Абросимова В.: "Ахматовский мотив в письмах А. В. Белинкова к Ю. Г. Оксману"

Знамя. - 1998. - № 10. - С. 139-147.

Ахматовский мотив в письмах А. В. Белинкова к Ю. Г. Оксману

О том, что Аркадий Викторович Белинков (1921-1970) хотел написать работу об А. А. Ахматовой, но потом вынужден был отказаться от задуманного, известно из разных источников. Два фрагмента, опубликованных Н. А. Белинковой, говорят о том, что статья об Ахматовой не получилась 1. Однако масштаб личности, характер дарования и трагическая судьба А. В. Белинкова не позволяют просто отмахнуться от этой неудачи. Что помешало талантливому исследователю и почему так мучительно переживал он свое очевидное поражение? Письма А. В. Белинкова к Ю. Г. Оксману 1961-1962 годов, в которых ахматовский сюжет занимает важное место, в какой-то степени проясняют картину.

* * *

... С детских лет он знал, что времени на земле ему отпущено немного: тяжелая болезнь сердца диктовала свои правила игры. Тотальный режим отнял у него чистых двенадцать лет жизни. А. В. Белинкову было за что ненавидеть советский строй. В 1960 году, когда вышла его книга о Тынянове, ему не было еще и сорока, но за его плечами была одиночка, смертный приговор, замененный позднее длительным заключением, арест рукописей и их исчезновение... По жизненному опыту А. В. Белинков принадлежал другому поколению. И, может быть, не случайно, что круг его общения составляли В. Б. Шкловский, К. И. Чуковский, Ю. Г. Оксман.

Один из крупнейших историков отечественной литературы, Юлиан Григорьевич Оксман (1894-1970) особо выделил уникальное дарование Белинкова и дал ему рекомендацию в СП СССР 2. И не случайно, что именно А. В. Белинков писал статью об Оксмане для Краткой литературной энциклопедии 3. В доверительных беседах с молодым коллегой обсуждалась идея создания нового "Колокола" 4. Острая необходимость такого рода издания требовала и личности, равновеликой А. И. Герцену. Сатирический талант, темперамент и сила ненависти А. В. Белинкова к существующему режиму позволяли рассматривать его как одного из вероятных претендентов на эту роль.

Сейчас, тридцать лет спустя, совершенно очевидно, что у А. В. Белинкова не было второй составляющей, без которой подвиг Герцена не повторить, - не было его нежности, любви, редкостного дара понимания и умения прощать.

Прислушаемся к очевидцам тех событий. Р. Д. Орлова и Л. 3. Копелев встретились с А. В. Белинковым незадолго до его принятия в Союз писателей. Позднее Р. Д. Орлова писала: "Мы пришли знакомиться с Аркадием Белинковым под вечер в апреле 1961 года в писательском Доме творчества "Малеевка" 5.

Лицо - из тех, что встречаешь не на московских улицах, а в залах Эрмитажа, на картинах итальянских мастеров. Бледность резко контрастировала с темнотой комнаты. Позже я поняла, что это бледность болезни. Ему могло быть и семьдесят и сорок лет. ...

Впечатление от первой встречи - не просто магнетизм таланта, но излучение сильной личности. Герцен называл это "демоническим магнетизмом". ..." 6

А вот рецензия на книгу А. В. Белинкова "Юрий Тынянов", написанная Д. Даниным, членом Приемной комиссии Союза писателей СССР. В ней емко и по сути проницательно и верно подмечены важнейшие стороны дарования А. В. Белинкова: "Подобно самому Тынянову, о котором написана книга, автор ее не только исследователь, но и художник. Он - личность, характер. Мыслящая личность и зрелый характер. Он с такой свободой, с такой беспощадной проницательностью и волевой целеустремленностью подчиняет себе хитроумно-сложный характер тыняновского творчества и все то, что для самого Тынянова было материалом, что часто становится равен автору "Кюхли", "Вазир-Мухтара" и "Киже"... Белинков не демонстрирует нам Тынянова, а в нашем присутствии разговаривает с ним на равных. Больше того, он как бы показывает Тынянову самого Тынянова, и покойный писатель, вероятно, с величайшим интересом и не без строптивости читал бы эту книгу о себе..." 7

Два года назад, выступая на вечере памяти А. В. Белинкова, Д. Данин говорил о клокочущей ненависти как доминанте его личности: "Я листовочник! - кричал в исступлении Аркадий. - Я уничтожу Олешу, Каверина, Шкловского. Я буду уничтожать нашу интеллигенцию-потаскуху!" 8

Поразительно, как умело находил он врага в ярких, талантливых писателях. Трагическая фигура Ю. К. Олеши едва не превратилась в символ предательства всей советской интеллигенции 9. В. А. Каверин мог стать следующей жертвой за одно только то, что не восхищался книгой А. В. Белинкова о Тынянове, а помнил и любил самого писателя 10.

