Лев Владимирович Горнунг
Беседу ведет В. Д. Дувакин
Г. Весной 26-го года, встретив меня на улице, Пастернак 1, как всегда шумно и громко, закричал мне, перебегая на другую сторону, что приехала Ахматова 2, что он с ней говорил, виделся, говорил обо мне, и Ахматова просила меня зайти к ней. Она остановилась в то время в Музее Новой западной живописи, это был Морозовский особняк, теперь это Кропоткинская, 21, Академия Художеств. Там была комната ее бывшего мужа Шилейко, которая еще была за ним как за музейным работником, и я должен был туда к ней зайти. Это было бы первое свидание, потому что до тех пор мы переписывались заочно. Она была в Ленинграде, а я в Москве, но нас познакомили через общих знакомых. Она интересовалась моей работой по Гумилеву, я ей писал, но отвечала она через своею знакомого - Павла Лукницкого 3, с которым я тоже был знаком уже и переписывался.
Анна Андреевна в то время не писала писем, не говорила по телефону. У нее было такое настроение, что ее слушают 4, что письма ее смотрят, и она сразу сообщила, что писать не будет. Ну, может, это и не было так, но у нее было такое состояние, немножко нервное, после гибели ее первого мужа.
Восьмого марта, тогда это еще не было Международным женским днем, я направился на Пречистенку 5. Это был выходной день. Она назначила мне в 12 часов, и я, придя немножко раньше в этот район с Балчуга, где я жил в то время, решил посидеть немного в сквере Храма Христа Спасителя, откуда мне со скамеечки были видны городские часы у Пречистенских ворот, там, где теперь метро "Кропоткинская".
Я сидел на скамейке у Храма Христа Спасителя, там был такой сквер, много яблонь в то время было, и смотрел на городские часы, которые были неподалеку. Тогда своих часов у меня не было на руке, и всю жизнь я так и прожил без таких часов.
Около 12-ти я пошел в Музей Нового западного искусства, когда я вошел, мне указали в первом этаже, где была комната Шилейко. Я постучал в дверь. Когда услышал ответ, вошел. Это была небольшая комната, в глубине ее было окно, и там, недалеко от окна, на небольшом диване около столика сидела Анна Андреевна. Она поднялась... Я увидел, что она была очень высокого роста, очень худая, стройная, высокая, у нее была эта ее всегдашняя челка. Она была в белой кофточке и в темной юбке. Мы поздоровались уже как знакомые. Я присел против нее у стола. В это время какая-то служащая музея вошла в комнату и сказала, что купила Анне Андреевне папирос, но хлеба купить не успела, хлеба и сахару. Я вызвался сбегать в булочную, которая была неподалеку, принес все это ей, а потом мы с ней разговаривали.
Она сказала, что сейчас она занимается сбором стихотворных рукописей Николая Степановича, которые разбросаны по Ленинграду у разных частных лиц, его знавших, и она хочет собрать это, чтобы потом как-то можно было сохранить их и опубликовать то, что не было опубликовано. Она собирала сведения у людей, знавших его для его биографии в будущем 6, потому что до сих пор этого ничего как-то не делалось, да и не было повода к этому пока. Была какая-то такая его еще ранняя деятельность в поэзии. Поэзия его была очень оригинальна, очень интересна, абсолютно аполитична. Он не писал никогда стихов, близких к каким-нибудь событиям того времени, даже во время войны мало было стихов, написанных о войне.
Я сказал, что у меня кое-что уже есть, что я собирал, потому что очень увлекался его стихами. Она заинтересовалась тем материалом, который был у меня. Кое-что ей было неизвестно, и, таким образом, я обещал ей передать все, что у меня имелось. Она просила меня зайти к двум коренным жителям Петербурга дореволюционного 7 - это Кардовский Дмитрий Николаевич 8 с женой и поэт Сергей Ауслендер 9, которые в это время были уже в Москве. У Кардовского была студия, он преподавал в частной студии, у него было много учеников, которые стали потом очень известными, в числе их - Александр Яковлев, Бехтеев 10... многие другие.
Ауслендер дружил с Гумилевым и написал, продиктовал мне очень интересные воспоминания 11 о раннем его периоде, когда они встречались еще до его женитьбы... в молодости. Это были девятьсот седьмой, восьмой, девятый годы этого века. Кардовские жили в Царском Селе и поэтому знали и родителей Гумилева 12
Поскольку Анна Андреевна познакомила меня с ними, то я был у них и записал их воспоминания 13, которые сейчас...
Д. Они сохранились?
Г. Сохранились. Они в ЦГАЛИ.
Д. То есть воспоминания Гумилева?
Г. Нет, мои воспоминания, то есть записанные мною воспоминания Кардовских и Сергея Ауслендсра, был такой прозаик.
Д. Был.
Г. Сотрудник журнала "Аполлон".
Д. По-моему, он стихи тоже писал...
