Ахматовский раритет
Ставить большому художнику в заслугу
его личные добродетели значит принижать
достоинство его всёпоглощающего дара.
Борис Пастернак
Я держу в руках маленькую, "карманного" формата, видавшую виды книжку. Желтые её страницы и обложка чуть ли не из газетной бумаги. Это ценный дар музею литературного критика из Москвы Элеоноры Красковской. Об этой книге почему-то не часто вспоминают. Неужели за её непритязательный вид? Или за год и место издания? Или за фамилию составителя?
Речь идёт о книге: Анна Ахматова. "Избранное". Стихи. Составил К. Зелинский. "Советский писатель". 1943. 114с. Место издания обнаруживается из выходных данных: "Ташкент. Типография № 2".
Итак - 1943 год, Ташкент. Война в полном разгаре. Ахматова уже пережила начало блокады Ленинграда, побывала в Чистополе, а с ноября 1941 г. (по май 1944 г.) проживает в Ташкенте. Ей очень плохо. Она много болеет, часто лежит в постели в маленькой комнате в "Общежитии для писателей. Окно ко"мнаты под самой крышей дома – днём жара, ночью духота.
И комната, в которой я болею,
В последний раз болею на земле,
Как будто упирается в аллею
Высоких белоствольных тополей...
Об этом времени сохранились воспоминания Лидии Чуковской, которая прошла тот же путь – блокада, Чистополь, Ташкент. Что-то об этом можно прочесть и у писателя Валентина Берестова и у сына Марины Цветаевой Георгия Эфрона, которые общались с Ахматовой тогда в Ташкенте. У меня в музее всё это есть, наряду с воспоминаниями Ф. Раневской, Н. Мандельштам, Э. Бабаева и др. (Раневская вспоминала о тёмной и холодной комнате "с сизыми пятнами сырости на стенах и подтёками на потолке").
Ахматову давно уже почти не печатают. Сборник 1940 года "Из шести книг", изданный после многих лет замалчивания, запрещен через 1,5 месяца после выхода в свет (фото Ахматовой 1940 года будет прислано в редакцию по почте). Но её приглашали как-то на радио ещё в блокадном Ленинграде (и позже даже наградили медалью "За оборону Ленинграда") и что-то патриотическое промелькнуло в центральной печати. Возможно, идеологический пресс немного и временно ослаб где-то глубоко в тылу. Вот и вышла эта книжка. А составил её критик, который не так давно "зарезал" своей внутренней рецензией ("Отзывом...") рукопись сборника стихов Марины Цветаевой, вернувшейся в 1939 году в СССР из Франции. Он обвинил Цветаеву в формализме.
"с того света, для" них характерны "словесные хитросплетения", "узость, искревление души автора", "разложение человеческой души продуктами капитализма", книга "душная, больная", а "поэт целиком находится во власти буржуазных предрассудков..." и "не имеет что сказать людям". И вот еще такое: стихи "формалистичны в прямом смысле этого слова, то есть бессодержательны". Из этого следовало, что книга не годится для издания. Цветаевой, слава Богу, показали лишь последнее утверждение критика, на что она 6 января 1941 года записывает: "И я – "формалист"!!! (О, сволочь: Зелинский!)"
Книга, кажется, была в плане Гослитиздата и Марина Ивановна придавала ей большое значение.
Боже! Кого только большевики не обвиняли в формализме. Не только поэтов и писателей, а и художников, и композиторов, и... Какая удобная формула для преследования самостоятельномыслящих. Ужас.
Этот самый К. Зелинский в своё время активничал и при травле Бориса Пастернака за его роман "Доктор Живаго".
Составитель ташкенского ахматовского сборника стихов - опытный литературный работник сталинского режима (Алексей Толстой тоже участвовал в составлении сборника – не покровительство ли сборнику влиятельного литературного генерала обеспечило лояльность к творчеству Ахматовой старательно-советского Зелинского?). Он включил в "Избранное" в качестве "паровоза" несколько военных стихов Ахматовой 1941-1942 гг. (ташкенское фото Ахматовой 1942 года будет прислано в редакцию по почте). И, конечно, прежде всего стихотворение, написанное 23 февраля 1942 года в Ташкенте - "Мужество", которое опубликовала 8 мая 1942 года главная коммунистическая газета "Правда":
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет...
