8
Позднее творчество Ахматовой и прежде всего ее интимная лирика второго периода до сих пор еще не нашли полноценного художественного истолкования. И в этом случае ее старая манера, к огорчению самого автор, незаслуженно заслонила новую. Случилось это отчасти и потому, что творческий перелом, сделавший Ахматову более сложным и в известном смысле более современным поэтом, обновив, хотя и не поколебав классические основы ее искусства, поставил критиrу перед новыми и нелегкими задачами. Ранние стихи Ахматовой, с их прочно сложившейся художественной манерой, не только напрашивались на подражание, но делали относительно легким описание системы ее политических "приемов". В поздний период что-то существенно от прежнего остается, но что-то радикально изменяется: создается поэтический стиль, уже не нуждающийся во внешней опоре более элементарных и привычных художественных средств или переосмысляющий их в совершенно новом духе.
Попытаемся иллюстрировать эту мысль несколькими примерами.
Поздняя любовная лирика Ахматовой в основном объединена в циклах "Cinque" (1945-1946), "Шиповник цветет" (1946-1956) и "Полночные стихи" (1963-1965), к которым примыкает несколько стихотворений, не включенных в циклы. Во всех отсутствует привычное для молодой Ахматовой описание любовной встречи героев, ее бытовой обстановки, вещественные признаки душевных переживаний и психологически знаменательные мелочи. Если темой стихотворения является "ночной разговор" ("Cinque", 2), то вещественным признаком являются только "два голоса" собеседников "в онемевшем мире"; все остальное погружено в сублимированную атмосферу любовного экстаза и соответственно выражено языком совершенно необычных для молодой Ахматовой, выходящих за грани повседневности поэтических метафор:
Истлевают звуки в эфире,
И заря притворилась тьмой.
В навсегда онемевшем мире
Два лишь голоса: твой и мой.
И под ветер незримых Ладог,
Сквозь почти колокольный звон,
В легкий блеск перекрестных радуг
Разговор ночной превращен.
То же относится к другой картине любовной встречи - ночной прогулке с другом по улицам Ташкента, воскресающей в памяти через много лет после описываемого события (из цикла "Ташкентские страницы", 1959). Охватившее героев любовное безумие, изображенное на таинственном фоне южной ночи и экзотического пейзажа, точно так же сублимируется перенесением за грани повседневного, по ту сторону пространства и времени:
В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
Свое бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.
И мы проходили сквозь город чужой,
Сквозь дымную песнь и полуночный зной, -
Одни под созвездием Змея,
Взглянуть друг на друга не смея.
[. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .]
И чудилось: рядом шагают века,
И в бубен незримая била рука,
Пред нами кружились во мраке...
Поэтому совершенно новую художественную функцию получают в стихах этих лет и такие, по-старому вещественные и индивидуальные признаки любовной встречи, как "нарцисс на столе" или "сигары синий дымок". Внешним образом они кажутся связанными с "акмеистической" ближе к поэтике символизма (ср., в частности, необычные для ранней Ахматовой внутренние рифмы полустиший). Снятие временной и пространственной приуроченности этой мнимо бытовой картины заставляет думать, что она возникла в воспоминании поэта или видится ему сквозь "магический кристалл" его творческого воображения ("Шиповник цветет", 2, 1946):
И время прочь, и пространство прочь,
Я все разглядела сквозь белую ночь:
И нарцисс в хрустале у тебя на столе,
И сигары синий дымок,
И то зеркало, где, как в чистой воде,
Ты сейчас отразиться мог.
Большое место в поздней лирике Ахматовой принадлежит пейзажу. Некоторые стихотворения этого времени являются большими пейзажными полотнами, например "Три осени", "Летний сад", "Мартовская элегия" и др. В таких стихотворениях изображение пейзажа уже не ограничивается одним или двумя сухими и точными импрессионистическими штрихами, как в "Четках"; в развернутую картину, получившую самостоятельное значение, врывается образная метафоризация ("Мартовская элегия", 1960):
Набок сбившийся куполок.
Грай вороний, и вопль паровоза,
И как будто отбывшая срок
Ковылявшая в поле береза,
И огромных библейских дубов
Полуночная тайная сходка,
И из чьих-то приплывшая снов
И почти затонувшая лодка.
Там, где пейзаж, как обычно, связывается с душевным переживанием, он перестает быть статическим фоном этого последнего. Картина природы становится динамичной, получает движение и таким образом аккомпанирует переживанию, с которым она неразрывно сплетается. Предпосылкой такой созвучности становится метафорическая образность, характерная для поздней лирики Ахматовой. Так, в стихотворении "Опять подошли незабвенные даты"..." (1944) воспоминания о "проклятом" прошлом переплетаются с картиной разбушевавшегося ветра, шумящих деревьев и ожиданием наводнения:
Я знаю: колотится сердце не зря -
От звонкой минуты пред бурей морскою
Оно наливается мутной тоскою.
На прошлом я черный поставила крест,
Чего же ты хочешь, товарищ зюйд-вест,
Что ломятся в комнату липы и клены,
И к брюху мостов подкатила вода? -
И все как тогда, и все как тогда.
Но наиболее существенной особенностью позднего творчества Ахматовой следует признать то большое место, которое занимают в нем стихотворения, не принадлежащие к жанру интимной лирики в строгом смысле слова, а предоставляющие собой лирическую рефлексию на темы морально-дидактические и гражданские в широком смысле.
Элемент рефлексии, рассуждения, окрашенного эмоционально, но обобщающего и логического, с самого начала наличествовал в лирике Ахматовой. Из ее эпиграмматических сентенций, о которых говорилось выше, уже в период "Белой стаи" стали развиваться целые стихотворения сентенциозного характера. Например, как обобщение любовного опыта (1915):
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, -
Пусть в жуткой тишине сливаются уста,
И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна, и года
Или как обобщение опыта художественного (1915):
Нам свежесть слов и чувства простоту
Терять не то ль, что живописцу - зренье
Или актеру - голос и движенье,
С течением времени число таких стихотворений заметно увеличивается, в особенности с 1940 г.: в поздней лирике Ахматовой большое число стихотворений посвящено гражданской и патриотической теме, размышлениям о задачах искусства, о своем призвании и о своей человеческой судьбе, о судьбах близких, своего "поколения". Рядом с эпиграмматическими четверостишиями таким темам посвящены более обширные стихотворения; часто поэтические рассуждения выражены в н их в образной форме и достигают большого эмоционального накала. Стихотворение о своей личной судьбе от сентенции переходит к примерам и завершается образом-формулой, подводящей трагический итог своего жизненного пути (1940):
Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу
И ждет возврата в отчий дом,
А я иду - за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
лирического чувства. Особенное развитие они получили в жанре лиро-эпических раздумий, характерном для движения Ахматовой к широким эпическим формам.