"Царственное слово". Ахматовские чтения.
Выпуск 1. - М.: Наследие, 1992 г. - С. 21-28.
Судьба поколения в поэзии Анны Ахматовой
Как известно, Анна Ахматова вступила в русскую поэзию с так называемой любовной лирикой, личной темой. Она сама говорила позднее, что вышла из жанра любовного дневника, в котором не знала соперников. Не менее хорошо известно, насколько обогатила Ахматова эту вечную тему, как раздвинула ее возможности в отечественной поэзии. По словам Мандельштама, она "принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа девятнадцатого века"1. И потому уже "любовный дневник" Ахматовой выходит далеко за пределы своего непосредственного материала. Сквозь него проступают душевный мир и нравственная жизнь людей ее времени и среды - тех, кому предстояло пройти через испытания "настоящего Двадцатого Века". Ахматова с полным правом могла сказать на десятом году творчества: "Я - голос ваш, жар вашего дыханья,/ Я - отраженье вашего лица..."2 - не говоря уж о том, что по самой природе великого поэта она с самого начала не способна была не видеть той действительности, которая была местом действия всех ее драм, радостей, разочарований.
Ты знаешь, я томлюсь в неволе,
О смерти Господа моля,
Но все мне памятна до боли
Тверская скудная земля...(I, 63)
Внутренний мир ахматовской героини легко и естественно размыкался в мир, ее окружавший, со всеми его всеобщими тревогами.
а в 1917-ом - чудовищная действительность наполнила эту форму значительным и емким содержанием.
Октябрьская революция была и навсегда осталась для Ахматовой чужой, чуждой, ненужной. К ней попросту неприменима формула "приняла - не приняла": Анна Ахматова существовала как бы в другом измерении, где никакой Октябрьской революции нет и быть не может. А есть только Россия, ее земля и люди на ней, несущие выпавшую им судьбу, терпящие бедствие, катастрофу. Годы революции она ощутила именно как катастрофу, которая разрушала сложившийся уклад, естественный ход человеческого бытия.
Еще на западе земное солнце светит
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая дома крестами метит
1919 (I, 131)
Этому можно дать очень простое и привычное объяснение: Ахматова принадлежала к тому общественному классу, который свергла и экспроприировала революция. Отсюда эти мотивы разрушенного бытия. Кто хочет, пусть так считает. Правильнее считать иначе: Ахматова принадлежала прежде всего к миру сложившейся за века культуры, вечных нравственных ценностей, высоких представлений о личности. Этот мир имел не столько социально-классовое, сколько общечеловеческое происхождение. Он понес невосполнимый урон в ходе революции. Его потери были той ценой, которую страна заплатила за революционный эксперимент. Крушение этого мира общечеловеческих ценностей и наполнило поэзию Ахматовой ощущением катастрофы.
Вот почему восприятие окружающей действительности в послеоктябрьском творчестве Ахматовой почти неизменно исполнено драматизма. Его окрашивают тревога и горечь, предчувствие беды. Мир, в котором обречена жить лирическая героиня, - ненадежный, опасный мир. Такова сама психологическая атмосфера ахматовских стихов:
Страх, во тьме перебирая вещи,
За стеною слышен стук зловещий -
Что там - крысы, призрак или вор? (I, 157)
Это 1921 г. Через пятнадцать лет:
... Ночью слышу скрипы.
Шереметевские липы...
Перекличка домовых... (I, 177)
И через тридцать лет:
Как идола молю я дверь:
"Не пропускай беду!"
Кто воет за стеной, как зверь,
Что прячется в саду? (I, 370)
Разумеется, все это отнюдь не неврастения и не о нечистой силе тут речь. Скорее здесь преобладал горький привкус несбывающихся надежд и разочарований. Ахматова и ее героиня с первых стихов остро ощущали именно трагизм жизни. Теперь это чувство неблагополучия в мире получает реальную пищу, становится доминантой.
