МИХАИЛ КОЛЬЦОВ
Не сразу возникла дружба между Михаилом Ефимовичем Кольцовым и пишущим эти строки. Первые пять-шесть лет нашего знакомства Кольцов держал себя сдержанно по отношению ко мне. И только году в двадцать седьмом однажды сказал:
— Почему вы не приносите в «Огонек» фельетонов?
Я пробормотал, что носил уже, а не печатают. Кольцов ответил:
— Ну, за эти годы вы стали писать лучше… и потом, мы вас лучше узнали…
Характерно, что и вообще-то Кольцов не сразу раскрывался перед людьми. Он не дарил ни с того ни с сего своих привязанностей. И понятно: Кольцов всегда стоял во главе различных изданий, и, желая печатать свои произведения, к Михаилу Ефимовичу устремлялись наряду с одаренными и достойными людьми еще и всякого рода графоманы, завистники, склочники. Имело смысл втереться в доверие к такому человеку. А потом отвергнутые Кольцовым ловкачи сердились, сплетничали, клеветали на него… Помнится, как-то Михаил Ефимович рассказывал, что на диспуте в Доме печати некий графоман публично жаловался, что он, Кольцов, «по блату» печатает в «Огоньке» Веру Инбер, а его (оратора) сочинений не помещает.
Кольцов заявил так:
— Разрешите дать справку? Вера Инбер пишет хорошо, а товарищ, который жалуется, писать не умеет. Его печатать нельзя.
Не могу сказать, что после описанного приглашения в «Огонек» у меня стали печатать все, что бы я ни принес. Нет, браковали немало. Иначе и быть не могло, во всякой редакции царствует закон: не газета (журнал) для автора, но автор — для газеты. Надо ли говорить, что в изданиях, ведомых Кольцовым, это правило соблюдалось неуклонно…
Прежде всего мы сблизились на почве юмора. Кольцов не мог жить без острого слова, без забавного наблюдения, без веселой шутки. Д. О. Заславский в своем предисловии к книге Кольцова, вышедшей в издательстве «Правда» в 1956 году, пишет, что ему часто приходилось наблюдать в редакционных коридорах «Правды» оживленные группы сотрудников, окружавших Михаила Ефимовича. Непременно слышался веселый смех: это Кольцов делился свежим запасом своего юмора.
Не я один состоял в «юмористическом братстве» Кольцова. Когда в 1929 году стал выходить сатирический журнал «Чудак» (название придумал сам Михаил Ефимович), то сотрудники Журнально-газетного объединения, председателем которого был Кольцов, не на шутку сердились на «чудаков», постоянных сотрудников журнала, за то, что мы, по их мнению, чересчур много времени отнимали у руководителя издательства. Между тем в систему «Жургаза» входило до трех десятков разного типа изданий — и все они нуждались во внимании, во времени своего председателя.
А инициатором наших частых встреч был сам Кольцов. Ему было жизненно необходимо обменяться веселыми репликами, услышать что-нибудь новое в этом смысле, самому рассказать… Но и тут вкусы, склонности Кольцова проявлялись ясно и четко. Кольцов не любил механического юмора, бессмысленных шуток. Иногда в юмористической форме проявлялись в среде литературно-артистической богемы двадцатых и тридцатых годов настроения если не прямо обывательские, то близкие к тому. Кольцов относился к этому непримиримо. Сотрудники «Чудака» и «Крокодила», разумеется, не грешили в этом смысле. Но вовне наших редакций иногда приходилось еще встречать подобную политическую «неопрятность», сказал бы я…
Умонастроение нашего редактора четко проявлялось на тех совещаниях, где придумывали темы для карикатур «Чудака», а потом — «Крокодила». Сочиняя эти сюжеты, иные авторы предлагали свои выдумки, в которых сатира как бы «лилась через край». Тогда Кольцов говорил иронически:
— Эту темку пошлите в Париж в белогвардейскую газету «Возрождение». Там возьмут охотно.
Вскоре формулировка эта была сокращена, и наш редактор говорил так:
— Это для того журнала!
А впоследствии и мы сами уже отзывались о неподходящих темах:
— В т от журнал!
«Чудаком» непомерно много. Он фактически редактировал все его номера.
А редактор он был удивительный: опытный, смелый, мудрый.
