Михаил Давидович Вольпин
Беседу ведет В. Д. Дувакин
В. ... Об Ахматовой?.. Что могу... Прежде всего, хочу сказать что: я не умею (вот как мемуаристы это делают) рассказывать вообще, во всем величии образа... - это само собой разумеется. Я ее считаю очень крупным, очень большим человеком и с полным уважением к ней отношусь. А рассказывать я буду, может быть, многие...
Д. ... мелочи.
В. Мелочи и забавные, и вроде как будто снижающие этот высокий образ, но уж это идет и от моей юмористической натуры.
Д. Чувствовалось ли в личном общении, что это человек крупный?
В. Обязательно! И очень. Я бы сказал - даже несколько подавляюще для обыкновенных смертных.
Д. Маяковский ведь тоже Вас подавлял немножко?
В. Конечно, и в этом смысле она тоже принадлежала к людям, которые сразу, издали уже были видны как люди большие - не физически, конечно, хотя она была большая...
Д. Большая, да.
В. Но и крупный человек - сразу чувствовался во всем. Моя жена 1, например, просто тяготилась чуть-чуть ее величием. Она вообще человек очень скромный, моя жена, и когда Анна Андреевна к нам иногда приходила, то ей было неловко немножко, потому что это была из другого мира дама. Хотя она старалась быть очень простой и снисходила к нам, и ко мне, и даже однажды, придя сюда с Натальей Ильиной 2 (только не на эту квартиру, а на ту, где Вы были, на Бронной), развлекала нас, в сущности, странными, я бы сказал, совершенно неподходящими к ней анекдотами, несколько игривыми (усмехаясь), чем очень удивила Ирину Глебовну. Но это явно было ей не свойственно, и не могу понять, почему ей тогда... Это произвело очень сильное впечатление на жену, она совершенно не ожидала такого. Ей хотелось, наверно, сломать барьер, который она чувствовала.
Вообще же я с ней познакомился, по-видимому, вскоре после своего возвращения с Севера 3 на квартире Ардова, куда я приезжал из Волочка или из Калинина, затрудняюсь сказать. Сначала я жил в Калинине, потом нас из Калинина попросили, и мы уехали в Волочек с Эрдманом 4.
Д. В той самой квартире, где мы его записывали, да?
В. Да-да. В этой же квартире. <...> Возможно, это было и попозже, потому что когда я вернулся, он еще жил в доме против Третьяковской галереи. Значит, возможно, что уже мог быть и 38-й год 5
И вот он меня познакомил. Я приезжал на сутки в Москву. Больше я не имел права тут жить, и заходил часто к нему в таких случаях, и он познакомил меня с Ахматовой. Знакомство было для меня несколько тягостным внутренне, потому что, будучи еще очень молодым и таким ярым маяковцем, я, значит, считал Ахматову в самом враждебном лагере, писал на нее пародии и печатал. Пародии были грубые, я бы сказал - хамские, если сегодня посмотреть, что я тогда сочинял. Да! Смирнов-Сокольский 6 их включил в свой репертуар. Ну, одну, маленькую, там что-то было: "Давай погнием вдвоем" - такая была строчка. И мне казалось очень неловким и стыдным знакомиться.
Д. А Вы уже стали немного постарше?
В. Значительно! Это было уже после ссылки, ну, скажем, так 38-й год.
Д. Простите, Вы уехали в 34-м?
В. В... 33-м!
Д. А вернулись в 38-м.
В. В 37-м.
Д. Тогда, когда все уехали.
В. Да-да, это меня спасло. <....> И вот Анна Андреевна предстала в очень величественном обличье, очень! Тогда она была еще не очень толстая. Потом она стала очень толстая. И такая все-таки матронистая дама, и я с самого начала, чтобы не было в дальнейшем... признался ей во всех своих мерзостях по отношению к ней. Как я срывал ее выступления по силе возможности в Политехническом. Она читала стихи, скажем, первые две строчки она читала, а вторые я. Она медленно читала, я импровизировал, значит, какую-то чушь. И какая-то группа вокруг меня ржала. И, в общем, это все было очень непристойно.
Д. Она в Политехническом читала?
В. Это было очень давно! Это было в 26-27-м году.
Д. Значит, Вы ее видели...
В. Видел на трибуне, не был знаком!
Д. Ну так мне не важно, так сказать, официальный статус...
В. Ну вот, она читает. Был вечер Ахматовой в каком-нибудь из 20-х годов, второй половины.
Д. Второй даже половины? Она уже не печаталась почти в это время.
В. Я не думаю, чтобы это было в первой половине.
Д. "Anno Domini", переиздания "Четок" и "Белая стая" - все это вышло в 23-м, по-моему, году.
В. 7.
Д. Помните статью Лелевича о ней? 8
В. Нет, не помню.
Д. Как раз - "На посту". После этого ее, собственно, практически не пускали.
В. Вот, и тем не менее, значит, я безобразничал с позиций, так сказать, футуризма, с позиций - "Ахматкина". Маяковский в свое время тоже позволил себе...
Д. Да?
В. Да. На "чистке" ли поэтов или когда - он ее Ахматкиной назвал. И вообще Маяковский (это было, наверно, на "чистке поэтов") - было у него выступление, где он говорил о ней так: "Что такое поэт? Поэт - человек, который работает над словом. Вы согласны с таким определением - "работник над словом"?" - спросил он у аудитории. Ему сказали: "Да, безусловно". Аплодисменты - так принято было. "Так вот, - говорит, - "Слава тебе, безысходная боль, умер вчера сероглазый король" - а ведь это "ухарь-купец" 9: Слава тебе, безысходная боль... (напевает на мотив "Ехал на ярмарку ухарь-купец...")".
Д. Это я знаю.
В. Это Вы знаете. "Вот, значит, до чего же она не чувствовала ритма, не понимала суть построения стиха". Все это было, конечно, демагогия... Мы все немножко больны этим делом под его высоким руководством. А вот когда мы встретились уже и познакомились, и я все это ей рассказал, я был поражен с первого же шага этого знакомства, с первой минуты, ее необыкновенно уважительным и, я бы сказал даже, как-то почтительнейшим разговором о Маяковском <...>.
Д. Маяковский тоже о ней очень уважительно иногда...
В. Даже не только... Где-то я недавно это читал, а она мне рассказывала, что когда по Москве распространился слух в 18-м году, что она умерла, то Маяковский первый выяснил, что она жива 10, и прибежал в какое-то поэтическое собрание (это я с ее слов и того, что я недавно прочел - и это совпадает) - и с радостью великой сообщил, что она жива, и что это неправда. Так что это было только, так сказать... Ну, так же, как с Луначарским в манере так называемых "словесных битв", которые в общем, как Вы знаете, далеко не всегда совпадали с его человеческим отношением, да и поэтическим отношением.
Ну вот, а я, действительно, к ней относился безо всякого пиетета, потому что ее стихи мне тогда совсем не нравились, абсолютно. И вот, когда мы познакомились и когда я понял, с кем я имею дело, я сразу проникся к ней... Вообще мне было стыдно. Ну, во-первых, все эти пять лет лагерей - я серьезней стал гораздо. Я вообще многое понял в жизни, и я сразу почувствовал в ней большого и страдающего человека. Это очень важно, что я почувствовал горе. А мне очень противно было в это время самодовольство и карьеризм, который я наблюдал всюду в немыслимых совершенно масштабах. Она же мною заинтересовалась тоже чрезвычайно - по причинам особого порядка. Ее сын в это время сидел...
Д. Гумилев младший, историк.
В. Да, да. И как человек только что вернувшийся, я был ей очень интересен - не как фигура литературная, а только как фигура репрессированная, и отсюда возникла, в какой-то мере можно назвать, и дружба, - так она пишет в надписях своих, - "Моему другу". Она в дальнейшем, когда приезжала в Москву, сразу почему-то звонила ко мне, говорила: "Так ведь я же приехала, Михаил Давидович!" Это значило, что я должен был немедленно (усмехаясь) ехать к Ардову на квартиру с бутылкой белого вина и вести с ней соответствующие беседы.
Д. А Вы не знаете, откуда... ее дружба с Ардовым? Я, признаюсь, очень удивился, когда узнал, что Ардов...
В. Приблизительно я знаю, что это шло, конечно, непосредственно не от Ардова, а от Нины Ольшевской, от жены Ардова. Когда у них произошла эта стыковка, я вам затрудняюсь сказать. Но она была. Нина - актриса МХАТа, потом уже - режиссер чтецов. Ну, сейчас она после инсульта вынуждена бросить почти всякую деятельность. Она была поклонницей истинной стихов Ахматовой. И Ахматова была с нею очень дружна. Ардов же, как человек просвещенный и с большим чувством юмора все-таки, он понял (и не только он, мы все поняли, познакомившись с Ахматовой), что ее тяготит несколько монастырское... такое сектантское отношение к ней поклонников и поклонниц. И какие-то при ней были дамы, и какие-то к ней ходили скучноватые люди, и ей ужасно хотелось живого общения. Кроме того, она любила выпить, не в смысле чрезмерного пьянства, но она очень любила выпить и очень любила пировать, как говорил Ильф 11 в свое время. Шутливое выражение "пировать" - т. е. застолье, то, что теперь очень любят говорить: сидеть за столом, за бокалом (она и за рюмкой водки - тоже это ее вполне устраивало) и вести беседу.
искусственной, которая вокруг нее всегда была, включая даже такую сквернословицу великую, как Раневская (актриса, которая при Анне Андреевне вдруг делалась необыкновенной какой-то - что к ней совершенно не шло, - тоже, знаете, сверхкультурной дамой) 12. Вообще она человек образованный, Раневская, и очень неглупая и необыкновенного дарования женщина. Но она вообще-то "босячка", так сказать (усмехаясь), по-старому выражаясь, а тут она на цыпочках вся была.
И вот мы взяли этот тон. Мы могли даже шутливо назвать Анну Андреевну "Аннушкой". <...> Это сбивало ее с той высотной интонации. Если она говорила со мной о литературе, она всегда читала стихи. Моими стихами она начисто, так сказать, пренебрегала и никогда со мной о них не говорила. А я знал, что Ардовы ей усиленно подсовывали, она сдержанно там отзывалась, но со мной она никогда на эту тему не говорила, отсюда я понимаю, что они ей просто были ни к чему совершенно. И за поэта она меня, наверно, никак не считала.
Д. А вот... Ардова - тоже?
В. Ну, Ардов же стихи не писал.
Д. Почему, стихи крокодильские...
В. Нет, нет, стихи он никогда не писал.
Д. Никогда?
В. Нет, так, иногда, как всякий...
Д. ... литератор.