Но вот какая важнейшая оговорка нужна. Действительность предстает в поэзии Ахматовой своими трагическими сторонами. Однако ее собственный художественный мир отнюдь не дисгармоничен. Это не одномерная поэзия жалоб и обид, не поэтическое царство отчаяния и отрицания, а полнокровная картина человеческой жизни во всем ее объеме. Мир Ахматовой - конечно, не мир улыбок и цветов. Но и не безнадежный мир скорби. Дело, видимо, в том, что поэзия Ахматовой - это поэзия противостояния. Противостояния обстоятельствам, враждебности судьбы. Всем испытаниям, опасностям, ударам извне противостоит высокая и сильная душа.
Ее ползучий шаг я слышала во сне
И в мертвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
...
Я не боюсь ее. На каждый вызов новый
В этом противостоянии раскрываются поэзия и пластика внутренней жизни и высокие достоинства лирической героини, совершенство ее личности. Разумеется, это не просто собственные достоинства самой Анны Андреевны Ахматовой - это достоинства самой человеческой природы. Они и вносят гармонию, полнокровие, объемность в ее художественный мир.
Личность в поэзии Ахматовой на равных противостоит обстоятельствам: ведь само ее присутствие в этом ненадежном, опасном, враждебном мире определено не только ходом истории, но и собственным выбором. Нет нужды лишний раз приводить стихи, где Ахматова говорит об этом выборе - выборе судьбы. И о том, что определило этот выбор - об органическом ощущении нерасторжимости с землей, на которой выпало родиться и в которую предстоит лечь.
Она, в общем, никогда не подчеркивала этого внутреннего единства с родиной, не декламировала: "О, Русь, судьба моя..." Но едва ли не этим единственно жила ее героиня.
Всё расхищено, предано, продано,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?
Днем дыханьями веет вишневыми
Небывалый под городом лес,
Глубь прозрачных июльских небес, -
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам...
Никому, никому неизвестное,
Это "никому, никому не известное" - не такое уж неизвестное: это очередное лето над землей - над своей, родившей нас, единственно возможной для нас землей; это сила жизни на этой земле, движение этой жизни вопреки всему. Вот что лежало в основе ахматовского отношения к миру.
Что видела она от советской России? Нищету, десятилетиями не издававшиеся книги, трижды без вины арестованного сына, его без вины расстрелянного отца, брань партийного вельможи... Но ни разу не отрекалась от нее даже в мыслях. Отвергла все призывы, посулы, подсказки из свободного мира. Прожила на бессердечной, равнодушной к ней русской земле весь выпавший ей век и легла в нее под православный крест.
Легко заметить, как органично сочетаются, соединяются у Ахматовой "Я" и "Мы": "Не с теми я, кто бросил землю..." и всего через строфу: "... Мы ни единого удара..." (I, 139)
Это "Мы" - ее поколение, от имени которого она, чем дальше, тем уверенней, настойчивей говорит. Именно судьба сверстников и современников, людей ее круга стала главным предметом художественного осмысления, поэтических раздумий Ахматовой. Это поколение, сложившееся в одном мире, для одной жизни, но получившее в удел от истории другую жизнь, в других обстоятельствах: вступив в жизнь в дооктябрьском мире общечеловеческих нравственных ценностей, высоких представлений о личности, ее достоинстве и долге, оно оказалось затем в мире обнаженной и торжествующей, утверждающей свои права социальной борьбы. Мысль об этой судьбе стала как бы фокусом если не всех, то основных, главных поэтических тем, творческих замыслов Ахматовой.
"De profundis". Но чаще она оставалась в подтексте, внешне проявляясь как бы другими темами и поэтическими мотивами. С наибольшей ясностью о судьбах своего поколения Ахматова говорит в поэтических раздумьях о собственной судьбе. Через все ее зрелое творчество идет, льется эта сильнейшая, упругая струя - осмысление собственной судьбы, своих испытаний и бед, своей личности.