Сохранилась в памяти такая сцена: мы, несколько со- грудников «Чудака», во главе с Кольцовым сидим в садике при «Жургазе» на Страстном бульваре. В саду летом обычно работал ресторан. И вот туда-то за один из мраморных столиков принесены Кольцову на подпись уже сверстанные полосы нашего сатирического еженедельника. Он берет в руки верстку. Естественно, мы умолкаем. Но Михаил Ефимович говорит:
— Пожалуйста, разговаривайте, вы мне не мешаете… Более того: он, просматривая полосы, слышит все, что говорится за столом, где шесть-семь человек шутят, рассказывают друг другу новости, поминутно смеются и т. д. Он даже принимает участие в беседе: тоже что-то рассказывает, переспрашивает говорящих, возражает кому-то, смеется вместе с нами…
И через полчаса Кольцов возвращает секретарю редакции 12 полос журнала. «Старик» — как мы называли нашего редактора, хотя он был не старше нас по возрасту, — не только все успел прочитать: он вычеркнул несколько материалов, переставил на страницах иные рисунки и текст. А кое-где кратчайшими исправлениями добился точности в звучании вещи и вместе с тем усилил сатирическую сторону фельетона, а рядом небольшой перестановкой слов добился большего соответствия подписи и рисунка, к которому эта подпись сделана… Кольцов не делает секрета из своих поправок: в наступившей тишине он поясняет Б. М. Левину или В. А. Региннну, что он сделал с поданными ему полосами, и мы все убеждаемся еще раз в виртуозности нашего шефа — редактора.
«Чудаке» темные заседания под председательством Кольцова! Кстати, он предложил всем нам по очереди руководить этими собраниями, но очень скоро мы сами попросили его стать постоянным председателем, потому что Михаил Ефимович не только лучше знал технику ведения подобных встреч, но и давал гораздо более широкие, более продуктивные установки журналу, если он сам возглавлял такие совещания.
Ильф и Петров писали в «Золотом теленке»: «— Продолжим наши игры, — произнес редактор сатирического журнала и строго посмотрел на сотрудников».
Так оно и было в действительности. Именно эти слова об «играх» Михаил Ефимович повторял неизменно в начале каждой нашей встречи. И взгляд у него из-под очков казался строгим…
Позволю себе указать и первоисточник шуточного выражения «продолжим наши игры»: оно заимствовано из либретто знаменитой пародийной оперы композитора Л. Эрен- бурга «Вампука» (текст М. Л. Волконского).
Интересен перечень участников таких собраний, то есть постоянных сотрудников «Чудака». Каждый из них приглашаем был лично Кольцовым. Кроме помянутых уже Ильфа и Петрова непременным членом редакции был ныне покойный писатель Борис Левин. В сущности, он являлся заместителем редактора — заведующим литературной частью и был удивительно одаренным и чистым человеком.
на него за это. Борис Михайлович, которому по врожденной доброте и деликатности трудно было обидеть человека, грустил в подобных случаях, но никаких скидок никому не делал…
Б. М. Левин погиб на фронте в финскую войну в начале 1940 года.
Заведовал редакцией «Чудака» Василий Александрович Регинин — человек удивительно интересной и редкой судьбы. Это был журналист божьей милостью. Двадцатилетним юношей он дебютировал как репортер петербургских газет на похоронах А. П. Чехова в 1904 году и с тех пор до самой смерти (в начале пятидесятых годов) принимал деятельное участие в русской журналистике. Он был крайне инициативен. До революции В. А. Регинин создал несколько журналов. Например, знаменитый «Синий журнал» придуман и организован им.
Впрочем, в «Чудаке» Регинин занимался почти исключительно издательской техникой.
Тон и стиль-журнала был продуман Кольцовым до конца. Познания и опыт Регинина, его высокое знание техники широко использовались в «Чудаке», но Михаил Ефимович творчески решал в «Чудаке» буквально все — от шрифта заголовка, им же придуманного, от формата журнала и до характера самых малых заметок и рисунков.
«Чудака». Опираясь на Ильфа и Петрова, Катаева, Зощенко и других авторов, редактор наш боролся с сатирическими штампами и теми, что остались нам в наследство от «Сатирикона» и даже более древних изданий, вроде «Будильника» и «Осколков», и с возникшими после 1917 года, но тоже приевшимися уже приемами подачи заметок и рисунков в нашей сатирической печати. Намеченная Кольцовым аудитория требовала и свежих интонаций, и нового содержания. И вот пример: передовые статьи, имевшие постоянный заголовок «Дневник «Чудака», постоянно сочинял сам Кольцов. Разговор здесь шел на уровне, вообще свойственном произведениям Кольцова; и глубиной мыслей, и острой тематикой, и яркостью изложения эти заметки радовали читателей. Маленькая виньетка, изображавшая очки Кольцова в толстой пластмассовой оправе, украшала заголовок каждой такой статьи, точнее — каждого фельетона.
На таком же высоком уровне И. А. Ильф обрабатывал фактические материалы, приходившие в редакцию от читателей, или писал о книжных и газетных ляпсусах, глупых афишах и т. п. Такие заметки, как правило, шли без подписи. Но «по когтю узнаем льва» — талантливого нашего сотоварища легко опознать даже в этих нескольких строчках.