Г. Только прозу, стихи мне не попадались. У Кардовских было много работ. Живописные на стенах были исключительно картины его жены Ольги Людвиговны Делла-Вос-Кардовской. Она была испанка по происхождению, но очень обрусевшая, конечно. Ее фамилия девичья была Делла-Вос. Дмитрий Николаевич писал в основном акварелью, был график, иллюстратор, иллюстрировал "Горе от ума" - это были очень известные его иллюстрации к Грибоедову. <...>
Ну вот. В квартире, вернее, в большой комнате Кардовских, на Зубовском бульваре, дом 15, где они жили, было много вещей самой художницы на стенах. Но я обратил внимание на большой портрет Анны Ахматовой 14, написанный под деревом на фоне пейзажа и в желтой такой, оранжевой, шали на плечах. Это известный портрет, который был в красках воспроизведен на открытках Общества Святой Евгении.
Д. Общество Святой Евгении? О таком никогда не слышал. Что это за общество?
Г. Ну как же, это было такое издательство, для доходов они издавали открытки в большом количестве. Общество Святой Евгении - это было общество сестер милосердия. Но для дохода они имели возможность печатать открытки. Открытки были первоклассно отпечатаны в то время в Петербурге.
Портрет Гумилева был у нее тоже: еще совсем молодого, на фоне какого-то африканского пейзажа... зеленые растения, типа кокосовых пальм, и прочее... Но он был там еще совсем молодой. Портрет этот сохранился, находится в Ленинграде, так же, как и портрет Ахматовой, в семье Кардовских. <...>
Теперь, что касается Анны Андреевны Ахматовой... Поскольку она была в Ленинграде, то мне пришлось редко с ней видеться, но в 36-м году такой общий знакомый Сергей Васильевич Шервинский пригласил ее летом погостить у него на даче.
Д. В Тарусе.
Г. Нет. Дело в том, что отец этого поэта Сергея Шервинского Василий Дмитриевич Шервинский был очень крупный профессор, терапевт, член Ученого совета Наркомздрава, и был уже настолько известен, что в последние годы жизни Ленина его приглашали к нему на консультации в Горки. Там лечил многих крупных партийных работников... И за его заслуги сперва ему вернули его небольшой дом на Кропоткинской улице в переулке Померанцевом, который в начале революции был у него взят, а тут ему его вернули. Ну, дом был старый, в плохом состоянии. А в 34-м году, когда ему было восемьдесят с чем-то лет и он был в полном расцвете своей медицинской деятельности, основал Институт эндокринологии и очень много принимал участия в работах в Наркомздраве (до того, как он стал Министерством здравоохранения), ему вернули его бывшую усадьбу. Это было по Казанской дороге, станция "Пески", в трех километрах от станции, близ деревни Черкизово. Я ничего не знал о том, что у них была до революции какая-то земля. Вернули, конечно, только дом с окружающими усадьбами, парк небольшой, палисадник перед домом, где были старые яблони, двор, деревянный флигель. Большой яблоневый сад и какие-то земли, где были посевные какие-то работы, - это все осталось у колхоза.
И вот в 34-м году, не говоря мне о том, что там произошло в их семье, Сергей Васильевич пригласил меня поехать с ним вот на станцию "Пески" по Казанской дороге. Тут-то я и узнал, что им вернули эту дачу, в которой находился то ли зоотехникум, то ли ветеринарный пункт, что-то такое было в этом небольшом одноэтажном каменном доме, остававшемся от бывшего большого когда-то имения князей Черкасских, еще в XVIII веке. Поблизости от этого дома стоит старинная церковь, построенная Баженовым. И вот это - дом, около которого парк разросся за эти годы, когда-то посаженный самим профессором. Молодые деревца... были посажены вместе с его старшим сыном, архитектором, специалистом по садоводству, по украшению городов парками, бульварами. Тогда он был еще студентом.
Ну вот, таким образом я впервые приехал на эту дачу, а в 36-м году столкнулся там с Ахматовой, поскольку тоже приезжал к Шервинским, по их приглашению, погостить у них на даче. Анна Андреевна приехала еще до меня, и мы с ней встретились уже как старые знакомые.
В это время у профессора гостила его ассистентка, врач-эндокринолог, Валентина Ивановна Бокевич, со своей большой собакой, немецкой овчаркой Баян, но она как-то сразу решила завладеть Анной Андреевной, сопровождала ее на прогулках, иногда даже мешала другим с ней общаться.
Я приехал в июле, в середине месяца. Была жаркая, теплая погода. Я уже был с фотоаппаратом, и в этот раз я решил поснимать Анну Андреевну. Это был период, когда ее мало печатали, она была как-то очень бедна, очень была скромно одета и как-то очень нервна. Но она всегда была довольно замкнутой и не была такой... нараспашку, каким был Пастернак. Это была полная его противоположность.
съездить и показать ей этот старинный город. До тех пор были просто прогулки по берегу. Иногда она меня приглашала пройтись с ней по берегу реки вечером, иногда ее увлекала с собой Валентина Ивановна, которая должна была прогуливать свою немецкую овчарку, которая днем была на привязи, потому что поблизости было много кошек, и хозяева их боялись этой собаки.