Имя В. Б. Шкловского в этом контексте вообще неуместно: ведь именно он сделал максимум того, что возможно было, и добился-таки того, что смертный приговор А. В. Белинкову не был приведен в исполнение. Кроме того, именно В. Б. Шкловский безоговорочно поддержал молодого писателя, опубликовав восторженную рецензию на его первую книгу 11. Однако в представлении А. В. Белинкова его бывший наставник 12 стремительно превращался в главного противника, которого надо было непременно прилюдно уличить в литературном мошенничестве. О своем намерении А. В. Белинков говорил много, охотно и самым разным людям. В. Б. Шкловский имел возможность прочитать и такое суждение, которое не было опровергнуто А. В. Белинковым: "Передавали, что он [Белинков. - В. А.] решил сделать анализ творчества крупного современного писателя, ныне живущего, чтобы показать, как "советская действительность" вынудила талантливого человека идти сперва на небольшие, потом на все более тяжелые компромиссы и в конце концов уничтожила его как творческую личность. Называли и фамилию писателя - Шкловский" 13.

Но что-то остановило Белинкова. Возможно, слишком большая - в недавнем прошлом - близость не только к самому Виктору Борисовичу, но и вообще к его дому, двери которого всегда были распахнуты для него 14. А потом и сам замысел претерпел явное изменение. Б. М. Сарнов, которому в принципе близко герценовское начало в даровании Белинкова, писал: "Была задумана трилогия. Опыт художественного исследования поведения русского интеллигента в новых, невиданных, не имеющих никаких аналогий в прошлом исторических обстоятельствах.

В первой книге трилогии (Тынянов) рассматривалась судьба художника, старающегося быть лояльным по отношению к новой власти. Во второй (Олеша) - история художника, мучительно пытавшегося верой и правдой служить этой власти, насилуя свой дар. Сюжетом третьей (сперва героем ее он хотел сделать Ахматову, потом Булгакова, позже колебался между первыми двумя и Солженицыным), по мысли автора, должна была стать судьба художника, сумевшего противостоять страшному давлению мощного тоталитарного государства и остаться самим собой" 15.

В этот широко и мощно задуманный сюжет совершенно не вписался уникальный, открыто сатирический, все подавляющий, свифтовский в большей степени, чем даже щедринский, дар А. В. Белинкова. М. О. Чудакова, специально исследовавшая этот феномен, пришла к такому выводу: "Ненависть Аркадия Белинкова к стране Советов была сосредоточенной и неутихающе-яростной. Можно без всякого преувеличения сказать, что она не покидала его ни на минуту. Он без конца искал новые и новые формы ее выражения, и особенности его работы способствовали этой непрерывности. ...

Его перо истекало сарказмом - он был основным художественно-риторическим средством Белинкова. К тому же это был редкий, почти не встречающийся в русской публицистике со времен Салтыкова-Щедрина темперамент. Концентрация яда в его устных и письменных текстах была немыслимо высока. ... У Белинкова и ненависти, и сарказма хватает на сотни страниц" 16.

* * *

таланта. Н. А. Белинкова позднее вспоминала: "... Совпадение нескольких, по природе своей различных обстоятельств привело Аркадия Белинкова к решению написать книгу "Судьба [победа] Анны Ахматовой".

..."Вопросы литературы", надеясь на отмену постановления 46-го года, попробовали опередить Твардовского и заказали статью об Анне Ахматовой Аркадию Белинкову....

