Тименчик Р. Д.: Устрицы Ахматовой и Анненского

Устрицы Ахматовой и Анненского

Летом 1964 года Анна Ахматова пометила в своем блокноте: «устрицы - морем (у меня в 1913 г. см. «Четки», у Хем<ингуэя> в 1960)»1. Имеется в виду следующее место из «Праздника, который всегда с тобой»: «Пока я ел устрицы, сильно отдававшие морем...»2 и стихотворение Ахматовой «Вечером» (март 1913-го):

Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.

Он мне сказал: «Я верный друг!»
И моего коснулся платья.
Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.

Так гладят кошек или птиц,
Так на наездниц смотрят стройных.
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц.

А скорбных скрипок голоса
Поют за стелющимся дымом:
«Благослови же небеса:
Ты первый раз одна с любимым».

Как справедливо замечено Лидией Гинзбург, «устрицы здесь нисколько не иносказательны, но значение слова поэтически емко. Контекст выдвигает нужные ему значения. Устрицы здесь - «морская вещь», вещь, несущая образ моря - «свободной стихии», - вносящая его в душное томление городского сада»3. Свежий и острый образ приветствовался апологетами урбанистического комфорта, но был сочтен «слишком явным заимствованием» из Игорь-Северянина4, известного любителя этого пункта ресторанного меню5, чье стихотворение «Гашиш Нефтис», содержащее стих «Писки устрицы, пахнущей морем...», написано через два месяца после ахматовского «Вечером», но в печати появилось ранее6.

Первых читателей этого стихотворения озадачивал его психологический парадоксализм: «Ахматова любит конфрондировать самое грубое с самым нежным. <...> Тут какое-то противоречие; чувства, кажется, исключают друг друга. За что тут благословлять небеса? Тут естественный протест против грубого поругания хорошего чувства; но, конечно, это было бы нимало оригинальным, ни ярким, ни острым, и вот г-жа Ахматова сливает оба чувства: он гладит ее, как кошку, а она благословляет небеса»7. Эмоциональная несбалансированность текста способна вызывать дискуссии и спустя шестьдесят лет. Вот один из примеров:

«Ахматова часто обращает внимание на кажущуюся тривиальной деталь - с тем, чтобы сопоставить ее с эмоционально заряженным обращением к фрагментарно повествовательной структуре. Один из наиболее известных примеров из ее ранних стихотворений совмещает устрицы во льду и музыку на заднем плане открытого ресторана со своего рода литургией влюбленных: "Благослови же небеса: / Ты первый раз одна с любимым"»8.

«"Звенела музыка в саду", на мой взгляд, вовсе не "литургия влюбленных". Я слышу в нем скорее горькую иронию. Женщина ждала пылкой любви, а ее избранник согласился быть только «верным другом», т. е. остался внутренне холодным. И скрипки поют не весело, не с ликованием, а скорбно»9.

«скорбные скрипки» антропоморфизированы здесь вслед за стихотворением Иннокентия Анненского «Смычок и струны» с его темой скрипкиной боли, кажущейся слушателям музыкой10. Заметим, что эта же метафорика иррадиирует и в стихотворении Маяковского «Скрипка и немножко нервно» (1914).

Боль героини отдана метонимически не только скрипке, но и, казалось бы, совсем бесчувственным устрицам. Они обретают голос через литературный подтекст - фразу, которая могла дойти до Ахматовой только в устной форме.

Когда Ахматова впервые читала свои стихи «на башне» Вяч. Иванову, он усадил ее на место, на котором обычно сидел покойный И. Анненский, и представил ее собравшимся: «Вот новый поэт, открывший нам то, что осталось нераскрытым в тайниках души И. Анненского»11.

Посему «недосказанное» Анненским должно было быть особо значимым для Ахматовой, которой самой, по возрасту, собеседницей Анненского и слушательницей его импровизаций быть не удалось. Но она, вероятно, знала о них от Гумилева и его «аполлоновской» компании друзей.

13 октября 1909 года Иннокентий Анненский читал в Обществе ревнителей художественного слова доклад о «поэтических формах современной чувствительности». Выступление запомнилось слушателям из-за нескольких дерзких риторических оборотов, вызвавших спор с Вяч. Ивановым12. В тот день Анненский заговорил о необходимости «стыдливости мысли» и «мудром недоумении», об умении «писать так, чтобы было видно, что вы не все сказали», о новом ресурсе поэзии - «недоконченности, недоумелости, неудержимом наивном желании слиться с необъятным...»

«Не торопитесь объяснять, давать ответы - думайте, думайте - бога ради, думайте. Забудьте о поэтах - царях, пророках. Разговор с больным Тургеневым. Будьте этим моллюском в раковине, который видит сон и которому не стыдно, что он ничего не знает о лежащем на нем океане»13.

