Глава XVI
На столике возле зеркала зазвонил телефон. Один из гостей берет трубку.
- Я слушаю... - Тут он смотрит на нас и произносит с недоумением: - Тут спрашивают какого-то Павла Геннадиевича...
- Павла Геннадиевича? - кричит Ардов из своего кабинета. - Скажите, что он был и только что ушел...
Павел Геннадиевич Козлов, приятель мамы еще по Владимиру, как я уже упоминал, был преподавателем теории музыки в заведении Гнесиных. Однако там у него все шло вовсе не гладко. Причиною тому было его не в меру нежное сердце. Он развелся с Еленой Ивановной и женился на одной из своих учениц, а это, как известно, в советских вузах не поощрялось.
Но мало того, через некоторое время он развелся и с этой женою, чтобы сочетаться браком с еще более молодой ученицей. Но и этот союз оказался не последним - за ним был четвертый в том же роде. Последняя жена была моложе Павла Геннадиевича уже лет на пятьдесят, и в конце концов она с ним развелась, а затем привела в их общую квартиру мужа-сверстника.
Все это разворачивалось на протяжении десятилетий, но всегда по одному и тому же сценарию. В каждый промежуточный период, когда действующая жена его еще контролировала, а он уже встречался с новой возлюбленной, Павел Геннадиевич просил Ардова отвечать на телефонные звонки именно таким образом:
"Был и только что ушел".
Вообще же Козлов, был человеком воспитанным, милым, с тонким чувством юмора. На Ордынке бытовали некоторые его новеллы.
Один студент Института Гнесиных на экзамене назвал сочинение Дебюсси "Полуденный отдых фавна" - "Обеденный перерыв фавна". Другого студента экзаменаторы спросили:
- Что такое баркарола?
Он ответил так:
- Это песня венецианских гольденвейзеров.
И наконец моя самая любимая из историй П. Г. Козлова. Даже не в институте, а в училище шел экзамен по диалектическому материализму. (Надо сказать, что все преподаватели подобных "наук", как правило, страдали некоторым комплексом неполноценности.) И вот один из мальчиков проявил такое невежество, что экзаменатор спросил его с некоторым вызовом:
- Позвольте, сами-то вы кто - материалист или идеалист?
- Я баянист, - смиренно отвечал юный музыкант. - Поставьте мне троечку…
Один из самых близких друзей нашего дома - Семен Вениаминович Кантор - был в определенном смысле существом парадоксальнейшим. Он был унылый юморист. Его интеллигентско-еврейская унылость никак не вязалась с профессией автора эстрадных и цирковых шуток. Впрочем, юмор его был несколько механический. Вот тому наглядный пример. Кантора пригласили посетить выставку собак. Он ответил:
- Мне недосуг.
При всем том Семен Вениаминович человек был удивительно воспитанный, приличный и приятный в обращении. Он очень хорошо играл в карты, а смолоду и в теннис. В свое время он был одним из карточных партнеров Маяковского, и у него хранилась открытка, в которой поэт приглашал его на игру в покер. А подпись была такая: "Ваш покорнейший слуга Владимир Маяковский".
Кантор был коренным москвичом, жил в Лабковском переулке на Чистых прудах, в одной из комнат коммунальной квартиры, которая когда-то вся принадлежала их семейству. (Дом этот и по сию пору стоит, в свое время он принадлежал отцу поэта-имажиниста С. Рубановича.)
Отец Кантора был вполне преуспевающим присяжным поверенным. Кстати сказать, именно его помощником числился Осип Максимович Брик. И наш Семен Вениаминович прекрасно помнил тот день, когда Брик после свадьбы нанес визит своему патрону и представил ему молодую жену, в девичестве Лилю Уриевну Коган.
Семен Вениаминович был меломан, смолоду учился музыке, был завсегдатаем Большого и Консерватории. Со слов Кантора я запомнил два старых театральных анекдота.
По ходу оперного спектакля некоему тенору следовало взять свою "возлюбленную" на руки. Тенор был субтильный, а партнерша дородная, а потому поднять ее было весьма затруднительно. В этот момент из зала раздался чей-то голос:
- Раздели на две охапки!
В опере "Фауст" есть такое место. После дуэли сбегаются горожане и видят лежащего на земле Валентина. Тут они хором несколько раз повторяют такую фразу:
Кажется, он жив - поможемте ему… Так вот когда-то в Большом партию Валентина исполнял артист, который был крещеным евреем. Хористам это обстоятельство было известно, а потому они текст слегка переделывали и пели так:
Из завсегдатаев Ордынки самым комическим персонажем, пожалуй, был полковник Ч., приятель Ардова еще с военных времен. Примечательно было даже само их знакомство, каковое произошло при следующих обстоятельствах. Отец получил путевку в военный санаторий в Архангельское. Там он жил в трехместной палате с другим своим будущим приятелем - военным врачом-рентгенологом Львом Фрейдиным. Однажды туда приехала мама. И вот отворилась дверь, в палату вошел человек в офицерском кителе. Увидев маму, он растерянно произнес:
- Простите, это женская палата?
- Входи, входи, чудак, - отозвался Ардов со своей койки. (Слово "чудак" он произнес на букву "м".)