Заказанную "Вопросами литературы" статью Аркадий Белинков начал писать по канве волошинской строчки: "Тяжек жребий русского поэта...". Пытался придумать, что можно показать открыто, а что надо прятать в подтекст. Он записывал: "Процитировать куски из статей, где говорится, что она великий поэт. Цитировать якобы не для этого... Блок: "Искусство - ноша на плечах..."; написать об Эльсберге, Самарине, Никулине и т. д. в контексте с историческими лицами, известными такого рода деятельностью. Или же в контексте с рассуждениями о такого рода деятельности". На столе начали накапливаться стопочки бумаг с цитатами, отдельными фразами, названиями разделов будущей статьи: "Об однотемности Ахматовой", "Причины распри Ахматовой с веком".

Но материала накопилось так много, что он просился в книгу. В трилогии о разных типах взаимоотношений писателя и господствующей власти место сопротивляющегося поэта было вакантным. Казалось, его займет Анна Ахматова. ..." 17

Документы, сохранившиеся в архиве Ю. Г. Оксмана, позволяют уточнить отдельные моменты этой драматичной истории. Письма А. В. Белинкова к Оксману по-своему уникальны. На протяжении двух лет они запечатлели и изменение авторского замысла, и смятение талантливого критика, все больше убеждающегося в том, что одновременно писать о Поэте и литературных стукачах невозможно. "Его оригинальный писательский метод, где строгая научность сочетается с блестящим артистизмом..." 18, не стал универсальным. "Аркадий начал книгу об Ахматовой. Было больше сотни страниц. Но это у него не получалось. Критический эпос, критическая ода - не его жанры. Восхищаться он не умел.

Его особенная сила - в ниспровержении" 19.

Несостоявшийся триптих лишь оттенил масштаб уникального, хотя и однотемного, по его собственной терминологии, дарования А. В. Белинкова.

Фрагменты писем А. В. Белинкова публикуются по автографам из личного фонда Ю. Г. Оксмана в РГАЛИ.

А. В. Белинков - Ю. Г. Оксману

12. 8. 61 [Боткинская больница, Москва]

[...] я хочу написать еще одну работу, которой, как и многим ее предшественникам, предрешено быть погребенной в столе. Работа эта называется "Пушкиноведческие исследования Анны Ахматовой".

Я не собираюсь касаться чисто пушкиноведческих проблем, недоступных неспециалисту. Да, вероятно, эти проблемы (при всей не подлежащей сомнению их научной значительности у исследовательницы) в связи с особой ролью Ахматовой в истории русской литературы не являются главными. Разное время исследует разные вещи. В настоящее время, несомненно, важно то, что статья - об Анне Ахматовой. И [в] этой статье было бы хорошо выяснить, что такое Пушкин в ее стихах, в трех маленьких ее литературоведческих поэмах, что такое Пушкин в восприятии еще одного замечательного художника, художника, пережившего стихи и речь Блока и лирику Пастернака.

Поэтому тайная задача статьи, ее подтекст, ее смысл и назначение - это проекция на три пушкиноведческие исследования творческого пути последнего великого русского писателя.

Я прошу у Вас совета, но еще больше просто оправдываюсь. Все это не реально! Все это для погребения в письменном столе? Вероятно. Особенно в том случае, когда предполагается, что одно дело (трудное и важное) это написать книгу или статью и что другое дело (менее трудное и менее важное) эту книгу или статью напечатать. Но, если второе дело считать не менее трудным и не менее важным, чем первое, и употребить на него не менее, чем на первое, таланта, ума и знаний (предполагается, что все это должно быть) да еще прибавить к этому хитрость, волю, выдержку, самообладание, самоотверженность, выносливость, жизненный опыт, осведомленность в области уголовного права, эрудицию в истории цензуры, пенитенциарных систем, телесных наказаний и пыточных дел, то можно рассчитывать на успех в подтачивании основ сытого литературоведческого благополучия. Нельзя обрекать на неудачу всякую попытку прорвать заграждения, которые окружают печатный станок. Если заранее решено, что прорваться нельзя, то зачем же тогда писать? В работах о таких писателях, как Анна Ахматова, важно не то, что они хороши или плохи, а то, что они напечатаны. Написать работу об Анне Ахматовой для себя и своих друзей может всякий.

Дорогой Юлиан Григорьевич, я спрашиваю у Вас не только совета, но и разрешения. Ведь статьи об Анне Ахматовой появляются раз в четверть века. Не займу ли я чужое место? [...]

_____________

РГАЛИ, ф. 2567, оп. 1, ед. хр. 299. Л. 11 об. -12.

