Зыков Л. А.: Николай Пунин - адресат и герой лирики Анны Ахматовой

Звезда. - 1995. - №1. - С. 77-114.

Николай Пунин - адресат и герой лирики Анны Ахматовой

"Память обострилось невероятно. Прошлое обступает
меня и требует чего-то. Чего! Милые тени отдаленного
прошлого почти говорят со мной. Может быть это для
них последний случай, когда блаженство, которое люди
зовут забвеньем, может миновать их. Откуда-то
выплывают слова, сказанные полвека тому назад и о
которых я все пятьдесят лет ни разу не вспоминала".

А. Ахматова. Из записных книжек1

Н. Н. Пунин и А. А. Ахматова познакомились, по всей вероятности, в 1913 г. в редакции журнала "Аполлон", где их представил друг другу М. Л. Лозинский2. Ахматова говорила, что они могли младенцами еще встречаться в колясочках, когда их семьи одновременно жили в Павловске3. Пунин окончил царскосельскую Николаевскую гимназию, директором которой был И. Ф. Анненский и где двумя классами старше учился Н. С. Гумилев. Удивительно, что не возникло случая для их знакомства в детские и юношеские годы, проведенные в Царском Селе, там у них было много общих знакомых, а Николая Михайловича Пунина - отца Николая Николаевича знали почти все местные жители как практикующего врача. В двадцатые годы, когда они сблизились, Ахматова шутливо упрекала Пунина: "Я не могу тебе простить, что дважды ты прошел мимо меня - в восемнадцатом веке и в начале двадцатого"4. Пятнадцать лет длился их брак, и еще десять лет они жили рядом в одной квартире, сохраняя дружескую привязанность. Ни с кем больше у Ахматовой не было таких продолжительных и тесных отношений.

Во время последнего ареста Пунина 26 августа 1949 г., по странной закономерности почти совпавшего с предполагаемой датой гибели Н. С. Гумилева5, Ахматова была единственным близким человеком, кто оказался дома и кто проводил его в последнюю дорогу. В этот день6 Ахматовой написано стихотворение "Колыбельная"7:

Я над этой колыбелью
Наклонилась черной елью.
Бай, бай, бай, бай!
Ай, ай, ай, ай...
Я не вижу сокола
Ни вдали, ни около.
Бай,бай,бай,бай!

26 августа 1949 (днем)
Фонтанный Дом

Редкая по подробности дата даже для Ахматовой, обращавшей на них особое внимание и часто включавшей их в смысловое поле стихов, зафиксировала необычное время ареста, - как правило, "маруси" шныряли по ночам.

Ахматова считала август своим роковым месяцем - "В каждом августе, Боже правый, / Столько праздников и смертей". Август 1953. г., по. ее выражению, "был надежды "напитком волшебным", в тишине заполярных нар"; и сам Пунин, отбывавший десятилетний срок в заполярном лагере в Абези, и близкие (Ахматова жила с дочерью Н. Н. Пунина - Ириной и его внучкой - Аней Каминской) надеялись на освобождение8. Но очередная посылка в лагерь вернулась с извещением: "За выбытием адресата". Только в октябре Ахматова первой в семье узнала, что Пунин умер 21 августа9. Несколько дней она почти не выходила из своей комнаты и не разговаривала.

22 августа, когда еще не могло быть никаких сигналов о случившемся, Ахматова внезапно решила навестить Льва Николаевича Пунина10 - брата Николая Николаевича и, тотчас же собравшись, поехала к нему в Комарове с Ириной Пуниной. Потом она рассказывала, что внезапное желание повидать Льва Николаевича было вызвано в ней предчувствием этой смерти, она осталась навсегда не уверена в точности ее официальной даты.

Смерть Пунина вызвала пронзительный отклик:

Памяти Н. П.
И сердце то уже не отзовется
На голос мой, ликуя и скорбя.
Все кончено... И песнь моя несется
В пустую ночь, где больше нет тебя.

***

В сущности об отношениях Ахматовой и Пунина известно мало: какие-то незначительные бытовые факты, выхваченные случайным взглядом; вообще довольно редкие, чаще критические или осуждающие высказывания Ахматовой о Пунине, относящиеся большей частью к последнему периоду их брака или ко времени, когда они уже разошлись. Эти второстепенные события и реплики Ахматовой, любовно сохраненные ее биографами и мемуаристами, и составляют основной фактический материал о многолетних отношениях Ахматовой и Пунина, известный в настоящее время читателям. На эти сведения спроецированы некоторые ахматовские стихи: цикл "Разрыв", "От тебя я сердце скрыла...", четвертая "Северная элегия"...

С. В. Шервинский пишет в своих воспоминаниях, отражая довольно распространенную точку зрения: "У меня осталось впечатление, собиравшееся больше из мелочей, оттенков и чужих слов. что брак с Пуниным был ее третьим "матримониальным несчастьем"11.

В поздние годы Ахматова была мало склонна говорить о Пунине; по свидетельству А. Наймана, у него с Ахматовой "о Пунине разговор заходил считанные разы. Насколько легко она говорила о Шилейке, насколько охотно о Гумилеве, настолько старательно обходила Пунина"12.

Такая сдержанность могла быть вызвана совершенно разными мотивами: и равнодушием, и нежеланием будить болезненные воспоминания, но в не меньшей степени причиной табу могла быть повышенная значимость этой темы для Ахматовой. Ответ на то, какое из этих предположений справедливо, следует искать, очевидно, в поэзии Ахматовой.

Существует еще одно обширное и непосредственное свидетельство об этих отношениях: дневники и письма Пунина13, до сих пор еще неизвестные публике. Эти документы не только дают картину их совместной жизни, мало похожую на ту, что может построить современный читатель из мозаики "мелочей и оттенков", не только добавляют новые штрихи к портретам обоих действующих в этой жизненной драме лиц и намечают ее бытовой фон, но и дают возможность глубже понять ее смысл, взаимоотношения ее героев, и, что, может быть, еще более важно, позволяют увидеть некоторые неизвестные доныне творческие истоки поэзии Ахматовой.

***

Читая и перечитывая письма и дневники Пунина, постепенно начинаешь все больше и больше чувствовать, как их пространство соприкасается, пересекается и соединяется с пространством стихов Ахматовой. Отдельные слова вызывают неожиданное ощущение узнавания: "Вчера вечером не сказал тебе одного слова, которое все билось на губах, боясь, что ты превратно поймешь его: "отнимают тебя" - "отнятая" - так и руку твою целуя, чувствовал - как отнятую".

Ахматова:

Тешил - ужас. Грела - вьюга,

Отняты мы друг у друга...
Разве можно так.
("Лишняя" - "Песенки")

Еще в тех же "Песенках":

Занавес неподнятый,
Хоровод теней, -
Оттого и отнятый14 -
Был мне всех родней.
("Последняя")

Пунин: "Я уже забыл и какие твои руки"15.

Ахматова:

Ты забыл те в ужасе и муке
Сквозь огонь протянутые руки...
("Не пугайся, - я еще похожей..." - "Шиповник цветет")

Пунин: "Мы так чудовищно разделены"; "Трудно жить без тебя, разлученным"16.

Ахматова в письме Пунину 1927 г.: "... береги нашу любовь, когда мы так тяжело разлучены"17. В стихах: "И ты знаешь, что нас разлученной / В этом мире никто не бывал" ("Через много лет" - "Шиповник цветет").

Что это - иллюзии сходства, случайности обыкновенных совпадений, бессознательное цитирование слышанного, читанного и давно осевшего в "подвал памяти"? Ведь эти голоса разделены тридцатилетним интервалом - письма и дневники Пунина написаны в 20-30-е г. г., стихи Ахматовой большей частью в 50-60-е г. г. Такие вопросы возникают, пока не открываются совпадения, которые невозможно объяснить ни случайностями, ни бессознательными импульсами.

В дневниковой записи 17 июля 1923 г. Пунин рассказывает: "С утра хотелось повидать А. Знал, что вечером она читает на "закрытом вечере" Союза писателей. Сговорились к 8 ч. Всю вторую половину дня жил чувством этой встречи. К 8-ми был у Абрамова; ждали Замятина, который должен был за нами зайти; в 10 ч. Замятина еще не было; решили пойти самостоятельно. Приходим, антракт. А. уже читала и ушла.

В течение всего вечера, пока Замятин читал свою статью и длились "прения", было мучительно больно; и думал - вот и разделенная любовь, а чувствую так, как будто люблю один; подымал голову и с открытыми глазами видел ее лицо в воздухе.

<...> После ужина проходя с Замятиными по Литейной мимо своего дома, внезапно подумал: может быть, зайти к Ан.; было 2 ч. ночи. Знал, что в этот день у них Кузмин и ворбще гости. Сердце забилось, прошел мимо дома, как бы провожал Замятиных. Попрощался с ними на Моховой у их дома и побежал на Фонтанку. Ворота были открыты, во всех окнах у Ан. был свет; значит, гости еще не ушли. Постучался с черного хода; осторожно прошел первые две комнаты, в третьей на кушетке лежала Ан. Гости уже ушли, кроме одного, который остался с Ольгой (Судейкиной) на другой половине; они мешали ей лечь спать, поэтому Ан. дремала здесь на кушетке.

"Когда я увидела тебя, думала, что сошла с ума", - сказала она. Поговорили около получасу, Ан. очень устала; мне было чудно ее слышать и видеть. Светало. Ворвалась Ольга, раздетая, увидев меня, ахнула и крикнула Ан., чтобы та ложилась спать на ее кровать. Ан. очень огорчилась тому, что Ольга меня увидела, так как та неминуемо расскажет об этом своему кавалеру. Мне тоже было неприятно от такого Декамерона, и пожалел, что пришел. Ан. не захотела лечь на Ольгину постель, сказала, что будет спать на кушетке, я попрощался, поцеловал ей руки, мои милые руки; за окном запевали птицы".

Ахматова:

Ночное посещение
Все ушли, и никто не вернулся.
Не на листопадовом асфальте,
Будешь долго ждать.
Мы с тобой в Адажио Вивальди
Встретимся опять.
Снова станут свечи тускло-желты
И закляты сном,
Но смычок не спросит, как вошел ты
В мой полночный дом.
Протекут в немом смертельном стоне
Эти полчаса,
Прочитаешь на моей ладони
Те же чудеса.
И тогда тебя твоя тревога,
Ставшая судьбой,
Уведет от моего порога

10-13 сентября 1963
Комарово

Если кто-то после приведенного отрывка из дневника Пунина может еще сомневаться в адресате этих стихов, то ясные реалии последних строк должны рассеять такие сомнения окончательно: "ледяной прибой" - это указание на заполярный лагерь, где кончилась его жизнь, "тревога" - то "постоянное и сильное душевное напряжение", которое Вс. Петров считал "самой характерной чертой Пунина"18. О чем и сам Пунин писал: "Жизнь так хрупка и страшна, что никакая тревога по отношению к ней не будет чрезмерной"19. - Или: "Самое трудное в жизни - тревога"20.

Упоминание крыльца или порога, несколько раз сопутствующее образу Пунина в стихах Ахматовой, проясняют строчки из его письма 25 августа 1925г.: "Уже совсем скоро три года, как с отчаянием в сердце и страхом узнал сладкие твои губы, а они все так же священны, далеки, недоступны, как тогда в дверях милого дома 18". В связи с мотивом крыльца напомню еще строки "Мартовской элегии", само название которой сближает ее с "Предвесенней элегией" из "Полночных стихов":

И казалось, что после конца
Никогда ничего не бывает...
Кто же бродит опять у крыльца
И по имени нас окликает?

"После конца" - это очевидный синоним выражения "после всего", которым в книге "Anno Domini" Ахматова обозначает время, следующее за 1921-м - годом ее самых больших потерь.

