6
Учителем Ахматовой в краткости, простоте и подлинности поэтического слова был на протяжении всей ее жизни Пушкин.
Стихи Пушкина Ахматова знала наизусть. У нее было свое, "домашнее" восприятие Пушкина - не как поэта далекого прошлого, а как близкого ей человека, почти как современника. Таким представляется в ее раннем стихотворении (1911) Пушкин - царскосельский лицеист:
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.
И позднее образ Пушкина вставал перед ней не как "монумент", а с теми же своими внешне незначимыми, интимными и вместе с тем показательными чертами (1943):
... Какой ценой купил он право,
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть?..
Со второй половины 20-х годов Ахматова начинает изучать жизнь и творчество Пушкина во всеоружии все расширяющихся специальных знаний. Она пишет об этом в своей автобиографии: "Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься архитектурой старого Петербурга и изучением жизни и творчества Пушкина. Результатом моих пушкинских штудий были три работы - о "Золотом петушке", об "Адольфе" Бенжамена Констана и о "Каменном госте". Все они в свое время были напечатаны. Сейчас готовлю книгу "Гибель Пушкина".
Эти работы получили всеобщее признание и вошли в золотой фонд советского пушкиноведения. Книга "Гибель Пушкина" осталась ненапечатанной, но в архиве Ахматовой в Ленинградской государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина сохранились обширные, частично почти законченные рукописные материалы, которые в настоящее время готовятся к печати. Небольшой очерк "Пушкин и невское взморье", который сама Ахматова очень любила, был напечатан в номере "Литературной газеты", посвященном 80-летию со дня рождения Ахматовой и 170-летию Пушкина (1969 4 июня). Он открывает глубокую перспективу в скрытый подтекст, личный и политический, отношения Пушкина к памяти его друзей декабристов. ряд очень ценных заметок Ахматовой, расшифрованных и посмертно опубликованных Э. Г. Герштейн51, охватывает разные периоды жизни и творчества Пушкина и представляет образцы чрезвычайно тонкой и проницательной интерпретации многих темных узловых моментов его литературной биографии.
"Школа Пушкина" отчетливее всего сказалась у Ахматовой в ее поэтическом языке. С Пушкиным связаны разговорность, "домашний" тон ее ранней лирики. Исследователь русского литературного языка В. Д. Левин в статье, посвященной языку "Евгения Онегина", справедливо отмечает, что "разговорность" в языке Пушкина из явления принципиального нелитературного (т. е. из признака устной речи или социального диалекта) становится стилистической категорией литературного языка в пределах литературной нормы, "сохраняя при этом свою стилистическую окраску, свою связь с живой речью". "Новым было уже то, что экспрессия разговорности, получая, как и всякая иная стилистическая экспрессия в художественном тексте, определенный эстетический смысл, не нарушала в то же время литературной нормативности текста"52. Это указание и примеры, его подтверждающие, целиком относятся и к поэзии Ахматовой. При этом, как и поэзия Пушкина, она остается "бесконечно поэтичной в своей простоте" (выражение Д. Д. Благого).
Осязаемое влияние Пушкина в жанре, в стилистике и стихе обнаруживает из крупных произведений Ахматовой поэма "У самого моря" (1914). Она следует за "Сказкой о рыбаке и рыбке" своей темой, особенностями народного сказа и самой формой русского народного стиха (в интерпретации Пушкина и его учителя Востокова). "Сказка о черном кольце" (1917-1936) примыкает к рифмованным сказкам Пушкина о царе Салтане и о Золотом петушке не только своей метрической формой (четырехстопный "народный" хорей с парными рифмами), но и подбором поэтических образов и слов, ориентирующим на пушкинское восприятие народности:
Не придут ко мне с находкой!
Далеко над быстрой лодкой
Заалели небеса,
Забелели паруса.
"эпических мотивов" Ахматова использовала белый стих (пятистопный ямб) элегических раздумий Пушкина ("Вновь я посетил..."), который тесно связывается в ее творчестве с автобиографическим рассказом (так в особенности в "Северных элегиях").
Пушкин и поэты его времени, воспитанные на традициях классицизма, подсказали Ахматовой образ Музы как объективное воплощение ее поэтического самосознания. Образ Музы-подруги, Музы-сестры, Музы - учительницы и утешительницы проходит через все творчество Ахматовой. Часто он получает реалистические черты, характерные для ее ранней манеры:
Муза ушла по дороге,
Осенней, узкой, крутой,
И были смуглые ноги
Обрызганы крупной росой.
