И. Ф. Анненский в свидетельствах и исследованиях об А. А. Ахматовой
Маргарита Алигер, фрагмент книги воспоминаний об А. Ахматовой "В последний раз":
Раз она протянула мне старую фотографию прелестной, совсем юной девушки, почти девочки. "Это я в Царском, - сказала она, - ещё в гимназии... Я поинтересовалась, знала ли она Иннокентия Анненского - он, как известно, долгие годы проживал в Царскосельской гимназии. Нет, им не пришлось познакомиться, но она, разумеется, знала его в лицо, часто встречала на улице. И он её, оказывается, тоже заметил - узнав, что один его дальний родственник* женится на её старшей сестре, он сказал: "Я предпочёл бы младшую". Такие её живые и непосредственные рассказы-воспоминания о людях, которые были для меня самой поэзией, особенно волновали меня.
Примечание
"Москва", 1974, 12, с. 156-157.
Исайя Берлин, в мемуарах об А. Ахматовой:
Пастернак открыто выражал патриотизм: для него, бесспорно, было важно ощущать связь со страной, свою историческую причастность. Он неоднократно повторял мне, как он рад, что может проводить лето в деревне писателей Переделкино, бывшем земельном владении известного славянофила Юрия Самарина. Традиции славянофилов исходили из легендарного "Садко", Строганова и Кочубеев, были затем продолжены Державиным, Жуковским, Тютчевым, Пушкиным, Баратынским, Лермонтовым, а позже - Аксаковым, Толстым, Фетом, Буниным, Анненским.
Несколько странно читать об Анненском как о славянофиле.
О Вячеславе Иванове она отзывалась, как о человеке выдающемся, с безупречным вкусом, тонкими суждениями и прекрасной силой воображения, но его поэзия казалась ей слишком холодной и безжизненной. Примерно того же мнения она была об Андрее Белом. Бальмонта она считала слишком помпезным и самоуверенным, но талантливым, Соллогуба - не всегда равнозначным, но часто интересным и оригинальным. Но выше их всех она ставила строгого и требовательного директора Царскосельского лицея Иннокентия Анненского, у которого она сама и Гумилев многому научились. Смерть Анненского прошла почти незамеченной для издателей и критиков. Великого мастера предали забвению. А ведь не будь его, не было бы Гумилева, Мандельштама, Лозинского, Пастернака и самой Ахматовой.
По мнению Ахматовой, поэт Георгий Иванов (которого она обвиняла в написании лживых мемуаров) был шпионом царского правительства, равно как и в своё время Некрасов. Она не сомневалась, что Иннокентия Анненского недруги свели в могилу. Эти убеждения, чисто интуитивные, не подтвержденные фактами, не являлись, тем не менее, бессмыслицей или чистой фантазией, это были элементы связной и стройной концепции, тесно связанной с судьбой всей страны и самой Ахматовой.
Кто был ей близок, так это Анненский, чистый и прекрасный поэт, стоящий в стороне от житейской суеты и политики и игнорируемый авангардной прессой. Его не так много читали при жизни, но такова судьба многих гениев.
Примечание
Исайя Берлин. Встречи с русскими писателями в 1945 и в 1956 годах. "Meetings With Russian Writers" из книги "Personal Impressions". Hogarth Press, Лондон, 1980.
Перевод с английского Юлии Могилевской, http://lib.ru
Завершение второго и последний абзац переведены несколько иначе здесь: И. Берлин. Встречи с русскими писателями в 1945 и в 1956 годах // Рассказы о Анне Ахматовой: Из книги "Конец первой половины XX века" / Сост. раздела "Приложения" А. Г. Наймана. М.: "Художественная литература", 1989. С. 279, 286.
Куда значительнее их был строгий и разборчивый директор Царскосельской гимназии Иннокентий Анненский, который дал ей больше, чем кто-либо другой, больше даже Гумилева, его ученика, и который умер почти не замечаемы издателями и критиками, большой, забытый мастер: без него не было бы Гумилева, Мандельштама, Лозинского, Пастернака, Ахматовой.
<...>
Сама она ничем ему не обязана*, зато очень многим Анненскому, чистейшему и тончайшему поэту, далекому от литературной возни, бывшему по большей части в пренебрежении у авангардистских журналов, которому в каком-то смысле повезло, что он умер, когда умер. При жизни его читали мало, но такова судьба и других великих поэтов <...>
* Речь о. В. В. Маяковском.
Другой перевод последнего абзаца:
<...> многим она обязана Анненскому, этому чистейшему и тончайшему из поэтов, стоявшему в стороне от всех литературных махинаций. Авангардистские журналы его не признавали, и ему, пожалуй, повезло, что он умер именно в то время. При жизни его не читали широко, но ведь такова судьба многих других великих поэтов.
Воспоминания об Анне Ахматовой. М., "Советский писатель", 1991, с. 453 (сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; ком. А. В. Кнут и К. М. Поливанов).
Там же справка: И. Берлин, сэр (р. 1909) - профессор Оксфордского университета, философ, историк литературы, автор многих работ по русской литературе XIX в.
Горнунг Л. В. "Записки об Анне Ахматовой":
Анна Андреевна заговорила об Анненском. Она его очень ценила. Я сказал: Вы, конечно, знаете, что из русских писателей прошлого века Иннокентий Фёдорович больше всех любил Достоевского. Он ему был особенно близок и дорог. У Анненского есть такие четыре строчки:
Оставь меня. Мне ложе стелет Скука.
Зачем мне рай, которым грезят все?
А если грязь и низость - только мука
Кипарисовый ларец. "Трилистник проклятия"
Мне кажется, что в этих четырёх строчках у Анненского весь Достоевский." - "Да, пожалуй, в какой-то степени с этим можно согласиться", - сказала Ахматова.