В. ... литератор. Какой-то стишок он там мог написать. Он прозаик, юморист, и очень обильный, и длительно работает. И она признавала его смешные рассказы, не все. Могла, и иногда очень резко, его и покритиковать, но позиция Ардова была сверхдемократическая, и он, так сказать, не ценил особенно наши взгляды. Ему важно было... Он на широкую публику работал, сознательно всегда работал. Анна Андреевна это признавала, признавала мои киноработы... а стихи она явно отводила: это, дескать... не тот департамент. Даже несколько стихотворений было после лагеря более-менее лирических, не сатирических, и эти стихи она не похваливала, во всяком случае, не говорила о них, хотя ей явно давали прочесть.
Д. А Вы все-таки подсовывали, да?
В. Я - нет, это Ардовы. <...> Я ей один раз только прочел вслух одно лагерное стихотворение, грустное очень, как мне казалось, но и оно не вызвало с ее стороны энтузиазма. А она мне читала все стихи новые, всегда.
Д. Она продолжала писать все время?
В. Да. И она написала тогда поэму "13-й год", которую потом иначе уже назвала. Я не помню, как она там называется в конечном счете. Петербургская такая поэма. <...> Вот про эту поэму я ей говорил... что мне неясен адрес. Мне кажется, что мелкие, ее личные воспоминания какие-то, то, что ее трогало, кололо и гладило, что все это - она уж очень делится с широкой аудиторией. Аудитория эта даже не может понять, про что она тут...
Д. Да, там не все понятно.
В. "Щебечет", даже я как-то сказал. Но это... мы нарочито с ней так разговаривали, она это понимала. Это условность была такая, знаете, легкое подхамливание (усмехаясь), специально. И она принимала очень этот стиль. <...>
Д. Вы читали эренбурговский очерк из "Портретов русских поэтов"? 13
В. Да!
Д.
В. Да-да-да! Вот это ей немножко поднадоело. А ей очень нравилось, что мы с ней так обращаемся, судя по тому, что она в каждый свой приезд требовала, чтобы я являлся, и что она очень охотно приезжала сюда, начитала мне целую ленту стихов, когда я купил маленький магнитофончик.
Д. У Вас, значит, есть записи?
В. Есть записи ее стихов. Очень хорошая запись, потому что шумит стол, потому что она немножко выпила и чувствуется, что она немножко выпила, она чуть-чуть сбивается иногда.
Д. Слушайте, Вы никуда не давали это в переписку?
В. Я дал только знакомой одной, просто так, в порядке...
Д. Шилову не давали?
В. Никуда не давал.
Д. Значит, надо позаботиться, чтобы это было.
В. Ну, вот давайте, я с удовольствием Вам дам. Там после нее читал - такой есть поэт Владимир Лифшиц 14, который очень просился на этот вечер ко мне. И вечер был, действительно, очень приятный. Эрдман был, вот Лифшиц читал, наши - жена, я, еще кто-то был. И она долго не начинала читать. Это я хотел обновить магнитофон... Потом она долго выпивала с нами и все требовала: "Еще и еще!", чтобы, так сказать, не начинать сразу. А потом... - "Теперь начнем". И попросила у меня книжку своих стихов, которую она мне подарила, почему-то склеив две странички 15. Я по сей день их не разрезал. Значит, ей не нравилось какое-то стихотворение свое.
Д. Ах, свое, да?
В. Да, там склеены две странички.
Д. Не первые...
В. Нет, нет, просто вдруг в тексте склеены две странички тщательно. Я посмотрю потом, в каком именно сборнике. Одного она мне не подарила, самого толстого и последнего, пожалуй 16.
Остальные, включая даже "Реквием", у меня все с ее надписями. Ну вот, могу, так сказать, показать некоторые.
Значит, вернемся к поэме. Когда я это все сказал, она гневалась, доказывала, что я вообще "дуб", и однажды вручила мне машинописный экземпляр с примечаниями и сказала: "Вот, это - примечания для идиотов. Это для Вас, читайте". (Усмехается.)
Д. Понятно.
В.
Ну, дальше, пожалуй, следует рассказать такой эпизод. Любимый ее рассказ. Поэтому я его рассказываю как-то и по своим воспоминаниям, и по ее же рассказу. Мы были с Николаем Робертовичем во время войны, второй ее половины, в ансамбле песни и пляски НКВД в Москве. Поскольку мы были в их ведении, так сказать, как бывшие заключенные (усмехаясь), то они нас отыскали на фронте, выписали к себе, одели нас в роскошную форму, кормили прилично, а мы им, значит, сочиняли тексты.
Д. Простите, перебиваю... А Вы что же, там тоже были в самодеятельности?
В. Где?
Д. В ссылке.
В. Нет.
Д. Почему они Вас стали искать-то? Ну, мало ли зеков было?
В. Ну, видите, мы были уже люди довольно известные все-таки: я как сатирический поэт, Эрдман - как очень крупный драматург, вокруг которого шли... споры большие там, и Сталин в них включался, и этот самый... Горький. Это по поводу "Самоубийцы" уже 17. И вопрос, так сказать, по сей день еще не решенный. Ну вот, они... Берия затеял свой ансамбль 18, который - ему хотелось, чтобы был лучше, чем ансамбль Красной Армии, - пригласили туда весь цвет. Значит, режиссура - Юткевич, музыка - Шостакович, танцы - Мессерер 19.
Д. Пять лет как обхамили, собственно, еще недавно был "Сумбур вместо музыки" - 36-й год.
В. Да, это неважно совершенно. Нас тоже, так сказать (усмехаясь), не погладили по головке.
И они хотели, в отличие от того ансамбля, сделать его театрализованным ансамблем. Ведущими двумя артистами были нынешний Любимов - Юра, Юрий Петрович 20, - тогда мальчик, и Князев такой, который тогда казался очень перспективным, но потом спился, к сожалению, и погиб очень странно. Он такой был деловой и карьерный молодой человек, и как-то совершенно непонятна его судьба.
Д. А что, он тоже погиб в лагерях?
В. Нет, нет, это все было уже в ансамбле, тут в Москве. Он почему-то потом спился, а в ансамбле он был очень деловой человек.
Так вот, в этом ансамбле мы получили командировку с Николаем Робертовичем в Ташкент. Нам нужно было что-то для ансамбля кому-то из режиссеров там, киношных... - я не помню, почему мы поехали в Ташкент. В Ташкенте мы решили навестить Анну Андреевну, где она была в эвакуации.
Д. У Козловских, да?
В. Нет. Просто в так называемом "лауреатнике" 21...
Д. Хм!
В. ... такое было общежитие.
Д.
В. Где жили в основном лауреаты, почему-то это называлось лауреатником. Вот это я рассказываю, - так сказать, совмещенный такой узел получается: мой и ее, потому что уже невозможно разрубить - что я помню, а что она рассказывала. Важно, что она занимала отдельную комнату там. И важно, что там была атмосфера крайней такой склоки и вражды, и все ждали, когда кто помрет или когда кого...
Д. ... посадят.
В. Посадят или что-нибудь... (усмехаясь), чтобы занять комнату. Когда явились два "чекиста" 22 - я и Николай Робертович - и спросили: "Где здесь проживает Ахматова?", то произошло необыкновенное оживление и все, как она говорит, - ну, наверно, какое-то количество - побежали вперед резво показывать нам двери ее комнаты. (Смеется.) Когда мы постучали туда, она открыла нам. Она очень обрадовалась. Там была Раневская. Мы посидели, поспорили опять по поводу этой поэмы, опять она меня спросила, по-прежнему ли мне не нравится. Я сказал: "По-прежнему я ничего в ней не понимаю и считаю, что это далеко не лучшее произведение". Тут на меня дико налетела Раневская, которая меня попутно с другими грехами обвинила в том, что я не знаю французского языка, а поэтому вообще не имею права говорить о творчестве Ахматовой. Ахматова почему-то очень смеялась на этот, так сказать, способ доказательства (усмехаясь). Через 10 минут мы вышли, а еще через 20 минут вернулись с огромным жбаном вина, который мы купили с Николаем Робертовичем, чтобы чествовать наших дам. И вот когда все увидали, что "чекисты" (усмехаясь) идут к ней с вином, это было величайшее горе и черный день в лауреатнике, как она говорит. Это ее любимый рассказ, который и рисует ее с позиций, как Вы видите... как человека с огромным чувством юмора. Конечно, она что-то напридумывала, конечно, она прибавила, но нас так очень почтительно и очень суетливо провожали к этой двери и действительно очень удивленно смотрели, когда мы несли - где-то мы достали - большую бутылку от кислоты, знаете, литров на десять, сколько мы могли снести, на пять, я не знаю, большую очень. Все, конечно, были недовольны... Вот один из эпизодов, которые хотелось бы - поскольку я люблю забавные эпизоды - рассказать.
Очень интересный, мне кажется, такой штришок. Однажды мы заговорили о Борисе Пастернаке. В те дни, когда ему было очень худо 23, но он еще не болел. Он был исключен. Он был уже только членом Литфонда.
Д. После "Живаго" уже, да?
В.
Д. Тот, кто будет изучать, там...
В. Да, пускай они там занимаются. Мне кажется, что я тут уже безо всяких искажений. Если я о Маяковском всегда сомневался, потому что у меня самого легенда создалась, то тут я очень объективно все помню. Разговор был такой. Значит, заговорили о Пастернаке, о горестной его судьбе, и вдруг она сказала: "Михаил Давидович, кто первый из нас написал революционную поэму? - Борис. Кто первый выступал на съезде с преданнейшей речью? - Борис. Кто первый сделал попытку восславить вождя? 24 - Борис. Так за что же ему мученический венец?" - сказала она с завистью. Вот я долго думал потом, что же вообще в человеческой натуре... какие странные, значит, проявления бывают.
Д. Да.
В. И понял, что все-таки это очень возвышенная зависть была у нее. Вы знаете, позавидовать чужому несчастью - это не дано мелкому тщеславию. Это дано только действительно настоящему, подлинному стремлению к хорошей, подлинной, настоящей, в высоком смысле слова, славе.
Д. Вы знаете, Михаил Давидович, в стихах я не помню, но я помню хорошо вот что: когда кончилась Аллилуева 25, там поползли, правда, разные слухи, но все-таки это было так обставлено, что у Сталина умерла жена, и были отклики... и соболезнования дипломатов, писателей, и было Пастернаком что-то в этом роде... сказано: "В первый раз"... или - "вчера серьезно думал о Сталине" 26, и что-то еще, в общем, что-то было, и все на это обратили внимание.
В. Нет, было стихотворение. Мне помнится, были стихи, может быть, немножко зашифрованные, не так в лоб, но в них явно она расшифровывала, так сказать, преданность. Вообще его попытка быть признанным, быть поэтом революции, - она ясна совершенно, хотя бы по речи на Первом съезде. Действительно, что ж, там он произнес речь совершенно просоветскую, до предела.
Д. Да, и потом в Амстердаме 27.
В. И в Амс... - да! "Кто первый из нас был послан вместе с Сурковым", - по-моему, так она сказала, или с кем-то...
Д. С Тихоновым, по-моему.