("Муза ушла по дороге...", 1915)
Иногда этот смелый реализм намеренно снижает классический образ, приближая его к бытовой реальности биографической судьбы самой поэтессы:
И Муза в дырявом платке
Протяжно поет и уныло...
Но иногда, в особенности в "Белой стае", ее классический образ приобретает многозначительные, строгие и "иератические" черты:
И часто в окна комнаты моей
Влетают ветры северных морей,
И голубь ест из рук моих пшеницу...
А не дописанную мной страницу -
Божественно спокойна и легка,
Допишет Музы смуглая рука.
("Уединение", 1914)
С годами образ Музы меняется, как и лирический образ самого автора, ее двойника, приобретая черты сдержанной суровой гражданственности:
И вот вошла. Откинув покрывало,
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: "Я".
("Муза", 1924)
Влияние Пушкина на Ахматову сказалось наиболее отчетливо в "Белой стае", лучшем и наиболее полном из ее сборников дореволюционного времени. Оно проявилось в стремлении подняться над мелочностью индивидуально-случайных переживаний, над суетой мгновенного и повседневного, господствовавшего в "Четках", в художественном обобщении индивидуального пережитого, доведенном до типической значимости. Тенденции пушкинского классицизма особенно заметны в торжественном, приподнятом, высоком стиле, характерном для этих обобщений. Примечательно появление, начиная с этого времени, двустиший шестистопного ямба, русского александрийского стиха, венчающих классическую поэзию Пушкина:
А! Это снова ты. Не отроком влюбленным,
Но мужем дерзостным, суровым, непреклонным
Ты в этот дом вошел и на меня глядишь.
Страшна моей душе предгрозовая тишь.
("А! Это снова ты...", 1916)
Эти черты "классицизма" после "Белой стаи" станут в поэзии Ахматовой постоянным творческим методом, в особенности в ее гражданских и философских раздумьях.
Но классицизм Пушкина связан для Ахматовой и с образом города Пушкина (в прошлом Царского Села, где она провела свои юные годы и который не раз воспевала, с гордостью причисляя себя (вместе с молодым Пушкиным) к плеяде царскосельских поэтов:
Здесь столько лир повешено на ветки,
Но и моей как будто место есть.
Девушке, воспетой Пушкиным, посвящено стихотворение "Царскосельская статуя" (1916), с которым по теме и поэтическому стилю тесно связаны стихотворения о Павловске "Все мне видится Павловск холмистый", 1915) и о "Золотом Бахчисарае" ("Вновь подарен мне дремотой...", 1916), тоже пушкинском.
Классицизм Пушкина был связан для поэтессы и с классической архитектурой пушкинского Петербурга, которой она стала, по приведенному выше признанию "очень усердно и с большим интересом заниматься" - не случайно в одно время с изучением творчества Пушкина. Набережная Невы, Петропавловская крепость, памятник Петра, Исаакий, арка на Галерной, Марсово поле - постоянный, по необходимости скупой пейзажный фон коротких стихотворных новелл, который развертывается в широкие лирические картины в ее поздних стихах "Летний сад", 1959; "Опять подошли "незабвенные даты"...", 1944) и в особенности в "Поэме без героя". Наличие этого фона для поэзии 10-х годов было своеобразным художественным открытием, но реалистически современное сочетается в ней, как в архитектуре Петербурга-Ленинграда и в посвященной ему поэзии Пушкина ("Медный всадник"), с классически прекрасным. Однако даже в царскосельских стихотворениях Ахматовой, где прекрасное преобладает, полностью отсутствует та эстетическая стилизация под XVIII и начало XIX в., которая имела такое широкое хождение в годы ее молодости среди поэтов, вышедших из школы Кузмина, "неоклассиков" второго цеха или среди многочисленных художников-стилизаторов "Мира искусства". Классицизм, по справедливому замечанию женевского профессора Окутюрье, был для Ахматовой не только эстетической, но и этической нормой, и в этом она опять напоминает Пушкина53.