Дата, стоящая под "Ночным посещением", тоже не случайна: в эти дни сентября Ахматова и Пунин отмечали "свои годовщины" - возвращения к тому мгновению, о котором Ахматова сказала: "Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему". Тревога, уводящая героя "Ночного посещения" от Ахматовой, явно противопоставлена спокойствию, с которым он подходит к ее крыльцу в "Небывалой осени".

Как лейтмотив "Полночных стихов", цикла, куда входит "Ночное посещение", звучит или молчит - тишина. Эта тема открывается уже в эпиграфе - стихах из "Решки" (Часть вторая "Поэмы без героя"): "Только зеркало зеркалу снится, / Тишина тишину сторожит". Словно ближнее эхо, где звуки еще сливаются друг с другом, "и не понять, где голос, где эхо", отдается в эпиграфе вначале звонкая пара: "зеркало зеркалу" и тут же, резко затухая, ей отвечает другая: "тишина тишину". Потом, возвращаясь все реже и реже, еще пять раз (а всего семь) на протяжении цикла повторяется слово "тишина". Эта пропадающая, как эхо, где-то вдали ахматовская тишина действительно оказывается эхом другой - первоначальной тишины, которую мы находим в письмах Пунина: "Ты спишь, как ангел, тихо, как лежит снег; когда ты не спишь - ты, как ливень, а когда читаешь, как спишь, так же кротко; чаще всего уподобляешься тишине"21. И еще: "Все во мне - тишина, покой <...> тихо, тихо в сердце, даже странно, и ты одна стережешь тишину"22 - Ахматова довела пунинские метафоры до лаконичной формулы: "тишина тишину сторожит", но не открыла читателям ни того, что первая тишина, та, которая сторожит, это - она сама, ни того, что вторая тишина, которую она сторожит, - в сердце ее адресата.

Пунин возвращается к мотиву тишины так же настойчиво, как Ахматова в "Полночных стихах"; в письме к ней из Японии Пунин описывает посещение рощи Никко: "Криптомерия по строению похожа на сосну, тоже до половины голые стволы, а вверху густая темно-зеленая шапка <...> И этот лес для меня чудо. В нем такая тишина, что сколько бы ни говорили, ни кричали, как бы ни шумели горные водопады - тишина только увеличивается. Она так тиха. так тиха - я не умею тебе этого рассказать... я посидел и послушал эту тишину; потом вдруг где-то очень далеко ударил буддийский колокол - и тогда лес запел, немного колеблющимся, скорбящим гулом. Это было настоящее рыдание над этим бедным миром, как будто сама вечность плакала о том, что он разлучен с нею; в грехе, в тоске, в страстном ожидании"23.

А за несколько лет до этого, 4 марта 1923 г. он писал тому же адресату: "Идет весна, сегодня такие мартовские сумерки - как при наступлении зимы, казалось, что это ты входишь, наполняя мир белым и тихим снежным покоем, зимней тишиной". 10 марта 1963 г. - почти точно через 40 лет Ахматова отвечает разом и на это письмо, и на письмо из Японии:

Предвесенняя элегия
... toi qui m'as consolee
Gerard de Nerval24
Меж сосен метель присмирела, -
Но, пьяная и без вина,
Там, словно Офелия, пела

А тот, кто мне только казался,
Был с той обручен тишиной,
Простившись, он щедро остался,
Он насмерть остался со мной.

О чем пела тишина-Офелия всю ночь?

"Не is dead and gone, lady,
He is dead and gone;
At his head a grass-green turf,
At his heels a stone".

"And will he not come again?
No, no, he is dead;
Go to thy death-bed;
He never will come again".

("Помер, леди, помер он,
Помер, только слег...
В головах зеленый дрок,
Камушек у ног".

"Неужто он не придет?
Нет, помер он

И за тобой черед".)
(Шекспир, "Гамлет", Акт IV. сцена V. Перевод Б. Пастернака)

5 марта, за пять дней до создания "Предвесенней элегии", умер Лев Николаевич - последний остававшийся к тому времени в живых из братьев Пуниных, с которым Ахматова встречалась во все послевоенные годы; особенно частыми эти встречи были в конце 50-х - начале 60-х гг., когда и Ахматова, и семья Л. Н. Пунина, снимавшая дачу в Комарове, живали там одновременно. Ахматова, конечно, знала о смерти Л. Н. Пунина, и это событие, очевидно, послужило толчком к рождению "Предвесенней элегии" с ее траурной окраской.

В мартовской весенней ночи Ахматовой должен был слышаться "траурный Requiem, единственным аккомпанементом которого, - по ее собственному выражению, - может быть только Тишина и редкие отдаленные удары похоронного звона" - "настоящее рыдание над этим бедным миром" - та самая музыка, что Пунин слушал под соснами-криптомериями рощи Никко.

"Зову тебя тишина", "Ты входишь... наполняя мир тишиной", "чаще всего уподобляешься тишине". Ахматова в "Предвесенней элегии", акцентируя указательным местоимением слово "тишина": "Был с той обручен тишиной..." - и как бы отличая ее этим от тишины в ее предметном, обыденном значении, не оставляет сомнений, что помнит и имеет в виду эту спрятанную метафору. В ней скрыт один из неявных смыслов заключительных стихов "Предвесенней элегии": обрученность с тишиной здесь означает обрученнрсть с самой Ахматовой, и сама Ахматова-тишина пела, "словно Офелия", этой весенней комаровской ночью.

Ахматова привязана к этой метафоре и много раз возвращается к ней в разные моменты творчества: в "Поэме без героя" - "говорит сама Тишина" и "Тишина тишину сторожит", в стихотворении "Все в Москве пропитано стихами..." - "Пусть молчанье будет тайным знаком / Тех, кто с вами, а казался мной, / Вы ж соединитесь тайным браком / С девственной горчайшей тишиной".

В "Предвесенней элегии" комаровский пейзаж, сохраняя свою живость и материальность, вместе с тем становится для Ахматовой символом иней - минувшей реальности, и волнует автора не сам по себе, а теми ассоциациями, которые с ним связаны. Но ни словом, ни намеком Ахматова не открывает читателю содержание символа, не направляет его туда. куда устремлена ее память; каждому оставлена свобода самому наполнять комаровский воздух своими собственными мыслями и чувствами.

Очевидная связь "Предвесенней элегии" и "Ночного посещения" с образом Пунина позволяет нам решительнее идти по найденному следу: приведенный выше отрывок из японского письма Пунина словами о тишине и о том, как "лес запел", настойчиво вызывает в памяти еще одну строку из "Полночных стихов": "И вкруг тебя запела тишина". Можно найти и другие нити. ведущие к Пунину:

И наконец ты слово произнес

А так, как тот, кто вырвался из плена
И видит сень заветную берез
Сквозь радугу невольных слез.

Эти строки навеяны, очевидно, лагерным письмом Пунина А. Каминской; отбывая свое заключение в Заполярье, в тундре, он писал: "Соскучился по деревьям и колоннам. Потрогать бы их руками"25. В одном из писем к Ахматовой Пунин говорит о спонтанных вспышках своей речи буквально теми же словами, которые мы отметили в приведенном стихотворении: "А потом они [соседи по дому отдыха] обижаются на меня, если я вдруг вырвусь из этого плена"26 - Пунин называет здесь пленом свою сдержанность или молчание, и это вполне соответствует смыслу, придаваемому этим словам Ахматовой.

"По-моему, полночные стихи - лучшее, что я написала, но даже такой замечательный знаток нашей поэзии, как Лидия Гинзбург, недоумевает, кому они посвящены"27. В этой несколько провоцирующей и мистифицирующей фразе скрыта мысль о том, что стихи связаны в цикл, помимо естественного тематического единства, еще и единством адресата28.

Связь "Полночных стихов" с образом Пунина позволяет понять биографический контекст стихотворения "В Зазеркалье", которое уже много раз называли загадочным; с другой стороны, такое объяснение само служит подтверждением этой связи:

Красотка очень молода,
Но не из нашего столетья.
Вдвоем нам не бывать - та, третья,

Под образом "красотки" здесь можно угадать черты М. Г.: она была в самом деле не того - не девятнадцатого столетия, к которому принадлежали по рождению Пунин и Ахматова.

В домашнем кругу Ахматова почти неизменно называла М. Г. Мартой Гудэ - именем одной из героинь романа Гамсуна "Мистерии", в браке с которой главный персонаж Нагель пытается найти убежище от отчаяния безнадежной любви. У Ахматовой, очевидно, возникали какие-то ассоциации между сюжетной канвой романа и развитием реальных отношений в пространстве "треугольника". Можно уловить в этом прозвище и оттенок ревности. Независимо от Ахматовой или поддерживая общую игру, Пунин и сам неоднократно отождествлял себя с героем "Мистерий". В дневнике 24 февраля 1944 г., описывая встречу в Ташкенте с Ахматовой, Пунин говорит: "По-прежнему (как летом) говорила о Гаршине - "мой муж". Я не очень понимаю, что это значит. <...> "Мой муж", вероятно для того. чтобы я ни на что не рассчитывал. Я ни на что и не рассчитываю. Помню ее, как "звезду". И все. Точка, - говорил Нагель".

Ахматова поместила героев своего стихотворения в настоящее время, но пространство стихов не реальное, не земное, это пространство "Зазеркалья" - потустороннего мира29. Действительно, там уже находились в момент создания стихов и Пунин, и М. Г.; сама Ахматова, познавшая "ужас и честь жизни загробной", заглядывала в эту бездну по крайней мере с момента создания "Новогодней баллады". "В Зазеркалье" написано 5 июля, через два месяца после кончины М. Г., последовавшей 3 мая 1963 г.; ее смерть, как и смерть Льва Николаевича Пунина, сконцентрировала, вероятно, память Ахматовой на связанном с ними прошлом: летом 1963 г. была написана большая часть "Полночных стихов".

Такому толкованию как будто противоречит замечание Ахматовой в записных книжках: "Добилась, почему Лида <Чуковская> не понимала "Семь стихотворений" <"Полночные стихи">, т. е. не считала их циклом. Она решила, что красотка - кто-то, и не знала, что такое Адажио Вивальди"30. Поэтому Ахматова решила дать латинский эпиграф из Горация, который разъяснит, кто такая "красотка". Ирония этого на первый взгляд совершенно серьезного замечания открывается в том, что ни эпиграф, ни само это замечание ничуть не приблизили читателя к пониманию смысла стихов, как не объяснили их присутствия в цикле; и эпитет "загадочные" надежно продолжает сопровождать их. Замечание же Ахматовой следует отнести к разряду нередких у нее квазиобъяснений - чего-то вроде мелких и невинных мистификаций.

"О quae beatam, Diva, tenes Cyprum et Memphin..."31, намекая на узы, которые соединили Пунина и М. Г. заставляет вспомнить еще о сходстве М. Г. с "Венерой" Боттичелли, о котором многие, и в первую очередь, конечно, сам Пунин, говорили. Вот еще одна очевидная перекличка в "Полночных стихах". Пунин: "Целую тебя, серые глаза, темнеющие по краям, это я вчера увидел и запомнил!"32

Ахматова:

Но, может быть, чаще, чем надо,
Придется тебе вспоминать
И гул затихающих строчек,

Тот ржавый колючий веночек
В тревожной своей тишине.
("Первое предупреждение")

"И последнее" - завершающее стихотворение цикла - могло бы называться "Любовь", хотя это слово ни разу не возникает в тексте:

Ища лучом девятый смертный вал,
Ты называл ее бедой и горем,
А радостью ни разу не назвал.

Днем перед нами ласточкой кружила,

А ночью ледяной рукой душила
Обоих разом. В разных городах.

И, никаким не внемля славословьям,
Перезабыв все прежние грехи,

Бормочет окаянные стихи.

Ахматова кажется не совсем правой в своем упреке, сожалении или констатации: "А радостью ни разу не назвал". "Наша любовь была всегда мучительна, для меня по крайней мере, - темная радость и сладкая гибель - так всегда я ее и звал"33, - писал Пунин. Но в самой этой неправоте как будто содержится ссылка к цитате: "темная радость" отрицает само слово "радость".