8. 5. 62 Москва

Дорогой Юлиан Григорьевич!

5 мая вечером Анна Ахматова приняла меня. У нее были посетители, разговор о статье состоялся в перерыв между визитерами и продолжался две минуты. За эти 2 минуты мы успели лишь сговориться о следующей встрече.

Следующая встреча состоялась вчера вечером.

Анна Андреевна была одна. Она попросила меня рассказать о статье. Я рассказал. Прочел несколько кусков. Так как я с войны до смерти боюсь всяких интервью и вообще никогда не заблуждался по части своих репортерских дарований, то вскоре я с ужасом обнаружил, что спрашивать мне, собственно, нечего. Но здесь случилось так, что она сама начала меня спрашивать, а потом и рассказывать, и все получилось как нельзя лучше.

не согласна, и, как мне кажется, права именно она, а не литературоведы.

Тем неожиданнее было то, что ей пришлось по душе сказанное мною. Нарушая этикет, я долго и нудно настаивал, чтобы она говорила правду, чтобы она призналась, что ей не нравится то, что я пишу. Но она никак не признавалась. Для меня же ее признание имело решающее значение. Согласитесь сами: после того, как Каверин всем рассказывает, что я типичный проработчик и в качестве такового погубил Тынянова, после того, как мой друг Серафима Густавовна1* говорит обо мне то, что Каверин, застеснявшись, не сказал бы и в пьяном угаре (это она делает на всякий случай, чтобы после книжки о ее супруге2* уже не объяснять, с кем порядочные люди имеют дело), после всего этого для меня решающе важным было показаться Анне Андреевне не злодеем, а даже симпатичным человеком.

Не думаю, что я преуспел на этом поприще, ибо между двумя любезными фразами она, как бы невзначай, сказала:

- Вы знаете, вот кажется и достойный человек, и умывается каждый день, а вдруг узнаешь: взял и написал книгу о перебежчике. И похвалил, похвалил.

К ней ездят со всего света, и каким же нужно обладать широким сердцем и светлым умом, чтобы остаться человеком под взглядами людей, приезжающих к Анне Ахматовой по дороге из Коллизея к могиле Тимура. Люди - туристы. Они смотрят собор св. Петра, Лазурный берег, пирамиду Аменхотепа, Анну Ахматову... [...]

___________

Там же. Л. 14-14 об.

25 мая 1962 г. Переделкино

Дорогой Юлиан Григорьевич! Мы получили Ваше письмо 19 мая. Я отвечаю на него с таким неслыханным и вызывающим опозданием, потому что в эти дни все было безотлагательно: встречи с Анной Андреевной, чтение материалов, которые немедленно следовало вернуть, перепечатка, библиотечные книги, разоблачительные, обличительные и эпитафические монологи Виктора Борисовича Шкловского, методически выводящего меня на свежую воду.

Сегодня Наташа привезла меня в Переделкино, и я начинаю свой рабочий день отчетом Вам.

Присутствие на собственных похоронах, которые так торжественно устроил Виктор Борисович, произвело на меня глубокое впечатление, и, если рассуждать строго научно, то следует иметь в виду, что Вам пишет уже не человек, но бесплотный - вследствие своей бесплодности - дух. Закалывал меня Виктор Борисович хорошо, со знанием дела, чтобы уже больше не выскочил я, не стал оживать, потому что моя смерть была доказана неопровержимо. Основанием для похорон было то, что я уже год пишу статью об Ахматовой, а он за это время написал сценарий, воспоминания, книгу о Толстом, десятки статей и сотни рецензий. Кроме того, приводились цитаты на тему о том, что писать нужно быстро.