Вместе с Пушкиным, а в ряде случаев, как уже было сказано, через посредство Пушкина, развитие Ахматовой как национального поэта определило ее соприкосновение с русским народным творчеством. Значение для Ахматовой русской народной поэзии (в особенности женской песни) как одного из важнейших источников вдохновения поэтессы требует более углубленного специального изучения. Великолепное владение поэтическими средствами русского языка было воспитано в ней не только традициями русской классики, но и постоянным соприкосновением с живой народной поэтической стихией.
Было бы, конечно, грубым упрощением, если бы мы вздумали толковать эту "народность" поэзии Ахматовой как фольклорную и на том основании зачислили бы Ахматову в разряд поэтов специфически русского "народного стиля". И все же не случайно "песенки" как особая жанровая категория, подчеркнутая заглавием, проходят через все ее творчество, начиная с книги "Вечер":
Я на солнечном восходе
Про любовь пою.
Лебеду полю.
В "Беге времени" собран целый цикл таких "песенок" - "Дорожная", "Лишняя", "Прощальная", "Последняя", - написанных в разное время от 1943 по 1964 г. К этому циклу присоединяются в рукописи еще две: "Застольная" и "Любовная". Две песенки 1956 г. включены в цикл поздних любовных стихотворений "Шиповник цветет" (№№ 4-5). В других образцах этого жанра, относящихся, по-видимому, к тоже же времени, использование тематики и образности, стилистических и стиховых особенностей женской песни приводит к полному отождествлению переживаний автора и его судьбы с судьбой лирического героя54.
Иногда в своей ранней лирике Ахматова соприкасается с мотивами и интонацией деревенской частушки. Она и сама писала:
Лучше б мне частушки задорно выкликать,
А тебе на хриплой гармонике играть,
И уйдя, обнявшись, на ночь за овсы,
Потерять бы ленту из тугой косы.
Прямым использованием художественной манеры народных плачей является "Причитание" (1944), завершающее, как надгробный памятник, героическую лирику ленинградского цикла:
Ленинградскую беду
Руками не разведу,
Слезами не смою,
В землю не зарою.
За версту я обойду
Ленинградскую беду.
Я не взглядом, не намеком,
Я не словом, не попреком,
Я земным поклоном
В поле зеленом
Помяну55.
А Смоленская нынче именинница,
Синий ладан над травою стелется.
И струится пенье панихидное,
Не печальное нынче, а светлое.
под одни из фольклорных жанров представляет "Заклинание" (1936):
Из тюремных ворот,
Из заохтенских болот,
Путем нехоженым,
Лугом некошеным,
Под пасхальный звон,
Незваный,
Несуженый, –
Приходи ко мне ужинать.
народной поэзии, а тем самым народного восприятия действительности. Народные формы параллелизма и повторений, народная символика, лексика и фразеология, дактилические окончания, с рифмой и без рифмы, определяющие лирическую структуру народного стиха, - все это взаимодействует с теми оригинальными поэтическими средствами, которыми располагает Ахматова как современный лирик:
Я окошка не завесила,
Прямо в горницу гляди.
Оттого мне нынче весело,
Что не можешь ты уйти...
"Я окошка не завесила...", 1916)
Или:
И вот одна осталась я
Считать пустые дни.
О вольные мои друзья,
О лебеди мои!
Слезами не верну,
Но вечером в печальный час
В молитве помяну.
("И вот осталась я...", 1916)
Горе душит – не задушит,
Вольный ветер слезы сушит,
А веселье, чуть погладит,
Сразу с бедным сердцем сладит.
"Шепчет: "Я не пожалею"...", 1922)
Примеры можно легко умножить: они встречаются как в ранних, так и в поздних произведениях Ахматовой. "Ахматова (с годами все более) умеет быть потрясающе народной без всяких "квази", без фальши, с суровой простотой и с бесценной скупостью речи", - писала в 1923 г. Мариэтта Шагинян56. Именно по этому пути пошла Ахматова в последний период своего развития.
Примечания
51. Вопросы литературы, 1970, № 1, с. 158-208; 1973, № 3, с. 191-236.
52. В. Д. Левин. "Евгений Онегин" и русский литературный язык. - Известия ОЛЯ АН СССР, 1969, вып. 3, с. 245-246.
54. Опубликовано посмертно: Новый мир, 1969, № 6, с. 245.
55. Опубликовано посмертно: там же, № 5, с. 55.
56. М. Шагинян. Литературный дневник, с. 119.