В. Нет, - "представлять советскую поэзию за границей? - Борис!" - сказала она. Вот это очень меня тогда заинтересовало и рассмешило, откровенно говоря. Все-таки позавидовать в таком несчастье человеку - ведь столь это неожиданно, что я просто долго думал над этим, и мне она очень симпатичной показалась, в конечном счете, после долгих примеров. Но надо ее знать поближе и понять, что ею руководило.
Однажды Пастернак пришел. Он не раз приходил.
Д. К Ардову?
В. Да, но однажды он пришел один, без обычных своих каких-то дам, сопровождающих, восторженных и т. д., и Анна Андреевна вдруг ни с того, ни с сего сказала: "А вот Вольпин не любит Ваших стихов". Это была чистая провокация. Потом она объяснила мне для чего. Пастернак сказал (подражая манере говорить Пастернака): "А странно, почему же Вы не любите мои стихи? У Вас такая талантливая сестра" 28, - сказал он.
Д. А он ее знал, да?
В. "Почему? Вот хотите, я Вам прочту, например... почему Вам может не нравиться?" Я говорю: "Да это - ну - вот она! Нравятся мне Ваши стихи!" - "Нет, ну Анна Андреевна не будет же врать, это Вы теперь уже стесняетесь. Я Вам прочту". И прочел много стихов, штук десять новых сравнительно, очень хороших. "Больницу", "Август" 29, еще что-то...
Д. "Август"?
В. Да, в общем, лучшие стихи того периода. Хорошо очень прочел, и очень они мне нравились.
Д. Это 50-го года, да?
В. Да. И когда все кончилось, я ей сказал: "Анна Андреевна! Ну зачем же Вам это понадобилось?" - "А я хотела, чтоб Вы послушали его стихи, его разве заставишь!" Вот, значит, на такие... она шла...
Д. Он все-таки очень самолюбив был.
В. Он? По-видимому. Это из-за нее. Ради меня он бы не старался. Но ради нее и, так сказать, - и при ней, где-то, может быть, учуял, что она... - я не знаю. Так мы с ним встречались, он со мной был в милых отношениях, ни в каких, но в милых все-таки. Никогда у нас не было никаких разногласий больших в разговорах.
Очень интересный рассказ Анны Андреевны, как она была у Пастернака и пришла оттуда возмущенная, ну, знаете, на грани неприличных слов просто, что это - черт знает что! "Он меня пригласил к себе, а там оказался... Вертинский!" 30.
Д. Вертинский?
В. Да. "И Вертинский мне не давал... он оседлал меня! Он все время говорил: "Я и Вы, Вы и я - вот я пою Ваши стихи, вот мои стихи, вот Ваши стихи и т. д. 31. Я была возмущена ужасно, они мне надоели не знаю как! Я подошла к Борису и говорю потом: "Как же Вы могли позвать меня и Вертинского? Что, Вы не понимаете, что этого вообще нельзя делать?" И Вы знаете, что он мне ответил?" - Это ее рассказ. - "Вы знаете, я был в одном доме и... Вы знаете роль Вышинского 32 в литературе сейчас? Вы знаете, он представляет собою партию и правительство, так сказать, он ведает сейчас нами - Вышинский ведь! И вот меня знакомят с этим бритым человеком, и я протягиваю руку, и он тоже любезно протягивает руку, и мне послышалось - "Вышинский".
Д. (смеется). Вышинского... - Вертинский!
В. И Вы знаете...
Д. Это дивный анекдот (смеется). Это бессмертный, это на столетие, если кто будет заниматься Ахматовой и Пастернаком, анекдот.
В. (имитирует манеру речи Пастернака"Я, Вы знаете, так как-то понял все значение. Я ему говорю, что значение этой встречи я понял. Я протянул руку, жму: "Вы знаете, это историческое рукопожатие, потому что это мост через ту пропасть, понимаете, которая отделяет правительство от поэтов, понимаете, это очень важно. И как было бы хорошо, если бы Вы могли вот так же просто... Вы чтоб ко мне пришли, допустим, или я мог бы к Вам прийти, вот". Он сказал: "Это можно сделать". И я его пригласил, а потом мне сказали, что это Вертинский. Ну, мне же неудобно было отказать...".
Д. Ну, Вы знаете что, в этом... рассказе есть еще одна деталь: все-таки, значит, выходит, что у Бориса Леонидовича не только самолюбие, но и некоторые даже элементы подхалимажа были, потому что Вышинский - это одна из самых, так сказать, прохвостных фигур сталинской...
В. Конечно, конечно, самая... Мой отец - он с ним учился - считал, что большего прохвоста он на земле...
Д. Он был в юности ябеда, потом меньшевик, потом кровавый прокурор, но вообще страшная фигура... И что, так сказать, он произнес такую... Вы сейчас замечательно изобразили, передали Пастернака артистически.
В. Ну, видите, я сейчас эквивалент сказал, я не помню точно, какие слова говорил Пастернак.
Д. Ну, понятно.
В. Но, войдя в образ, так сказать, мне кажется, что он говорил об этой пропасти, об этой... Но это, во всяком случае, я не выдумал, что-то совершенно равноценное он говорил, - но со слов Анны Андреевны я Вам рассказывал. А она уже сатирическую нотку внесла сама, безусловно, безусловно. Это надо учесть. А я все-таки... наслоения эти давайте... А то люди потом будут клеветать и на Бориса Леонидовича - это ни к чему. Но, во всяком случае, тут доза есть...
Д. Но факт, во всяком случае...
В. Да, да, да, и объясняет, почему Вертинский.
Дальше такие у меня были разговоры. Году в 46-м, после войны, Анна Андреевна пользовалась огромным успехом, выступая на всяких вечерах поэтических 33.
Д. В частности, у нас в Московском университете.
В. Публика вставала, устраивала ей овации 34. И я ей сказал.. Это я не для хвастовства рассказываю, а для того, чтобы Вам бы ли ясны наши отношения, и объяснить ту близость, которая по том все-таки образовалась, потому что это период еще не такой, тут больше заинтересованность: еще не вернулся сын, и я все еще для нее советник - как посылку послать, как что, как там живется людям...
Д. А он был в ссылке или в лагере?
В. В лагере. <...>
Вот в 46-м у нее выступление, она возвращается с какого-то из выступлений, по-моему, в клубе "Правды", где с ней выступал Исаковский, Сурков 35 и вся официальная поэзия, и среди них просто, с моей точки зрения, хорошие поэты. И она рассказывает, что вот...
Д. Хорошие?
В. "мне, в общем, даже неловко: когда назвали меня, зал встал и вообще никого другого, по сути дела, не было. Была я одна". Конечно, я видел, что ей это приятно, но, с другой стороны, я очень испугался. Я ей сказал: "Анна Андреевна, Вы знаете, этот Ваш успех чреват крупными неприятностями для Вас. Вы сами посудите: если вся официальная советская поэзия не пользуется должным успехом, а Вы, так сказать, прощенная или полупрощенная грешница, имеете такой грандиозный успех, то Вам этого не простят, и какие-то неприятности Вас, по-моему, будут ждать. Я вот Вам посоветовал бы, раз уж Вы часто спрашиваете моих житейских советов, чисто житейски - по возможности не выступать. Зачем Вам это нужно?!" Она сказала, что ей это нужно.
Д. Как раз в этот период (до или после, я, конечно, не знаю) она выступала в Клубе, либо в какой-то аудитории, Ленинской, кажется, - я сам не был, мне предлагали, я помню афиши Московского университета. И я не знаю, вставал ли там весь зал, но, во всяком случае, Тихонов 36, который председательствовал на этом вечере, когда только она появилась в дверях, прерывая вечер, встал ей навстречу, пожал ей руку... Так что тоже демонстрация была.
В. Да нет, я думаю, это известно, демонстрации сопровождали ее выступления, хотя я ни разу не был.
Очень скоро после этого мои карканья пророческие сбылись: было постановление, где она была определена как блудница с того света или что-то в этом роде.
Д. Да, это не было само постановление, а в докладе Жданова. Но постановление тоже было - Ахматова, Зощенко и вот этот...
В. Эстрадный автор ленинградский 37.
Д. Ленинградский эстрадный автор. Оно, это постановление, официально отменено 38.
В. В связи с этим помнится мне ее рассказ, как значительно позже перед английскими студентами они выступали с Зощенко 39. И Зощенко выступил чрезвычайно двойственно - не покаянно, конечно, но и где-то, так сказать, с некоторой такой... смягченной интонацией очень. Я просто подробности забыл, поэтому говорю вот так тут обобщенно. А она выступила достаточно резко. Как раз их спрашивали: "Как вы относитесь к этому постановлению, где вас так измордовали?" <...> В 57-м это могло быть. Это очень скоро перед смертью Зощенко... Ну вот, по-моему, это уже при Хрущеве было...
Д. Ну, конечно.
В. И Анна Андреевна выступила довольно непримиримо и резко. Тогда к ней подошел Зощенко и сказал: "Вы меня поставили в очень трудное и неприятное положение: ведь если б я знал, Анна Андреевна, что Вы будете выступать так... я только из-за Вас, почему-то мне казалось, мне кто-то говорил, что Вы заняли позицию, так сказать..."
Д. Более мягкую.
В. "... мягкую. И поэтому я не хотел разнобоя, а видите, я оказался в довольно смешном и жалком положении". Вот такой эпизодик.
Д. Очень важный эпизод. Правда, это не в 20-х годах, но это о людях 20-х годов.
В. Да, но, видите, я действительно, в 20-х годах только ее видел, а это... Я ведь не собираюсь о 20-х годах, я просто об этих людях, потому что в 20-х я был уж очень мальчик...
Д. Очень интересно!
В. Очень неприятное мое сообщение. К Анне Андреевне очень часто ходила Надежда...
Д. ... Яковлевна Мандельштам.
В. Яковлевна, да. Я должен сказать, очень часто, и обычно уволакивала...
Д.
В. ... Анну Андреевну в маленькую комнату, которая ей принадлежала у Ардовых, и там они долго шушукались. И Анна Андреевна не любила этих... посещений. Они ее тяготили 40. Я это говорю с полной уверенностью, потому что она мне об этом говорила. Потому что она любила, как я Вам говорил, сидеть за столом, ей нравился тот тон, который мы задавали. <...> И если она могла позавидовать горестям Пастернака, то, Вы понимаете, она не могла уж очень наслаждаться бесконечными совершенно, так сказать... вдовьими жалобами или, я там не знаю, творчеством вдовьим по поводу Мандельштама. Ну, должность вдовы и есть должность вдовы, я ее не осуждаю нисколько за это.
Д. Но она Мандельштаму была очень близка - Анна Андреевна.