Все это совершенно правильно, может быть, за исключением цитат, в ответ на которые можно привести другие. Если бы Виктор Борисович был в состоянии не только замечательно говорить, но еще и хоть как-нибудь слушать, то похороны были бы испорчены серьезными возражениями покойника. Возражения эти сводятся к следующим основным пунктам. Покойник полагает, что литература дело очень ответственное и что человеку, который хочет заработать много денег, нужно идти в зубные техники или стать парикмахером в Союзе писателей, главным редактором журнала "Октябрь", валютчиком, растратчиком или чем-нибудь еще в том же роде, но уж никак не литератором. Кроме того, литератор не имеет права писать о серьезных вещах (например, о математических методах анализа стиха), на четверть часика завернув на Воробьевы горы или заглянув вечерком в журнал "Огонек". Одновременно с этим, литератор, живущий в эпоху, когда начинают свершаться самые тяжелые эсхатологические предчувствия, должен писать о значительных явлениях. Наконец, нормальное человеческое мировоззрение отличается от безнравственности тем, что не спрашивает, устраивает оно других или не устраивает, и не думает, хорошо ли за него платят. Все сказанное - лишь контраргументы покойника на панихиде, но вовсе не последовательное изложение пунктов программы.

Если оставить в стороне то, что этот разговор довел меня до сердечного припадка, что я не могу забыть оскорбительности тона, в котором он велся, что, наконец, Виктор Борисович поносит меня привычно и натверженно и последний раз с неистовством протопопа Аввакума поносил за "Тынянова" как раз до тех пор, пока не прочел в апрельском 1961 года номере "Литературной газеты" статью под названием "Талантливо"3*, то положение мое, безусловно, трудное (действительно, ничего после книги не напечатал), все-таки не совсем безнадежно. Во всяком случае, после того, как меня один раз сунули в штабель мертвяков, второй раз за здорово живешь я этого не позволю.

Дела же мои обстоят так. До встреч с Анной Андреевной начал приходить в себя окончательный вариант подробного изложения работы, в котором (варианте) главные вещи уже стояли твердо. Предстояло преодолеть еще очень много трудностей, главная из которых в том, чтобы наиболее ответственные социально-исторические соображения осадить на нейтральный материал, но я уже знал так хорошо статью, что рассказывал ее (как пересказывают чужие статьи). После встречи с Анной Андреевной работа осложнилась, потому что великий человек не исчерпывается своим поприщем. Но самое важное заключается в том, что эти встречи не произвели никаких радикальных смещений. Оказалось, что в главных вопросах я не разошелся с Анной Андреевной и что в формуле "необходимо и достаточно" более или менее удовлетворительно выполнил первую половину.

Последняя встреча с Анной Андреевной имела для меня очень большое значение, потому что я впервые показал ей довольно большой кусок текста - около листа. Я не знаю, понравилось ли ей написанное, но возражений оно не вызвало. Этот кусок - что-то вроде социально-исторической эссенции работы, одна из двух ее главных линий. Вторая линия - эстетика, возникшая в результате этой социологии. В том виде, в каком я показал этот кусок Анне Андреевне, он, конечно, не может пойти в статью. Но при некоторых изменениях, а главное, положенный на нейтральный материал, может быть, и пойдет. Вообще же происходит нечто странное: при слишком внимательном чтении с заранее обдуманным намерением (а они только так и читают) восприятие цельного текста становится, в сущности, невозможным. При таком чтении в буквальном смысле боятся каждого слова, но и только. Большие композиционные пласты, стыки кусков, сквозные темы, соотнесенность с материалом, лежащим вне текста, и пр[очее] воспринято быть не может. В результате некоторых специализированных читателей перестают беспокоить концепции и начинает раздражать стилистика.

Кусок, который я показывал Анне Андреевне, может войти в статью с Пушкиным, с Николаем Павловичем4*, с Настасьей Минкиной5*, с самым позорным десятилетием русской истории (тем самым, когда были написаны лучшие стихи Блока, стихи, проза и исследовательские работы Белого, первые книги Ахматовой, Мандельштама, Маяковского, Пастернака, когда возник ОПОЯЗ и много, много другого, без чего русская культура довольствовалась бы лишь известным изображением Георгия Победоносца и серией брошюр о том, как обставить комнату и вести себя в обществе, выпускаемую издательством "Советская Россия").

Анна Андреевна подробно и с великолепным пониманием того, как соединяется историческое событие с человеком, говорила о смерти символизма, о рождении акмеизма, и в ее рассказе были смерть и рождение, а не кризис символизма, генезис акмеизма. Ее умение соединить историю с походкой Вячеслава Иванова открывают в ней большого исторического писателя. До сих пор в воспоминаниях современников приходилось главным образом читать об истории и людях в отдельности: II-я империя и Анатоль Франс в туфлях и халате...

Потом она читала стихи.

