Надежда Мандельштам - Анне Ахматовой
[ноябрь-декабрь 1963. Псков]
Ануш! Я много думаю о Вас, очень скучаю по Вас, очень стремлюсь к Вам, но до конца семестре нет надежды на приезд. Мало того, я не знаю, когда семестр кончится. Мы в сентябре не работали, значит, первый семестр затянется за счет каникул. Вероятно, это конец января и кусок февраля. Где бы Вы ни были, я приеду.
Живу сносно, но это Вам расскажет Ника 97
Знаете, Анюша, этой осенью я вдруг заново открыла потрясающего поэта. Я вдруг заново и со свежим восприятием прочла Ваши ранние книги, - они у меня здесь с собой (обобрала Женю). Все эти стихи я всю жизнь знаю наизусть и не думала, что они окажутся для меня, так сказать, новыми. Но это случилось. Может, это произошло потому, что все внимание в течение многих лет было сосредоточено на новом появляющемся или просто на еще не напечатанном. Во всяком случае стихи зазвучали с пронзительностью никогда не слышанного. Я думаю, что мой случай не единичный. Когда я рассказала и написала об этом нескольким людям, они мне сообщили, что с ними недавно произошло то же самое. И тут появляется еще одно предположение. В сталинские дни мы были так измучены общим давлением эпохи, что могли думать и говорить только о том, что было cвязанно непосредственно с ней. Сюда подходить вся тема "невстречи", и многое, и "Поэма" (взгляд настоящего-будущего на прошлое и на предчувствие будущего, которое охватило людей, стоявших на пороге надвигающейся эпохи). Это движение пластов времени, которыми Вы орудуете в "Поэме", очень характерное чувство для нашей жизни. Затем второе, что всякий ощущает в "Поэме", это то, что в философии называется ценностями. "Поэма" трагична, потому что "ценности" заколебались еще в ту эпоху, на которую Вы смотрите "из года сорокового", т. е. после и во время крестного пути. (Он-то и был расплатой за потерю "ценностей".) Эту трагичность мы несли внутри себя, и поэтому "Поэма" стала сразу нашей. Но эта же внутренняя трагичность оттеснила от нас все другое. Сейчас (быть может, перед новыми испытаниями - на эту мысль меня наводит убийство Кеннеди) мы оттаяли, смягчились, "ценности" восстанавливаются у людей в полной мере (не только у меня и моих знакомых, а у целого народа), и нам стало доступно то, что было спрятано под спудом не меньше чем тридцать пять - сорок лет. Вот и происходит таинственный процесс возвращения высоко-ценимых и раньше, и всегда, но оттесненных стихов. (Поэзия - это та же "ценность".) Об этом я подумала, когда мне стали писать письма на тему "представьте, со мной случилось то же самое... Случайно я раскрыл не поздние, а ранние стихи...". Вероятно, это не случайная случайность, подумала я... Но ведь я всегда помнила и даже про себя повторяла и "есть в близости людей...", и про кленовый лист и про белый камень в глубине колодца... И стихи из "Четок" и "Вечера". Но звук был не такой.
И еще об одном. О том, что история, эпоха, течение времени, просто само время, наконец, действуют на нас, на наши чувства и мысли гораздо больше, чем мы могли предположить. Казалось, что мы всегда мы, запуганные или успокоившиеся, плачущие или спящие. Оказывается - это не совсем так. Время как будто это и есть наша "несвобода", наше "изгнание из рая", наши настоящие оковы. Не возраст, а само его течение. В такие эпохи, как наша, это наглядно.
В мирные периоды это ощущается как возраст, как ослабление или усиление жизненных сил, как разное и всякое... Но это тоже происходит. От этого не уйти. И я поняла, как трудно жить "до времени".
Вот, Ануш, как я обыдиотилась на старости лет. А заметили Вы, как в человеческие души возвращаются "ценности"? Приятно это наблюдать. Хоть на старости нам такое выпало... Где Вы будете в январе-феврале? Видели ли Вы Эмму? Она мне прислала открытку - очень мрачную - на тему, что жить невозможно. Я это знаю. Мы все трое поразительно неблагоустроенные женщины. Но Вы, как создатель "ценностей", всегда богаты и могучи. И мне легче, потому что я сознаю, что не заслужила благополучия - палец о палец не ударила, чтобы начальство мне улыбнулось. "Раздатчики хлеба" - так называется начальство в древнегерманской литературе - никогда не тратили хлебных запасов на профессиональных изгнанников. Труднее всего Эмме. И я ее жалею. Работать легко, но я уже не могу. Скоро кончу. Жалко последних лет. Очень чувствую разлуку. Очень Вас целую за все.
Н. М.