После такого начала, оказывается, можно печатать и дореволюционные стихи поэта (включая "Сероглазого короля" - эти стихи пел по всему миру эмигрант А. Вертинский), и лирику, и библейские стихи (даже "Рахиль"), и стихи, посвященные погибшему в советском концлагере Осипу Мандельштаму, правда, исключив строки, к нему непосредственно обращенные (стихотворение "Воронеж", 1936 г.). Сейчас эти изъятые тогда строки, эту боль, знают все любители русской поэзии:
И ночь идёт,
Которая не ведает рассвета.
Я очень люблю и часто пою посетителям музея 12-ти строчное стихотворение Ахматовой 1917 года, которое объявляю обычно так: "Бывает ли любовь на земле".
Очеретанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
В своём романсе я в конце повторяю это первое четверостишие, придавая ему вопросительную интонацию. В ташкенском сборнике, как и положено, это не делается.
собрание её сочинений), и мне не терпится остановиться на двух рецензиях Пастернака 1943 года. Я обратил на них внимание в Интернете. Они есть и у меня в музее, по крайней мер, в 4-м томе его пятитомника (1991 г.) и в книге "Борис Пастернак об искусстве" (М.: "Искусство", 1990. – 399с. , составители сборника Е. Б. и Е. В. Пастернак - сын и невестка поэта). Первая рецензия, краткая, названная "Новый сборник Анны Ахматовой", написана летом 1943 года по заказу журнала "Огонёк". Составители сборника квалифицируют в одном месте её как "заметку", наверно, за её краткость, в другом – как статью. Будем считать всё же, что это короткая рецензия. В семейном пастернаковском архиве сохранилась машинописная рукопись. Вторую – "Избранное" Анны Ахматовой" - составители уже называют рецензией. У неё своя история. Она писалась в августе 1943г. Сохранились два варианта этой статьи. Первый машинописный вариант– в семейном архиве. Он предназначался для газеты "Литература и искусство" (в будущем "Советская культура", орган ЦК КПСС). Второй - в виде автографа сохранился в архиве поэта-футуриста и коллекционера А. Е. Кручёных. Этот вариант "Пастернак ожидал увидеть в "Литературной газете". Прямых указаний в примечаниях сборника об искусстве на выход в свет какого-либо варианта рецензий я не обнаружил. Оказывается, эти рецензии были впервые опубликованы в журнале "Звезда" только в 1989 году, т. е. к 100-летию Ахматовой (см., например, Антологию "Анна Ахматова: Pro Et Contra", т. 1, СПб, 2001).
Как мы увидим ниже, они по своему тону и содержанию не могли появиться в печати в 1943 году, когда были написаны, да и несколько позже, наверно, тоже. Мы бы вообще никогда не узнали бы об этих рецензиях и о многом другом, и не смогли бы жить там, где нам и нашим детям хочется (например, в Америке), и один гений публично не мог бы сказать, что он думает о другом гении, если бы сталинская или подобная ей тирания в России продолжалась до сих пор. 5 марта 1953 года – точка отсчёта нашего духовного и физического освобождения. Дата 5 марта – значима не только этим. Это день смерти двух выдающихся деятелей русской культуры - Сергея Прокофьева, 1953 г., и Анны Ахматовой, 1966 г.. (для меня же это еще день защиты диссертации (1971 г.), к которой я шёл 17 лет - бывают же такие совпадения).
Вернёмся к рецензиям Пастарнака. Мой интерес к ним подогрет, кроме всего прочего, тем, что, как я читал у Лидии Чуковской, Ахматова обижалась на Пастернака. Он, якобы, не знал и не любил её стихов, хотя они дружили и общались многие годы. Например, такой факт, о чём пишет в своих мемуарах Эмма Герштейн: "Когда Пастернаку было плохо, ну, ссорился с женой или что-нибудь подобное, он уезжал в Ленинград и останавливался у Анны Андреевны. Стелил на полу своё пальто и так засыпал, и она его не беспокоила. Это было раза три, что я знаю". Известно также, что однажды, где-то в издательстве увидев издали Ахматову, он закричал ей "Как я соскучился по вам, я хочу с вами жить", а послушав как-то ахматовский "Реквием", выдохнул: "Теперь и умереть не страшно". В "Записных книжках Анны Ахматовой" можно почитать о разных её обидах, в частности, на Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Георгия Иванова, Ирину Одоевцеву. В "Записках об Анне Ахматовой" (1938-1941) Чуковская среди обидчиков ещё называет Игоря Северянина, супругов Мережковских, Ивана Бунина. В отношении Пастернака она 6 мая 1940 года записала ответ Ахматовой на вопрос любит ли он её поэзию: "Вряд ли. Он когда-то читал мои стихи – очень давно – позабыл их. Помнит, может быть, случайные строчки. А вообще стихи ему не к чему..." (кстати Ахматова ошибочно считала, что и Осип Мандельштам её стихи не любил).