Евгений Петров возглавлял в «Чудаке» отдел юмористических мелочей. Трудоемкое и хлопотливое дело. Как-то Михаил Ефимович сказал немного в шутку, но и всерьез:
— Бывает в журнале и крупная мелочь, а бывает и мелкая мелочь. Так вот, мелкая мелочь нам важнее. Ее создавать трудно, но без нее сатирический журнал существовать не может…
Оно и на самом деле так: «крупная мелочь» — это заметки по фактам, короткие новеллы, анекдоты с развернутым сюжетом. Их всегда хватает в редакции. А «мелочь мелкая» — кратчайшие остроты, подписи к рисункам, афоризмы. От них требуется гораздо большая острота, их создать труднее. Великим мастером микроскопических сатирических произведений был скончавшийся недавно поэт Эмиль Кроткий (Эммануил Герман). Он в «Чудаке» печатал свои острые эпиграммы. И до последних дней жизни давал в «Крокодиле» цикл афоризмов под заглавием «Отрывки из ненаписанного». Тут он в прозе излагал кратчайшие мысли и парадоксы, удивительно умные и смешные…
«мелкие мелочи» нелегко находить, работа Евгения Петрова в редакции была столь трудоемкой. Надо сказать, что Евгений Петрович с честью выходил из положения. Ему приходилось многое придумывать самому, теребить всех нас, но с неукротимой энергией Петрова, с его удивительной добросовестностью он добивался того, что в каждом номере его отдел был представлен полноценной страницей «Веселящего газа» — так названа была в журнале эта рубрика. До сих пор в ушах у меня звенит требовательный голос Петрова:
— Витя, опять вы ничего не дали мне для «Газа»! Это просто некрасиво, если хотите знать!.. Надо, надо, надо что- нибудь написать!..
И напрасно я отговаривался тем, что мне для моего собственного отдела «Деньги обратно!» (отдел занимался искусством и театром) нужны мелочи. Евгений Петрович был неумолим.
В 1929 году Ильф и Петров печатали в «Огоньке» свою юмористическую повесть «Светлая личность» (теперь она включена в пятитомное собрание их сочинений), а в «Чудаке» они давали помимо чисто журнальных материалов без подписи (написанных и вместе и порознь) еще и отдельные новеллы и несколько циклических вещей: «История из жизни города Колоколамска», «1001 день, или Новая Шехере- зада» и т. д.
Взаимопонимание и общность мнений и Ильфа и Петрова с М. Е. Кольцовым были полными. Мне часто приходилось встречаться у Кольцова с Ильей Арнольдовичем и Евгением Петровичем. Разговор всегда был очень значительный — и по темам, и по мыслям, высказываемым всеми тремя, но в то же время веселый, остросатирический и занимательный. Они понимали друг друга с полуслова. У всех трех собеседников была ненависть ко всему пошлому, низменному, обывательскому. Пошлость в любом ее проявлении вызывала у наших друзей брезгливое отношение. Все трое, отличаясь незаурядным остроумием, умели клеймить метким словом негодяев и дураков, которых — увы! — всегда хватает.
— и в особенности ближайших своих соратников, практически делавших журнал.
Среди постоянных сотрудников «Чудака» был и В. В. Маяковский.
Вспоминаю, как он принес в редакцию свое стихотворение, ныне уже весьма знаменитое:
Лошадь сказала, взглянув на верблюда:
«Какая гигантская лошадь-ублюдок!»
«Да лошадь разве ты?! Ты просто-напросто — Верблюд недоразвитый». И знал лишь бог седобородый, Что это животные разной породы.
Он прочитал свое произведение. Всем нам, разумеется, оно очень понравилось и было немедленно принято для журнала Кольцовым. Более того: Маяковскому тут же был выписан ордер в бухгалтерию на оплату стихов. Бухгалтерия издательства помещалась во дворе, во флигеле. Поэт ушел туда и вскоре вернулся: оказалось, что уже поздно — касса закрыта. Тогда Владимир Владимирович предложил нашему замечательному «темисту» М. А. Глушкову пойти поиграть на бильярде. Глушков согласился, и оба вышли на улицу…
На другой день Глушков явился, держа в руках ордер и доверенность Маяковского: он выиграл у поэта эту сумму. Я не стану подробно описывать внешность и характер Глушкова, ибо это удивительно точно и выпукло сделали Ильф и Петров, выведя Михаила Александровича в романе «Двенадцать стульев» под именем Авессалома Владимировича Изнуренкова. Там правильно описана даже профессия Глушкова, — создание тем для рисунков в газетах и журналах. Точно описаны его манера говорить, его внешние и внутренние черты и прочее…
Веселый и довольный Глушков, хихикая и похваляясь, произнося множество острот, пошел тогда в бухгалтерию получать деньги за Маяковского. Ему выдали их. И в редакции возникло шуточное предложение: под стихами в номере напечатать подпись не Маяковского, а Глушкова… Мы сообщили Кольцову наше предложение, о нем узнал сам Маяковский, и все дружно смеялись над этой шуткою.
