3
20-е и 30-е годы были тяжелым, переломным временем в жизни и творчестве Ахматовой. Ее вступление в литературу напоминало триумфальное шествие3*. По словам своего старшего современника, поэта В. А. Пяста, она "с первых шагов стала в ряды наиболее признанных, определившихся русских поэтов"14. Ее ранняя лирика (в особенности "Четки") пользовалась исключительным успехом как в критике и литературных кругах, так и у читателя об этом успехе свидетельствуют многочисленные рецензии, в большинстве своем сочувственные. Она была окружена в эти годы всеобщим поклонением - не только как поэт, но и как прекрасная женщина. Ее лицо много раз запечатлялось на полотне, ее знаменитая челка и классическая шаль сохранились в памяти современников. Не только ее читательницы и бессчетные подражательницы учились любить "по Ахматовой", - даже молодой Маяковский, по воспоминаниям близких ему людей, когда бывал влюблен, всегда читал ее стихи, которые знал наизусть15.
С начала 20-х годов наступает заметное охлаждение. Правда, и в этот период молодые тогда ученые (Б. М. Эйхенбаум, В. В. Виноградов, Л. П. Гроссман) писали о ней книги и статьи, но главным образом с ориентацией на ранние формы ее творчества, ставшие уже классическими и служившие желанным материалом для художественной интерпретации. Новизна "Белой стаи" (1917) по сравнению с "Четками", ее "иератический" (т. е. жреческий) стиль (как назвал это Мандельштам) не были должным образом отмечены в немногих, по условиям того времени, отзывах. "Подорожник" (1921) показался связкой последних колосьев, собранных на ниве после жатвы, а в "Anno Domini" (1922-1923) не почувствовали зачатков стиля, предвещавшего новую Ахматову ("Библейские стихи", в особенности "Жена Лота", "Новогодняя баллада"). Критика, исходившая из своего лагеря, предостерегала поэтессу от шаблонов, от повторений своих собственных достижений. По-прежнему враждебный к акмеизму Валерий Брюсов писал: "Еще печальнее, когда поэт повторяет самого себя, и повторения эти безмерно бледнее"16.
М. Шагинян констатировала: "Появились реминисценции, повторения, отзвуки, даже варианты". М. Кузмин17 поучал: "Как только появились подозрения в застое, снова художник должен ударить в самую глубь своего духа и вызвать новый родник - или умолкнуть"18.
литературы, порожденной революцией и пафосом строительства новой жизни, политически актуальной, отвечающей требованиям нового, социалистического общества. В своих воспоминаниях Ахматова справедливо отмечала: "Вокруг бушует первый слой революционной молодежи, с "законной гордостью ожидающей великого поэта из своей серды"19. Требованиям такой молодежи поэзия Ахматовой не отвечала. Об этом прямолинейно и упрощенно, в духе вульгарной социологии того времени, писал "налитпостовец" Лелевич: "Я полагаю, что социальная среда, вскормившая творчество Ахматовой... это среда помещичьего гнезда и барского особняка... Перед нами - тепличное растенье, взращенное помещичьей усадьбой... Мирок Ахматовой необыкновенно узок". Ее поэзия "небольшой красивый осколок дворянской культуры". "Общественные сдвиги, представляющие основное, важнейшее явление, нашли в ее поэзии крайне слабый и к тому же враждебный отклик. Ни широты размаха, ни глубины захвата в творчестве Ахматовой нет"20.
С претензиями на модный в те годы "формальный анализ" выступил близки Лефу социолог-формалист Б. Арватов, который на страницах "Молодой гвардии" пытался "научно" обосновать свои выводы статистическим обследованием лексики Ахматовой. "Вся поэзия Ахматовой", по словам Арватова, "носит резко выраженный, встречающийся в каждом стихотворении сознательно подчеркнутый страдальчески надрывный, смакующе-болезненный характер. В "Четках" слово "смерть" и производные от него, по подсчетам Арватова, встречаются 25 раз. "Затем идут: тоска (7), печаль (7), томленье (7), мука, боль, грусть, горе, скорбь, тяжесть (по 6-ти раз); любимый цвет Ахматовой - черный... из эпитетов особенно часты: тайный и странный"; "Само собой очевидно, что даже при наличии пролетарской тематики (мы потом увидим ложь такого предположения) трактовка ее у Ахматовой носит объективно упадочный характер"21.
На фоне этой господствующей тенденции боевой критики 20-х годов важно, однако, отметить очень авторитетные в общественном отношении голоса людей, которые глядя в более отдаленное будущее, сумели отметить, вопреки настоятельным требованиям дня, непреходящие душевные и художественные ценности в творчестве поэта.
Так, Н. Осинский (Оболенский), соратник В. И. Ленина и один из активных участников Октябрьской революции (позднее академик), на страницах "Правды"22 дал высокую оценку творчеству Ахматовой как "первоклассного лирического поэта", которому "после смерти А. Блока бесспорно принадлежит первое место среди русских поэтов". "Ведь отличительной чертой каждого замечательного поэта является то, что он способен дать сжатую, выпуклую и звучную формулировку значительного или характерного для той или иной группы современников душевного движения"23. Осинский отмечает новые, еще робкие гражданские мотивы в сборнике "Anno Domini": "Не обругала тут революцию Ахматова, а воспела ее, воспела то прекрасное, что родилось в огне ее и подходит все ближе, что мы завоюем, вырвавшись из уз голода и нужды..."