Ну вот... Кажется, 16-го числа было решено поехать в Коломну: Шервинский, я... Сперва было пасмурное такое утро, наверное, это был туман...
Д. Вот совпадение... В 37-м я там жил. То, что Вы описываете, я вижу: и эту церковь баженовскую, и их усадьбу за высоким забором, и густой-густой... кустарники и деревья... Очень разросся парк.
Г. Да, его пришлось в 34-м году частично вырубать, потому что он слишом уж разросся.
Д. А река шла тут же, рядом, крутой берег был, пляжа никакого не было, километров за пять-семь оттуда было уже слияние Оки с Москва-рекой, и там начинался город Коломна и огромный коломенский пляж. Мы туда иногда ходили.
Г. Ну, когда мы поехали в Коломну, был жаркий день, но купаться нам там не пришлось. Мы осмотрели город. Ахматова интересовалась им очень, потому что это была родина Бориса Пильняка, писателя, с которым она дружила до конца его жизни.
Д. Родился Пильняк?
Г. Да, он родился в Коломне. И у него есть рассказ "Колымен град", такой бытовой, немножко типа рассказов Лескова, очень хорошо написанный.
Сперва было не очень жарко, но потом как-то разошелся утренний туман, и можно было думать, что день будет жаркий. Но Ахматова решила, что уже возвращаться поздно, не стоит, и мы уже пришли на станцию... И мы сели в поезд. Это был как раз не пассажирский, а какой-то местный рабочий поезд, на котором мы приехали в Коломну.
Д. Там был завод вагоностроительный.
Г. Да. Но он где-то на окраине города. Кремль в то время был в плохом состоянии, сейчас его, кажется, полностью восстановили, но все-таки все башни были и частично разрушенные стены. Когда мы пришли к одной из башен, которая называлась Маринкиной башней, потому что там сидела в заключении одно время Марина Мнишек, то башня была заперта. Мне пришлось разыскать работников местного музея, и пока Анна Ахматова с Шервинским сидели там около башни в тени, принесли ключи, и мы пошли осматривать эту башню. Ступени были довольно плохие, кирпичные, но истертые, и трудно было подниматься, но все-таки Ахматова хотела посмотреть все поподробней.
Когда мы возвращались через базарную площадь, уже базар закончился, она была пуста, но местные фотографы сидели около своих декораций. На одном таком большом полотне масляными красками был написан вороной конь и всадник в черкеске, но там, где была голова, была дыра, а сзади этой декорации была лестница и какая-то площадка, куда можно было залезть и просунуть голову в эту дырку и сняться в виде кавказского всадника.
Д. Да, и в Москве такие были.
Г. Бывали раньше, да.
Д. На бульварах.
Г. На Трубной площади, наверное, где-то были такие.
Ну, Шервинский в шутку предложил Анне Андреевне сняться в виде такого всадника на вороном коне. Но она даже испугалась этой мысли, и он тогда успокоил ее, что он сам снимется при первой возможности в этом виде.
Погуляв по городу, осмотрев все самые старинные здания, мы, усталые от жары, отправились на вокзал Коломны. Там на станции в буфете купили мятных лепешек, которые сосали по дороге, и приехали в Пески, довольные своей прогулкой...
В Коломне я снял Анну Андреевну в каком-то переулочке, где она присела в тени одного дома, на скамеечке около этого дома, против старинной шатровой колоколенки. Снимок вышел очень интересный, очень удачный, и почему-то веем очень нравится. Что касается снимков на даче, то я ее снимал и в группе с Шервинскими, и отдельно. Сперва она снималась не очень охотно, потому что до меня ее снял живший и Черкизове на даче знакомый Шервинских, такой философ, преподаватель логики Ахманов Александр Сергеевич 15, но снял он ее как-то неудачно, и она вышла старше своих лет и поэтому испугалась пою снимка. И когда я хотел ее снимать, то она говорила, что уже она не может сниматься, что она уже стара, что ей не до этого, что она снималась много. Но поскольку в семье Шервинских, в группе, ей неудобно было отказываться, то она все-таки, конечно, соглашалась. Один снимок я снял большим деревянным аппаратом 13 на 19, в ее комнате, ее одну. После она была очень довольна этим снимком и заказывала мне много фотографий. Поскольку она очень неохотно делала надписи на книгах, то, в противоположность этому, очень охотно раздавала свои фотографии всегда. И вот поэтому мне пришлось ей сделать довольно много, и она их раздавала с надписями своими всем знакомым.