В «Чудаке» не только печатался, но и работал в редакционном аппарате М. Я. Пустынин. Он начал печатать свои сатирические стихи в журналах, возникших после революции 1905 года. Смелые эти журналы прожили недолго, но они навсегда вошли в историю русской сатиры.
— отличный пародист. И когда в конце 1928 года мы все работали над оригинальной рекламой будущего нашего журнала, Пустынин написал подражание Пушкину — поэму «Монах». Как раз в то время историк и пушкинист П. Е. Щеголев сообщил, что им обнаружено новое произведение Пушкина «Монах». Вот и была создана пародическая поэма, которая описывала, как в келью уединившегося монаха попадает номер журнала «Чудак». Пародия имела успех.
А вообще объявления о предстоящем выходе «Чудака» заслуживают того, чтобы о них рассказать. По инициативе Кольцова обычной рекламе, которая предшествует подписке на периодические издания, придан был шутливый характер. В сочинении текстов объявлений принимали участие В. П. Катаев, И. А. Ильф, Е. П. Петров, сам Кольцов и другие. Пишущий эти строки также вложил свою лепту.
Помнится, Катаев сочинил объявление в виде пародии на статью по дипломатическим вопросам в газете. Там были обычные штампы этого типа материалов, — например, кавычки, щедро разбросанные в тексте безо всякой надобности: были взяты в кавычки даже слова «Женевское озеро». Автор применил традиционные фразы дипломатических обзоров: «На кэ д'Орсей не хотят понять», «Позволительно спросить: а что думают об этом на Унтер-ден-Линден?!» и т. д.
А я написал для рекламы «Чудака» целый трактат о том, кто был чудаком в мировой истории. Там объявлялось, что чудаком был и Карл Маркс, который написал свой «Капитал» без аванса и заказа со стороны издательства; чудаком был и Исаак Ньютон, который вместо того, чтобы спокойно вкушать яблоки, утруждал себя размышлениями о силе притяжения и т. д.
В комплекте «Чудака», принадлежащем мне, вклеены все эти рекламы. В том числе и вечерний снимок площади Пушкина, на котором дорисованы многочисленные световые рекламы «Чудака», на деле, разумеется, не существовавшие. Интересно, что этот фотомонтаж был помещен на одной из обложек «Огонька». Поступок со стороны редактора «Огонька» — то есть того же Кольцова — смелый…
«Чудаком», не перечислить. Перехожу к художникам, работавшим в журнале. Их тоже приглашал Михаил Ефимович, избегая тех, что заштамповались или вообще не обладали достаточно сильным дарованием. Помимо уже помянутых мастеров карикатуры хочется отметить старика А. А. Радакова — острого и темпераментного графика, одного из основателей журнала «Сатирикон» в 1908 году в Петербурге.
Близким сотрудником «Чудака» был и И. А. Милютин, скончавшийся в 1933 году. Этот одаренный мастер принимал участие в 1919 году в «Окнах РОСТА» вместе с В. В. Маяковским, М. М. Черемных и другими. До революции он работал как декоратор во многих театрах. Ныне вышла в цикле альбомов с рисунками художников «Крокодила» и тетрадь карикатур Милютина.
Одним из столпов «Чудака» в части графики и карикатуры был и незабвенный Константин Павлович Ротов. Константин Павлович был на редкость одаренным карикатуристом. Он так остро чувствовал смешное буквально во всем, что видел и слышал, что его хочется сравнить с сейсмографом. Да это видно и по рисункам Ротова. Недавно вышел большой альбом карикатур Константина Павловича в издательстве «Советский художник», и читатели вновь убедились в редком таланте нашего друга.
В «Чудаке» Ротов дал еще блестящий «План города Колоколамска» к циклической повести Ильфа и Петрова, описывающей забавные случаи из жизни этого придуманного авторами городка. План города и его воспроизведение на бумаге все трое (авторы и художник) разрабатывали вместе. И рисунок и текст, поясняющий расположение кварталов, домов, улиц, площадей и прочих подробностей пейзажа в Колоколамске, удивительно смешны и сатирически точны.
Из московских художников постоянное участие в «Чудаке» принимал еще В. И. Козлинский. Владимир Иванович ныне профессорствует в Художественно-прикладном институте, но, к сожалению, как график в печати почти не выступает. А жаль. Это мастер с прекрасной собственной манерой, с большим вкусом.