Примечание
Воспоминания об Анне Ахматовой. М., "Советский писатель", 1991 (сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; ком. А. В. Кнут и К. М. Поливанов.). С. 201-202.
О Л. В. Горнунге см. страницу с записью рассказа М. А. Волошина.
К. Чуковский, из очерка "Анна Ахматова":
Порою, особенно в гостях, среди чужих, она держала себя с нарочитою чопорностью, как светская дама высокого тона, и тогда в ней чувствовался тот изысканный лоск, по которому мы, коренные петербургские жители, безошибочно узнавали людей, воспитанных Царским Селом. Такой же, кстати сказать, отпечаток я всегда чувствовал в голосе, манерах и жестах наиболее типичного из царскосёлов Иннокентия Анненского. Приметы этой редкостной породы людей: повышенная восприимчивость к музыке, поэзии и живописи, тонкий вкус, безупречная правильность тщательно отшлифованной речи, чрезмерная (слегка холодноватая) учтивость в обращении с посторонними людьми, полное отсутствие запальчивых, необузданных жестов, свойственных вульгарной развязности.
Примечание
Корней Чуковский. Собр. соч. в 2-х тт. Т. 2, стр. 531. М., "Правда", 1990.
В. А. Мануйлов, из очерка " Подарок судьбы":
Меня всегда удивляли её точные, с множеством характерных подробностей воспоминания о её молодых годах в Царском Селе, о встречах с И. Ф. Анненским - директором Царскосельской гимназии, известным поэтом, которого она позже назвала своим учителем <...>
Примечание
Воспоминания об Анне Ахматовой. М., "Советский писатель", 1991 (сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; ком. А. В. Кнут и К. М. Поливанов). С. 232.
Мануйлов Виктор Андроникович (1903 - 1988) - критик, литературовед, исследователь творчества Лермонтова.
, из очерка "Мангалочий дворик...":
Но ни на одном портрете, писанном художником, не запечатлено самое её удивительное выражение. Это выражение появляется на её лице только тогда, когда упоминались два имени. Это были Иннокентий Анненский и Михаил Булгаков. Сколько у неё было более близких друзей, скольких людей она любила, но лишь эти двое, вспоминаемые ею, были единственными, которые вызывали нечто в её душе, что порождало это чудесное, нежное, слегка отрешённое выражение лица. Мне почему-то казалось, что в основе лежало особое чувство преклонения, которым она больше никого не почтила.
Примечание
Воспоминания об Анне Ахматовой. М., "Советский писатель", 1991 (сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; ком. А. В. Кнут и К. М. Поливанов). С. 393.
Эдуард Бабаев, из очерка "На улице Жуковской...":
Меня тогда совсем не тревожил вопрос: надо ли записывать? И что записывать? Записывать ли, например, рассуждения Анны Ахматовой о Чехове и Иннокентии Анненском?
- Чехов изобразил русского школьного эллиниста как Беликова. Человек в футляре! А русский школьный эллинист был Иннокентий Анненский. Фамира-кифаред!
Примечание
Воспоминания об Анне Ахматовой. М., "Советский писатель", 1991 (сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; ком. А. В. Кнут и К. М. Поливанов). С. 413-414.
Бабаев Эдуард Григорьевич (р. 1927) - поэт, писатель, литературовед.
Вяч. Вс. Иванов, из очерка "Беседы с Анной Ахматовой":
Мы заговорили об Анненском. Я что-то сказал о нём и потом: прошёл как тень. "Вы что, меня цитируете?" Но я не знал этих стихов - они были до того только раз напечатаны в старом номере "Звезды"*, который я пропустил. Ахматова прочитала эти стихи и рассказала свою версию его смерти, изложенную ею в статье, которая считалась потерянной.
Примечание
* Стихотворение "Учитель".
Воспоминания об Анне Ахматовой. М., "Советский писатель", 1991 (сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; ком. А. В. Кнут и К. М. Поливанов). С. 499.
Иванов Вячеслав Всеволодович Томас Венцлова. Собеседники на пиру: Статьи о русской литературе. Baltos Lankos. 1997.
Лев Озеров, из очерка "Разрозненные записи":
Конец пятьдесят восьмого или начало пятьдесят девятого года. На квартире Ардовых шла речь об Иннокентии Анненском. Приближалось пятидесятилетие со дня его смерти.
- А не попробовать ли нам отметить эту дату в печати? Прошу Вас, узнайте в "Литературной газете", не отважатся ли там напечатать хотя бы небольшую заметку об Анненском. Объясните, что не ославятся, напротив, сделают доброе дело.
Пошёл, узнал, не захотели, не объяснили, почему не хотят.
Возвратился, докладываю Ахматовой. Ничего не сказала. Отвернула лицо и долго смотрела в окно.
с. 597
Круг поэтов, имена которых всего чаще фигурировали в разговорах Анны Ахматовой, был невелик. Анненский, Гумилёв, Мандельштам, Пастернак.
с. 598
Она утверждалась в наших сердцах и утвердится ещё более в сердцах людей грядущих поколений как наследница русской классической поэзии, продолжатель традиций Батюшкова, Пушкина, Баратынского, Тютчева, Иннокентия Анненского.
с. 612
Примечание
Воспоминания об Анне Ахматовой. М., "Советский писатель", 1991 (сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; ком. А. В. Кнут и К. М. Поливанов).
Озеров Лев Адольфович (р. 1914) - поэт, переводчик, литературовед.
См. в архиве также очерк Л. А. Озерова "Сказ об Иннокентии Анненском".
Любимова А. В."Из дневника":
10 февраля 1946
<...> А сразу как вошла и мы сели, прочла свои последние стихи "Cinque", "Пятёрка", которые мне понравились, кроме всего, хорошо подобранными эпиграфами из Бодлера и И. Анненского.