Отец рассказывал, что в самом начале знакомства Ч. принес ему в подарок картину. Это была скверная копия известного сюжета "Утро в сосновом бору".
- Виктор, - сказал Ч., - я купил две такие картины. Одну я повесил у себя над кроватью, а эту ты повесь у себя. Это будет знаком того, что мы с тобою друзья...
Ардов с возможной деликатностью повесить картину отказался.
К нам опять пришел Ч. Вот он сидит за столом и морщит брови. Он и всегда-то мрачноват и серьезен, а сегодня даже сверх всякой меры. Он говорит:
- Слушай, Виктор... Я сейчас проходил по Пятницкой, там у метро продают ананасы...
Тут отец решается пошутить со своим гостем и говорит:
- Так что же ты нам не купил ананас?.. Анна Андреевна, - обращается он к сидящей на диване Ахматовой, - вы когда-нибудь слышали, чтобы в приличный дом приходили без ананасов?
- Никогда в жизни, - отзывается Ахматова.
Эффект этого диалога превзошел все ожидания. Ч. поспешно вышел из-за стола и через двадцать минут вернулся с ананасом.
Своим знакомством с Ахматовой Ч. весьма гордился и даже его афишировал. На Ордынке стал известен такой эпизод. В одном московском доме кто-то спросил Ч.:
- Как поживает Ахматова? Как у нее дела?
- У нее все в порядке, - отвечал полковник со своей обычной серьезностью. - Я даю ей рекомендацию в партию.
Мы стоим посреди ковра как некая скульптурная группа - все без движения: профессор Борис Евгеньевич Вотчал со своим стетоскопом, Ардов, оголивший грудь и живот (он пациент), и при сем два свидетеля - я и профессорский пес-боксер...
- Ну что же, - произносит наконец Вотчал, отнимая стетоскоп от груди отца, - по-моему, ухудшений нет... Продолжайте принимать те же лекарства...
Пес подошел к хозяину и прижался к его ноге.
- Между прочим, - говорит Вотчал, - недавно один из моих пациентов спросил: "А как вы сами лечитесь?" А я ему говорю: "К моему псу регулярно приходит ветеринар и выписывает ему какие-то шарики. Я их даю псу и сам их принимаю..."
Все это происходит в профессорской квартире, в высотном здании на Кудринской площади.
Поскольку у Ардова был врожденный порок сердца, а Вотчал был выдающимся кардиологом, то они познакомились как пациент и медик. В дальнейшем они подружились, Борис Евгеньевич стал бывать на Ордынке и какое-то время пользовал Ахматову.
Я помню, как Вотчал рассказывал:
- Мой учитель... (тут называлась какая-то неизвестная мне профессорская фамилия) говорил нам, молодым врачам: "Запомните: если вас когда-нибудь позовут на консилиум и там коллеги разделятся на две группы - первая за один какой-нибудь диагноз, другая за второй, - никогда не присоединяйтесь ни к одной из этих партий. Всегда выдвигайте какую-нибудь свою, третью версию. И если когда-нибудь вы окажетесь правы, это запомнят навсегда". - И Борис Евгеньевич добавляет: - В моей практике это уже несколько раз было.
Мы смотрим ему вслед. Он высокий, стройный, подтянутый. Полковничья форма ему удивительно к лицу, особенно фуражка с высокой тульей и узким козырьком.
- Анна Андреевна, по-моему, он похож на офицера старой гвардии...
- Я их очень много видела в Царском, - отвечает мне Ахматова. - Именно такие они и были...
Отец и с ним познакомился по необходимости, в свое время угодил в его проктологическое отделение, которое тогда помещалось против синагоги в Большом Спасоглинищевском переулке. Ардов сразу с Рыжихом подружился, сочинял в его честь шуточные стихи. Одно я помню почти целиком:
Он пациента не водит за нос,
Не произносит он лишних слов,
А залезает он прямо в анус,
…………………………………
К нему попал ты, так не взыщи,
Его девиз - "ищи свищи!"
Через день после операции профессор Рыжих зашел в палату к Ардову и осведомился о состоянии здоровья. Отец отвечал ему так:
- Какой премьеры? - спросил профессор.
- Что в наши дни называется премьерой? - отвечал Ардов. - Это когда г... идет в первый раз.
На Ордынке идет разговор о национальности Ленина. Ардов говорит:
- А мы сейчас позвоним Рыжиху, он родом из Самары, а там жил дед Ленина по матери - Бланк.
- Саша?.. Это я, Ардов... Послушай, кто был по национальности доктор Бланк?.. Ну там у вас, в Самаре...
- Еврей, конечно, - слышится тонкий голос из трубки. - Но теперь почему-то это скрывают...
И еще одна замечательная реплика Рыжиха. Он кричит начальству в полемическом задоре:
- Что мне ваш ЦК? Что мне ваше Политбюро?! Я всем им вот этим пальцем в задницу лазил!..
"дела врачей-убийц" он был в Сандуновских банях со своим приятелем, знаменитым военным хирургом Александром Вишневским. Когда они сидели в парной, Рыжих довольно громко сказал:
- Саша, говорят, что Сталин хочет выселить из Москвы всех евреев. Он, наверное, с ума сошел?
- Тише! Тише! - Вишневский замахал на него руками. - Что ты говоришь?!!