1918 г. (чтение в Академии художеств) и т. д.

8. Некоторое охлаждение имело место лишь весной 1915 г. в связи с конфликтом между Сологубом и акмеистами (см. письмо О. Э. Мандельштама к Ф. Сологубу от 27 апреля 1915 г.; оригинал письма - ИРЛИ, ф. 289, оп. 3, № 438). Ахматова при этом способствовала "примирению", что видно из письма к ней Н. С. Гумилева от 6 июля 1915 г., к которому приложена копия его письма Сологубу, написанного в тот же день и упомянутого выше: "Ну, и задала же ты мне работу с письмом Сологубу. Ты так трогательно умоляла меня не писать ему кисло, что я трепетал за каждое мое слово - мало ли что могло почудиться в нем старику. Однако все же сочинил и посылаю тебе копию <.. .> Письмо его меня порадовало, хотя я не знаю, для чего он его написал <.. .> Впрочем, я думаю, что оно достаточная компенсация за его поступки по отношению лично ко мне, хотя желание "держаться подальше от акмеистов" до сих пор им не искуплено" (см.: Нaight A. Letters from Nikolay Gumilyov to Anna Akhmatova, 1912-1915. - The Slavonic and East European Review, London, vol. L, 1972, January, № 118, p. 104; оригинал - ИРЛИ, p. I, on. 5, № 499).

9. Т. е. со времени получения письма от 16 июля 1915 г. (ИРЛИ, р. I., оп. 5, № 499); Ахматова пометила день получения: "1915 г. 21 июля".

10. Эта фраза - отголосок незадолго перед этим написанного стихотворения "Ведь где-то есть простая жизнь и свет...", заключительная строка которого: "И голос Музы еле слышный" (Ахматова А. Белая стая. Пг., "Гиперборей", 1917, с. 47).

11. Стихотворение Ахматовой "Молитва" ("Дай мне черные ночи недуга. ..") было напечатало в стихотворном альманахе "Война в русской поэзии" (Пг., 1915, с. 99-100), составленном Ан. Чеботаревской и открывавшемся предисловием Ф. Сологуба.

"Июль 1914" ("Можжевельника запах сладкий...") при публикации в петроградском литературно-художественном альманахе "В тылу" в апреле 1915 г. (с. 13), см.: Генин А. Анна Ахматова и царская цензура. - "Звезда", 1967, № 4, с. 203-204.

13. Ахматова А. Белая стая, с. 90.

14. Там же, с. 71.

15. В вечере участвовал А. Блок (Блок А. Записные книжки, 1901-1920. М., "Худож. литература", 1965, с. 259).

16. См.: Образ Ахматовой. Антология. Редакция и вступительная статья Э. Голлербаха. Л., 1925, с. 29.

18. О причастности Сологуба к другому нереализованному замыслу издания стихов Ахматовой свидетельствует его письмо к ней от 16 марта 1924 г.: ".. издательство Academia просило меня передать Вам, что оно хотело бы издать книгу Ваших стихов, и потому Александр Александрович Кроленко очень просит Вас зайти в издательство переговорить об этом. Завтра еду в Ц<арское> С<ело>, до воскресенья. Хорошо, если бы Вы ко мне туда собрались" (ГПБ, ф. 724, № 15; А. А. Кроленко - руководитель издательства "Academia"). В этом же письме Сологуб сообщает, что Ахматову выбрали в члены правления Всероссийского Союза писателей.

19. См.: Мандрыкина Л. А. Ненаписанная книга. "Листки из дневника" А. А. Ахматовой. - В кн.: Книги. Архивы. Автографы. Обзоры, сообщения, публикации. М., "Книга", 1973, с. 67.