Слова Анненского, адресованные молодым поэтам, стали его поэтическим завещанием. Мудрое недоговаривание стало программой и практикой ранней Ахматовой. И, по-видимому, над своей, продолжающей дело Учителя поэтикой она склонна была поставить его персональную сигнатуру - пример из чьего-то рассказа о самоопределении умирающего Тургенева.

«старый моллюск», «я... превратился в нечто вроде устрицы, приросшей к скале», «устрицей быть не дурно» и т. п. 15. При этом Анненский отвечает на вызов, брошенный одним из первых и одним из самых популярных в России хулителей символизма Максом Нордау. Обсуждая сонет Артюра Рембо «Гласные» с его программным синкретизмом ощущений, Нордау вспомнил моллюска-камнеточца, фолада (Pholas dactylus), который «видит, слышит, осязает, обоняет одною частью тела»16. Следовательно, символизм, по Нордау, является ретрогрессией к самому началу органического развития с высот человеческого совершенства на уровень моллюска, от сознания человека к сознанию устрицы. Хотя Анненский писал в 1903 году в проекте предисловия к своей первой книге стихов - «Не думаю, чтобы кого-нибудь еще дурачили «фолады» Макса Нордау или обижал его жирный смех»17, - память о глумливой биологической метафоре долго жила в подсознании модернистической поэзии вплоть до демонстративного подъема брошенной перчатки в мандельштамовском «Ламарке».

Для Анненского тургеневское «хорошо быть устрицей» несомненно проецировалось на стихотворение старого П. А. Вяземского о венецианских ostriche di laguna:

К лагунам, как frutti di mare*,
Я крепко и сонно прирос.
<...>

Она пожелала себе?
Страстями любви или злобы
Горит ли, томится ль в борьбе?
<...>

В ней признак и смысл бытия,
И если улитка ответит, -
Быть может, ответ дам и я18.

Возможность припоминания об этих стихах Вяземского при выборе образа сонного, но мыслящего моллюска подтверждается тем, что эти стихи отозвались в «Дальних руках» Анненского, написанных неделю спустя после его доклада в Обществе ревнителей художественного слова:


Навязчивая подспудная дума об Анненском сказывается во многих стихотворениях «Вечера» и отчасти «Четок», и, может быть, в стихотворении «Вечером» полубессознательно она вышла на поверхность текста в счастливой литературной находке. Вслед за «чувствительностью» Анненского в складках ранней ахматовской поэтики таится «обида»19 малых обитателей сего мира, принесенных в жертву современному комфорту20, - такова почти неприметная обида «беличьей распластанной шкурки», нечувствительно превращающейся в «пушистую муфту» в стихотворении 1911 года «Высоко в небе облачко серело». Слабая боль устрицы - отголосок надорванного сердца Анненского, недооцененного ближайшими литературными соратниками, отложившими печатание его стихов (в том числе и стихотворения «Смычок и струны»21), и произносившего накануне своей смерти речи, «таинственность и экзотичность»22 которых была встречена улюлюканьем литературной улицы. Одним из ее представителей стал Аркадий Аверченко, чей издевательский разбор статьи «О современном лиризме»23 был вынесен на широкую российскую публику вскоре после смерти поэта в аверченковской книжке «Веселые устрицы»24.

Примечания:

1. ЦГАЛИ, ф. 13, оп. 1, ед. хр. 110, л. 180.

«As I ate the oysters with their strong taste of the sea...» (Hemingway E. Moveable Feast. NY., 1964. P. 6).

3. Гинзбург Л. О лирике. М.; Л., 1964. С. 365.

4. Венич [Шершеневич В. Г.]. Рец. на: Гиперборей. № 8 // Руль. 1914. 27 янв. № 447.

5. См. его «В ресторане» (1911) - «привезли из Остенде устрицы и стерлядей из Череповца», обращение к Остенде в «Поэзе о Бельгии» («О, город прославленных устриц!»), «кулинарный» образ, по словам Маяковского, неуместный в теме современной войны (Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 13-ти т. М., 1955 Т. 1. С. 338). Ср. также «Вервэну» (1914) - «как пахнет морем от вервэны, и устрицами, и луной...» и многие стихотворения из сб. «Вервэна» (1920), в «Интродукции» к которому сказано: «Вервэна, устрицы, луна и море. <...> Вот книги настоящей тема».

6. Пир во время чумы: Мезонин поэзии. М., 1913.