Сравните еще два высказывания.

Пунин: "Желать гибели, в сущности, это одно из самых сокровенных и глубоких желаний всего моего существа"34.

"Твоя мечта - исчезновенье, где смерть лишь жертва тишине" ("Зов").

В какой-то момент Ахматова предполагала взять эпиграфом к "Полночным стихам" цитату из "Госпожи Бовари" Флобера: "И солнце не встало, и помощь ниоткуда не пришла". Этой же цитатой завершает Пунин дневниковую запись 24 марта 1944 г., - впрочем, это, может быть, "из области совпадений"...

Некоторые из приведенных параллелей могли бы казаться не вполне убедительными, если бы они возникали изолированно, как единичные и оторванные друг от друга примеры, но сама плотность реминисценций, связанных с образом Пунина в "Полночных стихах", приобретает доказательный характер, а случаи несомненных перекличек окончательно убеждают в связи цикла с конкретным и постоянным его адресатом.

Лишь два четверостишия "Полночных стихов" остались совсем не затронутыми выше:

Вместо посвящения

Мерещусь на чистой эмали,
Разлуку, наверно, неплохо снесу,
Но встречу с тобою - едва ли.

И:

Вместо послесловия

Обоим - разных не хватило,
Мы видели один, но сила
Была в нем как приход весны.

Ни то, ни другое стихотворения не содержат никаких примет адресата и могут вести к нему только через другие стихи цикла. В контексте сказанного они не требуют комментариев; следует только отметить, что в заключении цикла под "снами" нужно понимать, конечно, не конкретное общее сновидение (хотя об этом тоже можно прочесть в дневниках Пунина), а все то пятнадцатилетие, которое Ахматова и Пунин провели вместе, - их общее прошлое, увиденное с двух разных точек зрения автором стихов и их адресатом.

***

"Шиповник цветет" давно и безраздельно отдан ахматоведени-ем сэру Исайе Берлину. Мысль, что английский ученый, посетивший в 1945 - начале 1946 г. Ахматову, стал адресатом этого цикла, одним из первых осторожно высказал В. М. Жирмунский. К настоящему времени представление о том, что стихи посвящены Берлину, настолько утвердилось, что ахматоведы давно уже перестали сопровождать его оговорками.

А. Найман объясняет, что "он <Берлин> сделался для Ахматовой чем-то вроде amor de lonh, трубадурной "дальней любви", вечно желанной и никогда не достижимой, к нему обращено больше, чем к кому-либо другому, ее стихов как до, так и после их разлуки"35 (вероятно, точнее было бы: до и после встречи, - хотя не совсем понятно, какие стихи обращены к нему до "встречи-разлуки").

Конечно. Ахматова могла сделать Берлина постоянным идеальным адресатом, во всяком случае она оставила в стихах нити, к нему ведущие. Определенная связь цикла "Шиповник цветет" с английским ученым не вызывает сомнений. Но несомненно и то, что содержание многих стихов не может быть объяснено двумя встречами Ахматовой и Берлина зимой 1945-46 г., и вряд ли эти встречи могли питать двадцатилетнее творчество Ахматовой.

Сама Ахматова нигде ясно и недвусмысленно не называла Берлина адресатом тех многочисленных стихов36, которые современное ахматоведение связывает с его именем. На наш взгляд, не Берлин "сделался" для Ахматовой чем-то, но Берлина сделали адресатом едва ли не всей поздней лирики Ахматовой ее биографы и литературоведы - сделали, пытаясь расшифровать ее "зеркальное письмо".

Вот одно из стихотворений цикла, которое, на первый взгляд, кажется вполне отчетливым отображением встречи Ахматовой с Берлиным, и вместе с тем в своем лирическом содержании никак не может быть объяснено их отношениями:

Такой на свете быть не может.
Ни врач не исцелит, не утолит поэт, -
Тень призрака тебя и день и ночь тревожит.
Мы встретились с тобой в невероятный год.

Все было в трауре, все никло от невзгод,
И были свежи лишь могилы.
Без фонарей как смоль был черен невский вал,
Глухая ночь вокруг стеной стояла...

Что делала - сама еще не понимала.
И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом,
По осени трагической ступая,
В тот навсегда опустошенный дом,

1956

Описание изнеможенного и траурного мира и города сразу убеждает в мысли, что стихотворение говорит именно о том послевоенном времени, когда произошла встреча Ахматовой и Берлина. К Берлину ведет и дата, стоящая под стихами, - год "невстречи": летом 1956г. Берлин снова побывал в России, разговаривал с Ахматовой по телефону, когда они оба находились в Москве, но Ахматова от встречи с ним отказалась, как считается, из опасения за судьбу сына, недавно освобожденного из лагеря.

Однако образ отношений автора и адресата стихотворения предполагает, кажется, такую их временную продолжительность, которая не может вместиться в границы двух встреч. Что может означать "тень призрака", и вообще какая тень могла бы тревожить случайно зашедшего Берлина, да не просто тревожить, а "и день, и ночь"? Почему настойчиво, усиливая и восклицательным знаком, и оборотом "Так вот когда...", говорит Ахматова о том, что ее "голос вызывал" пришельца? Можно было бы подумать, что это "вызывание" происходило в мыслях, в мечтах, страстным желанием подобной встречи, но Ахматова придает этому "вызыванию" характер совершенно реального действия, в то время как визит Берлина был спонтанным и никакого выражения воли со стороны Ахматовой ему не предшествовало. Все эти кажущиеся в стихотворении такими до трепета живыми детали могут относиться к Берлину только в случае, если мы откажемся от попыток искать под этими строками жизненные коллизии и переведем содержание стихотворения целиком в идеальный, символический, фантастический или еще какой-нибудь ирреальный план. Однако любая подобная проекция требует адекватной смысловой интерпретации. Если же стихотворение отражает какую-то реальность, его жизненные, биографические мотивы связаны не с Берлиным.

Так, строка "В тот навсегда опустошенный дом" является отчетливой автоцитатой из стихотворения "Многим", датированного сентябрем 1922 г., то есть именно тем временем, когда знакомство Ахматовой и Пунина переросло в роман, соединивший их на долгие годы:

Меня ни слова никогда о нем
И чадными хвалами задымили
Мой навсегда опустошенный дом.

Нет никаких оснований считать эту отсылку Ахматовой к своим же стихам не значащей: ее автоцитаты имеют почти всегда глубокий подтекст. Попробуем спроецировать стихотворение из "Шиповника" не на события 1945-46 гг., а на то время, куда ведет нас автор.

"когда уже иссякли мира силы"; в это время у Ахматовой было больше личных побуждений вспоминать о могилах, чем даже в 1945-м; она "говорила <Лукницкому> о том ужасе, который она пережила в 1921 году, когда погибли три самых близких ей духовно, самых дорогих человека - А. Блок, Н. С. < Гумилев > и Андрей Андреевич Горенко"37 - брат Анны Андреевны, и это не говоря о бесчисленных потерях менее близких людей.

Находят свое жизненное объяснение и другие мотивы стихотворения. В начале сентября 1922 г. Пунин получил записку: "Николай Николаевич, сегодня буду в Звучащей Раковине. Приходите. А. Ахматова". Внизу на том же листе рукой Пунина: "Я сидел на заседании в "Доме Искусств", когда мне подали эту записку; был совершенно потрясен ею, т. к. не ожидал, что Ан. может снизойти, чтобы звать меня..."

Через несколько дней еще одно приглашение: "Милый Николай Николаевич, если сегодня вечером Вы свободны, то с Вашей стороны будет бесконечно мило посетить нас". Не это ли тот голос, который "вызывал", не понимая еще, что делает? Мелькает в это время и "тень призрака". Позже, в 1924 г. Пунин вспоминает о ней; "Три года нашей любви и года полтора дружбы (в первые годы какая уж там дружба, когда М. М. и еще другое разное, тайное и темное)"38.

После этих аргументов могут обрести вес и менее значительные обстоятельства, такие, как время года и окружающий пейзаж. Ахматова говорит о "трагической осени". - с оговорками можно принять за осень последние дни ноября - время появления Берлина, и никак - январь, время второго его визита. Для Ахматовой, всегда точной в описании примет времени, была бы странной такая невнимательность.

Описание черного "невского вала" представляется более естественным, если речь идет о близкой к Неве квартире О. Судейкиной, в то время как у Фонтанного Дома для воспоминания о Неве нужен уже какой-то повод. Наконец, зимой 1945-46 гг. на набережной Невы горели фонари, а осенью 1922-го не только Нева, но и весь город ночью были покрыты темнотой.

"Небывалой осени": "И ты ко мне пришел..." - "Вот когда подошел ты...".

Вероятно, из сказанного можно сделать вывод: Исайю Берлина с энтузиазмом "вчитали" в это стихотворение исследователи ахматовского творчества. Правда, замаскировав одну эпоху своей жизни приметами более поздних событий, Ахматова сама направила их на ложный след, который должен был увести от слишком прямолинейных биографических и бытовых проекций.

***

В издании Ахматовой "Стихотворения" 1958 г. есть маленький, состоящий из трех номеров, цикл:

1
И время прочь, и пространство прочь,
Я все разглядела сквозь белую ночь.

И сигары синий дымок.
И то зеркало, где, как в чистой воде,
Ты сейчас отразиться мог.

И время прочь, и пространство прочь.,

2

3
<...>

Последнее четверостишие напечатано без посвящения по очевидным цензурным мотивам. Первое и второе стихотворения впоследствии приобрели названия "Наяву" и "Во сне" и вошли в состав цикла "Шиповник цветет". В этом же сборнике есть еще один маленький цикл, куда включены два других стихотворения "Шиповника". Если в сознании автора все вошедшие в "Шиповник" стихи были обращены к одному адресату и этим адресатом был Берлин, то, очевидно, понадобились особая мотивировка и некоторое внутреннее усилие, чтобы разорвать цикл на две части и "подарить" одну из них другому герою.

В издании 1961 г. ("Библиотека советской поэзии") Ахматова еще раз использовала форму трехчастного цикла, снова поставив в конце цикла четверостишие "И сердце то уже не отзовется". Цикл называется "Северные элегии" и в первых двух частях содержит: "Так вот же он - осенний тот пейзаж..." и "Есть три эпохи у воспоминаний...". Помещение в монументальный биографический цикл "Северных элегий" (хотя и неполный в данной публикации) в качестве эпилога маленького стихотворения, резко отличающегося и по форме и по содержанию от собственно элегий и посвященного памяти Пунина, выглядит, по меньшей мере, многозначительно, как и вообще настойчивое включение этого стихотворения в очень разные контексты. Но в данный момент я хотел бы этим примером подчеркнуть невозможность какой-либо непродуманности или случайности в объединении стихотворения, посвященного памяти Пунина, со стихами "Наяву" и "Во сне".

Еще два стихотворения "Шиповника": "Не пугайся, - я еще похожей..." и "Через много лет" содержат цитатную перекличку с письмами Пунина, отмеченную в начале данной статьи.

Цикл "Шиповник цветет" начинается размеренной серией традиционных обращений поэта: к читателю - "Вместо праздничного поздравленья...", к стихам - "Уже красуется на книжной полке...", двумя обращениями к адресату цикла - "Наяву" и "Во сне", которые Ахматова сама, как мы видели, соединила со стихотворением, посвященным Пунину. Лишь следующий номер открывает наконец тему цикла:

Притаившийся у ворот,
Как свою посмертную славу
Я меняла на вечер тот.

Теперь меня позабудут,

Ахматовской звать не будут
Ни улицу, ни строфу.
27 января 1946
Ленинград

"тем вечером" Ахматова имеет в виду первый визит Берлина, который, как известно, она считала причиной, или одной из причин, последовавшего вскоре "ждановского" постановления. Но эта же дата, если она действительно отразила время создания стихов, исключает возможность, что в тот момент Ахматова знала что-то о постановлении - ведь оно появилось только в роковом августе.