В. Я понимаю, но она с Пастернаком была еще ближе, но ведь если бы люди говорили при ней только о Пастернаке, ей бы делалось скучно. Это свойственно вообще большинству крупных людей, но особенно, понимаете, если этим занимается вдова, вся жизнь которой вошла в один фокус только - Мандельштама, наверно, с большим количеством бестактностей по отношению к собеседнику (надо же осознать, что ты говоришь с поэтом, и даже когда Вы его ругаете, это можно делать нарочито, как вот мы это себе позволяли, понимаете: ну, я - идиот, Анна Андреевна, а кто знает, а может, и Вы уж не такой уж гений... - ну, так ведь шутя, немножко). Нельзя просто игнорировать. Я боюсь, что Надежда Яковлевна, в своем крайнем увлечении собственным покойным супругом, немножко наносила ей, так сказать, раны: дескать, не она главная. А у нее свои были основания считать, что главная страдалица, может быть, она. И тут она высказала тоже как-то: во-первых, она просила по возможности не давать Надежде Яковлевне уводить ее, за что я в ее воспоминаниях и отмечен как болтун и...
Д. В воспоминаниях Надежды Яковлевны?
В. Да, она об Эрдмане сочувственно, а обо мне - что уж очень я разговорчив и что... - там с некоторой неприязнью. Я, действительно, сбивал ее с этой темы все время - в данном случае по просьбе Ахматовой... Мы сидим за столом, стоит вино, она не пьет, и она обязательно - ей нужно опять что-то, и очень важное...
Д. ... ей передать, и она ведет ее в эту маленькую комнатку. Я знаю эту комнатку.
В. Вот. Я как-то, желая Анне Андреевне немножко подыграть, рассказал такой эпизод: что однажды - совершенно не помню, на чьей квартире - был мне незнакомый Мандельштам, с которым меня познакомили, и очень близкий мне Олеша 41. Это 30-й год. Сразу после коллективизации, голод, я очень много общался с широкими массами в то время (усмехаясь) на вокзалах, и не убегал от всего этого ужаса. Бегал по знакомым поэтам и прозаикам, говорил: как так можно жить спокойно и так довольно, когда так плохо? Надо помогать людям. Я не имел в виду политических, меня возмущало их удивительное безразличие просто. Я не имел даже в виду, что, может быть, надо посылать кому-то, что какие-то отчислять... а - помогать: вот на вокзалах - нищие страшные были, которые просто просили помощи. И Олеша и Мандельштам, значит... Мандельштам со мной познакомился и, узнав, что я поэт крокодильский, сказал, что он меня читал, что ему очень нравятся эти стихи, но - "я тоже очень люблю сатирические и комические сочинения, и у меня даже есть. Хотите прочту?" Я сказал, что мне это чрезвычайно интересно.
Д. Сатирические и комические? Мандельштам?
В. Да. И он мне прочел такое стихотворение:
Я мужчина - иностранец 42,
Я мужчина - лесбиянец,
На Лесбосе я возрос,
О, Лесбос, Лесбос, Лесбос.
"Хорошо?" Я говорю: "Прекрасно!"
Д. Вообще - хорошо. ()
В. Вот игра слов: лесбиянец - мужчина. Действительно, может быть мужчина-лесбиянец, если он возрос на Лесбосе. Я посмеялся и сказал, что могу порекомендовать его редактору "Крокодила" как очень обещающего молодого автора. Ну, посмеялись, все было нормально, я уже был не такой юноша, мне было уже 28 лет.
Д. Ах, это, значит...
В. 30-й год. После этого я перешел к жалобам на равнодушие писательское к окружающим. И вдруг Мандельштам, подняв высоко голову, как он умел (у него петушиный сразу вид делался), сказал мне: "Ну, знаете, Вы не замечаете бронзового профиля Истории!" 43 А Олеша подхватил и стал говорить: "Ты ("Ты" или "Вы" мы говорили? "Вы" все-таки) - Вы выдергиваете из матраца, где случайно несколько дыр, всю морскую эту траву, лохматите его, совершенно не понимая, что вообще-то можно поставить заплату... но матрас-то прекрасен! На нем можно..." - что-то такое. Позиция мне эта показалась очень...
Д. ... неприятной.
В. Нет.
Д. Может быть, он Вас за стукача принял?
В. Нет! Нет! Нет, нет... Слушайте: все...
Д. 30-й год!
В. ... все быстренько шло... Это опять была попытка найти наконец карты: другие же вот... - то же, что с Пастернаком, абсолютно то же самое! Пожалуй, в этом неповинна одна Анна Андреевна, если мы разберем биографии крупных поэтов. Но, может быть, и нужно поэту искать общий язык в какие-то времена, нельзя все время только быть внутри каким-то ненавистником. Ведь Анна Андреевна после войны искала эту общую интонацию на основе патриотизма, любви к стране, к победе. Тоже ведь...
Д. Вы помните стихи "Русский язык" 44, напечатанные в "Правде" в 1943-м году?
В. Да. Между прочим, маленькое еще одно...
Д. "Русская речь".
В. Не помню, "Русский язык", по-моему.
Д.
... Но мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово...
В. Там же она мне показала ряд стихов, которые хотела напечатать в "Огоньке", по-моему. Были такие публикации в "Огоньке"?
Д. Не знаю, я "Огоньком" вообще не интересовался, не читал.
В. Я понимаю, но, по-моему... она все же публиковала, может быть, Сурков был тогда редактором, а не... еще не Софронов. В общем, стихотворение о России, которое кончалось фразой "лебединая песня твоя". Я ей сказал: "Анна Андреевна, Вы какую-то чушь тут написали, потому что..." Ну, я часто так говорил, нарочно, значит, преувеличивая. Иногда, когда всерьез, то наоборот - очень деликатно и вежливо. Это в зависимости от ернической интонации, я уже не помню, как я...
Д.
В. Она великолепно знала, что это, так сказать, просто для развлечения, ее же. А вот мы пересаливали. Все бывало. Не могу сказать, что уж я такой деликатнейший человек. Так вот, она очень вдруг на меня раскричалась и сказала: "а почему нельзя?" Я говорю, что нельзя сказать про Россию - "лебединая песня", потому что нам это никто не пропустит, да это и неправда. "Какая лебединая песня может быть у России, и вообще, да с Ваших же позиций?" - "А что Вы имеете в виду?" Я говорю: "Лебединую песню". - "Ну и что?" Я говорю: "Лебединая песня - это последняя предсмертная песня". - "Ну, может быть, и так, только тут совершенно в другом смысле, и никто... Это Вы вот так поняли, потому что у Вас заворот мозгов и прочее, и не буду я ничего переделывать". Я говорю: "Переделаете, и будет "соловьиная". Так и было напечатано. Дразнил я ее ужасно (усмехаясь). Но она не принимала это никак, ни в шутку, ни всерьез, и разговор этот был ей очень всегда неприятен. Ну уж ладно, напечатали "соловьиная песня", конечно. Почему "лебединая", когда... Забыла просто случайно, что есть такая идиома и что это совсем другое.
Д. Совершенно не понимаю, почему... Что, лебедь...
В. Перед смертью, говорят, издает какой-то длительный стон, так я где-то вычитал. Вот такое маленькое воспоминание.
Д. Каждый из Ваших трех эпизодов очень значителен.
В. Видите, они требуют, конечно, все время, казалось бы, оговорок, что я говорю о человеке, которого я считаю очень крупным поэтом и удивительным человеком. Понимаете?
Вот, пожалуй, я исчерпываюсь... что-то вспомнить, что бы стоило рассказывать...
Д. Ну, мелочи какие-то расскажите.
В. Ну, мелочи забавные в таком смысле, скажем. Она очень любила детей Ардовых, всех троих: и Алешу Баталова, и Мишу, и Борю. Алешу она просто... из небольших своих заработков она ему купила машину, вот так вот.
Д. Машину? Все-таки разве у нее могли быть...
В. Да... когда она издала несколько книг, потом переводы какие-то у нее там... Сравнительно дешево она купила ему машину. Может быть, это был "Москвич", теперь у него, конечно, машина пороскошнее. Но она подарила ему машину, а он написал очень хороший ее портрет, если Вы его видели, по сходству. Вот. У Ардова висит. Он почернел весь, он совершенно дилетантский, но по сходству, по сути - удивительный, с моей точки зрения, по тому периоду. Просто, пожалуй, ни на одной фотографии она так не выглядела.
Так вот, был день рождения одного из детей, наверно Бори. Должны были прийти молодые ребята. Ардов в то время был не в чести и мало зарабатывал. Я притащил большой кулек вина, положил на стол, ну, бутылок десять - мой вклад, и сидел у стола с Анной Андреевной.
Никого не было, еще все суетились, наверно, готовились закуски, а это было часа за четыре до возможного прихода гостей. И мы разговаривали о поэзии, о жизни, обо всем на свете. Она уже была немножко глуховата и часто делала вид, что слышит, хотя и не слышала, и ухитрялась удивительно...
Д. ... угадывать.
В. удивительно! Она ни разу не попадала впросак, ни разу. Это вообще была дама удивительная. <...> И вот она, разговаривая со мной... ну, допустим, она мне рассказывала о Модильяни о своем: то, что она потом записала, как она ему бросила цветы в окно и как он не верил, что она не была у него дома - так красиво они легли на полу. Очень мне этот рассказ ее не понравился и казался вообще...
Д. Манерным, да?
В. Манерным. А я подсмеивался и говорил: "А, Анна Андреевна, бросьте врать! Аннушка, ну было у Вас с Модильяни, а? Грех-то был?" Я все так ей (усмехается).
Д. Ну, она не...
В. Вот это ей безумно нравилось. Вы понимаете, стареющей даме... Тут надо иногда быть решительным, желая понравиться, серьезно. Ей очень приятно было вспоминать все-таки свою далекую молодость. Но она ненавидела Бунина. Слово "Бунин" при ней нельзя было говорить 45. И когда я, забыв однажды, при ней процитировал: "Хорошо бы собаку купить" 46 - ей-богу, это могло кончиться ссорой.
Д. Почему так?
В. Он очень ее обидел, по-моему, но она уверяла, что он скверный поэт и пошляк и... Ну, в смысле отношения к революции она права.
Д. Не только к революции, но и к женщинам.
В. Да? Это я меньше знаю.
Д. По его эмигрантским вещам...
В. Я не все читал, честно. Он не мой любимый писатель вообще-то.
Д. Вообще-то блестящий писатель, но холодный очень.
В. Я таких очень не люблю. Вот мне очень Набоков 47 нравится, скажем. Он пишет не ниже Бунина по умению написать, по деталям. Я прочел его ранний роман сейчас - "Машенька", очень похоже на Бунина, между прочим.
Д.
В. Вот то, что он сейчас нашел, мне кажется, он стал первичный.
Ну, в общем, Бунина она терпеть не могла. Я затеял с ней какой-то спор, что все-таки стихи хорошие, и нельзя так, Анна Андреевна, - по личной симпатии...
Д. "Буду пить, хорошо бы собаку купить..."
