Я с той старухой хладновежлив был:
знал недостатки, уважал достоинства,
особенно, спокойное достоинство,
морозный ледовитый пыл.
Республиканец с молодых зубов,
не принимал я это королевствование:
осанку, ореол и шествование, —
весь мир господ и, стало быть, рабов.
В ее каморке оседала лесть,
как пепел после долгого пожара.
С каким значеньем руку мне пожала.
И я уразумел: тесть любит лесть.
Вселенная, которую с трудом
вернул я в хаос: с муками и болью,
здесь сызнова была сырьем, рудой
для пьедестала. И того не более.
А может быть, я в чем-то и не прав:
в эпоху понижения значения
людей
самой себе
и выбрала из прав
важнейшие,
те, что сама хотела,
какая чернь при этом ни свистела,
ни гневалась какая власть.
Я путь не принимал, но это был
Путь. При почти всеобщем бездорожьи
И я ценил холодный грустный пыл.