Другой соратник Ленина, А. Коллонтай, видела в поэзии Ахматовой "целую книгу женской души", поэтическое выражение борьбы женщины, порабощенной буржуазным обществом, за свою человеческую личность. "Ахматова вовсе не такая нам "чужая", как это кажется с первого взгляда". В ее стихах "трепещет и бьется живая, близка, знакомая нам душа женщины переходной эпохи, эпохи ломки человеческой психологии, эпохи мертвой схватки двух культур, двух идеологий - буржуазной и пролетарской. Анна Ахматова - на стороне не отживающей, а создающейся идеологии"24.
г. из далекого Афганистана, куда она сопровождала первую советскую дипломатическую миссию: "Милый Вы нежнейший поэт, пишете ли стихи? ... Ваше искусство - смысл и оправдание всего. Черное становится белым, вода может брызнуть из камня, если жива поэзия. Вы - радость, содержание и светлая душа всех, кто жил неправильно, захлебывался грязью, умирал от горя..."25. И в письме к родным (7 мая 1922 г.): "Она вылила в искусство все мои противоречия, которым столько лет не было исхода. Теперь они - мрамор, им дана жизнь вне меня, их гнет и соблазн перешел в пантеон. Как я ей благодарна"26.
Но голоса эти были тогда единичными. Тяжелой была и личная жизнь Ахматовой в эти годы. Крушением ее первой семьи было началом долгих скитаний и тяжелых нравственных испытаний. На десять лет (1925-1935) ее муза умолкает. Затем она возрождается, говоря ее собственными словами, "как феникс из пепла", обновленной и перерожденной.
Ахматова в поздние годы не любила, когда ее поэзию называли, по поверхностным воспоминаниям о "Четках", - "усталой", "слабой", "болезненной". Поэтому из ранних отзывов о своих стихах она особенно ценила статью Н. В. Недоброво, который назвал ее "сильной" и в стихах ее усмотрел "лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную"27. Как он мог угадать жесткость и твердость впереди, - говорила она Л. К. Чуковской через много лет после смерти своего друга. - Ведь в то время принято было считать, что все эти стишки - так себе сентименты, слезливость, каприз... Но Недоброво понял мой путь, мое будущее угадал и предсказал его, потому что хорошо знал меня". И в последние годы жизни, в автобиографических заметках к "Поэме без героя": "Ты, кому эта поэма принадлежит на 3/4 сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое отступление"28. В царскосельском лирическом эпизоде поэмы ("А теперь бы домой скорее, Камероновой галереей...") это "предсказание друга облечено в стихотворную форму:
Разве ты мне не скажешь снова
Победившее смерть слово
Эта внутренняя сила и мужество большого поэта перед лицом трагических испытаний определили в дальнейшем творческий путь Ахматовой.
Примечания
3*. О том, какое отражение в поэзии самой Ахматовой получило это раннее признание, см. ниже (раздел 11, о "Северных элегиях".
14. В. Пяст. Встречи. М., 1929, с. 155.
16. В. Брюсов. Среди стихов. - Печать и революция, 1922, № 2 (5), с. 144.
17. М. Шагинян. Литературный дневник. - М. -Пгр., 1923, с. 116.
18. М. Кузмин. Условность. Статьи об искусстве. Пгр., 1923, с. 166.
19. ЦГАЛИ, ф. 13, оп. 1, ед. хр. 108, л. 36 об.
21. Б. Арватов. Гражданка Ахматова и товарищ Коллонтай. - Молодая гвардия, 1923, № 4, с. 147-151.
22. Правда, 1922, 4 июля, № 145.
23. Там же.
24. А. Коллонтай. Письма к трудящейся молодежи. (О "Драконе" и "белой птице"). - Молодая гвардия, 1923, № 2 (9), с. 164-174.
26. Там же, с 522.
27. Н. Недоброво. Анна Ахматова. - Русская мысль, 1915, кн. VII, стр. 63. - Николай Владимирович Недоброво (1884-1919) - друг Ахматовой. По образованию филолог, учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета одновременно с А. Блоком. В поэтических кругах того времени был известен как человек большого вкуса, выдающийся знаток классической русской поэзии, в особенности Пушкина и его современников. был одним из руководителей "Общества ревнителей художественного слова" (так называемой "Академии стиха" Вячеслава Иванова), собиравшегося в редакции "Аполлона" (1909-1916). Автор статей о Фете и о Туманском, известной работы по теории русского стиха (Ритм, метр и их взаимоотношение. - Труды и дни, 1912, № 2) и первой большой статьи о творчестве Анны Ахматовой, которую сама поэтесса и ее друзья считали лучшим откликом на ее раннюю поэзию. Недоброво писал стихи в классицистическом вкусе, которые печатались в "Альманахе муз" и других изданиях того же направления. Он принадлежал к группе "поэтов-царскоселов", но акмеизму не сочувствовал. Недоброво оказал влияние на развитие поэтического вкуса и направления творчества Ахматовой в период "Белой стаи". Ряд стихотворений, посвященных Недоброво, в книгах Ахматовой, изданных после его смерти, и в черновых автографах помечен его инициалами - Н. В. Н. ("Есть в близости людей заветная черта", "Целый год со мной неразлучен", "Царскосельская статуя", "Все мне видится Павловск холмистый", "Вновь подарен мне дремотой").