«Чудаке». Первый из них — Б. И. Антоновский — «русский Буш», как мы его звали при жизни за то, что в озорной и лаконичной своей манере рисовать этот мастер шел от приемов прославленного во всем мире немецкого карикатуриста прошлого века Вильгельма Буша (вспомните хотя бы его «Макса и Морица»). А второй мастер — Болеслав Малаховский. Малаховский задолго до современных экспрессионистов-примитивистов нашел острые штрихи, напоминающие рисунки детей. Его карикатуры были до такой степени оригинальны и непохожи ни на какого другого художника, что авторство Малаховского угадывалось сразу. Смелый и примитивный рисунок Малаховского неумело воспроизводил сюжет и типаж, казалось бы, карикатуры. Но сразу же делалось ясно, что автор видит глубоко: он точно знает, что именно хочет воспроизвести на своем листе.
И наконец, в 1929 году на страницах «Чудака» набирали силы и темп Кукрыниксы. Много мне приходилось видеть творческих дуэтов, трио и даже квартетов. Но никогда не встречал я людей, которые в такой мере, как М. В. Куприянов, П. Н. Крылов и Н. А. Соколов, сдружились па почве совместной работы. Я могу припомнить размолвки Ильфа и Петрова — а уж эти ли соавторы не являются примером творческой дружбы?.. Но помыслить себе ссорящихся Кук- ров невозможно. Как все подлинные юмористы, наши художники очень смешливы в жизни. Кукрыниксам свойственно рождать не только рисунки, но и каламбуры. И не только каламбуры, но и сатирические афоризмы. Я, например, навсегда запомнил изречения П. Н. Крылова по следующему поводу: мы с М. В. Куприяновым играли на бильярде в Доме печати (ныне Центральный Дом журналиста). А Крылов все время давал советы своему другу, по какому шару бить. И я спросил Порфирия Никитича, хорошо ли он сам играет в эту игру.
Крылов ответил с ехидной иронической мягкостью:
— Нет, братец, я в этом деле искусствовед…
В те дни далеко не все признавали творческую манеру Кукрынпксов. И многие обижались на них за персональные шаржи, которыми на заре своего поприща сильно увлекались Кукрыниксы. Я помню, как обиделся на них ныне покойный редактор журнала «Печать и революция» В. П. Полонский. Он письмом в редакцию протестовал против шаржа. Разумеется, такое выступление ни к чему не привело. Оно осталось фактом биографии Полонского, а Кукрыниксы и по сей день ценятся как мастера сатирического портрета.
«Чудака» входил младший брат Кольцова — Борис Ефимович Ефимов. Популярность этого мастера карикатуры вполне заслуженна и носит стойкий характер: вот уже более сорока лет советская пресса публикует рисунки Ефимова. Ему принадлежит, бесспорно, титул самого оперативного политического рисовальщика в стране.
Борис Ефимович не только активно работал в «Чудаке». Он был для журнала «палочкой-выручалочкой». При его удивительной работоспособности и неповторимом темпе работы Ефимов приходил на помощь редакции, когда намечался, как выражаются в газетах, «завал», «прорыв». И вот пример такой оперативности художника при самом возникновении «Чудака». Известно, что заголовок для журнала — очень важный компонент оформления, ибо он повторяется из номера в номер и составляет как бы часть лица всего издания. И именно Б. Е. Ефимов нарисовал заголовок, который остался в «Чудаке» навсегда, нарисовал после того, как несколько прославленных графиков-«шрифтовщиков» не смогли воплотить в своих вариантах замысел Кольцова. А ведь Ефимов никогда не отличался на этом поприще: ему чуждо художественное чистописание. Но раз нужно было, он сделал и заголовок — своеобразный, скромный, четкий и запоминающийся…
На темных заседаниях Ефимов вел себя спокойно и не шумел. Но его редкие реплики помогали решению сложных сюжетов для рисунков, сокращали споры, выявляли — иногда с неожиданной стороны — суть дискуссионного вопроса. А Михаил Ефимович часто спрашивал мнение брата, особенно когда горячий и шумный спор присутствующих мешал постигнуть истину. Иногда это был прямой вопрос. Иногда только движением бровей или подбородка наш редактор призывал Бориса Ефимовича изложить его точку зрения. И всегда мнение Ефимова было умно и точно изложено. После того как высказался Борис Ефимович, споры прекращались, ибо есть у Ефимова свойство «глядеть в корень» и разумно оценивать все стороны явления.
Часто печатались в «Чудаке» талантливый фельетонист «Правды» А. Зорич и Демьян Бедный. Работал Г. Е. Рык- лин — в то время штатный работник «Известий».
Интересным было возникновение веселых псевдонимов в журнале. В. П. Катаев прибегал в «Чудаке» к старинному своему прозвищу «Старик Саббакин (именно так: через два «б» и в обоих слогах «а»), У В. П. Катаева был еще один чудесный псевдоним в «Крокодиле», «Биче» и других журналах — «Оливер Свист».