20. Ср. в черновике письма Е. Я. Данько к О. А. Глебовой-Судейкиной, где она пишет о своем визите к Сологубу вместе с Ахматовой: "Он читал стихи, в которых мы видим воспоминанье о Вас, "где вы, прекрасные, добрые, нежные, для которых работал Коти" (ф. 679, № 16, л. 39 об.). Сохранились шуточные экспромты Сологуба к О. А. Глебовой-Судейкиной (ЦГАЛИ, ф. 482, оп. 1, № 410). О последней см.: Moch-Bickert Eliane. Olga Glebova-Soudeikina. Amie et inspiratrice des poetes. Paris-Lille, 1972.

21. Ср. в плане автобиографических записок Ахматовой: "Панихида на Смол<енском> кладб<ище>" (Книги. Архивы. Автографы, с. 67).

23. См.: "Красная газета", веч. вып., 1927, № 335, 19 декабря.

24. Об этом сообщает и Н. Г. Чулкова в воспоминаниях (ИРЛИ, р. I, оп. 35, № 192, л. 106). Три недатированные записки Сологуба к Ахматовой (1920-е годы) сохранились в фонде Ахматовой в ЦГАЛИ (ф. 13, оп. 1, №28): сообщение парижского адреса О. А. Глебовой-Судейкиной, приглашение на вечер (собиралась быть также В. А. Щеголева) и сообщение о заупокойной обедне по Ан. И. Чеботаревской. Там же, в архиве М. М. Шкапской (ф. 2182), хранится письмо Сологуба к Ахматовой 1924 г.

25. Это первое по времени из известных нам писем Ахматовой П. Е. Щеголеву. Последующие 4 письма находятся в архиве Щеголева в Рукописном отделе Института мировой литературы АН СССР (ИМЛИ, ф. 188, оп. 1, № 7).

26. По подготовленным Ахматовой в конце 1920-х и в середине 1940-х годов собраниям ее стихотворений, хранящимся в отделе рукописей ГБЛ и в личном собрании Н. Л. Дилакторской, первое стихотворение датируется "1914, зима", третье - "1914, февраль", четвертое - "1914, начало года".

"Гиперборей", 1913, № 9-10, с. 3-5. Этот номер датирован ноябрем-декабром 1913 г., но, согласно сведениям из личного архива М. Л. Лозинского, издателя "Гиперборея", он вышел в свет в марте 1914 г. (что и было первоначально обозначено на обложке), незадолго до представления стихотворений Щеголеву. Анализ восьмистиший Ахматовой дан в кн.: Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. Л., "Наука", 1973 г. с. 102.

28. "Аполлон", 1914, № 5, с. 34.

29. Мандельштам О. Стихотворения. Л., "Сов. писатель", 1973 (Библиотека поэта. Большая серия), с. 84, 220-221.

30. Подробнее о "Цехе поэтов" см.: Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой, с. 30-32.

31. Из других материалов архива Вас. В. Гиппиуса любопытно письмо к нему Ильи Зданевича от 19 февраля 1914 г., сообщающее между прочим о чтении Ахматовой романа Каролины Павловой "Двойная жизнь" (ф. 47, № 17). Незадолго до этого Ахматова упомянула К. Павлову в статье "О стихах Н. Львовой" ("Русская мысль", 1914, № 1, отд. II, с. 27-28), а впоследствии предполагала использовать стихотворную строку Павловой "Мое святое ремесло" эпиграфом для цикла стихов "Тайны ремесла".

"Letters from Nikolay Gumilyov to Anna Akhmatova, 1912-1915".

33. "Эмали и Камеи" Теофиля Готье в переводе Гумилева вышли в Петербурге в 1914 г.

34. Лев Николаевич Гумилев (род. 1912) - сын Ахматовой и Н. С. Гумилева, ныне историк-востоковед.

35. Кроме названных восьми писем, известны еще четыре письма Гумилева к Ахматовой, вошедшие в публикацию Аманды Хэйт.

36. Художники Наталья Сергеевна Гончарова (1883-1962) и Михаил Федорович Ларионов (1881-1964) жили с 1915 г. в Париже, где работали как театральные декораторы.