В. Да. И она вдруг: "А что Вы в свертке-то принесли?" Я: "Да вино там". - "Да я вижу, а какое?" Я говорю: "Анна Андреевна, ну не все ли Вам равно? Ну, придут гости, поставим вино. Разное там вино: есть для дам, есть для нас с Вами" (усмехается). Она: "Ну давайте все-таки посмотрим!" В общем, мы с ней бутылку выпили до всяких именин 48. (Смеется.) <...>
Ну, что я еще могу сказать? Очень тяжело было, когда после вот бесконечных наших разговоров о сыне, о тысяче деталей, как посылки лучше посылать, что посылать, как письма, чем можно огорчить - стало известно, что он скоро должен вернуться. И вот он вернулся. И она мне звонит, что она меня наконец с ним хочет познакомить. Ну, я ожидал, как Вы сами понимаете, - мать, которая написала целую книгу стихов, "Реквием" - поразительных стихов...
Д. Да.
В. Пожалуй, лучших стихов, которые она... И вдруг, понимаете, я вижу: она сидит... Ну, я ждал, я Вам говорил, что ее встреча с сыном - что это будет какое-то растворение все-таки чувств, что-то такое, вообще - обыкновенно человечески нежное. Я увидал двух чужих людей. Он абсолютно не контактен ни с кем - модное слово теперешнее, и с ней - больше всего. И она... И я понял, что, пожалуй, случилось самое, может быть, страшное: столько отдано было в разлуке - и такая совершенно холодная, чужая встреча, понимаете, если можно сказать о "чужой встрече".
Был еще у меня с ней разговор, возвращаясь к прежнему, по поводу вот этих ее выступлений. Я ей сказал: "Анна Андреевна! Вы понимаете, что сенсационность Ваших выступлений и этот успех... <...> Вы очень умный человек, и Вы должны понять, что это не всегда соответствует истинной сути дела, Вашей поэтической сути даже, потому что, - я говорю, - Вертинский имеет такой же успех". И, мне кажется, она страшно разозлилась. Я говорю: "А Вы не сердитесь, Анна Андреевна. Вот бывает так, что два совершенно разных луча прожектора - один красный, другой желтый, и вдруг они скрещиваются на чем-то, и вот что-то... Недаром же к Вам и приставал Вертинский, он чувствует себя в той же точке освещенности, в том же кругу. И тут я бы на Вашем месте был бы так же брезглив, как Вы были брезгливы у Пастернака. Различайте тех, кто любит Вашу поэзию, и тех, кому нравится вообще все "вертинское" на свете, какой-нибудь возврат, какая-то ностальгия по каким-то смутным воспоминаниям прошлого и, в общем, - я ей сказал, - ненависть к Маяковскому. Это... одно из моих мерил всегда. Вот я Вам сказал и о Пастернаке: Вы его любите, а те, кто любит Вас, в огромном большинстве любит Вас назло Маяковскому, а не вместе".
Д. Правильно, правильно.
В. "А это, - говорю, - то, что нас с Вами должно бы поссорить, но Вы, оказывается, нежнейшим образом относитесь к Маяковскому".
И однажды... я ее втянул в грязную игру. Я ей сказал: "Анна Андреевна, на каком месте... кто, по-вашему... Ну вот на каком месте в русском писательском мире, во всем, включая Пушкина, допустим, Ратгауз 49 какой-нибудь, если это стихи, и Аверченко или Борис Зайцев 50" - "Ну, я не знаю! Зачем я буду в эту яму глядеть?! В эту черную яму", - сказала она. Ну, может, Зайцева я там не назвал, а кого-то другого, потому что она...
Д. Зайцев - хороший писатель.
В. Зайцев - хороший писатель.
Д. И очень там высоко поднялся, за границей.
В. Ну, это неважно. Понимаете, мне важно было назвать фамилии, и я...
Д. Понятно... мысль ясна.
В. Ясна совершенно... Я говорю: "А вот давайте проверим, я начерчу пирамиду ступенчатую. Первая ступень, вторая ступень, - и...". Я начертил 10 ступенек. - "Теперь давайте ставить поэтов 51, они Вам ближе. На верхнюю ступень кого ставим?" Она берет карандаш и говорит: "Нет, эта ступень у Вас неправильно нарисована". И она подняла ее не как ступень, а как пьедестал, и поставила там одного Пушкина. Про вторую ступень она сказала: "Она мне узка", - и поставила там Лермонтова, Тютчева, может быть, Баратынского 52, Маяковского, и уж, во всяком случае, на третьей ступени у нее уже были и Некрасов, и очень многие.
Д. Ну что ж, очень объективно.
В. ступени, их надо широко рисовать. И тогда выходит, что Ратгауз вовсе не в яме, а где-то даже рядом с приятными ей людьми, ну, с Курочкиным 53, может быть, ну там пониже Курочкина, - я не знаю. Во всяком случае, с теми, кто ей даже мил... Надо только честно играть. Если играть нечестно, то это бессмысленно. Честно... то, что личные пристрастия оставим. Ну, как Вам кажется, все-таки на какой ступени он стоит? Она очень удивилась, и стали пробовать прозу, и все получилось так же: Аверченко оказывался где-то сверху на пятой ступеньке, понимаете? Да еще одним из первых, так сказать, его вспоминаешь, потому что....
Д. Пятую ступеньку можно было на пятую, шестую и седьмую разбить, вероятно.
В. Ну, это очень трудно ей! Я говорил: "Ну вот Вы, Анна Андреевна, Вы не специалист, который будет копаться уже..." Ведь ей казалось, что я ее заставляю так - она любила очень слово "смрадный" - "в смрадную яму смотреть". А ничего не смрадная яма - эти маленькие писатели....
Д. Они делали литературу!
В. 54, а это - пики. Это умная, очень толковая позиция.
Д. Интересно, на какую же ступеньку был поставлен Пастернак, на третью?
В. На третью, на третью.
Д. А себя она не поместила?
В.
Д. Ну, что ж, очень тоже интересно. Я бы, конечно, все-таки, пожалуй, - хотя я и очень люблю Пушкина...
В. Вы бы Лермонтова поставили рядом, да?
Д. Лермонтова и Маяковского - поставил бы рядом всех трех.
В. Видите, я так обрадовался, что она Маяковского на вторую поставила... - это великая вещь! С Лермонтовым, Тютчевым!
Д. Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Маяковский.
В. Нет, я с Анной Андреевной совершенно согласен. Я так обрадовался, когда она подняла этот... При всей моей влюбленности в Маяковского! Вы знаете, позавчера... есть у меня такой... мы Baс вспоминали - Мунблит 55.
Д. Мунблит?
В. Пожилой человек.
Д. Пожилой?
В.
Д. Я помню его молодым. Неужели он помнит меня?
В. Помнит. Мы вспоминали.
Д. Где-то я с ним встречался.
В. Ну, он-то критиком был довольно видным... Мы с ним абсолютно на противоположных позициях во всем в жизни и поэтому дружим, потому что он хороший человек, пристойный очень - житейски. Все его взгляды отвратительны мне, просто отвратительны. Я могу с Вами не сойтись по многим вопросам, но у нас есть платформа, на которой можно вести беседу. Давайте выключать, потому что я больше, пожалуй, ничего...
Д.
В. И вот зашел разговор, не раз, о Маяковском. Однажды за столом в день его рождения такой переводчик Липкин 56, которого Анна Андреевна считала очень хорошим поэтом и который, по-моему, выпустил дрянную книжку стихов, типичных стихов переводчика, где нету никакого живого пульса, никакого...
"Анна Андреевна, как по-вашему, Евтушенко - это Маяковский или Северянин?" 57, она сказала: "Ну какой же он Северянин? Ну, Михал Давыдыч..." (усмехаясь). Так низко она ставила Евтушенко 58.
Д. Думаю, что это все-таки неправильно.
В.
Д. Конечно.
В. Кстати, Пастернак очень высоко говорил о Северянине. Он с ним встретился за границей и очень нежно и хорошо говорил о нем.
Д. Нет, Северянин - это настоящий поэт, а Евтушенко можно подпустить к... К Маяковскому, конечно, подпустить нельзя, но можно подпустить не только к Северянину, но, по-моему, даже отчасти к Есенину.
В. Ну, тут я опять с Вами... Я Есенина все-таки высоко ставлю <...> Совсем высоко. Кстати, она тоже. Есенина высоко мы поставили, но, может быть, т. е. безусловно, этажом ниже Маяковского.
Д.
В. Мандельштам на третьей ступеньке был, на третьей.
Д. А Марина? Интересно!
В. Вот как она ее! Она ее на вторую протаскивала, я с ней пробовал... Я не пустил на вторую, я сказал: "Анна Андреевна, бросьте!" Я даже ей сказал: "Я Вас на вторую тогда поставлю. Вообще у нас все сломается, если Вы Марину поставите на вторую ступень. Я не согласен. Это не игра". У нее было пристрастие к Марине 59.
Д. Значит, она тоже высоко ее ставила?
В.
Д. Ну, слушайте:
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь! 60
То, шатаясь, причитает в поле - Русь.
Помогите - на ногах не тверда!
И справа и слева
Кровавые зевы,
И каждая рана:
- Мама!
Кровь обагрила.
Красным был - белый стал:
Смерть побелила...
Я перевираю немножко, пропускаю...
В.
Д.
Без воли - без гнева -
Протяжно - упрямо -
До самого неба:
- Мама!
В. Понимаете, хорошие стихи, но из-за того, что они все-таки - стилизация... Вы понимаете, мне кажется, что стихи, вот та кие, как "Реквием", как весь Маяковский, не считая таких, ну, прямых заказных стихов, - в них всегда просто прямой вопль должен быть...
Д. Поэзия начинается там, где есть тенденция, правильно.
В. И вопль, и корысть. Корысть хорошая: уговорить женщину, чтобы она была твоя, или там, понимаете, уговорить человечество, что жить очень плохо... Не знаю, но всегда - прямая задача что... и чтоб все было складно, и стишки там сочиняю - все-таки это совсем другое. Это вышивание крестиком в какой-то мере.
Д. Но тогда, простите, и у Анны Андреевны...
В. Сколько хотите!
Д. Много стилизации.
В. Сколько хотите, и никогда в жизни не признаю эту сторону ее, а все-таки когда она... Ведь на историзм имеют право все поэты.
Д.
В. У Марины другая стилизация, у нее своя каша. Вот она... жалобы под темной вуалью... и все это такое действительно... Когда Вертинский пишет: "Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин" 61, а она пишет: "За одиночество вдвоем" 62 - то это из одного стихотворения строчки.
Д. (смеется).
В. "Реквиеме" и как "кремлевские женки" там - так вот тут уже не стилизация - "как стрелецкие женки", это, понимаете, вошло в нас с картинами Сурикова 63...
А вообще - целый ряд. Я люблю больше, между прочим, взрослые стихи, чем "Четки", гораздо больше.
Д. Конечно, конечно!
В. Как и у Пастернака.