Это была поздняя Ахматова, и это было еще одно, быть может, самое значительное явление великого поэта. [...]6*

_____________

"..."Хотите, я вам почитаю", - не спросила - предложила она. Интонация - жест. Жест - царский дар. Кто бы отказался? Мы замерли. Заботы суетного света отступили. Ни размолвки, ни стареющего тела, ни гранатовой броши. Побледневшую женщину потребовали к жертве. Проходя через муки ада, Анна Андреевна превращалась в Анну Ахматову, в нечто называемое чистой поэзией и (это уже для русского читателя) совестью. Она читала нам "Реквием". Сама! Казалось, она не читала его - творила заново

Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
Но туда, где молча мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.

Голос у Анны Андреевны был низкий, грудной, с сиплым перехватом, когда не хватало воздуха.

К концу чтения мы плакали все трое. У памятника, самой себе поставленного Анной Ахматовой, таял в бронзовых глазницах снег. В Москве еще надеялись на обновление, по Неве плыли корабли, как облака плывут, облака...

Свидание с Анной Андреевной кончилось цитатой. Она действительно проводила нас до передней, в которой стояла золотая пыль.

" - См.: Яблокова-Белинкова Н. Погасшая елка // Грани... 1985, № 136. С. 114-115.

* * *

Однако работа в Переделкине не ладилась ввиду резкого ухудшения состояния здоровья А. В. Белинкова. 15 августа 1962 года он писал Ю. Г. Оксману:

"Дорогой Юлиан Григорьевич!

Позавчера мы возвратились из Переделкино. Я чувствую себя очень плохо. Мне решительно запрещено писать, читать и думать о работе. [...]" 20

Статья об Ахматовой не была завершена. Фрагменты ее А. В. Белинков давал читать немногим своим постоянным рецензентам. Мнение их совпадало с его собственной оценкой ситуации: статья об А. А. Ахматовой как новое слово о поэте не состоялась, а другую не стоило и начинать. Масштаб случившегося еще только предстояло оценить. В дневнике К. И. Чуковского за 1962 год все выглядело так: ". Трагично положение Аркадия Белинкова. Он пришел ко мне смертельно бледный, долго не мог произнести ни единого слова, потом рассказал со слезами, что он совершенно лишился способности писать. Он стал писать большую статью: "Судьба Анны Ахматовой", написал, по его словам, больше 500 стр., потом произошла с ним мозговая катастрофа, и он не способен превратить черновик в текст, пригодный для печати. - Поймите же, - говорит он, - у меня уничтожили 5 книг (взяли рукописи при аресте), я не отдыхал 15 лет - вернувшись из ссылки, держал вторично экзамены в Литер[атурном] И[нсти]туте, чтобы получить диплом, который мне надлежало получить до ареста (тогда он уже выдержал экзамены), - тут слезы задушили его, и он лишился способности говорить. Я сидел ошеломленный и не мог сказать ни единого слова ему в утешение. Он дал мне первые страницы своей статьи об Ахматовой. В них он говорит, что правительство всегда угнетало и уничтожало людей искусства, что это вековечный закон - может быть, это и так, но выражает он эту мысль слишком длинно, и в конце концов она надоедает и хочется спорить с нею. Хочется сказать: а Одиссея? а "Война и Мир", а "Ромео и Джульетта", а "Братья Карамазовы". ..." 21

Через год, 28 июня 1964 года К. И. Чуковский вновь обратился к этой теме: "... Белинкова били и истязали в лагере - он вернулся оттуда полутрупом. Сколько я знаю его, он всегда на пороге смерти. Страданиям его нет конца: легкие, сердце, желудок - все искалечено, изуродовано. ... Он написал книгу о Тынянове, она имела успех, - и он хочет продолжать ту же линию, то есть при помощи литературоведческих книг привести читателя к лозунгу: долой советскую власть. Только для этого он написал об Олеше, об Анне Ахматовой. ..." 22

Может быть, потому статья об А. А. Ахматовой не получилась, что на этот раз Слово не подчинилось авторскому диктату, не захотело вмещаться в рамки идеологизированного клише.