2 апреля 1946
<...>
Показала первый номер "Звезды" за 46-й год, где напечатано несколько её вещей, очень хороших <...>
В этом же номере я обратила внимание на её стихотворение Иннокентию Анненскому и спросила, знает ли она "Два паруса лодки одной..."? - "Ну, ещё бы!"
Примечание
Воспоминания об Анне Ахматовой. М., "Советский писатель", 1991 (сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; ком. А. В. Кнут и К. М. Поливанов). С. 428-429.
Оксман Ю. Г., цитата из мемуарных набросков:
27 / VI 65
Разговор о книге Сечкарева об Иннокентии Анненском, которую А. А. прочла с исключительным вниманием.
Примечание
Встречи с прошлым. Вып. 7. М., "Советская Россия", 1990. С. 565.
Оксман Юлиан Григорьевич (1894 - 1970) - литературовед, историк литературы, архивист, источниковед, текстолог.
Анатолий Найман, фрагменты книги "Рассказы о Анне Ахматовой":
В какой степени Ахматова оставалась "человеком своего времени", то есть что отличало ее от того, что было до 10-х годов, и от того, что стало после? Помимо социально-политического перелома и вызванных им сдвигов в самых разных плоскостях жизни, время претерпело, претерпевало у нее на глазах, и ряд эволюции, так сказать, естественных, меняющих не лицо, а выражение лица эпохи. Менялись вкусы, эстетика, моды. Во-первых, на Анненском кончились те поэты, слова которых обеспечивались простым фактом прежнего их употребления, а не биографией стихослагателя; и на Блоке те, которые преследовали цель служить поэзией красоте, а не культуре. Во-вторых, искусство - как ремесло, как священнодействие, как средство преображения мира - было сущностью, определяющей характеристикой круга, в который вошла, чтобы занять свое место, Ахматова.
"исцеленный". Она говорила и писала, что "ослепленные дети" в "Моей тоске" - это его стихи, выброшенные из 2-го номера журнала "Аполлон". Однако это сведения и объяснения, возможно, помогающие понять психологию его творчества, но более навязанные его поэзии, чем его поэзией. Судьба чиновника, судьба педагога ничего не прибавляет его стихам, не становится судьбой поэта в позднейшем, в ахматовском, смысле этого слова. "Считается, что в поэзии двадцатого века испанцы - боги, а русские - полубоги, слишком много у нас самоубийц", - сказала она в день, когда прочла "Дознание" Леона Фелипе. (Непосредственная реакция была: "Каков старик!" - и: "Завидую, что не я", и восхищение переводом Гелескула). В таком случае Анненский, разрыв сердца у которого она связывала с переносом публикации стихов в следующий номер, "бог" или "полубог"?
<...>
И Анненского, который "весь яд впитал, всю эту одурь выпил, и славы ждал, и славы не дождался... - и задохнулся", и упал с разорвавшимся сердцем на ступени Царскосельского вокзала, убили, как можно понять из ее слов, недруги искусства, не напечатавшие вовремя его стихов.
<...>
Потом в некоем трансе она <А. Ахматова, после подачи в 1935 г. прошения об освобождении сына и мужа Н. Пунина> бродила по Москве и очутилась у Пастернаков. Хозяин весь вечер говорил об Анненском: что он для него, Пастернака, значит.
<...>
Появление Офелии в "Предвесенней элегии" ("Там словно Офелия пела" - Ахматова, когда читала эти стихи вслух, произносила "Ophelia") непосредственно связано с содержанием четверостишия, открывающего весь цикл "Полночных стихов". Первые две строчки этого четверостишия:
По волнам блуждаю и прячусь в лесу,
Мерещусь на чистой эмали, -
соотнесены и описательно, и текстуально со сценой Голубой эмали из "Фамиры-кифареда" Анненского:
Приюта не имея, я металась
В безлюдии лесов, по кручам скал,
По отмелям песчаным и по волнам.
Героиня стихов Анненского - Нимфа-Мать-Возлюбленная. "Возлюбленная" Офелия - также нимфа: The fair Ophelia! Nymph... (Прекрасная Офелия! Нимфа...) - говорит Гамлет, а сопутствующий ей у Ахматовой зимний пейзаж (Меж сосен метель присмирела) очевидным образом отсылает читателя к... be tbou as chaste as ice, as pure as snow... (будь целомудренна, как лед, чиста, как снег).
Примечание
Анатолий Найман. Рассказы о Анне Ахматовой. Издательство: Вагриус, 1999 г.
Источник текста: сайт Н. Дегтяревой "Ты выдумал меня...", http://www.akhmatova.org/bio/naiman01.htm
Найман Анатолий Генрихович (род. 1936) - поэт, переводчик, мемуарист. Соавтор А. Ахматовой по переводам Леопарди и ее литературный секретарь.
, фрагмент книги:
Какая-либо деталь обстановки прочно и с наивозможнейшей стереоскопической четкостью закрепляется ею в стихе, - как правило, для того, чтобы осталось в памяти, не ушло, не растворилось, не исчезло переживание, душевное волнение, а порой и вся ситуация, дорогая именно по чувству, с которым она только что была пережита. В "Подражании И. Ф. Анненскому" Ахматова писала:
Возникают, стираются лица,
Мил сегодня, а завтра далек.
Отчего же на этой странице
Я когда-то загнул уголок?
Подражание И. Ф. Анненскому
С помощью вещей, конкретных примет и подробностей быта она как бы загибала страницы своей памяти:
Дверь полуоткрыта,
Веют липы сладко...
На столе забыты
Хлыстик и перчатка.
Круг от лампы желтый...
Шорохам внимаю,
Отчего ушел ты?
Я не понимаю...
Дверь полуоткрыта...