После 36-го года мне приходилось встречаться с Анной Андреевной и в Москве. Она часто приезжала в семью писателя Виктора Ефимовича Ардова. С этой семьей она особенно подружилась после войны, так как была близка с женой Ардова, Ниной Антоновной Ольшевской 16. Первый муж ее был Баталов 1718 - от этого мужа, теперешний актер очень известный. С Ниной Антоновной она была в Ташкенте 19 в эвакуации и там очень с ней сблизилась. Так что и до войны, и после войны я бывал у нее на Ордынке, в квартире Ардовых. Она читала мне не раз свои стихи, новые стихи, тогда еще, на даче у Шервинских летом 36-го года, потом иногда, когда я заходил к ней, в Москве. В мою поездку в 26-м году в Ленинград она мне написала в альбомчик, где писал и Пастернак когда-то, и Верховский, и другие, - она написала одно стихотворение свое 20.
Затем после войны уже, когда она вернулась из Ташкента в Ленинград... Я работал в это время во Всесоюзной академии архитектуры и летом 46-го года с экспедицией, которую возглавлял Брунов Николай Иванович 21, сотрудник Академии архитектуры, был в Великом Новгороде. Там происходило обследование древних памятников, очень пострадавших во время войны, так как в Новгороде были немцы и какие-то итальянские, фашистские тоже, части.
Когда закончилась наша экспедиция и все возвращались в Москву, я решил проехать из Новгорода в Ленинград, чтобы повидать Ахматову, так как слышал, что она только что вернулась из эвакуации. Я был у нее на Фонтанке 22. Остановился я, по рекомендации одних новгородских знакомых, на Фурштадтской улице, около Таврического сада, в квартире, где когда-то жил писатель Мережковский, занимавший всю эту огромную квартиру.
В этот раз я недолго задержался в Ленинграде, но все-таки навестил Ахматову, и она рассказывала и о Ташкенте, и о тех разрушениях, которые все-таки были в Ленинграде 23. В этот раз я бродил по Ленинграду без нее, уже немножко его помнил, потому что после моей первой поездки мне приходилось там бывать раза два-три. В этот раз я написал одно стихотворение, посвященное Ленинграду, которое посвятил Анне Ахматовой. А первое, посвященное ей, было написано в 29-м году под впечатлением первой поездки в Ленинград.
В последующие годы после войны я навещал ее в семье Ардовых. И как-то однажды она позвонила мне и попросила зайти, так как ей нужно было дать фотографию для сборника, который выходил в издательстве "Художественная литература" 24. Она попросила меня захватить все снимки, которые я делал с нее, и выбрала один снимок, который решила дать для этой книжки. Это был тот снимок, который я делал в ее комнате, когда снимал ее отдельно, и который после она с таким удовольствием раздавала. Ко мне пришли сотрудники издательства "Художественная литература" за этой фотографией: это был редактор отдела, издававшего книгу стихов Ахматовой, и художник. Я показал им эту фотографию, дал им снимок, но просил не очень портить его ретушью. Они обещали, но тем не менее, когда вышла книга, от фотографии не осталось почти ничего. У меня Ахматова снята на светлом фоне стены, на котором выделялась тогда еще не седая голова, темные волосы с прической ее традиционной, с челкой. И она была в черном платье. Художник почему-то решил взять ее на черный фон. Причем при этом слились и голова, и платье с этим черным фоном. Чтобы оттенить это, ему пришлось намазать на голове белилами... что-то вроде сметаны, стекавшей по голове, чтобы отделить ее от черного фона, и также на плечо намазать этих белил. Иначе это никак нельзя определить. И в таком виде эта фотография появилась в книге. Ахматова была в ужасе. А я, хотя сперва думал, что там должны указан, имя автора фотографии, был счастлив, что это не было сделано.
Д. Вы мне скажите, это для какой книги? Сорокового года или уже послевоенной?
Г. Нет-нет, это позже было. Это... пятидесятые годы... Это книжечка, в которой есть ее предисловие, написанное ею. Это Библиотека советских поэтов. Малая серия 25.
Д. Да, это первая после перерыва... был большой... Тогда, я не знаю, как-то называлось иначе... госиздатовский сборник в сороковом году... А потом в 45-м, после войны... 26
Г. Нет, после 46-го года, когда была статья и доклад Жданова 27, ее долгое время не печатали.
Д. А в 45-м как раз напечатали... и успех был... 28 Тогда разнос этот и последовал. Ну что ж, Вы об Анне Андреевне очень полно рассказали.
Г. Так. В 56-м году скончалась моя жена. Я зашел к Анне Андреевне сказать об этом (она была в это время в Москве), и сказал, когда будет отпевание. Она пришла в этот день в церковь. Она уже была без своей челки после войны, она ее ликвидировала. Она зачесывала волосы назад, уже было много седых волос. В церкви ей трудно было стоять, ей дали стул, так что она все время сидела во время отпевания. Но на кладбище она не поехала.
В моих встречах с Ахматовой... определились какие-то десятилетия, сами собой. В 26-м была первая моя встреча с ней. В 36-м году мы длительно с ней жили на даче у Шервинских. В 46-м я проехал из Новгорода в Ленинград и виделся с ней после ее эвакуации. В 56-м году скончалась моя жена, и Анна Андреевна приходила в церковь на ее отпевание. В 66-м году, 5 марта, скончалась сама Ахматова.