В зрелой поэзии Ахматовой рядом с продолжавшимся лирическим дневником личной жизни, личной судьбы возникает мощная линия "исторической живописи" ("Северные элегии", "Царскосельская ода", такие стихотворения, как "На Смоленском кладбище" и др.). Предчувствие обреченности как бы витает над историческими и биографическими картинами в этих стихах. Ведь Ахматова знала, чем все это кончилось. Но гораздо важнее, по-моему, оценить саму привязанность к этой кончившейся, уже миновавшей жизни.
Надо ли объяснять, почему Ахматова так привержена этому, живущему, казалось бы, только в ее памяти миру? Ей было дано сознавать, как много в нем истинного, непреходящего. И этот мир оказался действительно отнюдь не безвозвратным. Ведь пережив все детские болезни отречения от него - от гуманизма, от духовных и нравственных ценностей, от свободы личности, ее собственности, ее деятельности, ее совести - наше общество вновь возвращается к этим основам человеческого бытия. Творчество Ахматовой из тех, которые сохраняли для нас эти временно свергнутые, но, как выяснилось, не опровергнутые ценности.
Судьбы поколения, собственная судьба как знак всеобщей, память об ушедшем - эти три соединяющихся мотива служили доминантой зрелого творчества Анны Ахматовой, определяли его основное содержание. Так они развернулись в главном для нее произведении сороковых - пятидесятых годов - "Поэме без героя".
Мне кажется, что пока она не истолкована. И может быть, отчасти этому мешает неравенство, неравновеликость по объему трех частей поэмы. Образная полнота и развернутость первой части "Девятьсот тринадцатый год", изящество, даже изощренность ее разработки как бы побуждают и читателя, и исследователя сосредоточиться именно на ней. Между тем, при всей неравновеликости, все три части равны по заложенному в них смыслу, по значению для целого. Не исключено, что сама неравновеликость трех частей "Триптиха", неразвернутость второй и третьей частей - это тоже способ тайнописи, способ зашифровать содержание поэмы - отвлечь внимание от главного, сделать вид, будто главное в ее зеркале - тени девятьсот тринадцатого года.
"Поэме без героя" - во всяком случае, в первой ее части - Анной Ахматовой зашифрован суд истории над ее поколением, ее бывшей средой, не услышавшей гула будущего, не предугадавшей "настоящего Двадцатого Века". Эта точка зрения была четко сформулирована в свое время В. М. Жирмунским. Я думаю, что это не совсем так.
Конечно, осуждающая ирония над своим поколением, своей средой да и над самой собой в "Поэме без героя" присутствует, окрашивает многие строфы первой, да и второй ее части. Это та самая ирония, которую Ахматова адресовала опять-таки и самой себе даже в "Реквиеме":
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Но дело в том, что в "Поэме без героя" как раз и показано, "что случится с жизнью твоей". И потому в ней зашифрован скорее всего совсем иной суд: не над своей бывшей средой, а над самим историческим временем - над веком и над обществом, обрекшими поэта на тяжелую участь:
... со мною моя "Седьмая",
Полумертвая и немая,
Рот ее сведен и открыт,
Но он черной замазан краской
И сухою землей набит. (346)
Такова творческая судьба художника, судьба его творений.
Не счастливей личной судьбы поэта и судьба близкого ей круга людей:
Каторжанок, "стопятниц", пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Смысл "Поэмы без героя" - рассчитаться с собственной судьбой, оставить свою оценку своему времени, всему происходящему с ее народом, ее страной. Вот почему поэма так долго "не отпускала" Ахматову. Начавшаяся с частной истории 1913 г., она во второй части развертывается в монолог о собственном бытии художника "у времени в плену", - а в третьей части расширяется до всеобщего исторического бытия.