"Белой стаи" (Пг., "Гиперборей", 1917; шифр: 44. 22) с дарительной надписью: "Моему дорогому другу Н. Гумилеву с любовью Анна Ахматова. 10 июня 1918. Петербург".

38. Не исключено, что эти стихи исполнялись на вечере Высших Бестужевских курсов 25 ноября 1913 г., где Ахматова читала вместе с Блоком.

39. Ахматова А. Бег времени. М. - Л., "Сов. писатель", 1965, с. 220-222.

40. О нем см.: Жирмунский В. М. Анна Ахматова и Александр Блок. - "Русская литература", 1970, № 3, с. 79-80.

41. Дарительные надписи Ахматовой Блоку на своих книгах (сохранившихся в библиотеке Блока в Пушкинском Доме) опубликовали В. Н. Орлов (Новое об Александре Блоке. - "Новый мир", 1955, № 11, с. 161) и Жирмунский В. М. Анна Ахматова и Александр Блок (с. 61, 63).

"Ежемесячном журнале" (см.: Грунтов А. К. Материалы к биографии Н. А. Клюева. - "Русская литература", 1973, № 1, с. 123).

43. В письме к Б. А. Садовскому от 20 октября 1912 г. Тиняков отмечал: "Ахматова -красавица, античная гречанка. И при этом очень неглупа, хорошо воспитана и приветлива. Комнаты их дома украшены трофеями абиссинских охот Гумилева: черная пантера, леопард, павиан" (ЦГАЛИ, ф. 464, оп. 2, № 212).

44. Тиняков А. Треугольник. Вторая книга стихов. Пб., "Поэзия", 1922, с. 54. Стихотворение включено в кн.: Образ Ахматовой, с. 34 (в альбом Ахматовой оно записано 26 января 1914 г.).

45. "Литературная мысль", кн. 3, Л., 1925, с. 325-326, 332-333.

46. См. публикацию писем А. А. Ахматовой к В. Я. Брюсову: Записки Отдела рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина, вып. 33, М., "Книга", 1972, с. 275.

"мифологизации" "образа Ахматовой": "Ахматова - вербная ветка" (Ремизов А. Крюк. Память петербургская. - "Новая русская книга", Берлин, 1922, № 1, с. 8).

48. Об "орденском знаке Обезьяньей палаты" Ахматова пишет в воспоминаниях "Мандельштам. (Листки из дневника)" (ГПБ, ф. 1073).

49. "Волынское слово", Ровно, 1921, 22 октября.

50. Там же, 1924, 28 марта. Ср. письмо М. А. Волошина к Л. А. Недоброво от 4 февраля 1920 г.: "Потерю Николая Владимировича я почувствовал глубоко, и не только по человечеству, но и как поэт, потому что беседы с ним и оценки его дали мне очень много..." (ИРЛИ, ф. 562 (архив М. А. Волошина).

51. Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой, с. 42-43, 179.

"Только вчера я увидел Ахматову. Она говорит, что никаких бумаг Недоброво у нее нет, и где они - она не знает" (ГВЛ, ф. 371, картон 5, № 12).

53. Сведения о работе над статьей содержатся в письмах Недоброво к Л. Я. Гуревич (ИРЛИ, ф. 89, № 20014. CXXXVIб. 2), опубликованных в отрывках в примечаниях к "Материалам к библиографии А. А. Ахматовой (1911-1917)" (Ученые записки Тартуского гос. университета, вып. 209. Труды по русской и славянской филологии, XI. Литературоведение. Тарту, 1968, с. 289).

54. Ахматова А. Четки. Стихи. СПб., "Гиперборей", 1914, с. 23.

55. В квадратные скобки здесь и далее заключен текст, зачеркнутый автором.

56. Имеется в виду "Бродячая собака" - петербургское литературно-артистическое кабаре.

"Козлоногие". Ср. в "Поэме без героя":

И мохнатый и рыжий кто-то
Козлоногую приволок.
("Бег времени", с. 321)

• Главная страница → Критика