Д. Как и у Пастернака. Конечно, Пастернак последних 20-ти лет гораздо больше, чем "Сестра моя жизнь" 64
В. Все... я меньше. Меня спасло все-таки... - совершенная заполненность Маяковским и Достоевским..... У меня не оставалось места. Эти двое влезли в меня с юности, и все, что совсем не влезает сюда, то мне чужое.
Д. Да, именно так: Маяковским и Достоевским, - очень верно.
В. А как же! Когда я прочел: "Вот так, убив, Раскольников пришел звенеть в звонок" 65, я понял, как же он очень ведь любить Достоевского, чтобы это вспомнить и так хорошо написать! "Вот так, убив, Раскольников пришел звенеть в звонок".
Д. Убийство... Вы знаете, что и название поэмы "Про это" - из "Преступления и наказания"?
В. Это я сейчас от Вас слышу.
Д. В марксовском издании Достоевского - там... - имеется в виду убийство - им выделено в старом издании курсивом. Значит, это наверняка Достоевский, а не какой-нибудь редактор. Сейчас могло быть всякое.
В. Ну, это вот моя особенность, и я с этими мерками, без них не могу жить. Это мои два ориентира. Это действительно отсюда.
то, чего он так боялся - "наведут хрестоматийный глянец", - это вот, только это и увидели в нем, и не хотят... И потом эта дешевая вражда, которая ничего общего не имеет с настоящим отношением к революции, критическим, понимаете, - это разные вещи. Трагически можно понять ошибки революции, а сидеть и искать тут вообще всякие гадости только - это совершенно неинтересно, кстати... А он с этих позиций начал бог знает что говорить о Маяковском за столом. Сидели дамы... сидела какая-то поэтесса, и я не выдержал, что со мной редко бывает теперь, и сказал: "Прежде всего, он пустил себе пулю в лоб, в сердце. И это уже обязывает Вас говорить совершенно по-другому. Вообще это хамский разговор", - вот так прямо сказал, - "так не говорят о великих мучениках, потому что так не бывает. А вот под чем он мучился, Вам, наверное, и не снилось, потому что Вы вообще не способны к таким мучениям. Это только большой человек может мучиться такими вещами"... И, знаете, завоевал всех дам тут же. (Смеются.) Они были поражены совершенно этой, так сказать, горячностью моей. Я им вообще объяснял, как Маяковскому давалась революция, и как он к ней шел, и как он от нее уходил, и куда он от нее ушел (усмехается)...
Д. Да, но все же жалко, что на пленку не попало, что Маяковский для Вас прошел через всю жизнь.
В. Ну, это...
Д. Но, между прочим, я все-таки с маяковистских позиций в одном пункте с Вами не согласен. Вопрос о Маяковском-художнике.
В. А...
Д.
В. Большой, очень.
Д. ... решительно опроверг Вас. Вы сказали так: Черемных - все это, так сказать, художники, рисовальщики, - это все-таки талантливо, конечно, но дилетантство.
В. Да. И сейчас считаю.
Д. "Наоборот! - говорит. - Относительно тех художников я умалчиваю, а это - настоящий, большой художник".
В. Знаете, это меня не опровергает. Дело в том, что я хорошо знаю, как очень большие художники понимают, что обученноcти - копейка цена... Обучить можно всех, так им кажется (кстати, им это обучение давалось легко, потому что они очень талантливы, и всю жизнь стремились стряхнуть с себя эту обученность). Их не беспокоит, что Маяковский был дилетант. А вот Маяковского это не только беспокоило, а просто определило для него, что он и не стал художником. Еще в те самые свои молодые годы уже в окружении опытных учеников он видел ясно, что у него просто нет ни того глазомера, который у тех был, ни той послушной очень руки, послушной глазу... А так как вообще он понимал, что будущие задачи несоизмеримы просто с умением: умение, ну что - только войти на площадку, а дальше надо все делать, но он на площадку-то не вошел, понимаете? И не стал художником и не был им никогда, и, по-моему, никогда всерьез и не претендовал. Но, может быть, это уже вопрос... Видите, я сам ведь бросил это дело. Я много учился, пытался, и ушел оттуда с болью и не жалею, потому что все равно не понял, что должен делать художник. И действительно, понимаете, Черемныхом быть тоже неинтересно. Скучно. <...>
Д. У нас, действительно, получается беседа, и очень интересная. Я не хотел Вас перебивать, поэтому своевременно не задал вопрос. Вы говорили о стене между Анной Андреевной и сыном. Как Вы думаете, в чем дело? <...> Меня интересует, почему при таком отношении, после "Реквиема", - в чем дело, почему?
В.
Д. Он историк крупный, да?
В. Нет, они говорят, что он не крупный. Они говорят, что он немыслимо тщеславный. Очень торопливый поэтому в науке.
Д.
В. Нельзя. И такой, значит, готовый на сомнительные пути научные. Ну, сомнительные в смысле науки - не то, что он там может донос сделать на кого-то, нет. В самой науке он может подтасовывать факты - вот так они считают, т. е. поторопиться опять и здесь, чтоб его признали как очень интересного там. Он очень ищет. И вот это его страшное стремление. Мне показалось, он ревнует к славе Ахматовой. Мне показалось, ему скучна та обстановка поклонения, которая все-таки, несмотря на все, что я Вам рассказывал и все время оговаривался, все равно оставалась и с моей стороны. Все равно она считала... внутренне ей казалось необходимо это поклонение. Понимаете, все перед ней преклонялись.
Интересную я забыл деталь, но она важна. Значит, когда она мне очень пренебрежительно говорила о Евтушенке, очень пренебрежительно об Ахмадулиной 66, я еще посмеялся и говорю: "Вы просто ревнуете, потому что - Ахма, да молодая, да хорошенькая, где ж Вам ее похвалить-то!" Ну, вот так.
Д. "дулина" раньше идет.
В. "Да и по алфавиту - Вы на "т".
Д. То что?
В. Она, значит, о ней тоже это так... И потом сказала: "А вот великий поэт - Бродский" 67.
Примечания
"Зимним солнечным днем я забежал на Ордынку и застал Анну Андреевну сидящей в гостиной за столом, покрытом ослепительно белой скатертью, вместе с Ниной Антоновной (Ольшевской. - О. Ф.) и еще двумя пожилыми людьми: элегантным статным мужчиной и очаровательной хрупкой дамой, которых я принял за мужа и жену. Представив меня, Ахматова с улыбкой проговорила: Анатолий Генрихович, поклонник "Театрального романа". <...> Дама взглянула на меня, тоже улыбнулась. Вообще, с самого начала улыбались - и чем дальше, тем веселей все, кроме мужчины. Я понял ахматовскую фразу как приглашение к теме и сказал, как мне понравился роман и чем. Улыбки, приветливые, но более широкие, чем, я ощущал, должны были вызвать мои слова, у всех, и саркастическая у мужчины вынудили меня на похвалы менее искренние и потому более жаркие. Женская смешливость и мужская неприязненность, проявившаяся уже в хмыканье и реплике: "вон как!" еще усилились. Я почувствовал себя неуютно, но не хотел сдаваться <...> Ахматова перебила меня: "Позвольте представить вам Елену Сергеевну Булгакову". Мой конфуз, общее удовольствие, недоверие мужчины: "да он знал; а не знал - мог догадаться". Это был Михаил Давыдович Вольпин, драматург, человек острого, немного желчного ума и жалящего языка, в 20-е гг. на поэтических концертах ошикивавший Ахматову из любви к Маяковскому, и одним из считанных людей выслушавший от нее "Реквием" в конце 30-х" (А. Найман. Рассказы о Анне Ахматовой. С. 94-95).
О М. Д. Вольпине см. также: М. Ардов, Б. Ардов, А. Баталов. Легендарная Ордынка. С. 68-75.
1. Моя жена... - Ирина Глебовна Бартенева (р. 1918).
2. ... с Натальей Ильиной... - Наталья Иосифовна Ильина (1914-1994), журналист, писательница, была знакома с Ахматовой с 1954 г. Автор воспоминаний "Анна Ахматова, какой я ее видела" (в кн.: Н. Ильина. Дороги и судьбы).
выпадами и сослан в Енисейск. Освобожден в 1937 г. без права жительства в Москве. Жил в Твери (Калинине) и Волочке. После войны вернулся в Москву.
4. ... с Эрдманом. - Николай Робертович Эрдман (1902-1970) - драматург, сценарист. Был арестован и освобожден одновременно с Вольпиным. С конца 30-х гг. жил в Твери, вернулся в Москву после войны. См. о нем: М. Ардов, Б. Ардов, А. Баталов. Легендарная Ордынка. С. 71, 76-78.
5. ... возможно, что уже мог быть и 38-й год... когда он переехал. - Ардовы переехали из Нащокинского переулка на Большую Ордынку в 1938 г.
6. Смирнов-Сокольский Николай Павлович (1898-1962) - артист (автор и исполнитель сатирических фельетонов), библиофил.
7. Могло <...> в 25-м, вернее, 26-м... - Вольпин мог слышать выступления Ахматовой весной 1924 года в зале Политехнического музея в Москве и в феврале 1925 года в Академической капелле в Ленинграде.
1901-1937) "Анна Ахматова. Беглые заметки" (На посту, 1923, № 2-3. С. 177-180).
См. о ней в "Записных книжках" Ахматовой: "Между 1925-1939 меня перестали печатать совершенно. (См. критику, начиная с Лелевича 1922-1933)" (С. 28) "Даже упоминание моего имени (без ругани) было запрещено. <...> Ругань... началась систематическая примерно с Лелевича ("На посту")" (Там же. С. 697).
9. На "чистке" ли поэтов <...> - он ее Ахматкиной назвал <...> "Слава тебе, безысходная боль..." - а ведь это "ухарь-купец". - Имеется в виду публичное выступление Маяковского на вечере "Чистка современной поэзии" в январе 1922 г. в Политехническом музее, где в адрес Ахматовой им было сказано, в частности, следующее: "Многие остаются за бортом, в том числе Ахматова с ее комнатной интимностью". На этом же выступлении Маяковский "проскандировал "Сероглазого короля" на мотив разухабистой песенки "Ехал на ярмарку ухарь-купец"" (Свидетельство Ахматовой в записи И. С. Эвентова. От Фонтанки до Сицилии // Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 361).