Чтобы найти объяснение такому противоречию или устранить его, необходимо попытаться глубже вникнуть в смысл того, о чем говорит поэт в этом стихотворении. Ахматова меняет на "вечер тот" не покой, не свободу, не благополучие, а "свою посмертную славу". Но ведь ей лучше, чем кому-либо другому, известно, что посмертная слава поэта зависит не столько от официальных постановлений властей, сколько от того, что создано самим поэтом. К тому же в стихотворении Ахматовой говорится как будто о ее собственном выборе: "Как свою посмертную славу / Я меняла на вечер тот".

А может ли поэт быть уверен, что он завтра создаст то, что принесет ему посмертную славу? В диалоге с Луниным Ахматова утверждала, что ни один поэт, "ни Пушкин, ни Данте", "если он сегодня написал стихотворение, он совершенно не знает, напишет ли его завтра или. может быть, больше никогда"39. Если так мало уверенности у поэта в том, что зависит, кажется, от него одного, то связывать свою посмертную славу с действиями властей представляется вообще немыслимым.

Тема этого стихотворения подхвачена в "Другой песенке":

Как сияло там и пело

Я вернуться не хотела
Никуда оттуда.
Горькой было мне усладой
Счастье вместо долга.

Говорила долго.

И здесь поэт опять говорит о проблеме выбора - того же выбора, о котором шла речь в рассмотренном выше стихотворении. Но если эквивалентом "того вечера" здесь становится счастье, то "посмертную славу" заменяет долг. Единственный, постоянный и не зависящий ни от чего долг поэта - писать стихи. Стихи - единственный возможный залог посмертной славы - дело жизни поэта, а в качестве альтернативы жизненного призвания, кажется, не может быть поставлен один вечер. Разве можно видеть отказ Ахматовой от своего поэтического долга во встрече с Берлиным, ведь здесь не было ни ее выбора, ни намека на жертву своим поэтическим призванием ради счастья.

Тема выбора между долгом и счастьем оживает снова, но уже в скрытом виде, в стихотворении "Не пугайся, - я еще похожей..." - именно этот выбор стоит перед Энеем: исполнить предсказание и основать Рим или наслаждаться счастьем взаимной любви с Дидоной.

Наконец, в стихотворении:

И величье, и славу, и власть,
Знаешь сам, что не этим излечишь
Песнопения светлую страсть... -

все то же поэтическое призвание выступает уже в качестве неизлечимой страсти, которой автор не может пожертвовать.

"Ты выдумал меня...", обращенное, как мы полагаем, к началу 20-х гг. и к отношениям Ахматовой и Пунина, заставляет искать в этой эпохе ответы на вопрос, о каких событиях своей жизни и о каком выборе говорит Ахматова в цикле "Шиповник цветет".

По наблюдениям Н. А. Струве о "колебаниях поэтического вдохновения"40 Ахматовой, наименее плодотворная эпоха ее жизни относится к 1923-1938 гг., то есть отчетливо совпадает со временем ее брака с Пуниным. Самый поразительный перелом возникает уже в первый год близости Ахматовой с Пуниным: после 1921-22 гг., когда за два года было написано больше сорока стихотворений, в 1923-м она сочинила только одно (!). Столь резкая перемена не могла быть не замечена; Пунин фиксирует ее в своем дневнике: "Ан. перестала писать стихи; почему это, что это значит, вот уже год, почти ни одного стихотворения? она говорит, что это от меня..."41 Столь же резкий перелом, но уже в противоположном направлении - от молчания к творчеству происходит сразу после разрыва Ахматовой с Пуниным: одним из самых плодотворных этапов ее жизни становится восьмилетие 1939-1946 гг., к которому относятся многие высшие достижения творчества Ахматовой.

И в предвоенные, и все годы войны Ахматова очень интенсивно писала стихи, к моменту встречи с Берлиным у нее "в поэтическом багаже" много новых стихотворений, "Реквием", "Пролог" и главный итог ее поэтической деятельности - "Поэма без героя".

Невозможно сравнивать шансы Ахматовой на "посмертную славу" по результатам ее творчества на 1922 и 1946 гг. - ее имя, очевидно, сохранилось бы в истории литературы, даже если бы она ничего больше не написала после 1922 г. Но несомненно, что оценки ее творчества в том и другом случае значительно отличались бы. И у Ахматовой лично, когда она говорила: "Как свою посмертную славу / Я меняла на вечер тот", было больше оснований подразумевать свою встречу с Пуниным в 1922 г., нежели визит Берлина в 1945-46-м.

Роль важного символа, по не вполне очевидным ассоциациям автора, играет в цикле "шиповник Подмосковья". Известно, что местом, где цвел этот увиденный поэтом шиповник, были Старки - дача Шервинских. Ахматова неоднократно гостила там и до, и после войны:

Вел рать великую когда-то,
Где ветер помнит супостата,
Я шла. как в глубине морской...
Шиповник так благоухал,

И встретить я была готова
Моей судьбы девятый вал.
1956

В год создания этого стихотворения, отмеченный "невстречей" с Берлиным, Ахматова гостила в очередной раз у Шервинских в Старках под Коломной. Но Ахматова вспоминает в этих стихах Старки как место, где она "была готова" встретить "судьбы девятый вал". Если "Шиповник цветет" говорит о "встрече-невстрече" с Берлиным, то существует только один вариант биографической интерпретации "девятого вала" - "ждановское" постановление и последовавшая за ним травля поэта. Но такая интерпретация опять натыкается на противоречия в хронологии событий. В годы, непосредственно предшествовавшие первой встрече с Берлиным и появлению постановления, когда она могла бы "готовиться" к встрече "девятого вала", Ахматова не бывала в Старках. В пятидесятые годы. когда она снова гостит там неоднократно у Шервинских, кульминация этой драмы была уже пережита, и Ахматова постепенно, но уверенно утверждает себя не только как пишущий, но и как печатающийся поэт.

дневниковых записей об этом времени:

29 июля 1936 г.

"<...> Ан. нету. В конце июня она уехала под Москву к Шервинским - и с тех пор ничего не знаю о ней".

На свои письма он не получил ответа, хотя они дошли до адресата.

30 июля

"Проснулся просто, установил, что АН. взяла все свои письма и телеграммы ко мне за все годы; еще установил, что Лева тайно от меня, очевидно по ее поручению, взял из моего шкала сафьяновую тетрадь, где Ан. писала стихи, и, уезжая в командировку, очевидно, повез их к Ан., чтобы я не знал.

От боли хочется выворотить всю грудную клетку. Ан. победила в этом пятнадцатилетнем бою".

31 июля

"Вчера послал ей вторую телеграмму с обратной распиской: "Аня прошу телеграфируй здоровье деньги выслал" <...>, еще послал письмо: "Аня, мне страшно, что ты молчишь. Я ничего от тебя не хочу. Я люблю тебя". <...>"

5 августа

"Первого я решил ехать за ней в Москву; должен был выехать второго вечером, второго утром она приехала.

Теперь вместе живем на даче в Разливе. Она была так рада и благодарна, что я ее ждал. (Ни телеграммы, ни денег не получила)".

Несмотря на разрешение конфликта, трудно видеть в отъезде и молчании Ахматовой что-то иное, нежели попытку разрыва отношений с Пуниным, - попытку, не доведенную до конца. Вернувшись в Ленинград, Ахматова почему-то отказалась от своего намерения, то ли передумав за время пребывания в Старках, то ли не устояв перед чувствами, охватившими ее по возвращении. Известны некоторые высказывания Ахматовой о том, что ей следовало разойтись с Пуниным раньше, чем она это сделала, она говорила даже более определенно о двух "лишних годах", проведенных с ним, то есть, очевидно, она считала впоследствии, что ей все-таки следовало довести до конца эту попытку разрыва в 1936-м. Тот же год был отмечен другим важным для нее обстоятельством: к этому времени относится единственная за время брака с Пуниным яркая вспышка творчества - в тот год ею было написано 9 стихотворений, она помнила об этом в поздние годы жизни и сочла необходимым сообщить этот факт Н. Струве42. Эти девять стихотворений не являются ли тем самым "словом", в которое превратился благоухавший шиповник?

В набросках "Пролога" Ахматова говорит о загадочной невозможности совместить в себе поэта и возлюбленную:

Даже эта полночь не добилась,

Не погибла я, но раздвоилась,
А двоим нам места в мире нет.
("Пролог, или Сон во сне")

Вероятно. Ахматова действительно не могла соединить поэтическое творчество со своим супружеством с Пуниным, и в этом случае вновь открывшаяся в ней "песнопения светлая страсть" должна была стать напоминанием о ее поэтическом призвании.

"судьбы девятый вал" связать с ее попыткой уйти от Пунина, то стихотворение "По той дороге, где Донской..." обретает в качестве своей скрытой темы ту же проблему выбора между призванием поэта и счастьем любви, которая звучит в разобранных выше стихотворениях "Шиповника", а "девятый вал" следует сопоставить не с постановлением 1946 г., а со всем остававшимся в 1936 г. перед Ахматовой отрезком жизни, предназначенным ею борьбе за свое поэтическое призвание и за посмертную славу с сопутствовавшими этой борьбе потерями, репрессиями, официальным непризнанием и трагическим одиночеством.

Стихотворение "Ты напрасно мне под ноги мечешь...", вновь касаясь призвания поэта, которое возникает здесь уже не как долг, а как неизлечимая "песнопения светлая страсть", дает ретроспективу этого трагического пути:

Смерть стоит все равно у порога,
Ты гони ее или зови,
А за нею темнеет дорога,

А за нею десятилетья
Скуки, страха и той пустоты,
О которой могла бы пропеть я,
Да боюсь, что расплачешься ты.

"В разбитом зеркале", которое у читателей и исследователей ассоциируется с визитом Берлина:

Непоправимые слова
Я слушала в тот вечер звездный,
И закружилась голова,
Как над пылающею бездной,

И ухал черный сад, как филин,
И город, смертно обессилен,
Был Трои в этот час древней.

Такое объяснение есть: эти стихи могут говорить о возвращении Пунина из Японии, куда он ездил, сопровождая выставку русских художников.

"Час же встречи еще так далек, несбыточен, невероятен. Сегодня прелестный яркий день..."

Ахматова описывает уже состоявшуюся встречу, как будто используя словарь и грамматические формы из письма Пунина: "Тот час был нестерпимо ярок", - в параллель кратким прилагательным письма Пунина "далек, несбыточен" она дает в краткой форме прилагательное "ярок", а отрицательная частица наречия "нестерпимо" подхватывает два отрицания в прилагательных пунинского письма. Создается впечатление, что они оба говорят об одном и том же часе, только он - видя его в будущем, она - в прошлом:

Ты отдал мне не тот подарок,
Который издалека вез.
Казался он пустой забавой

И стал он медленной отравой
В моей загадочной судьбе.

О каком подарке идет здесь речь, становится понятно из чернового варианта этого стихотворения, где вместо "И стал он медленной отравой" Ахматова говорит: "А был он мировою славой".

Пунин привез, конечно, подарки из необычного по тем временам путешествия в экзотическую восточную страну, но самым значительным из них для Ахматовой оказалась весть о ее зарубежной славе - Пунин узнал в Японии о переводах ее стихов на японский язык для антологий и отдельных изданий, а вслед за его поездкой в конце 1927 г. в Ленинграде Ахматову посетили японские русисты Наруми и Енекава43. Можно отметить здесь еще раз поразительную биографическую точность Ахматовой: эта известность не была еще "мировой славой" отвергнутого ею первого варианта стихотворения, а была именно "медленной отравой" в "загадочной судьбе" Ахматовой, - медленной, потому что ей понадобилось еще несколько лет, чтобы сделать окончательный выбор своей судьбы. Этот выбор был сделан в 1938 г. разрывом ее отношений с Пуниным.