Тем не менее из первых же строк обеих рецензий Пастернака явствует его огромное уважение к творчеству Ахматовой и хорошее знание её поэзии. Лучше Пастернака не сказать об Ахматовой (в своей записной книжке № 7 она записывает 14 декабря 1960 года о Пастернаке: "Говорил, как всегда, необычно – не повторить, не запомнить..."). Поэтому хотелось бы привести его рецензии полностью. Ограничусь всё же цитированием.
Первая полстраничная рецензия (для "Огонька") – это просто панегирик Ахматовой и её поэзии:
"Давно любимые..., сильные, ясные и глубокие стихи..."
"... Стремительные, захватывающие стихотворения, написанные большим человеком с большой натурой".
"... Славная писательница,... смелая обновительница, незгибаемая, преданная, прямолинейная дочь народа и века, закалённая, привыкшая к утратам, мужественно готовая к испытаниям бессмертия".
"Давнишняя ахматовская сжатость, плавность и свобода от принуждения – качества отныне пушкинские до бесконечности после того, как они были пушкинские в квадрате и в кубе в её всегда побеждавшем творчестве".
КАКОВО? По-моему, комментарии излишни.
– на Ахматову. И война бы не помешала в этом режиму. Тиран или кто-нибудь из его "тонкошеих" холуёв нашёл бы время дать соответствующую команду. Не забыли же они 16 октября 1941 года, накануне возможной сдачи Москвы, распорядиться о расстреле на Лубянке мужа Марины Цветаевой Сергея Эфрона со товарищи.
Вторая рецензия уже на полторы страницы и более литературоведчеcкая и конкретная. Здесь сопоставляются старые и новые стихи и особенности тех и других. Рецензент отмечает "равную художественную ценность раннего и позднего её периода". Пастернак вспоминает и хвалит запрещённый к этому времени сборник "Из шести книг", который он привёз с собой в эвакуацию, в Чистополь, и хотел даже выдвинуть его на сооскание Сталинской премии, и новую ещё не опубликованную поэму (видимо, первую редакцию "Поэмы без героя", начатую Ахматовой 27 декабря 1940 года во вторую годовщину смерти Мандельштама).
Хотя Пастернак в конце статьи, наверно, для некоторого равновесия или из вежливости одобряет "вкус и понимание" составителя, в тексте же позволяет себе критику. Он упрекает Зелинского, например, за отсутствие в сборнике стихотворения "чрезвычайной силы" "Июль 1914" (вообще-то под этим названием проходят два стихотворения №1 "Пахнет гарью. Четыре недели..." и №2 "Можжевельника запах сладкий...", 20 июля 1914, Слепнёво. – Ю. З.).
Пастернак пишет: "Его отсутствие, равно как и ряда наилучших из "Чёток" и "Белой стаи, вро"де стихотворений "Вечером" или "Небо мелкий дождик сеет", огорчает и оставляет в недоумении".
Рассматривая военные стихи Ахматовой, Пастернак говорит о "гражданской значительности" её творчества и что "верность родной земле прорывается у ней сами собой с естественностью природной походки", но ставить ей это в заслугу не следует, т. к. это принижает "достоинство её всёпоглощающего дара".
"голос чувства в значении действительной интриги", "откровенность в обращении к жизни" (сама же Ахматова упрекала Цветаеву за чрезмерную откровенность. – Ю. З.), "оригинальный драматизм и повествовательную свежесть прозы" (на прозаичность поззии Ахматовой обращал внимание и Мандельштам). Пастернак называет несколько лирических стихотворений такого рода из сборников "Вечер" и "Чётки", помещенных в разбираемой книге и создавших в своё время литературную школу, но выражает недовольство, что здесь "их, однако, мало и могло быть больше".
В обеих рецензиях Пастернак упомянул высоко им чтимого "пребразователя Блока", ставя Ахматову как бы рядом с ним за "остроту и правильность" "глаз Ахматовой", за "редкостное чутьё подробностей".
"В её описаниях всегда присутствуют черты и частности, которые превращают их в исторические картины века. По своей способности освещать эпоху они стоят рядом со зрительными достоверностями Бунина".