Иннокентий Анненский, как и Ахматова, тоже не мыслит и не представляет себе мира чувств, сердечных бурь и интеллектуальных прозрений без этих своего рода психологических буйков, легко колеблемых человеческой памятью, но всегда остающихся на одном и том же месте. В изображении вещественной, материальной среды, соединенной напряженной и неоткрытой связью с глубоким подпочвенным клокотанием чувства, он был великим мастером, а для Ахматовой и учителем. "Когда мне показали корректуру "Кипарисового ларца" Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете", - пишет она в своей автобиографии. Ее собственные стихи из "Вечера" и "Четок", еще не сравнимые со стихами Анненского по блистательному мастерству и отважному новаторству формы, были вместе с тем заметно родственны им: это поэты примерно одной и той же "группы крови". Неудивительно, что для Ахматовой "Кипарисовый ларец" Анненского, вышедший в 1910 году (уже посмертно), явился подлинным потрясением и он пронизал ее творчество долгими, ушедшими на многие годы вперед сильнейшими творческими импульсами.
С Иннокентием Анненским ее роднило и ощущение своей кровной связанности с многочисленными уходящими вглубь пластами человеческой культуры.
Примечание
Павловский А. Анна Ахматова. Жизнь и творчество. М.: Просвещение, 1991. (Глава 2. Первые книги. Акмеизм. Война и революция (1912-1917)).
Источник текста: сайт "Русофил", http://www.russofile.ru/articles/article81.php#IG2
Михаил Ардов, фрагменты публикаций:
В свое время я получил в подарок изданную в 1921 году книгу Анненского "Пушкин и Царское Село (Речь, произнесенная И. Ф. Анненским в бытность его директором Царскосельской мужской гимназии, 27 мая 1899 г., на пушкинском празднике в Китайском театре, в Царском Селе)". Я показал книжку Ахматовой. Она сказала:
- Я помню, как он это говорил.
Потом я обратил внимание Анны Андреевны на дивные строки из "Бориса Годунова", которые Иннокентий Федорович цитирует:
Но детский лик царевича был ясен
И свеж и тих, как будто усыпленный;
- Пушкин весь такой, - произнесла она и, отдавая мне растрепанную книжку, добавила:
- Только не переплетай заново, пусть останется так.
Легендарная Ордынка (часть 1). Новый мир. 1994, № 4.
Источник текста: сайт Н. Дегтяревой "Ты выдумал меня...", http://www.akhmatova.org/bio/ardov1.htm
В тот вечер <75-летие Г. Г. Нейгауза> состоялся и мой с ним существенный разговор, один-единственный... мы с Нейгаузом заговорили о русской поэзии XX века. Он знал ее великолепно и, к радости моей, оказался поклонником Иннокентия Анненского. Причем он помнил наизусть не только самые известные стихи, например, "Смычок и скрипка", но даже и шуточные, такие, как сонет-акростих "Петру Потемкину на память книга эта".
Легендарная Ордынка (часть 2). Новый мир. 1994, № 5.
Источник текста: сайт Н. Дегтяревой "Ты выдумал меня...", http://www.akhmatova.org/bio/ardov2.htm
Вначале лета 1997 года со мною произошло чудо. Я получил толстую книгу в белой бумажной обложке, на которой значится: "Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966)" (Москва - Torino, 1996).
"Анненский об Инне и обо мне" (стр. 14).
- Я бы женился на младшей.
Анна Андреевна не имела обыкновения передавать чьи-нибудь комплименты, сказанные ей. Но этот рассказ я слышал от нее неоднократно.
"Меж тем, как Бальмонт и Брюсов сами завершили ими же начатое (хотя еще долго смущали провинциальных графоманов), дело Анненского ожило со страшной силой в следующем поколении. И, если бы он так рано не умер, мог бы видеть свои ливни, хлещущие на страницах книг Б. Пастернака, свое полузаумное "Деду Лиду ладили..." у Хлебникова, своего раешника (шарики) у Маяковского и т. д.". (стр. 282).
Я не мог знать этой записи в шестидесятых годах, но однажды поделился с Ахматовой своим впечатлением о стихах Анненского "Прерывистые строки":
Зал...
Я нежное что-то сказал,
Стали прощаться,
Возле часов у стенки...
Губы не смели разжаться,
Склеены...
Я выразил мнение, что это предвосхищает мазохистские поэмы Маяковского. Анна Андреевна отозвалась об Иннокентии Федоровиче:
- Он всех нас содержал в себе. Я первая это заметила.
Возвращение на Ордынку. Июль - август 1997. Публ. Е. Рейна
Источник текста: сайт Н. Дегтяревой "Ты выдумал меня...", http://www.akhmatova.org/bio/ardov3.htm
Ардов Михаил Викторович (род. 1937) - писатель, публицист, мемуарист. Клирик Российской православной автономной церкви.
Аманда Хейт, фрагмент книги:
Уже весной <1910 г.> в Петербурге случилось одно существенное для юной поэтессы событие. Они с Гумилевым пошли в Русский музей. У Гумилева с собой была корректура сборника стихов поэта-царскосела старшего поколения, директора гимназии, где он учился. Речь идет об Иннокентии Анненском, начавшем печататься очень поздно и скупо. Ахматова вспоминала, как была она потрясена его книгой "Кипарисовый ларец", как, забыв обо всем на свете, тут же, не сходя с места прочла ее от корки до корки. Впоследствии она всегда называла Анненского своим учителем, и, несомненно, эта первая встреча с его творчеством немало способствовала превращению пишущей стихи барышни в серьезного поэта.
Аманда Хейт. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. М.: Радуга, 1991. Глава первая 1889-1914.