После инфаркта, когда она лежала в Боткинской больнице и поправилась, ей дали путевку в санаторий "Домодедово" 29. Нина Антоновна Ольшевская должна была ее провожать. Они отправились туда на машине, на такси. Как после говорили врачи, сразу после инфаркта это было для нее опасно для здоровья, такая поездка. Приехали в санаторий "Домодедово" к концу дня, а утром в 11 часов Анне Андреевне стало плохо. У нее начался сердечный припадок. Врачи со всего санатория собрались в ее палате, выслали всех, кто был, попросили Нину Антоновну уйти тоже, и через некоторое время Ахматова скончалась. Мне позвонил в тот же день поэт Арсений Тарковский 30
Д. Мне кажется, что вот вашу первую часть нужно дополнить тем, чтобы несколько Вы своих стихов прочитали. <...>
Г. Ну, "Ленинградке"... Ахматовой посвященное. Оно называется "Ленинградке". Она все-таки была в основном ленинградка, конечно.
Д. Еще больше петербурженка.
Г. Ну, в это время она была ленинградка, когда я ездил туда, в 26-м году.
Нам редко видеться дано,
Но наша встреча неслучайна.
Значенье прежних дней темно,
А город Ваш - все та же тайна.
Я помню мартовский закат,
И звезды в небе лиловатом,
И опустелый Летний сад,
И памятник перед Сенатом.
Четыре дня, но до сих пор
Я вижу их, как на ладони:
Вокзал, и Невский, и простор,
И Клодта вздыбленные кони.
А завтра солнце в синеве,
А к ночи - полосы сияний,
И наша встреча на Неве
При лунном блеске снежных зданий.
И будто в воздухе гроза,
И чьи-то скошены глаза.
Но пусто вдруг. И снова, снова...
И это все, чтоб, верный страж,
Пока года гремят, как танки,
И дом старинный на Фонтанке.
Примечания
Лев Владимирович Горнунг (1902-4992) - поэт, переводчик, коллекционер, фотограф. В 20-е гг. собирал материалы о Н. С. Гумилеве (поэтическое наследие, воспоминания Современников, библиография поэта). В 1924 г. участвовал в создании общества "Кифара", эанимавшегося изучением творчества И. Анненского. В 1925-30 г. работал в Государственной Академии художественных наук (ГАХН) секретарем секции пространственных искусств. После войны - во Всесоюзной Академии архитектуры. С 1948 по 1950 г. - в Московском отделении Художественного фонда СССР. В последние годы жизни на основе дневниковых записей диктовал свои воспоминания о встречах с Ахматовой, Пастернаком и другими современниками. В частности, воспоминания Л. Горнунга "Записки об Анне Ахматовой" в редакции, имеющей значительные разночтения с текстом настоящего издания, опубликованы в кн. "Воспоминания об Анне Ахматовой" (Первая публикация: Встреча за встречей / Вступ. ст. и примеч. К. М. Поливанова // Литературное обозрение. 1989, № 6. С. 67-77).
с Пастернаком ( Л. В. Горнунг. Записки об Анне Ахматовой // Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 183).
2. ... закричал... что приехала Ахматова... - в марте 1926 г. А. Ахматова вместе с Н. Пуниным ездила в Москву. В Москве она останавливалась на Пречистенке, 21, где помещался музей Новой западной живописи (в служебной квартире В. К. Шилейко на первом этаже). См. об этом подробнее в дневнике Лукницкого: "А. А. скрыла свой отъезд в Москву ото всех, кроме самых близких ей людей. Сделала это для того, чтоб в Москве о ее приезде не узнали и не стали бы ее мучить приглашениями выступать и прочим" (П. Н. Лукницкий. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2. С. 53). Из дневника Лукницкого явствует, что в Москве "Ахматова виделась с Липскеровым, Эфросом, Чуйковым, Шенгели, Тихоновым, Кардовскими, Пастернаком несколько раз" (Там же. С. 58-62).
"С Пастернаком А. А. виделась в Москве несколько раз; он приходил к ней и подолгу сидел у нее <...> Пастернак очень заботливо, очень хорошо относился к А. А. в Москве, и А. А. тронута его отношением (как тронута и отношением всех других москвичей к ней)" (Там же. С. 62-63).
3. ... Павла Лукницкого... - Павел Николаевич Лукницкий (1900-1973) - поэт, прозаик, литературовед. С 1924 г. изучал биографию и творчество Н. С. Гумилева. Долгие годы в составлении "Трудов и дней" Гумилева пользовался поддержкой и консультациями А. Ахматовой. Автор книги-дневника "Встречи с Анной Ахматовой".