«Иван Дитя». Но впоследствии они выбрали другую маску: «Ф. Толстоевский». Под таким прозвищем печатались в «Чудаке» и отдельные рассказы наших друзей, и циклы новелл: «Истории города Колоколамска» и «1001 день, или Новая Шехерезада». Евгений Петров печатал произведения, которые ок сочинял без Ильфа, под псевдонимом «Иностранец Федоров» (заимствовано у Гоголя). А рецензии на спектакли и кинофильмы Петров один или вместе с Ильфом опубликовывал за подписью «Дон-Бузилио». В те дни модным, было слово «бузотер». Одно время выходил даже сатирический журнал «Бузотер». И вот совмещение имени популярного персонажа из комедии Бомарше (Дон-Базилио) со словом «бузотер» дало этот комический псевдоним.
Псевдоним же «Иван Дитя», от которого Ильф с Петровым отказались, перешел ко мне. И я много рецензий, фельетонов и заметок на темы искусства написал в «Чудаке» под этим именем. Я в дальнейшем и в «Крокодиле» иной раз пользовался старым псевдонимом. И сейчас подписываю иногда небольшие юморески этим забавным, как мне кажется, прозвищем.
Характерный штрих: Ильф и Петров в «Золотого теленка» внесли кое-какие детали из вещей, опубликованных в «Чудаке» под псевдонимом «Ф. Толстоевский». И нашлись «бдительные» кляузники, славшие в редакции и издательства сигналы о том, что-де Ильф с Петровым воруют у некоего Толстоевского, чьи сочинения можно прочитать в «Чудаке» за 1929 год.
Однако отступление мое затянулось. Вернемся к заседанию «чудаков» в кольцовском кабинете в «Жургазе».
Вот Михаил Ефимович произнес свою формулу начала работы. «Игры» продолжаются. Сперва мы выслушиваем темы для рисунков. Это очень трудоемкое занятие, ибо в каждом номере рисунков двадцать. И все они требуют сюжетов. И не просто сюжетов, а сатирически-графического отображения актуальных политических и бытовых тем.
Оглашается все, что принесено художниками и литераторами. «Докладывает» плоды своего творчества профессиональный темист М. А. Глушков. Евгений Петрович Петров — человек добросовестный и прилежный, к тому же заведующий отделом сатирических мелочей, — не привык полагаться на темистов. Он читает десяток-другой собственных замыслов.
После короткого обсуждения иной раз выносится решение, что «тему надо добить», то есть улучшить, сделать точнее… «Добивание» начинается тут же. И это повод для новых острот, шуток, мыслей, воспоминаний… Если «добивание» проходит неуспешно, данный сюжет откладывается. Во всех обсуждениях Кольцов принимает деятельное участие. Во-первых, он часто ставит нам задачи, которые мы, сотрудники журнала, упустили — не усмотрели в нашей действительности или в газетных сообщениях. А во-вторых, он — сатирик и фельетонист такой квалификации, что его участие в работе сильно нам помогает. Наконец, Кольцов сам придумывает сюжеты.
Однажды в «Крокодил», редактором которого Михаил Ефимович стал в 1934 году, он принес тему, что называется, «по собственному опыту»: в воскресенье, когда много автомашин снует вдоль пригородных шоссе, сравнительно часто происходят аварии. Так вот, Кольцов придумал следующий рисунок: легковая машина летит в кювет, а оттуда слышен голос: «Куда вы падаете? Здесь уже занято!»
Но в «Чудаке» не только темы обсуждались на подобных совещаниях. Обычно мы читали и фельетоны и рассказы, которые должны были войти в номер. Почти все вещи Ильфа и Петрова были прослушаны тут. Даже рассказы Зощенко мы читали либо сами, либо в авторском исполнении, но второе происходило реже, ибо Михаил Михайлович не часто появлялся в Москве. Этого писателя мы все любили и очень уважали. В те годы Зощенко переживал свой расцвет, писал он замечательно. Помню, что очень одобрен был всеми на совещании «чудаков» рассказ Зощенко «Серенада» — о силе духа, торжествующего над грубой силой. Читал эту вещь автор.
Если обсуждаемое произведение оказывалось не слишком удачным, Кольцов непременно произносил одну и ту же резолюцию:
— Сократить и усмешнить!
Он писал эти же слова и на рукописях, которые поступали в журнал без обсуждения. Затем стал писать короче: «Сокр. и уем.» А потом — «СИУ». Вслед за Кольцовым и мы научились требовать от других авторов того же…
Кстати, в приемной «Чудака» висели два плаката, сочиненные Ильфом и одобренные Кольцовым: «Пишите короче, вы не Гоголь» и «Гениев и титанов просят писать короче!»