Источник текста: сайт Н. Дегтяревой "Ты выдумал меня...", http://www.akhmatova.org/bio/ah.htm
Дмитрий Хренков, фрагменты книги:
Из гл. 2
Во времена юной Ахматовой Царское Село продолжало славиться своими людьми. Достаточно вспомнить, что директором мужской гимназии здесь был замечательный поэт Иннокентий Анненский, сыгравший столь большую роль в развитии нашей культуры. И не только как поэт, но и как гражданин. Он был известен "неслыханной дерзостью" - защищал перед царским министром своих старшеклассников, принявших участие в уличных демонстрациях 1905 года. Он пытался убедить министра в том, что "молодежь прекрасна во всех благородных порывах и возвышенных движениях души". Неудивительно, что Анненский разрешил отслужить в гимназической церкви панихиду по казненному лейтенанту П. П. Шмидту, возглавившему восстание черноморских моряков.
Общение с подобными людьми очень много значило для будущих поэтов. Не только для Ахматовой. Она вспоминала, что учениками Анненского оказались такие разные, непохожие друг на друга поэты, как Б. Пастернак, О. Мандельштам, Н. Гумилев и даже В. Маяковский и В. Хлебников. В своих размышлениях о поэтах-современниках Анна Андреевна цитирует "Колокольчики" Анненского и утверждает: "Мы не ошибемся, если скажем, что в "Колокольчиках" брошено зерно, из которого затем выросла звучная хлебниковская поэзия. Щедрые пастернаковские ливни уже хлещут на страницах "Кипарисового ларца"2. Истоки поэзии Николая Гумилева не в стихах французских парнасцев, как это принято считать, а в Анненском. Я веду свое "начало" от стихов Анненского. Его творчество, на мой взгляд, отмечено трагизмом, искренностью и художественной цельностью..."
Впрочем, для формирования личности человека много значила и сама жизнь среди великолепных памятников русской архитектуры, возможность бродить меж озер, слушать пение птиц, журчание ручьев, а то и посидеть у дороги, где в 1900 году был открыт памятник Пушкину работы Р. Р. Баха.
Из гл. 3
Надо сказать, что ему <Н. С. Гумилёву> удивительно повезло. Ведь он учился в Царскосельской гимназии, директором которой был Иннокентий Анненский. Первые поэтические уроки Гумилев брал у него. Поддержка двух таких мэтров <имеется в виду ещё В. Я. Брюсов> не могла не окрылить Гумилева.
... настоящим бедствием стала так называемая дамская поэзия. Даже на страницах журналов замелькали женские имена. Маяковский назвал это явление кратко, но точно - щебетаньем. Иннокентий Анненский в третьем номере журнала "Аполлон" за 1909 год посвятил женской поэзии специальную статью, а еще через несколько лет, в 1914 году, в "Заветах" Иванов-Разумник счел необходимым снова вернуться к творчеству поэтесс. Он назвал свою статью "Жеманницы".
Из гл. 4
В ее архиве хранятся многочисленные наброски к литературным портретам Б. Пастернака, О. Мандельштама, И. Анненского. К сожалению, ей не удалось воплотить замысел в книгу. Но и то, что можно прочесть в архиве, раскрывает душевную чистоту и высокую нравственность Ахматовой.
Примечание
Дмитрий Хренков. Анна Ахматова в Петербурге - Петрограде - Ленинграде. Л.: Лениздат, 1989.
Источник текста: сайт Н. Дегтяревой "Ты выдумал меня...", http://www.akhmatova.org/bio/dhr.htm
Кихней Л. Г., фрагменты книги:
Глава 1. Картина мира и образ переживания. "Вечер", "Четки"
"Прогулка" одним штрихом обрисован и внешний облик героини и обстановка встречи с возлюбленным: "Перо задело о верх экипажа..." Ахматова мастерски пользуется принципом метонимического изображения, заставляя читателя по частной детали достраивать целое. Этот принцип в прозе блестяще разработан Чеховым, а в поэзии - Анненским, через поэтику которого, возможно, и был воспринят молодой Ахматовой.
Вместе с тем, вещные образы становятся "адсорбентами" эмоции, шифром психологической коллизии. Например, в стихотворении "Вечерняя комната" вещные детали: хризантема, старое саше, окна, надпись по-французски, плащи севрских статуэток, солнечный луч, георгины, звук виолы, аккорды клавесина - вбирают богатство мира в конкретности и многообразии сенсорного восприятия - через зрение, слух, обоняние, осязание. Но в совокупности они складываются в картину переживания лирической героини. Так, образ "окна слишком узки" намекает на эмоциональное напряжение героини, ее "переполненность" чувствами, ищущими выхода вовне. Или движение другой детали - "глянцевитые плащи" статуэток "померкли" - фиксирует изменившееся состояние героини, чувства которой как бы "притупились" после сознательно принятого решения, но все же сохранили где-то в глубине прежнюю силу и остроту.
Смысл изображаемого выходит далеко за пределы буквального истолкования деталей. Любопытно, что в "Вечерней комнате" Ахматова как бы мотивирует принцип "овеществления" эмоций (ср.: "И комната, где окна слишком узки / Хранит любовь и помнит старину"). Она действительно была уверена в способности вещей, домов, мест сублимировать память о прошлом.
В разработке способа косвенной передачи психологического состояния Ахматова шла по пути, проложенному Анненским*. Анненский был первым из русских поэтов, сумевшим по-новому выразить соотнесенность "мира вещей" и "мира души" (см.: Гинзбург, 1974. С. 311-353). Импрессионистические зарисовки Анненского всегда подспудно проецируются на те или иные философско-психологические модели. Так, в стихотворении "Одуванчики" повествуется о том, как девочка садит одуванчики в песок. Но к финалу стихотворения начинает явственно звучать мотив смерти. Конкретика детской игры передает трагизм быстротечности человеческой жизни, чему способствует подбор деталей: "яма", "холмики", "цветы с укороченными стеблями". Сами по себе эти образы не являются символами в традиционном понимании, но их контекстуальное сцепление вызывает ассоциации с кладбищем и смертью.