«Вместо любви фигуральные описания ее: «коснулся платья»... «устрицы»... - мопассановско-земная любовь и только. Мадонны и Беатриче - не видно в ее творчестве» (Римус П. Современная любовь // Северный гусляр. 1915. № 4. С. 14).

8. Tjalsma H. W. The Petersburg Modernists and Tradition // Антология петербургской поэзии эпохи акмеизма. München, 1973. Р. 18.

9. Перелешин В. Петербургская поэзия // Новое русское слово. 1974. 10 февр; ср. об этом стихотворении: «Он спокоен, потому что чувство не подчиняет его» (Дороватовская В. Любовь и сострадание // Жизнь для всех. 1917. № 2. С. 201).

10. Как «совпадение с Анненским» «скорбные скрипки» названы в рец. Д. С. Усова на «Четки» (Жатва. М., 1915. Т. 6-7. С. 470). Традиционно-символистское толкование стихотворению Анненского дал К. Бальмонт «В таком мироощущении, в таком художественном игрании символами начинается торжество сокровенного начала музыки, а музыка говорит языком богов и, понятная вполне только богам, так богата, что понятна в отдельных волнах своих всем, даже людям. Одно из песнопений такого порядка в книге Анненского должно считаться поистине принадлежащим к миру тайноведения. Это «Смычок и струны». Не знаю, знал ли его Скрябин, но он должен был бы ему радоваться» (Бальмонт К. Поэт внутренней музыки // Утро России. 1916. 3 дек. № 337).

11. Лукницкий I. С. 191-1Э2.

«Иннокентий Анненский... сказал, что он (Брюсов. - Р. Т.) как поэт «играет краплеными картами», вызвав этим довольно крупное столкновение с Вяч. Ивановым» (Последние новости. Париж, 1922. 27 июня). Ср. в набросках И. Анненского к докладу: «Это не строитель, это скорее динамитчик своих же замков, божественный <шулер> фокусник, который готовит универсальную колоду, чтобы одурачить весь мир и лишь немногим дать полюбоваться своей диковинной игрой». По поводу этого же доклада М. Кузмин записал в дневнике что Вяч. Иванов «пикировался с Анненским, грыз Гумилева» (Гумилев И. Соч.: В 3-х т. М., 1991. Т. 3. С. 362). П. Н. Лукницкий сообщил эту запись Ахматовой в 1925 г. «АА обрадовалась: "... и пикировался с Анненским! Так, так, очень хорошо! Это уж я не забуду записать! Это для меня очень важно!.. И пикировался с Анненским!"» (Лукницкий I. С. 126). Ранее об острых спорах Анненского и Вяч. Иванова в Обществе ревнителей художественного слова, после одного из которых «кажется, старый поэт почувствовал себя дурно», Ахматова могла слышать от Г. И. Чулкова (см.: Чулков Г. Годы странствий. М., 1930. С. 190).

13. Анненский И. Поэтические формы современной чувствительности (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 168, л. 4).

14. Алексеев М. П. Письма И. С. Тургенева // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28-ми т. Письма. Т. 1. М.; Л., 1961. С. 41-42.

15. Литературный архив. М.; Л., 1951. Т. 3. С. 213-214.

16. Нордау М. Вырождение. М., 1896. С. 146; Nordau Max. Degeneration. NY., 1968. P. 141.

«Что есть поэзия?» впервые опубликовано в журнале «Аполлон» (1911. № 6).

18. Вяземский П. А. Стихотворения. Л., 1986. С. 382-383. Это стихотворение Вяземского (строки «Сегодня второе изданье // Того, что прочел я вчера») отразилось позднее у Ахматовой в стихотворении «Уж я ль не знала бессонницы...»: «И это - переиздание навек забытых минут?»

19. Гумилев писал в последние дни жизни Анненского: «Есть обиды, свои и чужие, чужие страшнее, жалчее. Творить для Анненского - это уходить к обидам других, плакать чужими слезами и кричать чужими устами, чтобы научить свои уста молчанью и свою душу благородству» (Гумилев И. Соч.: В 3-х т. Т. 3. С. 50-51).

20. Ахматова любила рассказывать, как ее строки об устрицах были саркастически процитированы соседом по очереди за селедкой в голодном 1919 г.

«Аполлон» с пометой «Запас» (ИРЛИ, ф. 562, оп. 6, № 106).

«Скучный разговор» в первом номере журнала «Аполлон» (октябрь 1909-го); Russian Literature. XXVI. 1989. P. 423.

23. Аверченко А. Аполлон // Одесские новости. 1909. 26 окт. № 7978.

24. Напомним, что русские читатели долго помнили о том, как гроб с телом Чехова был привезен на родину в вагоне для устриц.

Раздел сайта: