Милена Душановна Семиз
Беседу ведет В. Д. Дувакин
Д. Пожалуйста, Милена Душановна. Мы, значит, остановились на Гумилеве.
С. Они с отцом моим оказались вместе в пересылке1.
Д. В пересылке?
С. В пересылке. Вот так вот судьбы людей переплетаются.
Д. В каких же годах?
С. Сейчас я Вам точно вспомню. Это был, значит, год... 38-й. Да, они оказались вместе в одной пересылке.
Д. А он был взят из Ленинграда?
С. Из Ленинграда. Вот тогда мы вместе с Анной Андреевной ходили передачу носили. И там вместе вот во дворе этом и сидели.
Д. Угу.
С. Ждали.
Д. Вместе с кем?
С. С Анной Андреевной Ахматовой.
Д. С Анной Андреевной?
С. Да.
Д. Вот как... То самое, что описано в "Реквиеме"...
С. Да. Причем мать моя ее просила написать о том, что она Д. "Реквием" - это очень сильная просто поэтически вещь...
С. Великолепная вещь.
Д. Вот только ужасно, что так кончилось. Ведь когда он вернулся, ведь он же с Анной Андреевной оказался... совершенно чужим человеком, на ножах... 3
С. Виктор Дмитриевич, трудно очень судить здесь...
Д. Вы думаете, здесь чего-то?...
С. Не знаю. Нет. Анна Андреевна его горячо любила.
Д.
С. Горячо любила. Тут ведь и наследники вмешались. Всегда ведь, когда наследство остается, очень трудно судить.
Д. Ну, наследство - это само собой... Но ведь при жизни...
С. Нет, но, во всяком случае, на похоронах Лев Николаевич вел себя, конечно, великолепно4. И все-таки он память матери тогда почтил.
Д. Но все-таки же несколько лет она жила здесь. Они почти не виделись.
С. Ну, это уже я не знаю. Просто этого периода я не знаю, потому что в это время я...
Д. Говорят все, что он, в общем, очень трудный человек, больной, собственно, почти психически.
С. Трудный человек. Я не думаю... этого. Трудный человек. Но и судьба же у него трудная.
Д. Ну судьба-то конечно, но все-таки... Судьбы-то тут массовые были, а он так как-то... странно. После этой поэмы... после этой поэмы он так оказался...
С. Но мои друзья, с которыми я работала в Эрмитаже, молодые друзья, уже второе поколение, после нас идущее, они вот его не любят5.
Д. Не любят?
С. Не любят.
Д. Вот тоже... И эта история с судом - тоже как-то странно...
С. Мне не нравилась его манера себя держать, немножко такая надменная. Заносчивость такая. Мне это не нравилось. А отец мне сказал: "Вот ты так говорила о Лёвушке, а ты знаешь, он себя вел там идеально". Это большая проба.
Д. Конечно.
С. И отцу моему понравиться было трудно. Так что мне кажется, меня вот это во многом с ним примирило. Ну, что можно сказать? Время не меняет людей, я не думаю, что люди меняются6. Люди стареют, но не меняются. (Дувакин смеется) Нет, не меняются. Стареют, но не меняются. А что в них заложено, то и есть. Значит, что-то мы не разглядели. И, вероятно, вот эта его надменность, которая в нем была, ну, где-то она проявилась впоследствии. Что-то не то.
Д. Ведь тепла никакого... А потом...
С. Он талантливый человек.
Д. ... Может, он оскорблен был... из-за семьи... многократными замужествами матери, не знаю.
С. Может быть, и это.
Д.
С. Семья Пуниных. Пунина я знала.
Д. Знали? Скажите, кстати, и о нем.
С. Вот Николай Николаевич...
Д. С Николай Николаичем я знаком немножко.
С. Да, он талантлив был необыкновенно.
Д. Яркий человек.
С. Яркий, талантливый человек. Но это я уже работала в Эрмитаже, а он ведь работал в Академии Художеств. У нас были противоположные направления. Мы были более такие... вещеведы. А у него была такая немножко... - "взгляд и нечто" и такие какие-то...
Д. Эстет.
С. Эстет. У меня была подруга, Марта Голубева, Марта Андреевна Голубева7. Замечательно интересная, талантливая женщина. Мы учились вместе в университете и вместе работали в Эрмитаже. И она была наша, эрмитажница, нашей точки зрения. И вдруг в какой-то момент Марта наша начинает говорить какие-то вещи, непонятные для нас. Какие-то совершенно пунинские. А в Эрмитаже ей не было места постоянного. Она у нас водила экскурсии, но постоянного места младшего научного сотрудника тогда не было. Никак мы не могли ее устроить, и поэтому она ушла в Академию Художеств. Я как-то ее спрашиваю: "Марта, что же это такое, у тебя какие-то появились такие пунинские...".
Д. Идеи.
С. "... идеи". И вдруг я слышу однажды, что Марта выходит замуж за Пунина. А она была замужем за моим товарищем тоже по университету. Валентош такой был Казимиров.
И вот Валентош Казимиров встречает меня на улице, ждет, вернее - я иду из Эрмитажа, - и говорит: "Зайди ко мне". Я захожу к ним в дом, а у них там, знаете, "битва русских с кабардинцами", ничего понять невозможно. Полный развал. И он сидит на развалинах Карфагена, Валентош. Я говорю: "Что такое?" - "Ушла Марта". - "Как ушла?" - "Ушла вот к Пунину". Оставила его с девочкой.
Д. То есть мужа?.
С. Мужа. Я на другой день встречаю Марту в Эрмитаже и говорю: "Марта, ну что ж ты делаешь? Ведь ты переходишь дорогу - и кому ты переходишь дорогу?! Ты переходишь дорогу Анне Андреевне!" А для нас имя Анны Андреевны, для всех петербуржцев, и особенно женщин петербуржских, свято и драгоценно. Не представляю себе жизни без книг Анны Андреевны... и без книг Пастернака. Всю жизнь они со мной. Как же можно? Вот! Ну, она очень рано умерла от рака, Марта. Ушла с работы, и во время войны как-то очень тяжело умер ведь и Пунин... на ее руках8. Но семья Пунина опекала Анну Андреевну, и вот как-то трудно сказать, что произошло между ними. Наследники - это всегда ведь очень тяжело. Я не берусь судить и не хочу судить.
Д. Я слышал эту историю с двух противоположных точек зрения. Одну - от Бруни, Нины Константиновны9, а другую, с точки зрения Льва Николаевича Гумилева, - от Харджиева.
С. Ну, что их судить, не знаю. Вообще вот то, что он архив разделил пополам, - это тоже нехорошо10, конечно. Архив должен быть всегда в одном месте. Я, например, архив отца спасла из блокадного Ленинграда и в свое время передала его в Пушкинский Дом. Все целиком. Нельзя дробить вещи - это очень неправильно.
Д. Да... но, с другой стороны, эти нищенства ее - они очень... очень...
С. Ну я, например, передала архив бесплатно. Потому что, мне кажется, так гораздо приличнее...
Д. Это конечно...
С. ... и благороднее. Так сделала моя мать, так хотела и я. И это правильно.
Д. Правильно.
С.
Д. Верно, конечно. Бог им судья.
С. Да, пусть так будет. Пусть Бог им будет судья. Не будем их судить.
Примечания
Милена Душановна Семиз (1909-1984) - искусствовед, музейный работник, сотрудник Эрмитажа в 1930-50-е гг., Музея Андрея Рублева в 1960-70-е гг.
1. ... с отцом моим оказались вместе в пересылке. - Имеется в виду Душан Иванович Семиз (1884-1955), юрист, адвокат. Эмигрировал в Россию из Сербии. Репрессирован в 1929 г. Был сослан на Беломоро-Балтийский канал, а затем на поселение в Среднюю Азию и в г. Мышкин (Ярославская область). См. о нем: Рождественская М. В. Душан Иванович Семиз: "Сербская Голгофа"; Рогов Д. К. Из истории одной российской семьи // Опочининские чтения. Вып. 6. Мышкин, 1998.
2. ... мать моя ее просила написать о том, что она видела. - Имеется в виду Наталья Дмитриевна Семиз (урожд. Рогова; 1882-1965), врач. Ср. с предисловием Ахматовой к "Реквиему": "Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами <...> очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо <...>:
- А это вы можете описать?" ( Реквием. Вместо предисловия).
И. Бродского: "Он, на мой взгляд, замечательный человек, но с <...> существенным недостатком: считает, что после лагеря ему почти все позволено <...> Последние годы перед смертью Ахматовой они не виделись. Пунины, которые тряслись за свое благополучие, систематически старались посеять между ними рознь. <...> Размолвку с сыном Ахматова пережила очень тяжело" ( С. Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. С. 254), Э. Герштейн: "Была еще третья, главная боль Ахматовой - эти ее странные отношения с сыном. <...> В 1961 году произошла жестокая ссора. <...> Это было в гостях у Надежды Яковлевны Мандельштам, жившей в Москве в Лаврушинском переулке, в семействе В. Б. Шкловского. <...> Бабаев вышел на минутку на кухню покурить. Там сидел Лев Николаевич Гумилев <...> и напряженно курил. В это время на кухню зашла жена Бабаева Лариса Глазунова. "А почему вы не идете слушать стихи?" - спросила она Гумилева. "Стихи испортили мне жизнь", - ответил он. А из соседней комнаты уже неслось:
Я к розам хочу, в тот единственный сад...
Когда все разошлись, Бабаев долго шел с Гумилевым-сыном по Ордынке. Лева, начисто лишенный чувства собеседника, сразу начал втолковывать ему: "Говорят, что я вернулся из лагеря озлобленным, а это не так. <...> Говорят, что я переменился. Немудрено. Согласен, я многое утратил. Но ведь многое и приобрел. У меня замыслов на целую библиотеку книг и монографий". <...>
Лева даже не понял, что Анну Андреевну огорчало не отсутствие у сына живых интересов, а полная атрофия чувства любви и благодарности к людям" (Э. Герштейн. Мемуары. С. 472). См. также высказывание Ахматовой 1962 года в записи Л. Чуковской: "Этот великий ученый не был у меня в больнице за три месяца ни разу, - сказала Анна Андреевна, потемнев. - Он пришел ко мне домой в самый момент инфаркта, обиделся на что-то и ушел. Кроме всего прочего, он в обиде на меня за то, что я не раззнакомилась с Жирмунскими: Виктор Максимович отказался быть оппонентом на диссертации. Подумайте: парню 50 лет, и мама должна за него обижаться. <...> Бог с ним, с Левой. Он больной человек. Ему там повредили душу. Ему там внушали: твоя мать такая знаменитая, ей стоит слово сказать, и ты будешь дома. <...>
- А мою болезнь он не признает. "Ты всегда была больна, и в молодости. Все одна симуляция". <...> Нина Антоновна пыталась урезонить Леву <...>, но тщетно. Он заявил: "Ноги моей не будет у матери в доме" (Т. 2. С. 479-482). В "Записных книжках" Ахматовой: "Освобожден Иосиф <...> Ни тени озлобления и высокомерия, бояться которых велит Ф[едор] М[ихайлович]. На этом погиб мой сын. Он стал презирать и ненавидеть людей и сам перестал быть человеком. Да просветит его Господь. Бедный мой Левушка" (С. 667). См. также у М. В. Ардова "Легендарная Ордынка" (С. 108).
<... > великолепно. - О реакции Л. Н. Гумилева на смерть Ахматовой и поведение его на панихиде см., в частности, в воспоминаниях М. Ардова: "... 5 марта 1966 г. <...> Дверь открывают, и в прихожую входит Лев Николаевич. Он снимает шапку, смотрит на нас и произносит:
- Лучше бы было наоборот. Лучше бы я раньше умер" (Легендарная Ордынка. С. 112); Е. К. Лифшиц: "С правой стороны у гроба стоял Лев Николаевич, стоял с низко опущенной головой, крестился, держал горящую свечку. Лицо заплаканное. <...> Лев Николаевич метнулся к... фотографам, он кричал: "Перестаньте, я не позволю!" К нему подошла женщина из кино, в чем-то его убеждала, он громко на всю церковь прокричал: "Кому вы говорите? Я сам профессор истории!" <...> Лев Николаевич смирился, отступил. Так и стоял с опущенной головой, седые волосы падали на лицо" ( Памятная записка // Об Анне Ахматовой. С. 441-443). См. также свидетельства Л. Копелева: "Люди с фото- и киноаппаратами снимают, подсвечивают, взбираются на табуретки. Внезапно пронзительный крик: "Хулиганы! Прекратите! Здесь храм!" Кричит Лева Гумилев..." ( Р. Орлова, Л. Копелев. Мы жили в Москве. 1956-1980. М., 1990. С. 297) и И. Бродского ( С. Волков. Диалоги с Иосифом Бродским С. 255).
5. ... мои друзья... с которыми я работала в Эрмитаже... они вот его не любят. - Ср. со следующим высказыванием Л. Гумилева в записи М. Ардова: "Я сидел за своим рабочим столом в Эрмитаже. Это было в сорок восьмом году. Ко мне подошла сотрудница и говорит: "У нас подписка. Мы собираем деньги на памятник Ивану Грозному. Вы будете вносить?" А я ей отвечаю: "На памятник Ивану Грозному - не дам. Вот когда будете собирать на памятник Малюте Скуратову - приходите" (Легендарная Ордынка. С. 105-106).
6. Время не меняет людей, я не думаю, что люди меняются. - Ср. с высказыванием Ахматовой 1927 г.: "О Леве. <...> У него плохая фантазия!" (Запись Лукницкого: П. Н. Лукницкий. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2. С. 240).
7. Марта Андреевна Голубева (1909-1963) - искусствовед, третья жена Н. Н. Пунина. См., в частности, запись Ахматовой в день смерти М. А. Голубевой: "3-го мая умерла Марта Андреевна Голубева
Как памятлива смерть.
(Записные книжки. С. 320). вверх
изд.
9. ... от Бруни, Нины Константиновны... - О Нине Константиновне Бальмонт-Бруни см. комментарий к беседе В. Д. Дувакина с Н. К. Бальмонт-Бруни.