"Не пугайся, - я еще похожей..." становится такой же проекцией автора, как и Дидона. Необходимость во исполнение предсказания и долга покинуть возлюбленную соответствует по смыслу необходимости ее разрыва с Пуниным во исполнение своего поэтического призвания, а создание Рима - это победа поэта, добившегося славы.

Не удивительно, что и мотив Энея возникал и обыгрывался в бытовых отношениях Ахматовой и Пунина. Сохранилась ее записка к Пунину с крылатой цитатой из Энеиды: "Una salus victis nullam sperare salutem"44 - фразой Энея, побуждающего троянцев к битве, Ахматова, вероятно, подбадривает Пунина накануне какого-то его выступления - ив этой записке она, как и в стихах из "Шиповника", берет на себя роль Энея.

Предпоследнее стихотворение цикла возвращает нас к отношениям автора стихов с их адресатом и своим названием, и содержанием, и подзаголовком в одном из рукописных вариантов - "Последнее слово":

Через много лет
Men che dramma

Purg. XXX45
Ты стихи мои требуешь прямо...
Как-нибудь проживешь и без них.
Пусть в крови не осталось и грамма,

Мы сжигаем несбыточной жизни
Золотые и пышные дни,
И о встрече в небесной отчизне
Нам ночные не шепчут огни.

Холодочка струится волна,
Будто мы на таинственном склепе
Чьи-то, вздрогнув, прочли имена.

Не придумать разлуки бездонней,

И ты знаешь, что нас разлученной
В этом мире никто не бывал.

Еще раз напомню о дневниковой записи Пунина, где он говорит, что "Ан. перестала писать стихи", - без сомнения, к болезненной теме поэтического молчания Ахматовой и она сама, и Пунин возвращались в своих разговорах многократно на протяжении полутора десятилетий, проведенных ими вместе, и в адресате этого стихотворения, требующем "прямо" стихи, трудно увидеть кого-то иного, кроме Пунина, прожившего много лет рядом с почти умолкнувшим поэтом. При этом нужно сказать, что именно творческая сила Ахматовой неизменно служила предметом восхищения и преклонения Пунина, считавшего творчество высшей жизненной ценностью.

Слова седьмой "Северной элегии":

И не тому отдам я благодать,
А лишь тому, кто смел мое молчанье
На стяге очевидном написать,
И кто с ним жил, и кто в него поверил,

говорят, кажется, о том же - о многолетнем молчании, которое постигло Ахматову в 20-30-е гг. Эпилог цикла:

И это станет для людей
Как времена Веспасиана.
А было это - только рана

написан в Риме в канун Зимнего Николы - именин Пунина, и эта дата не могла не вызывать у Ахматовой каких-то воспоминаний.

Таким образом, в центре цикла "Шиповник цветет" стоит, очевидно, не столько тема "встречи-невстречи", сколько - значительно более высокая и драматичная проблема призвания поэта, выбора между счастьем и поэтическим долгом, тема борьбы за это призвание, жертв, которые этому призванию были принесены, и победы поэта над своей судьбой и временем. В главном герое цикла, герое, привязанность к которому соперничает с поэтическим призванием, угадывается фигура Пунина.

Становится более ясной и символика названия цикла: превращаемый в слово цветущий шиповник - это формула поэтического творчества.

***

Прямая цитата из стихотворения "Наяву", ставшая строкой "Поэмы без героя", соединяет его адресата с таинственным Гостем из Будущего, а этот последний устойчиво отождествляется литературоведами с Исайей Берлиным. Пытающийся раздвоиться на наших глазах герой "вероятно, предпочтет остаться" в одном лице, но какова была на этот счет воля Ахматовой, и можем ли мы ее узнать? Вернемся к началу, то есть к 1922-24 гг.

***

Небывалая осень построила купол высокий,
Был приказ облакам этот купол собой не темнить.
И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки,
А куда провалились студеные, влажные дни?

это стихотворение подразумевает Ахматова, говоря в четвертой "Северной элегии":

Пятнадцать лет назад какой ты песней
Встречала этот день, ты небеса,
И хоры звезд, и хоры вод молила
Приветствовать торжественную встречу

Посвящение "Н. П." рукой Ахматовой вписано над "Небывалой осенью" в одном из экземпляров "Из шести книг". Этому соответствует и устная традиция, существующая в семье И. Н. Пуниной и идущая от самой Ахматовой.

С "Небывалой осенью" соседствует в некоторых изданиях, вышедших при жизни автора:

Хорошо здесь: и шелест и хруст;
С каждым днем все сильнее мороз,

Ледяных ослепительных роз.
И на пышных парадных снегах
Лыжный след, словно память о том,
Что в каких-то далеких веках

Одно из своих первых писем Ахматовой Пунин кончает так: "... как я все помню, что ты была сегодня здесь. Словно память о том, что в каких-то далеких веках мы прошли здесь с тобою"46.

Пунин довольно часто цитирует стихи в дневнике, реже в письмах; но, цитируя. он всегда сохраняет строфическую форму и заключает цитату в кавычки, несомненно он сделал бы это, приводя в письме к Ахматовой ее же стихи. Пунинское предложение не до конца совпадает с соответствующими стихами, не завершено ритмически, в нем отсутствует последний удар рифмы, который для знающего стихотворение Ахматовой естественно звучит в памяти. Все это говорит о том, что пунинские слова при их почти дословном совпадении с двустишием Ахматовой не являются цитированием.

Стихи Ахматовой датированы 1922-м г., но впервые напечатаны были только в 1924 г., то есть почти через полтора года после упомянутого письма Лунина. Повторим еще раз важную запись из дневника Пунина от 21 сентября 1923 г.: "АН. перестала писать стихи; почему это. что это значит, вот уже год, почти ни одного стихотворения? она говорит, что это от меня..." Действительно, в это время Ахматова почти совершенно не печаталась, хотя для этого были возможности и она нуждалась в деньгах; трудно предположить, что она больше года воздерживалась от публикации готового стихотворения. Все эти обстоятельства тоже подтверждают тот факт, что строка из письма Пунина предшествовала созданию стихотворения и послужила зерном, из которого оно родилось, а авторская датировка относится не ко времени создания стихов, а к событиям, которые вызвали их к жизни. Впрочем. Ахматова сама зафиксировала связь этих стихов с адресатом: в книге Б. Эйхенбаума "Анна Ахматова", подаренной ею Пунину. над факсимильным воспроизведением автографа этого стихотворения рукой Ахматовой поставлено посвящение: "Н. Н. П.".

***

К этой же эпохе относится "Новогодняя баллада", чрезвычайно важная для понимания "Поэмы без героя", зародышем и истоком которой она стала. На связь этих произведений указывала сама Ахматова, цитируя "Балладу" в "Поэме" и прямо отсылая к ней в комментирующих записках.

Новогодняя баллада
И месяц, скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе,

Это муж мой, и я, и друзья мои
Встречаем новый год.
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжет?

Был важен и недвижим:
"Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим!"

А друг, поглядевши в лицо мое

Воскликнул: "А я за песни ее,
В которых мы все живем!"

Но третий, не знавший ничего,
Когда он покинул свет,

Промолвил: "Мы выпить должны за того,
Кого еще с нами нет".

Это стихотворение тоже находит перекличку с записями Пунина. 30 декабря 1922 г. он пишет в дневнике: "Кончилось. <Запись сделана под впечатлением, что его отношения с Ахматовой рушатся. - Л. 3.> - Вышел обычно - легко, не сломленным и ничем не потревожен<ным>; как после яда, только устало сердце. Что же ты такое. жизнь? так и не пустила к себе на ужин. Я шестой гость на пире смерти, и все пять пили за меня отсутствующего, а у меня такое чувство, как будто я никогда не умру". На тех же страницах есть свидетельство того, что Ахматова читала дневник: "Все время АН. настаивала, чтобы я показал ей последний дневник - в конце концов дал; разве мне не хотелось самому дать? - Она была чем-то потрясена, уже на улице говорила: сильное впечатление у меня от дневника"47.

Возмoжно, Ахматова увидела в этой записи какое-то совпадение своей жизненной ситуации с сюжетом записи Пунина или угадала в ней тему будущего стихотворения, и этим может объясниться ее потрясение. "Новогодняя баллада" датирована 1923-м, но была напечатана и читалась Ахматовой публично только в апреле 1924 г. Очевидно, и в этом случае авторская дата соответствует не времени написания, а событию, с которым Ахматова связывала это стихотворение, - скорее всего, встрече Нового 1923 года, за день до прихода которого сделана дневниковая запись Пунина о пире смерти. По всей вероятности, как и в случае со стихотворением "Хорошо здесь: и шелест и хруст...", дневниковая запись Пунина предшествовала во времени и послужила источником ахматовского вдохновения48.

"Новогодней баллады" из дневниковой записи Пунина. Схема эта, как почти всякая схема, достаточно проста: автор встречает Новый год с тенями умерших друзей и мужа, одна из теней провозглашает тост: "за того, кого еще с нами нет" - то есть, очевидно, за еще живого друга автора.

Хотя сюжет баллады связан генетически с пунинской записью, из этого не следует еще, что Ахматова именно ему адресует тост своего мертвого друга. Можно предположить и то, что Ахматова вообще не имела в виду конкретного претендента на "пустой прибор". Лишенный каких-либо пример и характеристик отсутствующий герой не позволяет строить догадки на свой счет, но к нему ведет продолженная Ахматовой серия тостов за пределами "Новогодней баллады".

В 1934 году ею написан "Последний тост" "Я пью за разоренный дом...", само название предполагает другие, ранее произнесенные тосты. Адресатом этих стихов ахматоведы с редких единодушием считают Пунина, что освобождает меня от необходимости это доказывать.

А еще через тридцать лет Ахматова написала "Еще тост":

За веру твою и за верность мою,

Что мы заколдованы, прокляты мы,
Но не было в мире прекрасней зимы,
И не было в мире узорней крестов,
Воздушней цепочек, длиннее мостов...

За третие что-то над явью и сном.

Этот "Еще тост", ставший "последним тостом" в творчестве Ахматовой, одновременно принадлежит к другой тематической цепочке стихов, воспевающих "первую зиму". Через стихотворение:

Годовщину последнюю празднуй -
Ты пойми, что сегодня точь-в-точь

Повторяется снежная ночь, -49

эта цепочка возвращает нас к началу - к упоминавшемуся уже: "Хорошо здесь: и шелест и хруст" - круг замыкается, не оставляя сомнений в тождественности героя и адресата на всем его пространстве50.

***

"Новогодняя баллада" и "Поэма без героя" соединены двумя общими темами: темой новогоднего праздника, который автор встречает с мертвыми тенями, и темой отсутствующего или опаздывающего героя, которая приобрела для автора такое значение, что послужила источником названия поэмы.

В "Новогодней балладе" ничего не говорится об ожидании, но неизбежность присоединения к пирующим "того, кого еще" с ними нет, делает их застолье ожиданием шестого гостя. Опоздав к этому новогоднему празднику, он непременно появится в один из будущих.

"Поэме без героя" к "автору вместо того, кого ждали, приходят тени из тринадцатого года под видом ряженых". Каков сюжетный смысл этого ожидания и кого ждал автор, остается тайной. Отсутствующий герой лишь мельком возникает в первых стихах начальной главы:

Я зажгла заветные свечи,
Чтобы этот светился вечер,
И с тобой, ко мне не пришедшим,
Сорок первый встречаю год.

"Поэме", что "многое основано на его отсутствии", но персонаж этот в дальнейшем карнавальном празднике не участвует и вообще не упоминается.

Внезапное появление роя мертвых теней вокруг автора с несомненностью говорит о том, что действие происходит в том же пространстве, где пировали герои "Новогодней баллады". Об этом же свидетельствует невозможность проникновения в этот мир Гостя из Будущего, единственного персонажа "Поэмы", который "не веет летейской стужей". Ожидание нового гостя в этом мире имеет тот же смысл, что и ожидание в "Новогодней балладе", - рано или поздно он придет туда, покинув мир, расположенный по другую сторону зеркал, и его приход неизбежен.

Ахматова когда-то взяла эпиграфом к разделу книги "Anno Domini" стихи Овидия:

"Nec sine te, nес tecum vivere possum" - "Ни без тебя, ни с тобой жить не могу". Вероятно, на новом витке своей жизни, опять оказавшись перед трагедией "одиночества вдвоем", она могла бы снова отнести к себе эти слова. Та же безысходность звучит в строке: "Мне с тобой на свете встречи нет" - чтобы соединиться с желанным другом, ей остается единственная надежда "на встречу в небесной отчизне".

Мысль об этой встрече варьируется не раз в поздних стихах Ахматовой: "Разлука призрачна - мы будем вместе скоро...", "Мы с тобой в Адажио Вивальди / Встретимся опять". Но, что характерно для сюжетов "Поэмы без героя" и "Новогодней баллады" - в них автор, обладающий правом существовать в "Зазеркалье" до своей смерти, ждет там смерти своего друга, которая только может их соединить. Вот как эта тема звучит в строфе, не вошедшей в окончательный текст "Поэмы": "Все готово для встречи друга, / Даже пламень адского круга".

"Зазеркалье" слова: "Но живого и наяву / Слышишь ты, как тебя зову" ("Cinque").

Когда Ахматова говорит в "Еще одном лирическом отступлении" (стихотворении 1943 г.): "До середины мне видна / Моя поэма. В ней прохладно, / Как в доме, где душистый мрак / И окна заперты от зноя, / И где лоха что нет героя...", она, конечно, не предполагает возможности появления его в "Поэме", где, по ее же словам, "многое основано на его отсутствии", а просто указывает на неотвратимость его прихода туда, где его ждут.

К "не пришедшему" на новогодний ужин обращено "Третье посвящение" "Поэмы" - о нем Ахматова говорит: "Он ко мне во дворец Фонтанный / Опоздает ночью туманной / Новогоднее пить вино". И начало этого посвящения содержит важнейший ключ к пониманию мотива отсутствующего героя:

Полно мне леденеть от страха,
Лучше кликну Чакону Баха,

Тема музыки в позднем творчестве Ахматовой почти неизменно соединяется с темой смерти: "Порой она <музыка> меня уводит к концу существованья моего"; "А как музыка зазвучала, / Я очнулась - вокруг зима, / Стало ясно, что у причала / Государыня-смерть сама"; "Оставь нас с музыкой вдвоем / <...> / Я не мешаю ей звенеть, / Она поможет умереть"; "Когда уже к неведомой отчизне / Ее рука незримая вела, / Последней страстью этой черной жизни / Божественная музыка была", - примеры могут быть продолжены. Необычнее эта ассоциация в "Ночном посещении", которого мы уже касались. Ахматова варьирует там еще раз тему свидания за пределами жизни: "Мы с тобой в Адажио Вивальди / Встретимся опять", - делая метафорой смерти или равнозначной ей загробной жизни не музыку вообще, а конкретное и вовсе не траурное произведение.

Мы уже видели у Ахматовой примеры скрытых метафор, требующих расшифровки. Нетрудно предположить, что роль такой же замаскированной метафоры смерти может взять на себя "Чакона" Баха с ее высоким драматическим звучанием. Тогда приход вслед за нею человека и будет означать завершение ожидания и ту самую долгожданную встречу, о которой мечтает автор.

В набросках драмы "Пролог" есть такой эпизод: "Альт вдали играет Чакону Баха. Икс встает и начинает танцевать со своим отражением. Танцуя, подымается по ступенькам каменной лестницы, а отражение прячется в воду" (курсив Ахматовой).

Раздвоение героини в этом описании, одновременный танец ее по обе стороны зеркальной поверхности и последующее исчезновение отражения - как мне кажется. несомненное описание момента смерти в отшлифованной системе ахматовских образов. Лестница, похожая на ту, по которой подымалась Икс, возникает в стихах "Слушая пение", тоже связанных с музыкой и с мыслью о смерти: "И такая могучая сила / Зачарованный голос влечет, / Будто там впереди не могила, / А таинственной лестницы взлет". Ахматова включением в сцену "Пролога" Чаконы как будто снова подсказывает нам правильный путь к пониманию своего замысла "Поэмы".

"Прологе":

Иль музыка ей возвращала снова
Последнюю из тех пяти бесед,
И чудилось несказанное слово
И с того света присланный привет.

"Первого посвящения": "Все ближе, ближе... Marche funebre... Шопен..." - создающий ощущение пространственного приближения похоронного кортежа, в сущности вторит все той же теме неизбежного и скорого уже момента прихода ожидаемого героя. Судя по тому, что это посвящение долго не имело указания адресата: "Вс. К.", а "Третье посвящение" еще не было написано, оно могло по первоначальной мысли автора выполнять функцию, принятую на себя впоследствии "Третьим посвящением", и относиться к тому же персонажу, появление которого ожидается вслед за загадочной Чаконой, заменившей Marche funebre с его более явным смыслом.

Некоторые обещания "Третьего посвящения", будучи отнесенными к Берлину и отождествленные с реальными событиями, кажутся откровенными преувеличениями. Например, строки: "Но мы с ним такое заслужим, / Что смутится Двадцатый Век", где под таинственным "таким" многие биографы Ахматовой пытаются видеть "ждановское" постановление. Перенесение ожидаемой встречи в трансцендентные пространство и время хотя и не разъясняет то, о чем говорит автор, но снимает по крайней мере недоумение от явного нарушения масштаба оценок - двадцатый век, видевший чудовищную жестокость и миллионы невинных смертей, трудно смутить постановлением, и Ахматова не могла не понимать этого.

Здесь следует вспомнить, что отрывок из "Третьего посвящения" под названием "Лирическое отступление" был включен Ахматовой в цикл "Шиповник цветет" в издании "Библиотеки советской поэзии" 1961 г., что должно еще раз свидетельствовать о единстве адресата "Шиповника" и "Поэмы".

По предложенной выше трактовке, автор "Поэмы" должен встретиться с героем после его смерти. Если Ахматова пережила ожидаемого ею героя, то она должна была бы откликнуться на его смерть. Именно таким ответом можно считать стихотворение "Почти отрывок (через 23 года)":

... et mon luth constelle

Gerard de Nerval51
Я гашу те заветные свечи,
Мой окончен волшебнейший вечер, -
Палачи, самозванцы, предтечи

Все уходит - мне снишься ты,
Доплясавший свое пред ковчегом...
За дождем, за ветром, за снегом
Тень твоя над бессмертным брегом,

И по имени... Как неустанно
Вслух зовешь меня просто... "Анна!"
Говоришь мне, как прежде, - ты.
13 мая 1963

Это стихотворение было написано в мае того же 1963-го, когда были написаны "Полночные стихи". Тема тишины, так настойчиво звучавшая в письмах Пунина, соединена у него с другими темами: "Какая во мне сейчас тишина, как у любви бывает иногда тихо в доме, зову тебя, зову по имени, и мне становится все тише и спокойнее <...>"53. Последние строки приведенного выше стихотворения выглядят откровенным переложением пунинских слов. Тема зова звучит поистине "неустанно" в письмах и в дневнике Пунина: "Ан, зову тебя", "Ан, еще раз - зову тебя", "Милый мой - я так зову тебя в этот теплый вечер, но ты все равно не слышишь и, хотя над нами те же звезды и луна будет через час та же - никто тебе не передаст моего зова, хотя бы только для того, чтобы ты с гордостью сказала: "Нет - только с милым мне..."54.

Указание на смерть в северном лагере, несколько раз сопутствующее образу Пунина у Ахматовой, есть и в приведенном выше стихотворении: "За дождем, за ветром, за снегом / Тень твоя над бессмертным брегом" - за майским кемеровским дождем Ахматова видит снег и ветер Заполярья. Но Ахматова дает еще один штрих, который уже не оставляет сомнений в том, кто ее зовет. Это строки: "Вслух зовешь меня снова... "Анна!" / Говоришь мне, как прежде, - ты". Пунин, разойдясь с Ахматовой, стал говорить ей "вы", в то время как и Гумилев, и Шилейко продолжали быть на "ты", Гаршин говорил всегда "вы"; Лурье обращался к ней на "ты" в последних письмах, и "его тень" при жизни Ахматовой еще не достигла "бессмертного брега".

Цитата из "El Desdicado" Жерара де Нерваля: "... et mon luth constelle / Porte Ie soleil noir de la Melancolie", стоящая в эпиграфе (вероятно, первого) рукописного варианта этого стихотворения, соединяет эти стихи с "Предвесенней элегией" из "Полночных стихов", где эпиграфом взята другая строка из того же "El Desdicado":

"... toi qui m'a consolee...". Эти цитаты, дополняя друг друга, составляют смысловую оппозицию прошлого, в котором поэт "был утешен", и настоящего, когда после потери "единственной звезды" он несет на своей лютне "черное солнце Меланхолии".

"Поэмы", с переменой смыслов на противоположные, так настойчиво утверждает прямую связь этого отрывка с "Поэмой без героя", что его можно воспринимать как послесловие, не включенное в "Поэму" только потому, что ее сюжетный замысел этого абсолютно не приемлет. Не случайно в приводимом здесь первом рукописном варианте этого стихотворения оно называется "Почти отрывок".

Герой "доплясал свое пред ковчегом", то есть окончил свое земное существование - окончено ожидание за праздничным столом, и уже не автор ждет героя в "Зазеркалье", а герой оттуда "неустанно" и "вслух" зовет автора внешним поводом к созданию стихотворения послужила, очевидно, происшедшая за десять дней до этого смерть М. Г.

Жизнь, приглашенная в игру самой Ахматовой, как и подобает такому искушенному игроку, сделала неожиданный и коварный ход. После героя, смерть которого обещала автору "Поэмы" встречу с ним, умирает соперница - и Ахматова вынуждена воскликнуть: "Вдвоем нам не бывать - та, третья, / Нас не оставит никогда". Так сюжет "Поэмы" выплеснулся за ее пределы и проник в стихи, которые, казалось, никак с нею не связаны.

Тема отсутствующего героя, как мы видели, берет свое начало в "Новогодней балладе", адресованной Пунину. К нему же ведут и все нити отсутствующего героя "Поэмы" - сама Ахматова с необычайной настойчивостью указывала на связь этих произведений, вероятно, не с тем, чтобы сделать ясными истоки замысла "Поэмы", а именно с целью отметить единство образа отсутствующего и ожидаемого героя. Этот вывод напрашивается хотя бы потому, что в своих указаниях Ахматова акцентирует относящийся к нему тост.

В прозаических заметках о "Поэме" Ахматова дает несколько ведущих к прототипу героя и одновременно маскирующих его намеков. Вот один из них: "Нет только того, кто непременно должен был быть, и не только быть, но и стоять на площадке и встречать гостей..." А еще:

"Мы выпить должны за того,
Кого еще с нами нет".

Гостей на площадке должен был бы встречать, конечно, хозяин дома; единственным претендентом на эту роль в Фонтанном Доме, где развертывается действие, мог бы быть Пунин. Еще одно подобное указание: "Того же, кто упомянут в ее заглавии и кого так жадно искала сталинская охранка, в Поэме действительно нет, но многое основано на его отсутствии..." И это не противоречит биографии прототипа героя - Пунин был трижды арестован в советское время - в 1921, 1935 и 1949 гг. Слова "Первого посвящения" - "Я на твоем пишу черновике" - тоже мало к кому могли быть обращены с такой естественностью, как к Пунину.

***

Если важнейшим личным мотивом в "Поэме" становится ожидание "встречи в небесной отчизне", то с этим должна быть сопряжена и трактовка будущего времени. Единственным соответствующим логике "Поэмы" и не вызывающим вопросов и возражений пониманием Будущего с прописной буквы было бы то будущего, которое соединит автора и ожидаемого ею друга - будущее после смерти. Попытки превратить в Будущее недалекий от времени рождения "Поэмы" 1945-й только за то, что он подарит автору визит Берлина, следует отнести к той же потере масштаба, что мы видели в заземленной трактовке "заслуги", которая должна смутить двадцатый век.

Гостем из Будущего, таким образом, стремится стать кто-то вырвавшийся из "зазеркалья" в настоящее, а поскольку автор ждет и надеется на встречу с конкретным "непришедшим", то единственным претендентом на это звание становится тот же отсутствующий герой. Существуя в реальном пространстве настоящего, он не способен проникнуть в пространство "зазеркалья", потому что "в руке его теплота", и автор, находящийся по ту сторону зеркал, может видеть его лишь как отражение:

По сияющему паркету,
И сигары синий дымок,
И во всех зеркалах отразился
Человек, что не появился

Он не лучше других и не хуже,
Но не веет летейской стужей,
И в руке его теплота.
Гость из Будущего! - Неужели

Повернув налево с моста?

Если бы Ахматова захотела описать свое видение живого человека с точки зрения "зазеркального" наблюдателя, то вряд ли могла бы сделать это с более изощренным соблюдением принятых на себя логических правил, чем в приведенном отрывке. Пунин, который присутствует в реальном пространстве Фонтанного дома и отражается в его зеркалах, отделен от "зазеркалья" своей теплотой и виден оттуда как отражение в зеркале, а поскольку Будущее должно соединить его с автором "Поэмы", то, оказавшись сегодня и здесь, он представляет это Будущее, как гость оттуда. Напомню, что цитатой "И сигары синий дымок" Ахматова соединяет Гостя из Будущего с адресатом стихотворения "Наяву" из цикла "Шиповник цветет", о котором я говорил выше.

Ахматова понимает или, по крайней мере, изображает в "Поэме" Будущее как возвращение прошлого, как цикл. "In my beginning is my end"55, - отчетливо говорит об этом эпиграф Элиота. Возвращение героя в Будущем не могло бы ей рисоваться иначе, как его первый приход в прошлом. И вот в этом случае поворот "налево с моста", отнесенный к Пунину, становится не тривиальной и не случайной деталью маршрута (как в случаях соединения его с Берлиным или Гаршиным), а нарушением обычного, утвердившегося порядка вещей: Пунин, который, возвращаясь из Русского музея домой, всегда поворачивал с Симеоновского моста направо, к Фонтанному дому, однажды в сентябре 1922 г. повернул налево к "милому дому 18", где Ахматова жила тогда у Ольги Судейкиной. Так ниточка, протянутая Ахматовой от Гостя из Будущего цитатой "И сигары синий дымок" к стихотворению "Наяву", а от него в свою очередь к посвященному Пунину "И сердце то...", оказывается не случайным обрывком стихотворной пряжи, а хотя и короткой, но настоящей путеводной нитью.

И опять намеки, которые Ахматова в записных книжках относит к своему персонажу, не противоречат, а еще больше подтверждают правильность наших предположений: "Опять декабрь, опять она <Поэма> стучится в мою дверь и клянется, что это в последний раз, опять я вижу ее в пустом зеркале, куда ушел гость из будущего, и во сне" - это написано, когда Пунина не было в живых, и можно, вероятно, не объяснять, что здесь должно означать отнесенное к нему исчезновение в зеркале.

***

"Решке":

....................................
У шкатулки ж тройное дно.

XVII

Но сознаюсь, что применила
Симпатические чернила,

И другой мне дороги нету -
Чудом я набрела на эту
И расстаться с ней не спешу.

XVIII

Чтоб посланец давнего века

Объяснил мне совсем без слов,
А одной улыбкою летней,
Как была я ему запретней
Всех семи смертельных грехов.

XIX

Незнакомого человека
Пусть посмотрят дерзко глаза,
И он мне, отлетевшей тени,
Даст охапку мокрой сирени

В этих строфах Ахматова снова говорит о мгновении, которое должно соединить прошлое и будущее: "посланец давнего века" и "Гость из Будущего" не только появляются одновременно, "В час, как эта минет гроза", но в сущности в этом отрывке представляют две ипостаси одного героя.

Не включенная в окончательный текст "Поэмы" строфа:

И тогда мой гость зазеркальный,
Не веселый и не печальный,
"Простишь меня?"
Обовьет как цепью жемчужной,
И мне сразу станет не нужно
Мрака ночи и блеска дня, -

которая, по мысли автора, должна была следовать за строфой XVIII, недвусмысленно отождествляет незнакомца с дерзким взглядом и "гостя из Зазеркалья".

"Посланец давнего века" заставляет нас вспомнить слова: "в каких-то далеких веках / Здесь с тобою прошли мы вдвоем" и фразу Ахматовой о том, что Пунин прошел мимо нее в XVIII веке, а сирень, которую незнакомец даст "отлетевшей тени", настойчиво ассоциируется с Фонтанным Домом, в запущенном саду которого она буйно цвела каждую весну в 20-30-е годы. Ахматова подтверждает правильность этих ассоциаций, включив в "Полночные стихи", адресованные Пунину, отрывок из "Решки" - "Чтоб посланец давнего века..." (при первой публикации цикла в "Дне поэзии").

Самое откровенное признание автора мы находим в XX строфе "Решки", где говорится, что "симпатические чернила" и "зеркальное письмо" применены для того, чтобы обрести это мгновение встречи с отсутствующим героем. И можно сказать, что эта встреча автора и героя произошла если уж не "в небесной отчизне", о которой нам мало дано знать, то, по крайней мере, в строфах "Поэмы", и произошла еще при жизни автора.

В одной из ранних редакций "Поэмы" во "Вступлении" есть почти не привлекающий внимания, но важный в свете предложенного выше прочтения "Поэмы без героя" вариант - вместо "с чем" - "с кем": "Как будто прощаюсь снова / С тем, с кем давно простилась". Он ведет к мысли, что "Поэма" - это еще и поэтическое прощание с Пуниным, и не случайно одним из самых сильных мотивов "Поэмы" звучит надежда на соединение с ним за пределами жизни.

***

Что касается связи "Поэмы" с образом Берлина, то о ней уже много сказано, и было бы нелепо ее оспаривать, поскольку сама Ахматова оставила нити, соединяющие ее. героя с навестившим ее иностранцем. Свидетельства, которые приведены в этой статье в пользу другого прототипа, ставят вопрос о соотношении или о функциях того и другого персонажа в произведениях Ахматовой, поскольку, как мне кажется, не может быть и речи о создании Ахматовой какого-то синтетического литературного образа, механически соединившего черты двух конкретных лиц.

Поскольку этот вопрос выходит за границы темы данной работы, а с другой стороны, невозможно его совсем обойти, я ограничусь несколькими краткими замечаниями.

"Шиповник цветет", "Cinque", "Поэме без героя", "Прологе", во многих стихотворениях, не вошедших в циклы, отмечалась многократно и почти всеми исследователями, в то же время этот герой лишь отдельными чертами напоминает Берлина.

В прозаических заметках Ахматова раза два открыто называет Берлина "Гостем из Будущего". Менее отчетливым свидетельством автора становится, например, конкретная дата встречи с Берлиным (Le jour des rois), которая вошла как деталь в текст "Поэмы", но является все-таки не больше чем неясным намеком, поскольку и у самой Ахматовой могли быть другие ассоциации с этим днем, да и вообще канун Крещенья многократно обыгран в литературе. Универсальные же в сущности мотивы встречи, невстречи, ожидания, разлуки, одиночества и т. п. вообще составляют материал, который легко может быть обращен на любого героя. Почти все эти реалии, позволившие исследователям отождествить Берлина с героями Ахматовой, носят двойной смысл и могут быть с не меньшими основаниями отнесены к Пунину. Это можно видеть на примере разобранного в этой статье цикла. "Шиповник цветет", вызывавшего меньше всего сомнений в отношении его адресата.

Одним из самых важных доводов против преувеличения связи с Берлиным "Поэмы без героя" нужно считать тот факт, что все важнейшие детали ее сюжета, в том числе и герой, которого ждет автор и к которому, следовательно, относится "Третье посвящение", родились задолго до встречи Ахматовой с Берлиным. Образ человека "из грядущего века", для которого позже появляется словесная формула "Гость из Будущего", тоже возникает до появления на ахматовском горизонте Исайи Берлина.

Есть свидетельства того, что даже отдельные стихотворения из "Cinque" были написаны раньше, чем Ахматова встретилась с Берлиным, и даты под стихами, которыми Ахматова явно стремится сделать в глазах читателей адресатом этих стихов англичанина, приобретают особую смысловую функцию, которая может служить у Ахматовой в равной мере и прояснению биографических связей ее стихов и их затуманивайте - мистификации читателя.

Какое впечатление должен был произвести Берлин за несколько часов разговора на немолодую и повидавшую немало блистательных людей Ахматову, чтобы остаток жизни после встречи с ним она думала и писала только о нем? Для того чтобы сделать его своим постоянным адресатом, помимо неправдоподобно вспыхнувшей страсти, у Ахматовой мог быть один очень существенный и вполне соотнесенный с ее литературными целями мотив. "Железный занавес" между Россией и Западом в годы, когда Ахматова вынашивала и создавала свой миф, делал совершенно невероятной возможность контактов читателей ее поэзии с английским ученым, и Ахматова могла без оглядок и опасений создавать свою мистификацию, нужную ей, чтобы скрыть истинного адресата или адресатов своей поэзии. Таким образом, Берлин послужил лишь маской для подлинного героя Ахматовой.

"Путеводные" даты, намеки, наложение одних событий жизни на другие, некоторые прямые указания Ахматовой - все это носит у нее характер тонкой и упрямой игры, в которой она не без азарта переигрывает множество находящихся возле нее друзей - ее биографов и литературоведов.

Нужно признать, что мистификация Ахматовой удалась блестяще, репутация Берлина как основного героя поэзии последних десятилетий ее жизни получила всеобщее признание. Кажется, Берлину пришлось даже ставить этому некоторые границы: если молва права, то он отказался узнавать себя в герое "Пролога", а ведь дошло до таких предположений (!).

***

Приведенные выше наблюдения, которые позволяют увидеть прообраз ахматовского героя в Пунине, касаются глубоких психологических и для Ахматовой экзистенциально значимых слоев ее сознания. Нет ничего удивительного или странного, что Ахматова постоянно обращается к образу человека, с которым она прожила бок о бок четверть века. Гораздо более, удивительно и странно то, что ахматоведческая традиция настойчиво игнорирует в течение почти трех десятилетий, прошедших после смерти поэта, все, что служит свидетельством этой ее привязанности.

Несомненно, что начало этой традиции идет от самой Ахматовой, и мотивы, заставлявшие ее скрывать тот жизненный слой, на котором росла ее поэзия, вполне очевидны. Достаточно, например, вспомнить ее интонацию осуждения Блока, дневники которого, с точки зрения Ахматовой, показывают в большей степени, чем нужно, интимные источники его стихов. Сложные отношения с Пуниным и до и после их разрыва, одновременное существование рядом с ними Анны Евгеньевны Аренс56, придававшее оттенок двусмысленности необычной семейной ситуации, позднее появление еще одной соперницы, - все это заставляло гордую и совсем не склонную к откровенностям в обыденной жизни Ахматову еще более тщательно маскировать реальную основу ее поэзии.

Отсутствие "пунинской темы" в воспоминаниях друзей Ахматовой говорит только о ее сдержанности и непреодолимом барьере, которым были отделены эти друзья от тайников ее души. Насколько мне известно, из дружеского окружения Ахматовой только одна Н. А. Ольшевская в какой-то степени догадывалась или знала о подлинной силе тех чувств, которые связывали Пунина и Ахматову.