Л. Ю. Брик в мемуарном очерке "Маяковский и чужие стихи" (Знамя, 1940, № 3) раскрывает истинное отношение Маяковского к поэзии Ахматовой: "Маяковский часто декламировал чужие стихи на улице, на ходу <...> Мелодии подбирал ритмические, совпадающие с оригиналом, но по звучанию самые неподходящие, т. е. резко контрастирующие со смыслом. Так исполнялись стихи... Саши Черного, М. Кузмина. В это число попало и одно из ранних стихотворений Ахматовой (1910), ставшее одним из самых популярных" (цит. по рукописи Л. Брик. Маяковский и чужие стихи, приводимой в своих воспоминаниях И. С. Эвентовым. С. 361). "Влюбленный Маяковский чаще всего читал Ахматову. Он как бы иронизировал над ней, сваливая вину на нее, и когда даже пел на какой-нибудь неподходящий мотив самые лирические, нравящиеся ему строки. Он любил стихи Ахматовой и издевался не над ними, а над своими сантиментами, с которыми не мог совладать <...> В то время он читал Ахматову каждый день" (там же). О восприятии Маяковским поэзии Ахматовой см. также письма Маяковского к Л. Ю. Брик (Литературное наследство. М., 1958. Т. 65). К этому же времени (1924 г.) относится свидетельство Ахматовой о ее встрече с Маяковским, записанное Э. Герштейн со слов Н. Ольшевской: "Он поцеловал ей обе руки и сказал: "Никому не говорите" (Э. Герштейн. Мемуары. С. 480). Об отношении самой Ахматовой к стихотворению "Сероглазый король" см., в частности, в воспоминаниях Н. Роскиной: "Ведь для многих она оставалась автором стихов, которые сама она любила напевать на мотив "ухарь-купец": "Слава тебе, безысходная боль..."" (Четыре главы. С. 8).
10. ... когда по Москве распространился слух в 18-м году, что она умерла, то Маяковский <... > с радостью великой сообщил, что она жива... - Слух о смерти Ахматовой распространился в сентябре 1921 г. См. об этом письмо Цветаевой к Ахматовой от 13 сентября 1921 г.: "... Все эти дни о Вас ходили мрачные слухи, с каждым часом упорнее и неопровержимее. <...> Скажу Вам, что единственным Вашим другом <...> среди поэтов оказался Маяковский, с видом убитого быка бродивший по картонажу "Кафе Поэтов". Убитый горем - у него, правда, был такой вид. Он же и дал через знакомых телеграмму с запросом о Вас, и ему я обязана радостью известия о Вас..." (Цит. по: Анна Ахматова. Requiem. С. 34).
12. Раневская <... > при Анне Андреевне вдруг делалась необыкновенно какой-то <...> сверхкультурной дамой. - Ср. с воспоминаниями М. Ардова: "... в своей среде, среди артистов Фаина Раневская позволяла себе весьма крутые шутки и даже вполне непристойные выражения, но при Ахматовой она всегда держалась сообразно обществу" (М. Ардов, Б. Ардов, А. Баталов. Легендарная Ордынка. С. 53) и А. Наймана: "Почтение Раневской к Ахматовой было демонстративное, но не наигранное. Уточняя почтительность юмором, она обращалась к ней "рабби" и "мадам"" (А. Найман. Рассказы о Анне Ахматовой. С. 119).
13. ... эренбурговский очерк из "Портретов русских поэтов" - имеется в виду очерк Ильи Григорьевича Эренбурга (1891-1967) "Анна Ахматова" в книге "Портреты русских поэтов" (Берлин: Аргонавты, 1922).
14. Владимир Лифшиц - Владимир Александрович Лифшиц (1913-1978), поэт.
15. ... книжку своих стихов <... > почему-то склеив две странички. - По свидетельству Н. Н. Глен, Ахматова заклеивала в своих книгах страницы, на которых был напечатан цикл "Слава миру" (казенно-патриотические стихи, восславляющие Сталина, написаны Ахматовой в 1950 г. в надежде на освобождение сына - Л. Н. Гумилева, арестованного в 1949 г.), или же на листках, вклеенных поверх типографского текста, вписывала другие стихи. Так, на экземпляре сборника "Стихотворения" (М., Художественная литература, 1958), подаренном Ахматовой Н. Глен, поверх склеенных страниц 74-76 со стихотворениями "Прошло пять лет, - и залечила раны..." и "Песня мира" ее рукой вписано стихотворение "Музыка", а в сборнике "Стихотворения" (М., Художественная литература, 1961) на заклеенной 254-й странице со стихотворением "Песня мира" - стихотворение "Нет, это не я - это кто-то другой страдает...".
"Бег времени" (М. -Л.: Советский писатель, 1965). Отзыв о нем Ахматовой см. в "Записках об Анне Ахматовой" Л. Чуковской: "Сейчас покажу вам издательские мошенства. Подлейшие.
Она объяснила: снят эпиграф из Бродского к ее "Последней розе" <...> Со стихами к Борису Леонидовичу поступлено так: цикл разрушен и вместо "Памяти Бориса Пастернака" предложено озаглавить стихотворение "Смерть поэта". Она согласилась. Но уже без спросу негодяи подменили даты: вместо 1960-го под "Смертью поэта" в надежде на беспамятность читателей поставлено "1957", и под стихотворением "И снова осень валит Тамерланом" не 47-й, а тоже 57-й <...>
- Я уверена, что весь тираж "Бега времени" загонят в провинцию - там его никто не станет покупать" (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 297-298).
17. Это по поводу "Самоубийцы" уже... - "Самоубийца" - пьеса Н. Эрдмана (1930). О разрешении постановки пьесы хлопотали перед советским правительством К. С. Станиславский для руководимого им МХТа и В. Э. Мейерхольд для театра его имени. Мейерхольду было отказано в постановке, Станиславский же в ответ на личное письмо получил разрешение от Сталина с замечанием, что "ему лично пьеса не нравится". Разговоры о постановке пьесы продолжались до 1933 г., когда Эрдман был арестован и вопрос о постановке отпал. При жизни Н. Эрдмана пьеса поставлена не была.
18. Берия затеял свой ансамбль... - имеется в виду ансамбль песни и пляски НКВД, созданный министром внутренних дел СССР Л. П. Берией (1899-1953) в годы Великой Отечественной войны.
<... > Шостакович <... > Мессерер. - Сергей Иосифович Юткевич (1904-1985), кинорежиссер; Дмитрий Дмитриевич Шостакович (1906-1975) - композитор; Асаф Михайлович Мессерер (1903-1992) - артист балета, педагог.
20. Любимов - Юра... - Юрий Петрович Любимов (р. 1917), режиссер, актер.
21. ... она была в эвакуации <...>в так называемом "лауреатнике" - имеется в виду дом № 54 - "Белый Дом", - на улице Жуковского, отданный под размещение эвакуированных в Ташкент писателей, где с 1 июня 1943 по 13 мая 1944 г. жила Ахматова.
22. Когда явились два "чекиста"... - об этом эпизоде см. также в воспоминаниях М. В. Ардова (М. Ардов, Б. Ардов, А. Баталов. Легендарная Ордынка. С. 78) и А. Наймана (Рассказы о Анне Ахматовой. С. 95).
23. В те дни, когда ему было очень худо. <... > Он был исключен. - То есть в конце октября 1958 г., когда Пастернак после присуждения ему Нобелевской премии был исключен из Союза писателей.
"... кто первый из нас написал революционную поэму?... Кто первый выступил на съезде с преданнейшей речью?... Кто первый сделал попытку восславить вождя?" - имеются в виду поэмы Пастернака "Девятьсот пятый год" (1926) и "Лейтенант Шмидт" (1927). Пастернак выступил на Первом съезде советских писателей в Колонном зале Дома союзов в августе 1934 г. Хотя в речи на съезде Пастернак отстаивал свою поэтическую независимость и право на свободное слово, тем не менее некоторые формулировки в ней давали основание интерпретировать ее как более чем лояльную к коммунистическому режиму. Очевидно, речь идет о стихотворении Пастернака "Мне по душе строптивый норов", опубликованное в газете "Известия" в январе 1936 г.
25. Аллилуева - Надежда Сергеевна Аллилуева (1901-1932, покончила с собой), жена Сталина с 1918 г.
26. ... Пастернаком... сказано... "вчера серьезно думал о Сталине"... - неточная цитата из письма Пастернака в "Литературную газету" после гибели Н. С. Аллилуевой: "Накануне глубоко и упорно думал о Сталине; как художник - впервые" (Литературная газета, 1932, 17 ноября).
27. ... и потом в Амстердаме. - Очевидно, имеется в виду речь Пастернака в Париже на Международном конгрессе писателей в защиту культуры в июне 1935 г.
28. "У вас такая талантливая сестра..." - имеется в виду Надежда Давыдовна Вольпин (1900-1998), поэтесса, переводчица, мемуаристка.
"Больницу", "Август"... - имеются в виду стихотворения Б. Пастернака "В больнице" (1956), "Август" (стихотворение из романа "Доктор Живаго").
30. ... Вертинский! - Александр Николаевич Вертинский (1889-1957), артист, поэт, композитор. Эмигрировал из России в 1920 г., вернулся в 1943 г.
31. "... - вот я пою Ваши стихи..." - об исполнении Вертинским стихов Ахматовой и вообще об их интерпретировании известны противоречивые отзывы Ахматовой. Вероятно, для нее было важно не что пародируется, а кто пародирует ее стихи: "... она очень сердилась, что А. Вертинский пел эти стихи ("Сероглазый король". - О. Ф.), использовал для своих песен тексты еще нескольких стихотворений Ахматовой, переделывая и перекраивая их... "Это не в добрых правилах литературы!" - гневно говорила Анна Андреевна" (И. Ильина. Анна Ахматова, какой я ее видела // Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 585). Ср. с воспоминаниями А. Баталова: ""Алеша, а вы не помните то, что Александр Николаевич поет на мои стихи?" Я, конечно, помнил переложенные на музыку строки Ахматовой "Темнеет дорога приморского сада...", но Вертинский в те годы не включал этот романс в программу концертов... на этом основании я стал отговариваться от опасного номера.
- Но это неважно, - улыбнулась Анна Андреевна, - тогда какие-нибудь другие...
Здесь следует заметить, что даже переложение Маяковского выглядит не столь противоестественно и разоблачающе, как в случае с Ахматовой <...> сугубо женские признания и чувства Ахматовой в соединении с жестом и чисто мужской позицией Вертинского превращаются почти в клоунаду... Тогда, как бы помогая, Анна Андреевна начала подсказывать на выбор разные стихи <...> - это были строки лучших ее, известнейших сочинений" (А. Баталов. Рядом с Ахматовой // Легендарная Ордынка. С. 377-378).
33. ... году в 46-м... Анна Андреевна пользовалась огромным успехом, выступая на всяких вечерах поэтических. - Имеются в виду триумфальные выступления Ахматовой 1946 года в Москве: в Клубе писателей (апрель), в Московском университете (апрель), в Колонном зале (апрель), в Союзе писателей, а также в Ленинграде: в Доме ученых (январь), в Филармонии (май), в Большом драматическом театре (вечер памяти Блока) (август), в Политехническом институте.
34. ... публика вставала, устраивала ей овации - Ср. с воспоминаниями Д. Е. Максимова: "Я был свидетелем ее триумфа на вечере памяти Блока в Большом драматическом театре... когда при ее появлении на сцене все присутствовавшие в зале, стоя, приветствовали ее полными жара и восторга, несмолкающими аплодисментами. Нечто подобное, говорят, произошло в Москве" (Об Анне Ахматовой, какой помню // Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 119). По поводу "встававшей" публики Сталину приписывается следующая, обращенная к Жданову, фраза: "Кто организовал вставание?"