Вступительная заметка, публикация и комментарий В. Абросимовой

1. Белинков А. Победа Анны Ахматовой: Из незавершенной книги // Новый колокол: Литературно-публицистический сборник. Лондон, 1972. С. 422 - 429; Белинков А. Анна Ахматова и история: Отрывки из неоконченной книги "Судьба [победа] Анны Ахматовой" // Грани: Журнал литературы, искусства, науки и общественно-политической мысли. Франкфурт-на-Майне, 1985, № 136. С. 120-137.

2. В письме от 14 апреля 1961 г. А. В. Белинков благодарил Ю. Г. Оксмана за нее. - РГАЛИ, ф. 2567, оп. 1, ед. хр. 299. Л. 5.

"Б. И. Колосова". См.: Краткая литературная энциклопедия. В 9-ти томах. М.: Сов. энцикл., 1968. Т. 5. Стр. 411.

Машинописная копия статьи была подарена автором Ю. Г. Оксману с надписью: "Дорогому Юлиану Григорьевичу с любовью, уважением и пониманием его роли в истории русской общественной мысли значительно более полным, нежели изложено в этом произведении.

31. 8. 65

Москва". - РГАЛИ, ф. 2567, оп. 1, ед. хр. 299. Л. 36-38.

4. "Теперь можно сказать всю правду. Ю. Г. Оксман и Аркадий Белинков готовили издание нового "Колокола". Осуществить свое намерение они не успели." - См.: Пугачев В. В., Динес В. А. Историки, избравшие путь Галилея: Статьи, очерки. Саратов, 1995. С. 68.

5. В архиве Л. 3. Копелева сохранилось письмо А. В. Белинкова, отправленное уже из Москвы в Малеевку через несколько дней после первой встречи.

"7. 4. 61 г. Москва, Кунцево

Дорогие Раиса Давыдовна и Лев Зиновьевич.

Дорога в Москву оказалась благополучнее дороги в Малеевку, и я ловлю себя на уже начавшей было выцветать надежде, что мне скоро не будут заказаны и другие дороги.

Так как я приехал лишь вчера под вечер, то еще ничего не прояснилось, и в моем мироощущении существенных перемен не наблюдается. Правда, страх перед Верой часто заставляет меня соскальзывать с выбранной дороги в кюветы компромиссов, но я еще не видел ни Веру, ни Леву, и поэтому считаю себя пребывающим в запущенном состоянии. (Должен Вам сказать, что страх перед Верой вызван преимущественно незнанием ее, т. е. той известной причиной, которая всегда вызывала страх, неотомизм, идолопоклонничество, авторитарные монархии и эпохи тотального цитирования. Может быть, я ошибаюсь; может быть, Вера и пощадила бы меня. Во что я верую действительно искренне и твердо, так это в Левину защиту.)

У нас здесь ходит по лужам робеющая розовая и голубая весна, а я гляжу на нее в форточку. (Риторических вопросов на тему о том, какое нынче тысячелетье на дворе, я не задаю, будучи умудренным жизненным опытом и уже умея отличать тысячелетья.)

уже познакомиться твердо и окончательно.

Ваш Арк[адий]>

- РГАЛИ, ф. 2549, оп. 2, ед. хр. 26. Л. 1. Автограф. Курсив А. В. Белинкова.

А. В. Белинков обыграл имя ученого, переводчика Веры Николаевны Кутейщиковой - и понятие Вера. Лева - Лев Самойлович Осповат, писатель, переводчик, ученый-испанист. Осповаты познакомились с А. В. Белинковым в 1960 году и первое время довольно интенсивно общались. - в 1961 году Л. С. Осповат представил к защите диссертацию на тему: "Становление социалистического реализма в творчестве Пабло Неруды (1921-1949)".

6. Орлова Р. Воспоминания о непрошедшем времени. М.: Слово, 1993. С. 376-377.

7. См.: Московский литератор. 14 сентября 1961 г., № 31. С. 2-3. Курсив мой. - В. А.

8. Цит. по статье: Терехов Л. Черновик чувств // Вечерний клуб: Газета московской интеллигенции. 2 ноября 1996 года, № 121. С. 6.

"Байкал" (Улан-Удэ, 1968, N" 1 -2) с предисловием К. И. Чуковского.

10. См. об этом: Орлова Р. Воспоминания о непрошедшем времени... С. 379.