Отношение ахматоведов к Пунину трудно объяснить объективными обстоятельствами. Единодушное соединение в комментариях с именем Пунина стихов, свидетельствующих о семейных драмах, сменяется столь же дружным молчанием по поводу стихов с более светлым содержанием, но не менее явно относящихся к Пунину. Это разделение проведено в "комментариях настолько отчетливо, что, кажется, в случаях, когда не было прямых указаний Ахматовой, единственным индикатором связи ее стихов с Пуниным для литературоведов служило присутствие там темы семейного конфликта.

Критерий соответствия дат написания стихов и определенных событий, который с такой легкостью и уверенностью позволил считать адресатом многих произведений Ахматовой Берлина, никогда не был использован по отношению к стихотворениям "Небывалая осень...", "Хорошо здесь: и шелест и хруст...", "От других мне хвала, что зола...", "Новогодняя баллада" и т. д.

В данной статье использованы некоторые материалы семейного архива Луниных, которыми не располагали другие исследователи, но все-таки значительная часть наблюдений основана на общедоступных, давно опубликованных материалах, и если исследователи проходили мимо них, то объяснить это можно только одним: их предвзятым и превратным представлением о Пунине и об отношениях, связывавших его с Ахматовой.

Ахматова не была человеком, которого обыденные обстоятельства могли бы заставить делать что-то противное ее желанию, тем более она была не способна в течение многих лет мириться и приспосабливаться к совместной жизни с кем бы то ни было, если у нее не было к тому внутренней потребности - для этого она обладала слишком сильным характером и необузданным темпераментом. Те, кто иногда рисуют ее жертвой повседневных обстоятельств, вероятно забывают или не очень ясно представляют себе твердость ее жизненных установок и ее способность жить вне тех условностей, которые служат жизненными правилами для большинства людей.

могла бы, как мне кажется, распространиться на гораздо более широкое поле поэзии Ахматовой, чем это сделано в данной работе.

***

Надеюсь, из всего, что сказано выше, достаточно ясно одно: те реплики Ахматовой, те "мелочи и оттенки", которые до сих пор воспринимались как неоспоримые свидетельства определенного характера отношений Пунина и Ахматовой, должны быть истолкованы заново с учетом того, как их отношения интерпретированы поэзией Ахматовой. Для самой общей характеристики того, что связывало Ахматову и Пунина, обращу еще раз внимание читателей на стихи, посвященные памяти Пунина:

И сердце то уже не отзовется
На голос мой, ликуя и скорбя.

Слова "ликуя и скорбя" - это микроцитата из "Скифов" Блока, и у него за этими словами следует описание любви, которое Ахматова, очевидно, хочет вызвать в памяти читателей:

Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!

В сборнике Тютчева из библиотеки Ахматовой отчеркнуто четверостишие:

Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!

На полях рукой Ахматовой: "4 дек. 25 г. Гадала на Н. Н. П.".

"после всего".

Пунин же, расставшись с Ахматовой, так писал о своих отношениях с ней: "... я благодарен ей за то, что она сделала мою жизнь второстепенной. В нашей совместной жизни она была прекраснее меня, сильнее, устойчивее, и... благороднее (благородство почти всегда показатель силы); я был вторым, хотя я и более богат, чем она, случайностями. И как хорошо, что я был вторым. Я по ней знаю, по той величественной тени, которую она кидала на меня, как трудно и опасно быть первым. Удивительно, как она вышла из этого невиноватой; виноватым оказался все-таки я. Но я прощаю ей свою вину перед нею; по правде сказать, она не должна была делать меня виноватым".

Примечания

Зыков Леонид Александрович (род. в 1940 г.) - архитектор, художник, член Союза художников. Живет в С-Петербурге. (муж А. Каминской, внучки Пунина)

1 А. Хейт. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. М., 1991, с. 251. вверх

3 Н. Пунин пишет по этому поводу в дневнике 1 декабря 1924 г.: "В 1890 г., может быть, тоже встречались в колясочках - мы тогда жили в Павловске; АН, если она верно высчитала, тогда привезли в Павловск и они жили там до Рождества, ей было несколько месяцев". вверх

4 Н. Н. Пунин. Дневник. 14 ноября 1925 г. Часть цитируемых дневников Н. Пунина хранится в библиотеке Исследовательского центра Техасского университета. Они были приобретены в 1974 г. у Н. В. Казимировой. вверх

5 А. А. Ахматова считала датой расстрела Н. С. Гумилева 25 августа 1921 г. вверх

6 Возможно, в действительности стихотворение было написано позже, а дата соответствует только событию, которому оно посвящено, такие случаи нередки у Ахматовой. вверх

"Анна Ахматова. Сочинения в 2-х томах". М., 1986 и "Анна Ахматова. Сочинения в 2-х томах". М., 1990. вверх

8 Летом 1953 г. было произведено некоторое смягчение режима в лагерях, в частности отменены ограничения на переписку. В последнем письме из лагеря Н. Пунин сообщал, что ем/разрешены свидания; все это внушало надежду на возможное освобождение. вверх

9 А. А. Ахматова узнала о смерти Н. Н. Пунина в доме Н. Сорокиной. вверх

10 Л. Н. Пунин (1897-1963) - военный инженер, преподавал в Академии тыла и транспорта. вверх

11 С. В. Шервинский. Анна Ахматова в ракурсе быта. В кн.: Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1988, с. 288. вверх

13 Основная часть цитируемых дневников и писем Пунина находится в семейном архиве И. Н. Пуниной, письма Ахматовой - в РГАЛИ. вверх

14 Здесь и далее выделено мной. - Л. 3. вверх

15 Н. Пунин - А. Ахматовой. 7 апреля 1926 г. вверх

16 Н. Пунин - А. Ахматовой. 13 апреля 1925 г. и 22 декабря 1923 г. вверх

18 Всеволод Петров. Фонтанный дом. В кн.: Воспоминания об Анне Ахматовой, с 219. вверх

19 Н. Пунин. Дневник. 24 сентября 1925 г. вверх

20 Н. Пунин - А. Ахматовой. 1 августа 1924 г. вверх

21 H. Пунин - А. Ахматовой. 21 февраля 1934 г. вверх

23 H. Пунин - А. Ахматовой. 4 мая 1927 г. вверх

24 Ты, которая меня утешила. Жерар де Нерваль (фр.). вверх

25 Н. Пунин - А. Каминской. 11 мая 1953 г. вверх

26 Н. Пунин - А. Ахматовой. 21 сентября 1929 г. вверх

"После всего", сост. Р. Д. Тименчик, М„ 1989, с. 267. вверх

28 Критическое замечание А. Ахматовой в адрес Ольги Берггольц (А. Хейт. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. М., 1991, с. 53) о внутренней путанице между персонажами в ее поэзии наводит на мысль, что для самой Ахматовой эта проблема единства персонажа имела большое значение, хотя, конечно, при этом нельзя забывать о нетождественности литературного героя и его прототипа. вверх

29 Слово "Зазеркалье" у Ахматовой используется в нескольких значениях. В третьей "Северной элегии" она говорит о таинственном существе, обитавшем "в том доме", где жили, молодые, она и ее муж: пространством обитания этого существа названо "Зазеркалье". Обращаясь к мертвому мужу: "Теперь ты там, где знают все, - скажи мне, / Что в этом доме жило кроме нас?" - Ахматова объединяет это пространство с загробным миром. вверх

30 А. Ахматова. Дневниковая запись от 21 октября 1963 г. РГАЛИ, ф. 13. вверх

31 О богиня, которая владычествует над счастливым островом Кипром и Мемфисом (лат.). вверх

33 Н. Пунин - А. Ахматовой. 20 марта 1923 г. вверх

34 Н Пунин. Дневник. 26 марта 1944 г. вверх

35 А. Найман. Рассказы о Анне Ахматовой. С. 86. Сходной точки зрения придерживаются Р. Д. Тименчик, М. М. Кралин, В. А. Черных. вверх

36 Исключение составляет одно из стихотворений цикла "Шиповник цветет" - "Сон" или "27 декабря 1940 г.". Насколько мне известно, это единственное произведение, в котором Ахматова обнаружила намерение открыто связать его с образом Берлина: в рукописи стихотворения "Сон" поставленное над ним авторское посвящение "Берлину" зачеркнуто и крупно написано рукой Ахматовой: "НИКОМУ". Однако даже зачеркнутое посвящение сохраняет след хотя бы и мгновенной воли и ассоциации автора, а потому не может быть обойдено вниманием. Стихотворение "Сон" между тем - это, может быть, единственное стихотворение "Шиповника", в котором присутствие Берлина как реального прототипа заведомо исключено: автор описывает в нем свое сновидение, увиденное за пять лет до знакомства с Берлиным, и дата этого сна была использована даже как первоначальное заглавие: "27 декабря 1940". Не было ли заведомое исключение возможности биографической связи этого стихотворения с Берлиным главным мотивом того, что именно над ним Ахматова поставила и, возможно, тут же уничтожила свое посвящение - во всяком случае, это похоже на столь часто встречающуюся у нее игру в намеки, заводящие литературоведов в тупик. Реальная связь стихов с именем Берлина видна только в том, что дата их написания отмечает десятилетний юбилей постановления 1946 г., причиной которого могло быть его посещение. Если бы Ахматова даже сохранила и опубликовала свое посвящение, оно имело бы в основном смысл обычного литературного посвящения и не приблизило бы Берлина к биографическому содержанию стихотворения. вверх

38 Н. Пунин - А. Ахматовой. 24 августа 1925 г. вверх

39 Н. Пунин. Дневник. 21 февраля 1946 г. вверх

40 Никита Струве. Колебания вдохновения в поэтическом творчестве Ахматовой. Ахматовский сборник. Вып. 1. Париж, 1989, с. 159. вверх

41 Н. Пунин. Дневник. 21 сентября 1923 г. вверх

43 Наруми Камзо (1899-1974), Енекава Макао (1891-1965). Сохранились дневники Наруми с записями о встречах с Ахматовой. вверх

44 Единственное спасение для побежденных - не надеяться ни на какое спасение (лат.). РГАЛИ, фонд Ахматовой. вверх

45 Меньше, чем на драхму, осталось у меня крови, которая бы не содрогалась. "Чистилище", XXX (ит.). вверх

46 Пунин - Ахматовой. 19 октября 1922 г. вверх

48 Я не поднимаю здесь вопроса о литературных источниках этого сюжета, прослеженных, например, И. Л. Альми в статье: "О лирических сюжетах Пушкина в стихотворениях Анны Ахматовой" (Сб. "Тайны ремесла", вып. 2, М., 1992). Вероятно, дневниковая запись Пунина могла быть сделана по собственным литературным впечатлениям независимо от Ахматовой, но в контексте данной статьи важно, что запись Пунина послужила непосредственным импульсом, натолкнувшим Ахматову на эту тему. вверх

49 Ахматова поставила, а позже сняла посвящение В. Г. Гаршину над этим стихотворением. Сохранилась, однако, рукопись этого стихотворения из собрания В. С. Срезневской с посвящением Н. Пунину - единственным правдоподобным объяснением мотива такого посвящения, учитывая характер Ахматовой, на мой взгляд, может быть только реальная связь этого стихотворения с Пуниным, еще более явственно об этом свидетельствует содержание стихотворения и замена эпитета "веселую" на "последнюю" в первой строке. вверх

50 Дополнительным аргументом связи стихотворения "Еще тост" с образом Пунина нужно считать то, что Ахматова объединила его в записной книжке с "Полночными стихами". вверх

51 "... и моя звездная лютня несет черное солнце Меланхолии" (фр.). вверх

53 Н. Пунин - А. Ахматовой. 23 декабря 1923 г. вверх

54 Н. Пунин - А. Ахматовой. 19 сентября 1929 г. Строки из этого письма свидетельствуют о том, что Пунин чувствует себя адресатом "Разлуки", написанной осенью 1922 г., а кроме того заставляют вспомнить строку: "Только б ты полночною порою через звезды мне прислал привет". вверх

55 В моем начале мой конец (англ.). вверх

56 Анна Евгеньевна Аренс (1892-1943) - первая жена Н. Пунина.