Мне кажется, атмосферу «Чудака» и отношение М. Е. Кольцова к этому журналу рисует такой эпизод. В очередном номере «Огонька» весною 1929 года что-то написали неправильно по географической части. Тогда Ильф сделал ехидную сатирическую заметку на эту тему для «Чудака». Заметка кончалась так:
«Изложенное показывает, что редактор «Огонька», хотя он является и нашим редактором, что-то путает в географии». И заметка увидела свет. Кольцов со смехом пропустил критику в свой адрес на странице любимого им сатирического еженедельника…
— в журнал. Всегда хочется при этом пошутить и просто «для себя». Кольцов охотно терпел такого рода юмористические интермедии на наших собраниях. Он не хотел спугнуть дух веселья и непринужденности. Иной раз Михаил Ефимович только морщился, когда шутки делались длительными и не слишком остроумными. Обычно гораздо раньше, нежели Кольцов, против веселой пикировки (чаще всего этим и были заняты паузы) выступал Илья Арнольдович Ильф. С некоторым пренебрежением он вопрошал:
— Кончится этот пир остроумия?
«Пир» кончался, и мы снова начинали работать…
И. А. Ильф проявлял наибольшую взыскательность среди всех нас. Рассмешить его было трудно. Случалось даже, что Ильф с самым мрачным видом отзывался о рисунке или юмореске:
— Это смешно.
о жизни. Ни у кого не было более острого глаза на всякие нелепицы, чем у Кольцова. Он и подмечал их с блеском, и сразу же подбирал для них названия просто великолепные: это почти всегда были уже готовые заголовки на случай, если понадобится описать данный курьез в печати…
о благоустроенности… сталактитовой пещеры где-то в Татрах. Она описывала, как эффектно проведено электрическое освещение в подземные залы, созданные природой, как убедительны поясняющие надписи подле каждого сталактита и т. д. Затем ораторша стал-а горевать цо тому поводу, что у нас не было подобного «комфорта» при сталактитах и сталагмитах в пещере на реке Чусовой, где она побывала до революции. Тут Кольцов не выдержал. Он поднял голову и глазами поискал в зале кого-нибудь из «своих». Увидев меня, Михаил Ефимович произнес достаточно громко:
— Сталактиты задыхались в условиях проклятого прошлого.
При этом он улыбнулся, а я захохотал столь громко, что председательствующий позвонил в свой колокольчик…
Полный комплект «Чудака» с ласковой надписью Миха- цла Ефимовича и по сей день одна из самых дорогих мне книг моей личной библиотеки.
«Крокодиле», который Кольцов начал возглавлять с 1934 года, его высокие качества редактора, разумеется, оставались теми же.
Старик А. С. Бухов, который в середине тридцатых годов не только писал в «Крокодиле», но и был фактически секретарем редакции, отправлял Кольцову сверстанные уже страницы будущего номера. Кольцов делал свои поправки, замечания, а иногда и снимал рисунок или рассказ. Кажется, это я придумал говорить про такие купюры: «Старик вытоптал фельетон». Сперва мы с Буховым, а потом и вся редакция стали пользоваться этим термином, говоря о резолюциях редактора.
Разумеется, словечко «вытоптал» стало известным Кольцову (может быть, и я рассказал ему). Кольцов посмеялся и сам начал употреблять этот глагол. Он не только говорил: «Я ваш рассказик вытоптал», но и писал в записках Бухо- ву и Л. И. Лагину (заместителю редактора «Крокодила» в те годы): «Пришлось вытоптать рисунок, потому что он не на ту тему» и т. д.
Согласитесь, редкий редактор станет прилагать к своим действиям такое словцо! Но в том-то и суть, что юмор был неразлучен с Кольцовым. Я сказал ему как-то:
— Я вас, Михаил Ефимович, рассматриваю как юмориста-неудачника: вместо того чтобы писать смешные вещи, вы заняты десятком дел, не имеющих прямого отношения к юмору.
А был и такой случай. Мы сидели с Кольцовым в ложе летнего эстрадного театра в Центральном парке культуры и отдыха. На сцене подвизалась артистка и неталантливая, и назойливая, и шумная. Она плохо пела, плохо танцевала и плохо кричала какой-то текст. По программке она значилась «фельетонисткой».
— Если она фельетонистка, — сказал Кольцов с комическим недоумением, — тогда кто же я?!