4. У нее было такое настроение, что ее слушают... - подозрения Ахматовой, что за ней установлена слежка, появились у нее с весны 1924 г., если не раньше. См. об этом в ее Записных книжках: "После моих вечеров в Москве (весна 1924) состоялось постановление о прекращении моей литературной деятельности. Меня перестали печатать в журналах и альманахах, приглашать на лит[ературные] вечера. (Я встретила на Невском М. Шаг[инян]. Она сказала: "Вот вы какая важная особа. О вас было пост[ановление] ЦК: не арестовывать, но и не печатать)" (С. 28). Подробнее о "постановлении" 1925 г. см.: Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 90-91 и комментарии к беседе В. Д. Дувакина с В. Е. Ардовым.
"... Горнунг пришел к ней. Она по моим описаниям узнала его сразу и спросила его, когда он вошел: "Вы - Горнунг?" Горнунг сидел у нее очень долго. АА пыталась ему рассказывать, говорила о Гумилеве, обо мне, о работе... Показывала ему свою фотографию (переснимок Пунина с наппельбаумовской). Он [по]смотрел на фотографию и сказал: "Какая вы молодая здесь!"
А. А. говорит о Горнунге так: "Он очень хороший, очень наивный, очень несведущий и... несчастный. И очень, очень милый..." (П. Н. Лукницкий. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2. С. 63).
6. Она собирала сведения у людей, знавших его... для его биографии в будущем... - из дневника Лукницкого следует, что толчком к составлению "Трудов и дней" Гумилева для Ахматовой стал "пророческий" сон 21-го года: "А. А. В одни сутки 3 раза снился, я подумала, что я должна что-то сделать, что это какой-то вызов... И тогда я составила канву... (Записано буквально)" (Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. С. 89). См. также Записные книжки Ахматовой: "В 1924 г. три раза подряд видела во сне X (Гумилева. - О. Ф.) - 6 лет собирала "Труды и дни" и другой матер[иал]: письма, черновики, воспоминания. В общем, сделала для его памяти все, что можно" (С. 667).
7. Она просила меня зайти к двум коренным жителям Петербурга... - из дневника Горнунга следует, что с этой просьбой Ахматова письменно (через Лукницкого) обратилась к нему в мае 1925 г. (Л. Горнунг. Записки об Анне Ахматовой // Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 182).
8. Кардовский - Дмитрий Николаевич Кардовский (1866-1943) - художник, профессор Академии художеств, с 1915 г. - академик. Автор рисунка обложки третьей книги стихов Н. Гумилева "Жемчуга" (1910). Ольга Людвиговна Делла-Вос-Кардовская (1877-1952) - живописец, портретист, профессор Академии художеств. Жена Д. Н. Кардовского. Автор портретов Н. Гумилева, А. Ахматовой и дневниковых заметок об А. Ахматовой (см.: Е. Д. Кардовская. Неизвестный портрет Анны Ахматовой // Панорама искусств'7. М., 1984. С. 328-331).
"Аполлон". Автор романа "Последний спутник" о литературной и художественной жизни Петербурга 1900-х гг.
10. Александр Яковлев, Бехтеев - Александр Евгеньевич Яковлев (1887-1938), художник, после 1917 г. в эмиграции. Владимир Георгиевич Бехтеев (1878- 1971), живописец, график.
et contra. СПб., 1995. С. 267-277.
12. ... родителей Гумилева... - Степан Яковлевич Гумилев (1836-1910), врач, и Анна Ивановна Гумилева (урожд. Львова, 1854-1942).
13. ... воспоминания Кардовских... - воспоминания О. Л. Кардовской о Н. С. Гумилеве см. в кн.: Николай Гумилев: Pro et contra. СПб., 1995. С. 253-255.
после. В своих произведениях указывал Коломну как место их написания. Был в дружеских отношениях с Ахматовой, адресат стихотворения "Все это разгадаешь ты один..." (1938, Венок мертвым III). В 1929 г. в ответ на развернувшуюся в советской печати травлю Пильняка и Замятина Ахматова демонстративно вышла из ВСП. См. об этом, в частности, дневник Лукницкого 1929 г.: "В моем кармане заявление АА о выходе из Союза писателей: "В правление Союза писателей. Заявляю о своем выходе из Союза писателей. 13 октября 1929. А. Ахматова" (Цит. по: А. Ахматова. Requiem. M., 1989. С. 86). В 1935 г. Ахматова обратилась к Пильняку с просьбой о содействии в освобождении из-под ареста Л. Н. Гумилева и Н. Н. Пунина. На квартире Б. Пильняка 3 ноября 1935 г. торжественно праздновалось освобождение Гумилева и Пунина. См. об этом подробнее в "Мемуарах" Э. Герштейн (С. 219).
Воспоминания Ахматовой о Пильняке в записи Наймана см. в кн.: А. Найман. Рассказы о Анне Ахматовой: "... погубила его - как и Бабеля - близость к НКВД. Обоих тянуло дружить и кутить с высокими чинами оттуда: "реальная власть", острота ощущений, да и модно было. Их неизбежно должно было всосать в воронку". Помолчала, потом сказала: "Пильняк семь лет делал мне предложение, я была скорее против" (С. 94).