Предметные слова Анненского "... очень естественно совмещаются с абстракциями", но "... в системе Ахматовой все это было бы невозможным" (Гинзбург, 1974. С. 342-343). Продолжая мысль Гинзбург, подчеркнем, что невозможность совмещения предметных образов Ахматовой с абстракциями проистекает из того, что у нее через сюжетное движение вещей показаны конкретные душевные процессы, а у Анненского вещная символика иллюстрирует уже готовую, сформулированную лирическую мысль, которая, как правило, афористически обнажается в финале (ср., например, концовки "Pace", "То было на Вален-Коски..." и др.)**.
Читатель ахматовских стихов тоже не в готовом виде воспринимает эмоцию, а следует за смещением фокуса авторского сознания: останавливаясь на тех же вещных вехах, что и субъект переживания, он воспринимает их в той же последовательности и в том же оценочном ключе. В итоге, "повторяя" работу авторского сознания, читатель сам реконструирует переживание в соответствии со своим душевным опытом и системой ценностей.
Объективация адресата, выраженная подчас в трансформации "ты" в "он", и дословная передача его речи придают лирическому изложению характер повествования. В этом квазиповествовательном контексте дистанцированно, как цитата, звучат и реплики самой героини, оформленные тоже в виде прямой речи. (ср.: "Я спросила: "Чего ты хочешь?" / Он сказал: "Быть с тобой в аду""). Крайний случай проявления этой тенденции - стихотворения, в которых изложение ведется от лица мужчины ("Подражание И. Ф. Анненскому", "Подошла. Я волненья не выдал...").
... стихотворения <в ранних сборниках А. Ахматовой> связаны между собой не причинно-следственными отношениями, как главки романа (по Б. Эйхенбауму), а, скорее, ассоциативно-музыкальной связью: по принципу контрапункта или темы с вариациями.
Подобная организация лирического цикла разрабатывалась Ин. Анненским. Структура его "Трилистников" в "Кипарисовом ларце" аналогична строению сонаты. Темы, мотивы и ключевые образы задаются в первом стихотворении, второе вариативно разрабатывает их, причем финал его является своеобразной антитезой первому. Третье стихотворение, включающее новые мотивы, направляет развитие лирического сюжета в другое русло, при этом происходит объединение и смысловое обновление тем и мотивов, заданных в первых двух стихотворениях. В рамках сонатной структуры стихотворения вступают в сложные диалогичные отношения. Семантические корреспонденции и оппозиции возникают в межциклическом пространстве при объединении "Трилистников" и "Складней" в лирическое целое сборника. При этом происходит процесс "контекстуального" символообразования за счет наращивания ассоциативных смыслов лейт-образов, варьируемых в этих контекстах.
в ее творчестве трудно представить кристаллически выверенную циклическую структуру типа "Трилистника".
* Факт поэтической преемственности и ученичества у Анненского Ахматова сама неоднократно подчеркивала. Ср.: "Когда мне показали корректуру "Кипарисового ларца" Иннокентия Анненского <в 1910-м году. - Л. К.>, я была поражена и читала ее, забыв все на свете" (1, 18).
** Например, у Тютчева, как правило, мы имеем дело с результатом работы сознания, который выносится в начало стихотворения в виде поэтического тезиса: (ср.: "О как убийственно мы любим...", "Не верь, не верь поэту, дева..."), а лирический сюжет строится как его доказательство и как его конкретизация. У Ахматовой также встречаются стихотворения, построенные как развертывание обобщенно поэтической формулы, например: "Настоящую нежность не спутаешь..." (1913), "Есть в близости людей заветная черта..." (1915), "Сколько просьб у любимой всегда..." (1912). Думается, что именно к форме этих стихотворений применимо определение "эпиграмматическая", данное Жирмунским.
Глава 2. Мифопоэтическое начало в творчестве Ахматовой. "Белая стая", "Подорожник", "Anno Domini"
<"Белая стая"> лежит трагический отсвет войны, отпечаток всеобщего неблагополучия. Не случайно эпиграфом к "Белой стае" Ахматова выбрала строчку из Ин. Анненского: "Горю и ночью дорога светла".
Примечание
Кихней Л. Г. Поэзия Анны Ахматовой. Тайны ремесла. М.: "Диалог МГУ", 1997.
Источник текста: сайт Н. Дегтяревой "Ты выдумал меня...", http://www.akhmatova.org/bio/kihney/kihney00.htm
, фрагменты книги:
Минута торжества
Николай Гумилев не мыслил ни своего творчества, ни своей личной духовной и интимной жизни без некоей минуты торжества. Поскольку он помнил слова Ин. Анненского о том, что в поэзии Лермонтова, например, красота как одна из форм жизни является своеобразным вызовом общепринятому и привычному, что в ней таится угроза, что даже мертвый опричник на снегу вызывающе-грозен. Вот почему, писал далее Ин. Анненский, - риск, безумная страсть к наживе, тревога на почве кровных уз, - все эти конфликты роятся у Лермонтова около красоты.
Осмысливая богатейший художественно творческий опыт русской классической литературы, Ин. Анненский находил в ней и такие проявления эстетического самоутверждения художника, как красота-вызов, красота-власть, красота-мука...
"Нет искусства и нет даже вообще исканий красоты без единой хотя бы минуты торжества", - заключал Ин. Анненский, автор "Второй книги отражений", важнейшее положение своей эстетической программы. Хорошо известны и те дружеские чувства, которые испытывал он к молодому поэту Николаю Гумилеву. И не только в период его пребывания в Николаевской Царскосельской мужской гимназии, где, как известно, ректором был И. Ф. Анненский, но и несколькими годами позднее. Такова его строфа, посвященная Гумилеву:
Меж нами сумрак жизни длинный,
Но этот сумрак не корю,
И мой закат холодно-дынный
С отрадой смотрит на зарю.
Итак, минута торжества, однажды отмеченная Ин. Анненским как некое общетеоретическое положение, оказалась едва ли не самой главной особенностью поэтического мира Николая Гумилева.
Разрыв привычных ассоциаций - прием, характерный еще для И. Анненского хотя бы в его известном стихотворении "Тоска припоминания".
"Если любишь - гори!"
... Открывался же "Альманах муз" за 1916 год посмертной публикацией одного стихотворения Ин. Анненского, в котором были такие строки:
Забываешь - забудь!
Они могли стать эпиграфом и для поэмы Б. Анрепа <"Человек">, и для цикла лирических стихотворений Анны Ахматовой, идущем вслед за этой поэмой*.
* Альманах муз. Пг., 1916. С. 13. Далее - по этому изданию.
И еще одно обстоятельство, способное что-то высветить или по-новому оценить, обстоятельство, которое никогда не учитывалось прежде при рассмотрении лирики Ахматовой. Дело в том, что в "Альманахе муз", наряду с поэмой "Человек" Бориса Анрепа, был опубликован - вслед за поэмой - лирический цикл Ахматовой. Вот так и обозначается теперь эта тематическая и биографическая линия: от посмертного стихотворения Ин. Анненского с его афористическим началом: "Если любишь - гори! Забываешь - забудь!" - к поэме "Человек" Бориса Анрепа с чудесной птицей-вещуньей и далее - к лирическому циклу Ахматовой.
- "искусство в форме реальности". Правда, следует сказать - не той реальности, которая подразумевала одномерное и плоское правдоподобие, а той реальности, которая была доступна гению Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Блока, Анненского...
Презревшие безвестность
... поэтика начала XX века в ее лучших образцах, в частности Ин. Анненского и А. Блока, обретала иные качества, чем, предположим, это было у поэтов четко реалистического письма. У поэта-реалиста метафорический строй стиха, как мы хорошо помним, обозначает саму реальность, в равной степени как и сама физическая реальность, перевоплощаясь в систему поэтических и смысловых реалий, ни в коей степени не может обретать свойства не-реальности, то есть свойства иллюзорные, зыбкие, а то и окрашенные откровенным мистицизмом.
Вечная изменчивость красок, их фосфорическое свечение, мерцание цветов, которым еще "нет названья" и которые служат лишь знаком (символом) того, что таит в себе всемирное зло (А. Блок), - все это было характерно для импрессионистического мироощущения; равно как и та линия-доминанта, похожая то на ажурную пену морского прибоя, то на волосы, рассыпанные волной, то на изогнутые стебли лилий, которая внушала чувство красоты и одновременно какого-то внутреннего беспокойства, тревоги, неизъяснимой печали.
На этом общем фоне весьма убедительно должны звучать слова, что поэтика Анны Ахматовой, которая (ложилась в начале "серебряного века" русской литературы и русского искусства, в дальнейшем не только развивалась и изменялась, но и отчасти сохраняла "родовые пятна" своего происхождения. Конечно, как отмечала сама Ахматова, ее почерк с годами изменялся, голос начинал звучать по-иному. Однако весьма характерно, что в качестве своеобразного предвестья поэтов-акмеистов Ахматова воспринимает Иннокентия Анненского, которому она и посвятила стихотворение "Учитель" (1945).
он говорил, лирическую пьесу) можно понять двумя или более способами, а недопоняв, можно лишь почувствовать ее и потом медленно доделать самому.
В этом смысле характерны для его творческой манеры такие строфы:
Смычок все понял, он затих,
И в скрипке эхо все держалось...
И было мукою для них,
Как видим, в этой строфе вероятность оборачивается некоей невероятностью. Образы и скрипки и смычка, долженствующие обозначать определенную реальность, на самом деле эту реальность не обозначают. Вернее сказать, не в этой реальности сокровенный смысл строфы, а в той над-реальности, которая выражает и человеческое страдание, боль, муку и делает стихи необычайно личными, интимными.
Следует подчеркнуть также, что в высокий стих Ин. Анненского нередко врывается совершенно будничная интонация, и вот на этом контрасте высокого и низкого, трагического и обыденного, существующего в единстве, как и у других поэтов, но лишь в другой интонации, в интонации Анненского, возникает тот сильный эмоциональный удар, который, кстати сказать, в значительной степени был характерен и для лирики Ахматовой.
Судьба нас сводила слепая:
Бог знает, мы свидимся ль там...
Весною по мертвым листам!
Вечная изменчивость звуков и красок, их мерцание, их ранее неизвестный смысл, столь характерный для искусства импрессионистов, - все позволяет в этой строфе догадываться о том, что, может быть, и невозможно выразить по-иному.
В связи с анализом всей ахматовской лирики, сопутствующей созданию "Поэмы без героя", будет уместным вспомнить одно размышление Валерия Брюсова, связанное опять-таки с особенностями мировосприятия Ин. Анненского. Брюсов подчеркнул, что автор многих прекрасных лирических стихотворений все изображает не таким, каким он это знает, а таким, каким это ему кажется... Причем Брюсов многозначительно добавляет, что знание и кажимость - разные вещи. Освещение дается особенно резко, отчетливо, сильно, - развивает свою мысль поэт, - с бликами, и превращением голубого в зеленое, красного в желтое и т. п.
Из наблюдений В. Брюсова можно сделать вывод, что мир поэзии, в котором царит такая стихия кажимости, стихия мерцающих красок и бликов производит на нас впечатление безусловной искренности поэта, который раскрывает душу "нежную и стыдливую, но слишком чуткую и поэтому привыкшую таиться под маской четкой иронии" (В. Я. Брюсов).