Великая народная трагедия сороковых годов в третьей части "Триптиха" отодвигает, заслоняет собою и трагическое происшествие 1913 г., и призраки, вставшие в зеркалах, и прочее. Нельзя сказать, что в годы, когда создавалась "Поэма без героя", советские писатели не говорили о народной трагедии, о жестоких испытаниях, выпавших соотечественникам. Но почти для всех них это была лишь "жестокая память" войны (говоря словами Твардовского), трагедия фашистского нашествия. Для автора же "Поэмы без героя" народная трагедия включала в себя не только - и может быть, даже не столько бедствия войны, но прежде всего бедствия, которые принес народу бесчеловечный строй с его произволом, террором и ложью. Россия, идущая на восток, в заключительных строфах поэмы - это образ не только отступающей перед немцами, уходящей в эвакуацию в Сибирь, за Урал страны, но и страны, гонимой под конвоем в сибирские лагеря. Это "дорога, по которой ушло так много"; это долгий "путь погребальный".
Здесь же, в "Эпилоге" получает ясное разрешение генеральная тема собственной судьбы. Судьба сопоставляется с участью тех, кто шел по дороге на восток, в лагеря. Конечно, это рискованный образный ход: кто не носил лагерного бушлата, вряд ли вправе уподоблять себя тем, кому это выпало. Но у Ахматовой это право достаточно оправдано годами нависавшей над нею тенью тюрьмы. Главное же, она находит художественно безупречное образное решение: это не она, а ее двойник проходит лагерную судьбу:
А за проволокой колючей,
Я не знаю который год -
Ставший горстью лагерной пыли,
Ставший сказкой из страшной были,
Мой двойник на допрос идет. (352)
Мы ценим в Анне Ахматовой одного из величайших в истории отечественной поэзии художников. Именно и прежде всего художника. Почти неисчерпаемый мир ее поэзии дает возможность развернуться всем направлениям и оттенкам нашего ремесла, всему спектру существующих подходов и методов науки о литературе. Но не меньше надо ценить в Ахматовой и другое - свидетельницу века, свидетельницу процессов современности. Ведь социальные феномены и политические кампании в нашей стране с 1917 г. перестали быть принадлежностью лишь сферы социальной жизни, лишь политики, от которой можно и отгородиться. Они приобрели, если хотите, онтологический и уж во всяком случае экзистенциальный смысл: они прямо определяют собою человеческое существование, несут прямую угрозу самой человеческой природе, ее свойствам, ее судьбам. Ахматова это отлично чувствовала. Из воспоминаний о ней можно увидеть, что, чуждая окружавшей ее социальной действительности, Анна Ахматова прекрасно понимала, насколько от этой небывалой действительности зависит человеческое бытие.
Она с иронией относилась к представлениям, будто можно уйти в мир чисто художественных и духовных интересов, в круг лишь эстетических, культурных проблем, - и тем как бы отрешиться от гнусной социальной действительности, остаться, так сказать, незапятнанным ею. Это иллюзорное бегство от реальности было не для Ахматовой. Как раз поэтому ее измученным ртом действительно кричал "стомильонный народ". Вот это надо оценить.
Чудовищный опыт нашей новейшей истории говорит, по-моему, об одном: вечные и естественные основы существования человеческого общества, нарушенные и отвергнутые семьдесят три года назад, оказались, однако, неустранимыми. И поэзия Анны Ахматовой, помимо прочего, свидетельствует, насколько противоестественной была попытка изъять из жизни нашего общества вечные общечеловеческие ценности, какими трагедиями - социальными и нравственными - это оборачивалось. Но она свидетельствует и о том, что человеческая природа не уступила судьбе, сохранив себя вопреки обстоятельствам истории. Эти поэтические свидетельства Анны Ахматовой - может быть, главное в ее наследии.
Примечания
2. Ахматова А. Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 170. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.
3. Ахматова А. Лирика. М., 1989. С. 216. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.