15. Ахманов Александр Сергеевич (1893-1957) - философ, юрист, ученик И. А. Ильина. С 1947 г. - преподаватель Московского университета.
16. семью писателя Виктора Ефимовича Ардова, <... > была <близка> с... Ниной Антоновной Ольшевской... - о Викторе Ефимовиче Ардове, его жене Нине Антоновне Ольшевской и их доме на Ордынке, 17 см. комментарии к беседе В. Д. Дувакина с В. Е. Ардовым.
17. ... первый ее муж был Баталов... - Владимир Петрович Баталов (Аталов, 1902-1964) - актер, отец А. В. Баталова.
"Рядом с Ахматовой" в кн.: М. Ардов, Б. Ардов, А. Баталов. Легендарная Ордынка. Автор позднего портрета Ахматовой. Подробнее о нем см. комментарии к беседе В. Д. Дувакина с Е. К. Гальиериной-Осмеркиной.
19. С Ниной Антоновной она была в Ташкенте... - ошибка Горнунга. В эвакуации семья В. Е. Ардова находилась в Бугульме (Татария).
20. В мою поездку в 26-м году... она мне написала в альбомчик... одно стихотворение свое дневник Лукницкого позволяет датировать приход Горнунга к Ахматовой в Ленинграде - 1 апреля 1926 г. В этот день Ахматова вписала Горнунгу в альбом стихотворение "Как просто можно жизнь покинуть эту...". Обстоятельства, при которых сделана запись, см. также в дневнике Лукницкого от 1. IV. 1926 г.: "... неожиданно Горнунг стал просить АА вписать ему в альбом стихотворение. АА заметалась: с одной стороны, ей не хотелось обидеть Горнунга отказом, с другой - ей казалось совершенно невозможным писать в альбом. Она отказалась. Горнунг стал упрашивать ее. АА смущенно перелистывала альбом, как бы ожидая какой-нибудь помощи извне, подыскивая все возможные формы отказа. Умоляюще смотрела на меня - как будто ждала от меня защиты <...> Горнунг спросил: "Вам очень не хочется писать?" АА помедлила, но решительно, хоть и жалостно, ответила: "Да, мне очень не хочется, мне неприятно. Можно не писать?" Горнунг молчал упорно и туго. Наконец, я решил вмешаться: "Напишите, АА" <...> Наконец, АА, видя, что все же самое простое средство положить конец общему неловкому состоянию, решила написать <...> Писала - я не могу найти другого, более подходящего слова - с отвращением..." (П. Н. Лукницкий. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 98).
21. Брунов Николай Иванович (1898-1971) - историк архитектуры, профессор Московского архитектурного института.
22. ... она только что вернулась из эвакуации. Я был у нее на Фонтанке. - Ахматова вернулась в Ленинград 1 июня 1944 г. На Фонтанку, 34 переехала от Рыбаковых в конце августа 1944 г.
г. См. об этом в Записных книжках Ахматовой: "Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я не удержалась, описала эту мою с ним встречу:
Столицей распятой
Иду я домой.
Тогда же возникли: "Три сирени" и "В гостях у смерти" (Териоки) <...> Потом после ареста Левы сожгла вместе со всем архивом" (С. 442). О блокаде Ленин града Л. Чуковская приводит следующее, поразившее ее, мнение Ахматовой: "Я блокаде не умиляюсь. Я ее ненавижу <...> Для спасения людей, Царского, Павловска - город надо было отдать. Да, да, не удивляйтесь: отдать. Тогда не умерли бы сотни тысяч..." (Л. Чуковская Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 96-97). См. также свидетельство Л. В. Яковлевой-Шапориной, записанное ею в дневнике со слов Ахматовой в сентябре 1944 г.: "Впечатление от города ужасное, чудовищное. Эти дома, эти 2 миллиона теней, которые над ними витают, теней умерших от голо да. Это нельзя было допустить, надо было эвакуировать всех в августе, в сентябре. Оставить 50000 - на них хватило бы продуктов. Это чудовищная ошибка властей. Все здесь ужасно. Во всех людях моральное разрушение, падение. <...> Все ненормальные. Со мной дверь в дверь жила семья Смирновых, - жена мне рассказала, что как-то ее муж спросил, кого из детей мы зарежем первого. <...> Никаких героев здесь нет, и если женщины более стойко вынесли голод - то все дело здесь в жировых прослойках, клетчатке, а не героизме" (Цит. по кн.: Анна Ахматова. Requiem. С. 132).
24. ... для сборника, который выходил в издательстве "Художественная литература" - имеется в виду сборник "Стихотворения" (Библиотека советской поэзии. М.: Художественная литература, 1961).
и малую серию.