в черный цвет, - в этом творчестве весьма отчетливо проявлялось чувство отчуждения поэтессы: оно возрастало и становилось уже некоей человеческой долей. Все, что было в неотступных творческих снах, она переносила в стихи:
Я гашу те заветные свечи,
Мой окончен волшебный вечер, -
Палачи, самозванцы, предтечи
И, увы, прокурорские речи,
мне снишься ты.
Доплясавший свое пред ковчегом,
За дождем, за ветром, за снегом,
Тень твоя под бессмертным брегом,
И по имени! Как неустанно
Вслух зовешь меня снова... "Анна!",
Говоришь мне, как прежде, - "Ты".
Не будем гадать, кто вызывает из недр самой глубочайшей темноты поэтессу, хотя и есть соблазн предположить, что это был тот, кто в пору царскосельской юности лучше всех других чувствовал ее поэзию и ее самое.
Можно с уверенностью также сказать, что в ахматовской лирике образ лирического "я" не был чем-то застывшим, раз и навсегда данным, что, напротив, обретал он такие же разные состояния, например, неизвестно к кому обращен цикл "Из черных песен", который предваряет эпиграф из Анненского: "Слова, чтоб тебя оскорбить". Не правда ли, эпиграф не просто привлекает внимание - он поражает какой-то своей "закрытостью", своей тайной, которую за давностью лет невозможно разгадать.
Примечание
Валерий Дементьев. Предсказанные дни Анны Ахматовой. Размышления о творческом пути. М.: Современник, 2004.
Источник текста: сайт Н. Дегтяревой "Ты выдумал меня...", http://www.akhmatova.org/bio/dementiev/dementiev.htm
:
20 июня 1964
<...>
Еще говорим о эмигрантах-поэтах. Мягче всего А. А. отзывается об Адамовиче, который еще жив и иногда выступает по Бибиси. Он как-то произнес целую речь об А. А. и потом прислал ей текст, извиняясь, что там было больше об Анненском, чем об А. А. На это А. А. сказала: "Ну, что ж, я рада, если я дала повод поговорить об Анненском".
Примечание
"Я не признаю историю без подробностей..." (Из дневниковых записей 1945-1973) / Предисловие и публикация Сергея Шумихина. // In memoriam: Исторический сборник памяти А. И. Добкина. СПб.; Париж: Феникс-Atheneum. 2000. С. 564.
Эйхенбаум Б. М., фрагменты книги:
Акмеизм — последнее слово модернизма. Для него характерно не установление каких-либо новых традиций, а частичный отказ от некоторых принципов, внесенных позднейшими символистами и осложнивших их собственную поэтическую практику. Недаром акмеисты выдвинули в качестве главного своего учителя Иннокентия Анненского, который больше других сохранил в неприкосновенности черты раннего символизма, еще называвшеюся модернизмом или декадентством. Здесь сохранилась эстетическая позиция — то, с чего началось самое движение и от чего оно потом отклонилось, увлекшись религиозно-философским обоснованием своих художественных тенденций. Противоположности сходятся — линия круга заканчивается возвращением к начальной точке. Подчеркиванием своей связи именно с Анненским акмеисты свидетельствовали о себе как о завершителях того большого круга, который в общем именуется модернизмом.
С. 9.
Есть случаи <у Ахматовой>, когда первая часть строфы представляет собой отвлеченное суждение, сентенцию или афоризм, а вторая дает конкретную деталь — связь остается невысказанной:
У разлюбленной просьб не бывает...
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
Этот прием сближает Ахматову с Иннокентием Анненским, влияние которого в «Вечере» очень значительно. В своем «Подражании И. Ф. Анненскому» («Вечер», 75) Ахматова следует этому приему:
В том же месте. Не знаю зачем.
Я люблю только радости мига
И цветы голубых хризантем.1
Приведу для сравнения примеры из «Кипарисового ларца» И. Анненского (1910 г.):
А в сердце тоски не уйму...
Сегодня томительно душно,
Но солнце таится в дыму.
Я знаю, что сон я лелею, —
— а ты?...
Ненужною жертвой в аллею
Падут умирая листы...
Судьба нас сводила слепая:
Бог знает, мы свидимся - ль там...
Весною по мертвым листам.
(«Осенний романс»).
1. Частое упоминание в «Вечере» цветов (розы, левкои и т. д.) и выражения вроде «в молитве тоскующей скрипки» надо тоже отнести на долю влияния Анненского.
Или:
Весь я там к невозможном ответе.
... Я люблю, когда в доме есть дети
И когда по ночам они плачут.
(Конец стихотв. «Тоска припоминания»).
Иногда все движение интонации и синтаксиса в стихах Анненского являет собой прообраз того, что мы находим у Ахматовой:
О, как этот воздух странно нов!...
Знаешь что?., я думал, что больнее
Увидать пустыми тайны слов.
(Конец стих. «Ты опять со мной»).
И знать, что все потеряно,
Что жизнь — проклятый ад!
О, я была уверена,
Что ты придешь назад.
«Вечер», 49).
Или
Знаешь, я читала,
Что бессмертны души.
(«Вечер», 23).
Много говорилось о «классицизме» Ахматовой, о связи ее поэзии с Пушкиным. Здесь есть упрощение, схематизация. Мне думается, что для Ахматовой характерно сочетание некоторых стилистических приемов, свойственных поэзии Боратынского и Тютчева, с типично-модернистскими приемами (И. Анненский) и с фольклором. Сочетание этих трех стилей придает ее поэзии несколько парадоксальный характер — тем более, что она не отказывается ни от одного из них, и рядом с развитием торжественного стиля продолжает разработку разговорных и частушечных форм.
Примечание
Эйхенбаум Б. Анна Ахматова: Опыт анализа. Петербург, 1923.