— да, именно так, другого слова и не подберешь. Кольцов любил Не только шутки, но и игры. Он мог потратить свое время, потребное для стольких дел, начинаний, литературной и редакторской работы, на то, чтобы организовать для близких и друзей веселый сюрприз. Михаил Ефимович не пил водки и с осуждением относился к «гениям», которые полагают непременным атрибутом своего дарования алкоголизм. Но встретиться вечером с друзьями, посидеть с ними за столом, где бутылка-другая легкого вина поднимает настроение, — это доставляло ему большое удовольствие. Сколько раз, бывало, мы проводили вечера вместе с ним в литературных или артистических клубах!.. Причем вокруг Кольцова народ продолжал накапливаться все время, пока он сидел за столом. Придешь с ним вдвоем или втроем, а к концу вечера у стола уже человек десять — двенадцать. И оживление, смех, споры не смолкают.
Довольно часто на таких импровизированных «ассамблеях» присутствовал Демьян Бедный. Кольцов и Бедный симпатизировали друг другу. Они часто появлялись вместе в Центральном Доме работников искусств (которыйв те годы помещался в подвале в Воротниковском переулке) после какого-нибудь торжественного заседания или совещания в «Правде». А бывало и так, что один из друзей приходил, когда второй уже сидел за столиком в уютном подвале клуба. Пришедший присоединялся к столику.
люди, единомышленники (а в то время не все деятели культуры принимали советский строй: еще только шла борьба за интеллигенцию), оба отнюдь не начетчики и не ханжи, и Демьян и Михаил Ефимович находили о чем толковать между собою.
О себе скажу, что многому я научился, многое понял такое, что не прочтешь и в книгах, слушая беседы Ефима Алексеевича (Демьяна) с Кольцовым.
«на междусобойчик», как он выражался. Вот тут-то его влечение к шутке, к игре давало себя знать самым пышным образом. Кольцов даже на больших полуофициальных вечерах в «Жургазе» устраивал забавные аттракционы, сюрпризы, увешивал карикатурами и плакатами весь особняк. А у себя на квартире он непременно придумывал что-нибудь неожиданное.
Однажды, явившись в гости к Кольцову (Пушкинская улица, 20), мы увидели, что бутылки с вином на столе вместо обычных этикеток украшены мягкими обложками книг с портретами писателей (из серии «огоньковской» библиотеки). При этом подбор этикетки к данному сорту вина был тщательно продуман. Кислота или сладость, так же как и «крепость» в творчестве данного писателя, учитывались при расклейке новых иконографических ярлыков. Можно себе представить, как веселились гости, изучая и комментируя это неожиданное угощение!..
— Попрошу еще рюмочку Зозули! — кричали за столом.
— А мне налейте белой Кольцовки!
— А мне Маяковского с перцем!
Кольцов часто фотографировал друзей в забавных позах и одеяниях. Он умел отдыхать и веселиться…
Закончить эти воспоминания мне хочется, выразив восхищение и удивление перед редкостной глубиною, умом, талантливостью, чуткостью, храбростью и волей этого выдающегося человека. Многие — в том числе и я — признают, что в становлении их мировоззрения участие и влияние Кольцова огромно. Оно и не могло быть иначе! Не только товарищи, связанные с ним по работе или в силу дружбы, но и совсем чужие люди непрерывно шли к Михаилу Ефимовичу.
Популярность Кольцова была очень велика. Неудивительно поэтому, что многим и многим приходило в голову с ним посоветоваться. Его приемные в «Правде» и в «Жургазе» были переполнены и москвичами, и иногородними посетителями. Личная почта его была крайне велика. Разумеется, многочисленные посетители утомляли Михаила Ефимовича. Но он не считал возможным отказывать людям в своей помощи. Только однажды после тяжелого приема он сказал мне:
— Поверите ли, иногда мне досадно, что мне еще нет сорока лет. Нужна, в сущности, большая седая борода и семьдесят лет хождения по жизни, чтобы спокойно слушать все то, что изливают мне люди, когда мы остаемся с глазу на глаз. Такова уж моя судьба: с молодости со мной обращаются так, словно я на тридцать лет старше, чем я есть…
И это было правдой. Я уже сказал: он был мудрецом. И не затворником, который презрел все человеческое, глядит свысока на род людской, усмехаясь снисходительной улыбкой по поводу несовершенства человеческой натуры. А добрым помощником людей, нуждающихся в его ясном уме, твердой воле и деловой активности, в его чуткости, большом авторитете писателя и политического деятеля. Но вот что: слюнявой всеядной доброты в нем не было. Кольцов умел быть жестким с теми, кто виноват перед людьми, перед страною, перед Революцией, перед своим долгом гражданина нашей эпохи. Не раз приходилось мне видеть, как его губы искривляла презрительная и жестокая гримаса по адресу тех, кто ее заслуживал. Недаром он писал о себе как об этаком социальном ассенизаторе советской власти: пало ему на долю бороться со злом, выискивать его, хватать за руку негодяя и вора, подлеца и преступника. Он это и делал безропотно по тот самый день, пока мы не расстались с ним.
1964