26. ... госиздатовский сборник в сороковом году... А потом в 45-м, после войны... - имеется в виду готовившийся в 1940 г. в Госиздате (Ленинград) сборник стихотворений А. Ахматовой (был запрещен Главлитом), а также сборник "Из шести книг", вышедший в мае 1940 г. в издательстве "Советский писатель". О судьбе этого сборника см. Записные книжки А. Ахматовой: "Однотомник. Госиздат. 1940. Ленинград. Уничтожен. Существует один экземпляр у Чагина (редактор, кажется, Рыбасов)" (С. 29), а также "Записки об Анне Ахматовой" Л. Чуковской (Т. 1. С. 220) и "Мемуары" Э. Герштейн (С. 322).
Следующие сборники стихотворений А. Ахматовой вышли в 1943 и 1946 гг. (датировка "1945" - ошибка В. Д. Дувакина). См. о них в Записных книжках Ахматовой: "... в Ташкенте в 1943 г. вышла маленькая книжка "Избранное" под ред[акцией] К. Зелинского (10 000 экз.). Рецензии о ней не было, и ее было запрещено рассылать по стране. Продавалась она в каких-то полузакрытых распределителях. На книге не обозначено место издания. (Запрещали ее, по словам А. Н. Тих[онова], 8 раз.) <...> Однотомник. Госиздат, под редакцией Орлова. Уничтожен. 1946, Избранное. Огонечное издание. 1946. Уничтожено" (С. 29).
27. ... после 46-го года, когда выла статья и доклад Жданова... - имеется в виду доклад секретаря ЦК ВКН(6) А. А. Жданова на собрании ленинградских писателей 16августа 1946 г. и постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. о журналах "Звезда" и "Ленинград", в результате которого А. Ахматова и М. Зощенко были преданы литературной опале и ни одно из стихотворений Ахматовой вплоть до 1950 г. Не появлялось в советской печати. Сокращенную стенограмму докладов Жданова на собрании партийного актива и на собрании писателей в Ленинграде см. в кн.: Анна Ахматова. Requiem. С. 236-238. Предысторию этих документов, стенограмму Оргбюро с участием Сталина см. в кн.. "Литературный фронт". С. 191 256. Идеологическая опенка поэзии Ахматовой, "озвученная" партией в 1946 г., была сформулирована еще в доносе 1940 г.: "Два источника рождают стихотворный сор Ахматовой и им посвящена ее "поэзия": бог и "свободная" любовь, а "художественные" образы для этого заимствуются из церковной литературы" и в резолюции Жданова на нем: "Как этот ахматовский "блуд во славу божию" мог появиться на свет?" (Там же. С. 51, 53). В 1962 г. Ахматова откомментирует доклад Жданова следующим образом: "Очевидно, около Сталина в 1946 [году] был какой-то умный человек, кот[орый] посоветовал ему остроумнейший ход: вынуть обвинение в религиозности [моих] стихов <...> и заменить его обвинением в эротизме..." (Анна Ахматова. Записные книжки. С. 230).
"Записки об Анне Ахматовой" Л. Чуковской: "Ахматова и Зощенко до конца дней своих пытались разгадать причину катастрофы. <...> Ахматова полагала, что Сталину пришлась не по душе ее дружба с оксфордским профессором, посетившим в 1945 году Ленинград. Полагала она также, что Сталин приревновал ее к овациям: в апреле 1946 г. Ахматова читала свои стихи в Москве, и публика аплодировала стоя" (Т. 2. С. 17). Аналогичную версию приводит в своих воспоминаниях И. Берлин: "6 января 1946 г., на следующий день после того, как я покинул Ленинград, у входа на ее лестницу поставили людей в форме <...> Она поняла, что обречена. И хотя официальная немилость последовала позднее, через несколько месяцев, когда Жданов выступил с официальным отлучением ее и Зощенко, она приписывала свои несчастья паранойе Сталина <...> по ее мнению, мы, то есть она и я, нечаянно, самим лишь фактом нашей встречи, положили начало холодной войне и тем самым изменили историю человечества" (И. Берлин. Встречи с русскими писателями. Цит. по кн.: Анна Ахматова. Requiem. С. 217).
"В этом же 46 г., по-видимому, должно было состояться мое полное усыновление. Мои выступления (их было 3 в Ленингр[аде]) просто вымогали. Мне показывали планы изд[ания] моих сборников на всех языках, мне даже выдали (почти бесплатно) посылку с носильными вещами и кусками материй, чтобы я была чем-то прикрытой (помню, я потом называла это - "последний дар моей Изоры)" (С. 231).
29. ... ей дали путевку в санаторий "Домодедово"... утром в 11 часов Анне Андреевне стало плохо. - О поездке в "Домодедово" и последних часах Ахматовой см. комментарий к беседе В. Д. Дувакина с В. М. Василенко.
30. Арсений Тарковский - Арсений Александрович Тарковский (1907- 1989). Автор стихотворений, посвященных памяти А. А. Ахматовой. В 1962 г. Ахматова написала рецензию на книгу стихов А. Тарковского "Перед снегом" (впервые - день поэзии. М., 1976. С. 188-189. Публикация Н. Глен).