35. ... Исаковский, Сурков... - Михаил Васильевич Исаковский (1900- 1973) - поэт. Алексей Александрович Сурков (1899-1983) - поэт, секретарь Союза советских писателей.
36. ... Тихонов... - Николай Семенович Тихонов (1896-1979) - поэт.
38. Оно, это постановление, официально отменено. - Постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. о журналах "Звезда" и "Ленинград" было отменено 20 октября 1988 г.
39. ... перед английскими студентами они выступали с Зощенко. - Встреча Ахматовой и Зощенко с английской студенческой делегацией состоялась 4 мая 1954 г. в Красном зале Союза писателей. О "патриотической" позиции, занятой на ней Ахматовой, и о причинах ее см. в "Записках об Анне Ахматовой" Л. Чуковской (т. 2, с. 93-94): "Я (Ахматова. - О. Ф.) сижу, гляжу на них, вглядываюсь в лица: кто? который? Знаю, что будет со мной катастрофа <...>. Спросил кто-то в черных очках <...>: "Как относится к постановлению m-me Ахматова?" <...> Я встала и произнесла: "Оба документа и речь Жданова, и постановление Центрального Комитета партии - я считаю совершенно правильными". <...> По рядам прошел гул - знаете, точно озеро ропщет. Точно я их погладила против шерсти". Таков был ее рассказ, повергнувший меня в смятение. Что же эти англичане - полные невежды, дураки, слепые или негодяи? Зачем им понадобилось трогать руками чужое горе?" (Л. К. Чуковская прежде всего имеет в виду судьбу Л. Н. Гумилева, в то время еще отбывавшего заключение. Иной ответ Ахматовой мог иметь для него необратимые последствия.) См. также воспоминания И. Бродского (С. Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. С. 249).
40. ... ходила... Надежда... Яковлевна Мандельштам <... > И Анна Андреевна не любила этих... посещений. Они ее тяготили. - Высказывание Вольпина слишком категорично и во многом безосновательно. В беседах с Н. Струве Ахматова так определила свое отношение к Н. Мандельштам: "Жена Осипа Эмильевича Надежда Яковлевна до сих пор мой ближайший друг. Лучшее, что есть во мне" (Н. Струве. Восемь часов с Ахматовой. Цит. по кн.: Анна Ахматова. После всего, стр. 253) и собиралась посвятить ей в своей мемуарной книге "Пестрые заметки" отдельную главу "Нищенка-подруга".
41. Олеша - Юрий Карлович Олеша (1899-1960), писатель.
"Я мужчина - иностранец..." - в наиболее авторитетные собрания сочинений О. Мандельштама (М.: Художественная литература, 1990; М.: Арт-Бизнес-центр, 1993-1997) это шуточное стихотворение не включено.
43. ... сказал мне: "Ну знаете, Вы не замечаете бронзового профиля Истории!" - Ср. с записями М. Ардова: "Надо без страха смотреть в железный лик эпохи" (М. Ардов, Б. Ардов, А. Баталов. Легендарная Ордынка. С. 70) и Б. Сарнова: "Вы не видите бронзовый профиль Истории" (Перестаньте удивляться. Непридуманные истории. М., 1998. С. 223).
44. ... стихи "Русский язык"... - речь идет о стихотворении Ахматовой "Мужество", неточно цитируемом Вольпиным.
45. Слово "Бунин" при ней нельзя было говорить. - Вероятно, Ахматова не могла простить Бунину стихотворение "Поэтесса" (1916), которое сочла обращенным к себе, и резкую эпиграмму "Любовное свидание с Ахматовой...". См. об этом в "Записных книжках" Ахматовой: "Первым на корню и навсегда уничтожи[вшим] стихи Ахматовой] был Буренин... затем Бунин и наконец Жданов" (С. 453).
Отзыв Ахматовой о Бунине-поэте см. также в "Записках об Анне Ахматовой" Л. Чуковской: "Заговорили о Бунине. Она не любит его стихов, чему я рада, так как не люблю их тоже. - "Вялые стихи, обо всем на свете, рассчитанные на академическую благовоспитанную публику. Сокровищ в них не ищите <...> Бунин был вполне удовлетворен своей эпохой. Когда при нем появился Блок <...> он надел наушники, напульсники, набрюшники, думая, что так и должен вести себя классик"" (Т. 1. С. 363-364).
"Хорошо бы собаку купить..." - цитируется последняя строка стихотворения И. А. Бунина "Одиночество".
47. Набоков Владимир Владимирович (1899-1977), русский и американский писатель.
48. ... мы с ней выпили бутылку до всяких именин. - Ср. со следующим свидетельством Бродского: "Анна Андреевна пила совершенно замечательно. Если кто умел пить - так это она и Оден. <...> Когда Анне Андреевне наливали, то всегда спрашивали: - Сколько налить? И Ахматова мизинцем показывала, что, дескать, хватит. И поскольку жест был - как все, что Анна Андреевна делала, - медленный и величественный, то рюмка успевала наполниться до краев. Против чего Ахматова не возражала..." (С. Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. С. 237).
49. Ратгауз - Даниил Максимович Ратгауз (1868-1937), поэт.
50... Аверченко... Борис Зайцев... - Аркадий Тимофеевич Аверченко (1881-1925) - писатель, редактор журнала "Новый Сатирикон"; Борис Константинович Зайцев (1881-1972) - писатель.
<... >я начерчу пирамиду ступенчатую <...> давайте ставить поэтов... - аналогичное сопоставление, включающее в себя и европейских поэтов, было сделано Ахматовой и Лукницким в 1925 г.: "... Я спросил... кого она ставит выше - Блока или Баратынского. АА ответила, что "напевная сила" Блока больше, чем у Баратынского... "А вообще ведь Вы знаете - Блок самый высокий поэт нашего времени"... Я спросил: "На какое же место Вы ставите Блока?" АА подумала и медленно проговорила о том, что - что-нибудь так - "за Тютчевым"...
"А Николай Степанович - около Дельвига..." (П. Н. Лукницкий. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. С. 300).
52. ... Тютчева... Баратынского... - Федор Иванович Тютчев (1803-1873); Евгений Абрамович Баратынский (Боратынский, 1800-1844).
53. ... Курочкиным... - Николай Степанович Курочкин (1830-1884), поэт.
54. ... точка зрения Булгакова... была, что мы мало любим... средних русских писателей. А они и есть литература... - Это мнение Вольпин, вероятно, запомнил со слов М. А. Булгакова.
56. Липкин - Семен Израилевич Липкин (р. 1911), поэт, переводчик, прозаик, мемуарист. По свидетельству Л. Чуковской: "АА называла имя Липкина среди наиболее самобытных... поэтов и искуснейших переводчиков каждый раз, когда заходила речь о советской русской поэзии" (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 724).
57. Северянин - Игорь Северянин (наст, имя и фам. Игорь Васильевич Лотарев, 1887-1941).
58. Так низко она ставила Евтушенко. - О Евгении Александровиче Евтушенко (р. 1933) известны, в частности, следующие отзывы Ахматовой: "А о Евтушенко и Вознесенском отозвалась неблагосклонно и как о личностях, и как о поэтах" (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 470); "Я догадалась, Вознесенский, наверное, объявил себя искателем новых форм в искусстве <...>, как Евтушенко - защитник угнетенных. Может быть, и защитник, но не поэт. Эстрадники!" (Там же. Т. 3. С. 21). В беседе с Н. Готхардом Ахматова ставит Северянина рядом с Евтушенко и Вознесенским по следующему принципу: "Это гениальные эстрадные поэты. Они хорошо воспринимаются на слух. Игорь Северянин тоже был талантливым эстрадником" (И. Готхард. Двенадцать встреч с Анной Ахматовой // Время и мы, 1989, № 106. С. 236).
59. Она ее на вторую <ступень> протаскивала <... > У нее было пристрастие к Марине. - Ср. это свидетельство Вольпина со следующими: "... она сказала, что у ранней Цветаевой было много безвкусицы... "Любила Ростана. А эта шкура из "Нездешнего вечера", на которой она сидела! Безвкусица во многом. А сумела стать большим поэтом!"" (Я. Ильина. Дороги и судьбы. С. 356); "К женщинам-поэтам она была строга и говорила, что за всю жизнь встретила двух настоящих - Марину Цветаеву и Ксению Некрасову" (Г. Л. Козловская. Мангалочий дворик... // Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 390); "Ахматова восхищалась Цветаевой. "Марина - поэт лучше меня"" (И. Берлин. Из воспоминаний "Встречи с русскими писателями"// Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 446). См. также "Ташкентские тетради" Л. Чуковской: "Возмущена безвкусицей <...> Но интерес превозмогает все.
" (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. С. 399) и воспоминания М. И. Будыко: "Недостаток стихов Цветаевой - она все договаривала до конца". (... Хотя АА сказала о Цветаевой: "Я рада, что она вернулась в Москву такой королевой", имея в виду выход ее книги, было понятно, что она не любит ни Цветаеву, ни ее стихов)" (Рассказы Ахматовой // Об Анне Ахматовой. С. 478). См. также прозаический набросок Ахматовой о Цветаевой: "Марина ушла в заумь. См. "Поэму воздуха". Ей стало тесно в рамках Поэзии. Она - dolphine-like (подобна дельфину - англ.). Ей мало одной стихии, и она удалилась в другую или в другие" (цит. по: А. Хейт. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. С. 308).
60. Ох, грибок ты... - неточно цитируется стихотворение М. Цветаевой "Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!.." (1920).
61. "Мы пригласили тишину..." - цитируются строки из стихотворения А. Вертинского "Прощальный ужин". По устному свидетельству М. В. Ардова, об этом стихотворении Ахматова отозвалась следующим образом: "Какая, в сущности, пошлость - расставаться за ужином".
62. "За одиночество вдвоем" - цитируются строки из стихотворения Ахматовой "Последний тост" (1934).
63. ... Сурикова... - Суриков Василий Иванович (1848-1916), художник.
"Сестра моя, жизнь" - книга стихотворений Б. Пастернака 1922 г.
65. "... Вот так, убив, Раскольников пришел звенеть в звонок..." - цитируются строки из поэмы В. Маяковского "Про это".
66. ... очень пренебрежительно об Ахмадулиной... - Белла (Изабелла) Ахатовна Ахмадулина (р. 1937). См., в частности, отзыв Ахматовой о сборнике стихов Б. Ахмадулиной "Струна" (М., 1962): "Полное разочарование. Полный провал. Стихи пахнут хорошим кофе - было бы гораздо лучше, если бы они пахли пивнухой. Стихи плоские, нигде ни единого взлета, ни во что не веришь, все выдумки. И мало того: стихи противные..." (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 496).
67. "А вот великий поэт - Бродский" - Иосиф Александрович Бродский (1940-1996).