11. Тональность отзыва такого известного писателя впечатляла не меньше рецензируемой им книги: "... Я подробно рассказываю о книге Белинкова. Она мне нравится - в ней есть личность Тынянова. Я считаю, что эта книга - одно из самых интересных явлений литературоведения нашего последнего десятилетия. Книга зрелая, опытная. Приятно видеть человека, который так обдуманно, серьезно и талантливо входит в нашу литературу.

У меня есть один упрек - стилистический. Иногда спокойный анализ, который так удается Белинкову, прерывается афоризмами. Я сам таким афористическим мышлением иногда страдаю. Иногда на афоризм закидывает Белинкова. Я думаю, что в следующей книге он стилистически станет самостоятельнее, тем более, что последние главы его книги почти совершенно свободны от этого греха.

Мы получили книгу А. Белинкова - свежую, смелую, внимательную и очень талантливую. У него есть свой взгляд на русскую историю и литературу. И он нередко берется спорить с Тыняновым. Этот спор он умеет вести . Но ценность ее [т. е. книги. - В. А.] еще и в том, что она выходит за границы монографии и не только разрешает важнейшие проблемы современного исторического романа, но и ставит коренные вопросы развития сегодняшней советской литературы.

Я жду от этого человека многого." - См.: Шкловский В. Талантливо // Литературная газета. 8 апреля 1961 года, № 43. С. 3. Курсив мой. - В. А.

12. "Я, ученик В. Б. Шкловского..." - писал А. В. Белинков в статье "Что делал Ю. Олеша в газете "Гудок" и далее старался доказать, что Шкловский - приспособленец еще хуже Олеши. См.: Новый журнал. Нью-Йорк, 1970, № 100. С. 136-152.

13. Донатов Л. Дело Белинкова // Посев: Общественно-политический журнал. Франкфурт-на-Майне, 1968, № 11. С. 51. В письмах А. В. Белинкова Оксману об этом постоянно шла речь с 1961 года.

и не вполне своим человеком, то, по крайней мере, достаточно близким. См.: Сарнов Б. С художниками это бывает // Вопросы литературы. М., 1989, N° 12. С. 246.

15. Там же. С. 254.

16. Чудакова М. Так ярый ток, заледенев... (О творчестве Аркадия Белинкова) // Грани... 1996, № 179. С. 124-125. См. также в кн.: Белинков А. Сдача и гибель советского интеллигента: Юрий Олеша. М.: РИК "Культура", 1997. С. 5 - 22.

Еще раньше об этом писал Б. Филиппов: "Аркадий Белинков прямо и неуклонно идет по пути русской публицистической критики. Для него литература - не самоцель, а трамплин, чтобы наиболее смело и свободно оттолкнуться - и понестись в просторы социально-политической проповеди, горячей, неуемной, страстно-напряженной. В этом смысле Белинков - прямой наследник неистового Белинского. ..." - См.: Филиппов Б. Аркадий Белинков // Русская мысль. Париж, 4 июня 1970 года, № 2793. С. 2. О том, что А. Белинков работал в жанре памфлета, см. в кн.: Гуль Р. Одвуконь: Советская и эмигрантская литература. Нью-Йорк, 1973. С. 219.

17. Яблокова-Белинкова Н. Погасшая елка // Грани... 1985, № 136. С. 107-109.

19. Орлова Р. Воспоминания о непрошедшем времени... С. 381.

20. РГАЛИ, ф. 2567, оп. 1, ед. хр. 299. Л. 19.

21. Чуковский К. Дневник 1930-1969. М.: Соврем. писатель, 1994. С. 323.

22. Там же. С. 357.

2* А. В. Белинков очень надеялся на то, что издательство "Советский писатель" вот-вот заключит с ним договор на книгу о Шкловском. Об этом он неоднократно писал Ю. Г. Оксману.

4* Император Николай I (1796-1855).

5* О красоте и жестокости Настасьи Федоровны Минкиной, крестьянки, ставшей домоправительницей всемогущего графа А. А. Аракчеева, ходили легенды. "Влияние ее на графа было так велико, что в Минкиной заискивали высокопоставленные лица. Сам имп. Александр I заходил в ее комнаты пить чай". - См.: Энциклопедический словарь. Составители Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. СПб., 1896. Т. XIX. С. 374. См. также: Настасья Федоровна Минкина, домоправительница графа Аракчеева: Характеристический очерк // Русская старина. СПб., март 1884. Т. XLI. С. 479-518.

Раздел сайта: